Текст книги "Михаил Кузмин"
Автор книги: Николай Богомолов
Соавторы: Джон Малмстад
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)
Николай Богомолов, Джон Малмстад
Михаил Кузмин
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРОВ
Наша книга имеет сложную историю.
Первый ее вариант был написан для изданного в Мюнхене в 1977 году трехтомного «Собрания стихов» Кузмина. Первые два тома в нем составили фототипические воспроизведения всех стихотворных книг поэта, в третий вошли не попавшие туда стихи, пьеса «Смерть Нерона», комментарии и две большие статьи. О творчестве Кузмина написал В. Ф. Марков [1]1
Впоследствии его статья была перепечатана: Марков В. Ф.О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. Пб., 1994. С. 59–162.
[Закрыть] , а биографию поэта – Дж. Малмстад. Эта работа писалась по-английски и была предназначена в первую очередь для зарубежного читателя [2]2
Malmstad John Е.Mixail Kuzmin: A Chronicle of his Life and Times // Кузмин М. А.Собрание стихов. München, 1977. [T.] III. С. 5–319.
[Закрыть] .
Из обстоятельств написания и языка следовало, во-первых, что в ней было довольно много пропусков, а во-вторых – изрядное количество того, что русскому читателю не нужно было растолковывать, а зарубежному – нужно.
Первое обстоятельