Текст книги "Том 7. Художественная проза 1840-1855"
Автор книги: Николай Некрасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)
…люди большие и маленькие ~ Неодинаковые причины привели их в маскерад… – Сцены в маскараде, на котором происходит смешная путаница, завязывается конфликт, приводящий к «драматическим» событиям, – распространеннейший сюжетный элемент русской литературы 1830-1840-х гг., порожденный действительностью той эпохи. Еще с 1770-х гг. дирекцией императорских театров в Петербурге сдавались в аренду помещения для маскарадов. Своей массовостью, пестротой, потенциальной конфликтностью маскарады эти привлекали многих писателей. С начала XIX столетия маскарады в Петербурге регулярно происходили в зимние месяцы (декабрь-февраль) в помещении Большого театра. Так, в 1840 г. маскарады были 7 и 14 января, 14, 18 и 21 февраля, 22 декабря. Над креслами в Большом театре настилался пол на одном уровне со сценой. Образованный таким образом огромный зал вместе с фойе, балконами и ложами вмещал до 12 тысяч участников маскарада. Некрасов, несомненно, бывал на маскарадах в Большом театре, что нашло отражение в комментируемой повести.
Посмотрите, например, на этого худощавого, невысокого старичка~ Ему весело! – Ср. фрагмент из повести Н. Ф. Павлова «Маскарад»: «…мужчина лет шестидесяти, невысокого роста, худощавый, стоял небрежно, прислонясь к мраморному подножию огромной порфировой вазы. Заботливая судьба очертила около него небольшой магический круг, мимо которого иные проходили с благоговейной робостью и куда никто не осмеливался вступать; но такая оборона от многолюдной толпы, всегда рассеянной, всегда невнимательной, не могла защитить от разных поклонов и приветствий: они тревожили беспрестанно это беспечное положение, этот отдых старика. Он иногда в ответ гостям только что улыбался, только что протягивал руку, а иногда и совсем отделял свое тело от мрамора. Впрочем, блестящая суматоха маскарада, великолепное разнообразие костюмов, женская красота – ничто не отвлекало его внимания от одного предмета, от особенной забавы. Он не вслушивался в пискливые, искаженные голоса, не ловил этих дивных заманчивых слов, брошенных на воздух, прошептанных на ухо, не разгаданных никем, но зароненных в чье-нибудь сердце. Он наслаждался по-своему. Я беру его теперь в любопытную минуту шумного вечера и, может быть, в самую счастливую минуту старости. Разжалованный временем из актеров в зрители, без участия в резвой деятельности бала, без сочувствия к мелочным восторгам, к мелочному отчаянию, к миллионам этих взглядов и надежд, которые сверкали перед ним в вальсе или разгорались в кадрилях, он, верно, вспомнил бы невозвратимые годы, пожалел бы, что нет у него более сердца для всех впечатлений и головы для всякого замысла, если б не нашел тут пищи, необходимой для старческой жизни, утешения, единственного в некоторые лета, если б не знал, куда поместить ему усмешку разочарования и язвительное слово опыта. Невольное равнодушие, благоприобретенную бесчувственность старик должен же употребить в дело, должен же при случае похвастать своим несчастным преимуществом, а потому как он рад, если может кольнуть вас за ошибку, подшутить над опрометчивостью, предсказать неудачу и глядеть на огненные заблуждения молодости. Кто ничего уже не ждет, тот любит доказывать себе, что всякое ожидание – суета, вздор; и старик лелеял эту благосклонную мысль…» (Павлов Н. Ф.Новые повести. СПб., 1839, с. 7–10).
…вот очаровательная семнадцатилетняя девушка. ~ Ей скучно! – Ср. фрагмент из повести Н. Ф. Павлова «Маскарад»: «Она, драгоценный камень в роскошной оправе фантастического наряда, стояла по другую сторону вазы. Тут был центр бального мира, тут был вечерний гений, который метал в толпу цветы поэзии. Около нее теснились маски: то, как История, надоедали ей правдой, то, как Повесть, старались лгать обольстительно. Они сыпали свое беглое красноречие, силились перебить, затереть, перешуметь друг друга; но, странно, никому не удавалось подстрекнуть искреннего любопытства молодой вдовы. Никто не отыскал этого верного звука, который манит за собою воображение женщины, от которого непременно встрепенется она и вдруг увидит только вас, и пойдет, мечтая, за вашим привлекательным звуком, и бросит всех, и посреди непроходимого многолюдства уединится с вами: спрячется за колонной, присядет на незаметный стул, отдаст вам свой слух, свое зрение, свою душу и спросит: кто вы?.. и потеряется весело в лабиринте вашего маскарадного вымысла» (там же, с. 10–11).
…термин девичества… – Термин – здесь: срок, период.
Попробуйте, госпожа Дюдеван! вы представляли пропасть примеров невыгоды и несправедливости нынешнего порядка вещей. – Аврора Дюдеван (1804–1876), печатавшаяся под псевдонимом Жорж Санд, французская писательница, сторонница эмансипации женщин, испытавшая глубокое влияние идей утопического социализма.
Ветер, срывая, как хромоногий бес, крыши старых домов… – В романе А.-Р. Лесажа «Хромой бес» (1707) бес Асмодей приподнимает крыши домов, чтобы увидеть частную жизнь их обитателей.
«Правда всегда странна, страннее выдумки», – говорит Байрон. – См. поэму Д.-Г. Байрона (1788–1824) «Дон-Жуан» (песнь XIV, строфа 101).
…с безумием граничит разуменье. – цитата из стихотворения Е. А. Баратынского «Последняя смерть» (1827).
…не обливали гостей чаем или оршадом… – Оршад (оржад) – прохладительный напиток, миндальное молоко с водой и сахаром.
…в прическе ионического ордера… – Имеется в виду прическа, которая напоминала архитектурное украшение, венчающее ионическую колонну (два большие завитка).
ТальониМария (1804–1884) – знаменитая итальянская балерина. См. о ней: наст, изд., т. I, с. 667.
Целую ночь, как Нева во время наводнения, он метался на своей постеле… – Реминисценция из «Медного всадника» (часть первая) Пушкина:
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
…все проести и волокиты, проторы и убытки… – Принятые в тогдашнем делопроизводстве наименования статей расхода, подлежащих материальной компенсации.
Не нужно быть Лафатером, чтоб, взглянув на него, понять в эту минуту его душевные качества. – И.-К. Лафатер (1741–1801) – швейцарский писатель и богослов, автор «Физиогномики», в которой он пытался доказать, что, изучив мышцы лица, можно дать психологическую характеристику данного человека.
Без вести пропавший пиита *
Печатается по первой публикации.
Впервые опубликовано: П, 1840, № 9 (ценз. разр. – 8 окт. 1840 г.), с. 66–84, с подзаголовком: «Рассказ Н. Перепельского» (в оглавлении: «Рассказ Н. А. Перепельского»).
В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. III.
Автограф не найден.
Датируется по первой публикации.
Сотрудник Некрасова по «Пантеону» В. П. Горленко, рассказывая (со слов Ф. А. Кони) о роли редактора журнала в становлении Некрасова-прозаика, пишет: «Первый опыт [41]41
Речь идет о повести «Макар Осипович Случайный» (см. выше, с. 535).
[Закрыть]был сделан и сошел благополучно. О чем писать теперь? „Опишите себя, свое недавнее положение“, – советует тот же издатель, и Некрасов пишет рассказ „Без вести пропавший пиита“, имеющий, по словам Кони, несомненное автобиографическое значение <…> Заметим, что здесь, когда молодому автору приходится описывать лично пережитые и выстраданные невзгоды, у негр является и живость и меткость и что вообще этот и еще другой позднейший рассказ в том же роде значительно выделяется в этом отношении из массы других „сочиненных“ повестей Некрасова той поры».
«Рассказ этот, – продолжает тот же мемуарист, – сопровождавшийся лестным для Перепельского примечанием редакции, прошел еще успешнее. В самом деле, он написан довольно живо. Неудачен в нем только „человек“ рассказчика и язык театральных лакеев-философов, которым он говорит, язык, благополучно процветающий и доныне на наших сценических подмостках, да еще фигура пииты,сделанная карикатурно, во вкусе того времени, т. о. все, что составляет собственно вымысел в рассказе» (Горленко, с. 151, 153–154).
В основу рассказа, действительно, легли «петербургские мытарства» молодого Некрасова. Это подтверждается рядом высказываний автора, зафиксированных в автобиографической прозе (см., например, «Жизнь и похождения Тихона Тростникова»), его биографических заметках и воспоминаниях современников писателя. Особенно близок к содержанию «Без вести пропавшего пииты», как в деталях, так и в передаче атмосферы быта молодого нищенствующего литератора, позднейший рассказ Некрасова, известный в передаче Н. В. Успенского: «Нанимал я квартиру на Васильевском острову, в нижнем этаже. Пошел я в мелочную лавочку попросить в долг чайку, купец оказался моим земляком-ярославцем и большим любителем чтения газет <…> Я <…> так ему понравился, что он с удовольствием отпустил мне чаю и сахару. Но положение мое, однако, нисколько не улучшилось: лежа на полу, на своей шинели, я сделался предметом праздного любопытства уличных зевак, которые с утра до ночи толпились у моих окон. Хозяину дома это пришлось не по праву, и он приказал закрыть окна ставнями. При свете сального огарка я решился описать одного помещика с женою, у которых я был учителем. Так как хозяин отказал мне в чернилах, я соскоблил с своих сапогов ваксу, написал очерк и отнес его в ближайшую редакцию. Это спасло меня от голодной смерти…» (Успенский Н. В.Из прошлого. Воспоминания. М., 1889, с. 4–5; см. также: Панаева, с. 197).
Перечень автобиографических деталей рассказа не исчерпывается отдельными бытовыми подробностями (сапоги, используемые для добывания чернил, ковер на полу вместо постели, где герой лежит, завернувшись в шинель, вещи взамен платы за квартиру (ср. также «Повесть о бедном Климе») и т. д.). В рассказе нашли отражение переживания поэта в связи с неудачей, постигшей его при издании первого поэтического сборника «Мечты и звуки». Так, повествуя об обругавшем печатаю Наума Авраамовича «ничтожнейшем» критике, с которым «стыдно быть в одном обществе», Некрасов имеет в виду В. С. Межевича, выступившего против автора сборника «Мечты и звуки» с рядом оскорбительных выпадов личного характера (см. ниже, с. 546). Это отчасти подтверждается позднейшим признанием Некрасова (1877 г.): «Меня обругали в какой-то газете, я написал ответ, это был единственный случай В моей жизни, что я заступился за себя и свое произведение. Ответ, разумеется, был глупый, глупее самой книги» (ПСС, т. XII, с. 22; ср. также: наст. изд., т. I, с. 644).
В последнее время высказано убедительное предположение о наличии скрытой полемики автора рассказа с В. Г. Белинским – рецензентом сборника «Мечты и звуки», который, в частности, писал: «Если стихи пишет человек, лишенный от природы всякого чувства, чуждый всякой мысли, не умеющий владеть стихом и рифмою, он под веселый час еще может позабавить читателя своею бездарностию и ограниченностию: всякая крайность имеет свою Цену, и потому Василий Кириллович Тредиаковский, „профессор элоквенции, а паче хитростей пиитических“, есть бессмертный поэт, но прочесть целую книгу стихов, встречать в них все знакомые и истертые чувствованьица, общие места, гладкие стишки <…> это <…> работа для рецензентов, а не для публики» (Белинский, т. IV, с. 118–119).
Сопоставив заголовок «трагедии» пииты Грибовникова с приведенным высказыванием Белинского, В. А. Егоров указывает: «…нельзя не увидеть своеобразной автоиронии оскорбленного критиком автора, а может быть, и некоторой полемики против мнения Белинского, поставившего „Мечты и звуки“ ниже творений Тредиаковского» (Егоров В. А.Рассказ Некрасова «Без вести пропавший пиита» в литературной полемике начала 1840-х годов. – Некр. и его вр., вып. IV, с. 135). Пародирование классицистичеитя трагедии, в частности произведений Тредиаковского, не имевшее в 1840-х гг., как считает Б. Я. Бухштаб, «никакой литературной актуальности» (Бухштаб В. Я.Начальный период сатирической поэзии Некрасова. 1840–1845. – Некр. сб., II, с. 104; см. также: Прозоров Ю. М.Н. А. Некрасов после книги «Мечты и звуки». – В кн.: Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX – начала XX века. Ярославль, 1980, с. 14 (Учен. зап. Ярославского гос. пед. ин-та им. К. Д. Ушинского, вып. 57)), было на самом деле весьма злободневным в борьбе с литературным эпигонством. «Грибовников, – пишет исследователь, – образ бездарного писателя, не ориентирующегося в современном ему литературном процессе, Тредиаковского нового времени» (см.: Егоров В. А.Рассказ Некрасова «Без вести пропавший пиита» в литературной полемике начала 1840-х годов, с. 136). Стихотворение же Грибовникова «Величие души и ничтожность тела» в некрасовском рассказе следует, по-видимому, рассматривать отчасти как автопародию на «Разговор» из сборника «Мечты и звуки». Кроме того, Некрасов пародирует здесь наиболее известных эпигонов романтизма, в частности Н. В. Кукольника, поэзия которого еще недавно служила ему образцом для подражания («Встреча душ»). Объективно Некрасов, высмеивающий в образе пииты Грибовникова эпигонов классицизма и романтизма и вообще литературу, оторванную от действительности, солидаризируется с позицией Белинского. Одновременно с Белинским, восстававшим против засилья лубочной «серобумажной» литературы на книжном рынке, Некрасов средствами пародии и гротеска борется с потоком бессодержательных и безнадежно архаичных по форме произведений (подробнее см.: Крошкин, с. 38–39).
Не исключено также, что отрывки из трагедии «Федотыч» и стихотворения «Величие души и ничтожность тела» и «Жестокодушной» являются переработанными в пародийном ключе юношескими произведениями, которыми Некрасов «грешил» еще в гимназические годы (см. об этом: Евгеньев-Максимов, т. I, с. 264; Бухштаб Б. Я.Указ. соч., с. 104). Таким образом, рассказ Некрасова, приехавшего в 1838 г. в Петербург с далекими от действительности представлениями о жизни и потерпевшего неудачу с первым поэтическим сборником, является своеобразным прощанием писателя с «романтическим» прошлым.
Подчеркивая пустое фразерство Грибовникова, Некрасов противопоставляет его творениям классическую простоту и одухотворенность пушкинской поэзии. Первое обращение Некрасова к жанру поэтической пародии в рассказе «Без вести пропавший пиита» свидетельствует о незаурядном мастерстве молодого сатирика.
Содержание рассказа позволяет говорить об активной гражданской позиции раннего Некрасова, которая впервые в его литературной практике проявляется столь определенно (мысли о благородной роли литературы в обществе; сарказмы о литераторах, использующих свой талант для личного обогащения).
Важной особенностью комментируемого рассказа Некрасова является «отпечаток демократических и народолюбивых тенденций» (Евгеньев-Максимов, т. I, с. 265), проявившихся прежде всего в создании первого в творчестве писателя образа крепостного человека. Однако попытка Некрасова придать этому своему рассказу социальное звучание осталась не до конца реализованной. Объясняется это как недостаточной зрелостью писателя, так я установкой редактора «Пантеона» на чисто юмористический характер издания.
В рассказе ощутимо влияние гоголевской сатиры. Так, диалог между Наумом Авраамовичем и «милостивым государем» очень напоминает соответствующее место из «Ревизора». Некрасов использует также и гоголевский способ выписывания сатирического портрета, насыщенного комически гиперболизированными деталями (бородавки на руках Грибовникова, «расположенные почти в том же порядке, как горы на земной поверхности»).
Автор остался недоволен произведением. В автобиографическом романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» он писал: «Я начал было драму, а кончил водевилем <…> глупым дядей, нелепостью.» (ПСС, т. VI, с. 202; имеется в виду спасительное появление в критический момент рассказа богатого дядюшки героя). Примечательно также, что в «Тихоне Тростникове» о стихах героя говорится примерно в том же тоне, что и о стихах Грибовникова в «Без вести пропавшем пиите». Образ напоминающего «пииту» бездарного рифмоплета Тяпушкина (восходит к поэту-самоучке Ф. Н. Слепушкину (1783–1848), творчество которого оценивалось Белинским как псевдонародное) встречается в «Современниках» Некрасова (часть 1, зала 11).
Тип эпигона и графомана Грибовникова не прошел не замеченным читателями и критикой. Рецензируя «Книгу первую Овидиевых „Превращений“. Вольный перевод в стихах С. Дымцова. М., 1841», П. Н. Кудрявцев писал, в частности: «И сколько у нас таких усердных стихокропателей! Уверяем вас, мы знаем одного, пииту из школы Хераскова и Сумарокова, который не задумался перевести стихами а 1а Тредиаковский целую „Энеиду“ и потом написал свою собственную подражательную поэму, истратив на это примерно около пяти лет…» (ОЗ, 1841, т. XIV, отд. VI, с. 39). Кудрявцев имеет, очевидно, в виду сочинения Грибовникова – трагедию «Федотыч», написанную размером «Энеиды», и поэму «Иоанн и Стефанида», сочиненную в «Овидиевом роде». Некоторым влиянием некрасовского рассказа отмечена повесть Е. П. Гребенки «Пиита» (1846). Заслуживает внимания предположение С. А. Рейсера о том, что Н. А. Добролюбов читал «Без вести пропавшего пииту» во время своего пребывания в Нижегородской духовной семинарии. В июле-октябре 1849 г. Добролюбов вел тетрадь, имевшую название: «Стихотворения, стихоплетения, рифмоплетения, пиитические вдохновения, стишищи, стихи, стишки, стишочки, стишонки и стишоночки Николая Добролюбова. Тетрадь 1-ая. NB. В сей [42]42
Т. е. в оной, т. е. в таковой, т. е. в сей, т. е. в этой. (Примечание Добролюбова.)
[Закрыть]тетради заключаются первые опыты, изложенные в стихах ямбо-хорее-дактило-хорее-апапесто-ямбо-ямбо-анапесто-дактило-хорее-ямбо-хорее-ямбо-хореических. Прим. сочинителя». С. А. Рейсер так комментирует это заглавие: «Возможно, что заглавие – подражание „Дактило-амфибрахио-хореи-ямбо-спопдеическим“ стихотворениям поэта И. И. Грибовникова в рассказе Некрасова „Без вести пропавший пиита“, который Добролюбов прочитал в „Пантеоне русского и всех европейских театров“ (1840, № 9) в 1849 г.» (Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. Сост. С. А. Рейсер. М., 1953, с. 27). Еще один литературный образ «пииты-графомана» (Василий Петрович Петров), витийствующего по любому поводу исключительно ради «чистого искусства», встречается в «Двух отрывках из драмы „Петров“» (03, 1843, № 4, «Смесь», с. 122–129), вошедших в «Собрание стихотворений Нового поэта» (СПб., 1855, с. 93–112). Авторами указанного сборника были И. И. Панаев и Некрасов. Образ Грибовникова и его «поэзия» соотносимы также с образом и творчеством Козьмы Пруткова.
«Fiunt oratores, nascuntur poetae», – изрек Гораций… – Афоризм из речи Цицерона, произнесенной в 61 г. до н. э. в защиту греческого поэта Архия.
…из прозаической пиимы Василия Кирилловича Тредиаковского «Езда на Остров Любви»… – «Езда в Остров Любви» – роман французского писателя П. Тальмана в стихах и прозе, переведенный В. К. Тредиаковским в 1730 г. Трагедия «Федотыч» пародирует не именно этот перевод, но высокий, «витийственный», насыщенный церковно-славянизмами стиль вообще. Однако имя Тредиаковского здесь названо не случайно, ибо оно и в 1840-е гг. нередко служило объектом насмешек (см. выше, с. 543). Ср. также использование этого имени как синонима бездарности в стихотворении Некрасова «Он у нас осьмое чудо» и приписываемых ему одах-«подражаниях» Тредиаковскому – «Сон» и «Чай» (наст. изд., т. I, с. 33, 437, 445).
…Симбирской губернии, Самарского уезда… – Самара в то время была уездным городом Симбирской губернии.
Владыке в чем идти, в чемерке иль в тулупе? – Чемерка (чемарка, чемара) – старинная одежда типа сюртука или казакина (у западных славян, на Украине и в некоторых областях России).
Я, сударь, читал свои сочинения~ как какого-то Тасса… – Здесь пародируется широко известная, идеологически значимая в русской романтической поэзии тема Торквато Тассо (1544–1595), итальянского поэта, гонимого при жизни властями и церковью и увенчанного лаврами после смерти. Легендарный образ Тассо, художника-гения, воплощающего «идею поэта великого и несчастною» (выражение Н. А. Полевого; см.: Моск. телеграф, 1834, ч. 55, No3, с. 454), привлекал не только многих поэтов и драматургов (К. Н. Батюшков, Н. В. Кукольник, В. Г. Венедиктов и др.), но и, как свидетельствует комментируемый текст, давно уже переместился в массовое сознание. Подробнее см.: Горохова Р. М.Образ Тассо в русской романтической литературе, – В кн.: От романтизма к реализму. Л., 1978, с. 117–188.
О детища мои! о верная жена! ~ корни запускает! – Пародия на романтическую поэзию «ужасов». Ближайший объект этой пародии – стихотворение В. А. Жуковского «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне и кто сидел впереди» (1814). Некрасов использовал метрический рисунок и синтаксическую структуру этой баллады.
…стих из ямбической поэмы «Разбойники»: «Мне душно здесь, – я в лес хочу!», – т. е. из поэмы Пушкина «Братья разбойники».
Это просто пандан-с. – Пандан (франц. pendant) – то, что соответствует, подходит, т. е. подстать.
Парнас– в древнегреческой мифологии – обиталище Аполлона (покровителя искусств) и муз.
Авраам– библейский патриарх.
…и семо и овамо… – здесь и там (церковно-слав.).
Валтасар– согласно библейской легенде, последний вавилонский царь, убитый во время пира, когда на Вавилон напали персы.
Что бедный наш язык?~ непрерывным звуком. – Некрасов неточно цитирует трагедию Н. В. Кукольника «Торквато Тассо» (1835; акт I, явл. 1). Ср. также: наст. изд., т. I, с. 650–651.
Предположим, что вы издали книгу~ и мы можем написать так эхе! – В этом эпизоде имеется в виду выступление в «Литературной газете» В. С. Межевича, который, пародируя некоторые стихотворения Некрасова из сборника «Мечты и звуки», в частности, говорил: «…подобные стихи мы беремся писать когда угодно, и не только за бокалом шампанского, а именно в то время, когда нет расположения к какому бы то ни было серьезному занятию» (ЛГ, 1840, 24 февр., № 16).
…напевает известную песню «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…»… – Романс А. Е. Варламова на слова Н. Г. Цыганова.
Артур В., Мальфиатре во Франции; Генрих Виц в Германии; Камоэнс в Португалии: Ричард Саваж в Англии… – Французский поэт Ж.-Ш.-Л. Мальфиатр (1732–1767), португальский поэт Луис Камоэнс (1524–1580), английский поэт Ричард Савадж (1697–1743) жили в крайней нужде. Артур Б. и Генрих Виц – лица неустановленные.
Кормовых денег не пожалею… – В случаях, когда у заключенного в долговую тюрьму не было средств для пропитания, кредитор, возбудивший судебное дело, вносил деньги («кормовые») на его содержание.
Мне покров~ постелью! – Ср. «Песню цыган» из оперы А. Н. Верстовского «Пан Твардовский;» (либретто М. Н. Загоскина):
У цыганов круглый год
Праздник – новоселье.
Им покров небесный свод,
А земля постеля.
(Цит. по: Новейший песенник, или Собрание русских песен и романсов. СПб., 1838, с. 88–89).
Если отрывки, приведенные здесь из различных сочинений Ивана Ивановича, будут признаны не лишенными достоинства ~ их у меня достанет на девять томов! – К этим словам в публикации «Пантеона» было дано примечание: «Мы благодарим автора за доставление нам этого интересного рассказа и с удовольствием и впредь поместим в „Пантеоне“ опыты Ивана Ивановича, если они все будут так удачны, как этот. Ред.».В № 10 «Пантеона» 1840 г. было напечатано стихотворение Некрасова «К ней!!!!!» с подписью: «Иван Грибовников» и примечанием: «Помещаем это оригинальное стихотворение для того только, чтоб утешить друга нашего Н. А. Перепельского: Грибовников, без вести пропавший пиита, отыскался. Ред.»(с. 37–38). Впоследствии о Грибовникове упоминает один из персонажей водевиля Некрасова «Утро в редакции» (1841), слушая творения стихоплета Трезвонова (см.: наст. изд., т. VI, с. 65).
Певица *
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: П, 1840, № 11 (ценз. разр. – 14 дек. 1840 г.), с. 67–90, где под заглавием указано: «Повесть Н. Некрасова».
В собрание сочинений впервые включено: стихотворные тексты – ПССт 1927; полностью – ПСС, т. V.
Автограф не найден.
Датируется по первой публикации.
«„Певица“, – указывает сотрудничавший с Некрасовым в „Пантеоне“ В. П. Горленко, – имеет все признаки вещи, написанной исключительно под влиянием крайности и для денег. Содержание ее невероятно, лица и события искусственны в высшей степени, и вообще вся эта история, в которой героиня носит имя Ангелики (она итальянка), а герои – графы и бароны, вполне невозможна. Молодому автору, без сомнения, лучше, чем кому бы то ни было, известно было это <…>.
По словам Кони, происхождение некоторых <…> повествований было следующее: „А вот что я сегодня начитал“, – говорил девятнадцатилетний писатель, входя к своему издателю и передавая ему содержание прочитанного в какой-нибудь забытой книжке. „Ну вот вам и сюжет, садитесь и пишите“ – говорил ему издатель, и в результате являлись рассказы вроде „Певицы“, „В Сардинии“ и т. п.» (Горленко, с. 154–155).
Когда Некрасов говорил о некоторых своих ранних прозаических опытах как об «очень плохих – просто глупых» (ПСС, т. XII, с. 24), он имел в виду, несомненно, такие произведения, как «Певица» и «В Сардинии». Заслуживает внимания предположение, высказанное одним из первых исследователей прозы Некрасова: «По тому, что повесть, более чем раннейшие, страдает всеми уродливостями старинного письма и подписана настоящим именем поэта, возникает, по-видимому, не лишенная значительного правдоподобия догадка, не есть ли ото первый опыт Некрасова, достаточно, однако, вылежавшийся в редакции, как это сряду и сплошь бывает с начинающими. Во всяком случае, почти странно допустить, что такую повесть с графами и баронами, очаровательными певицами, загадочными слепцами и перелетами из России в Италию, которой никогда в глаза не видел автор, – написал человек, ужо чуявший потребности реального письма в „Без вести пропавшем пиите“» (Измайлов А.Беллетристика Некрасова. – Биржевые ведомости, 1902, 17 дек., № 358). Выдержанность «Певицы» в духе романтических канонов действительно отличает ее от напечатанных ранее повестей «Макар Осипович Случайный» и «Без вести пропавший пинта», где романтические клише прозы 1830-1840-х гг. уже подаются в пародийном, ироническом ключе (см. выше, с. 536–537 и 543–544). В. Е. Евгеньев-Максимов оценивает «Певицу» как «шаг назад в творческом развитии» Некрасова (Евгеньев-Максимов, т. I, с. 267).
Замечание В. П. Горленко о чисто литературной основе «итальянских» повестей Некрасова развито А. Н. Зиминой: «Повести Некрасова навеяны чтением итальянских повестей Кукольника и Тимофеева. Эту зависимость очень легко проследить. Она сказывается в подражании шаблону итальянской повести и распространяется до заимствования отдельных ситуаций и даже имен. Все эти Франчески, Ангелики, Джулио прямо пересажены из повести Тимофеева „Джулио“ <…>, „Антонио“ и „Максим Сазонтович Березовский“ <…> Кукольника» (Зимина, с. 169). Действительно, из «Джулио» (1836) А. В. Тимофеева в некрасовскую повесть перешел образ пылкого юноши, влюбленного в красавицу-вдову, готового драться за ее честь «с целым миром» и карающего ее обидчика, а также образ вероломного любовника (некрасовский барон Р** (синьор Отто) очень напоминает Фердинанда фон Стадергольма (барона фон Нахтигальталя) из «Джулио»). Из названных Зиминой произведений Н. В. Кукольника прежде всего «Антонио» (начало 1840 г.), повесть, по словам В. Г. Белинского, «исполненная драматического интереса» (Белинский, т. III, с. 182), дает основание для сопоставления с «Певицей» Некрасова (сходные образы, имена, сюжетные мотивы и ситуации). Свою аналогию в «Певице» имеет также романтическая история несчастной любви русского крепостного музыканта и итальянской певицы-примадонны, описанная в «Максиме Сазонтовиче Березовском». Однако эта повесть Кукольника написана значительно позднее «Певицы» (1844) и не может рассматриваться как источник произведения Некрасова.
Круг романтических повестей 1820-1840-х гг., творчески переосмысленных автором «Певицы», может быть расширен. По наблюдениям Н. Н. Пайкова, возможна преемственная связь «Певицы» со следующими образами и сюжетными мотивами прозы указанного периода: итальянская певица, оставляющая сцепу ради возлюбленного – русского аристократа и возвращающаяся туда под другим именем («Запорожец» (1824) В. Т. Нарежного); коварный оговор супруга другом с целью обольщения его жены («Замок Нейгаузен» (1824) А. А. Бестужева-Марлинского); доверчивый муж-аристократ и жена, неспособная противостоять коварству близкого семье человека («Калькано» (1831) и «Преступление» (1835) А. В. Тимофеева).
Несомненно эпигонский характер носит и баллада «Клятвою верности с милою связанный», исполняемая Ангеликой. Некрасов подражает здесь В. А. Жуковскому, имея в качестве образца его «Ленору» (1831). В отличие от всех других сюжетных элементов повести песня Франчески «Театр дрожал… восхищена» имеет реальную основу и лишена подражательности. Как убедительно показано Н. И. Куделько, это стихотворение стоит в ряду произведений, посвященных Некрасовым талантливой водевильной и драматической актрисе В. Н. Асенковой (1817–1841) или содержащих упоминания о ней: «Офелия», «Прекрасная партия», «Памяти Асенковой». Не случайно, по-видимому, и имя героини песни: одной из наиболее удачных ролей Асенковой была роль Вероники в пьесе Н. А. Полевого «Уголино».«…в песне Франчески, – пишет исследователь, – он (Некрасов, – Ред.)изобразил но только Асенкову периода ее первых выступлений на сцене, но и Асенкову ее последних выступлений, когда она, еще не вполне оправившись после постигшей ее болезни, снова появилась на сцене. Хотя выступления эти сопровождались привычными овациями, но болезнь уже наложила свой отпечаток и на наружность, и на игру артистки. В заключительной части „Песни Франчески“ Некрасов как бы говорит, что Асенкова своих последних выступлений уже не та, что раньше, и тем дает понять, что ее как артистку могут постигнуть, если уже не постигли, неудачи». Песня Франчески, как доказывает Куделько, является «первоначальным наброском, эскизом» к стихотворению «Памяти Асенковой» (Евгеньев-Максимов В. Е.и др. Некрасов и театр. Л.-М., 1948, с. 63–64; см. также: Чуковский К.Некрасов, Николай I и Асенкова. – Звенья, II. М.-Л., 1933, с. 296–301; Евгеньев-Максимов В. Е.Некрасов и Петербург. Л., 1947, с. 156; наст. изд., т. I, с. 625–626).
Давали новую оперу любимого Донизетти. – Гаэтано Доницетти (1797–1848), итальянский композитор, оперы которого «Любовный напиток» (1832), «Лючия ди Ламмермур» (1835), «Мария ди Рудеиц» (1838) были особенно популярны в 1830-1840-х гг.
Лазарони(лаццарони) – название люмпенпролетарских элементов в Италии.
Клятвою верности с милою связанный… – Ср. балладу В. А. Жуковского «Ленора»:
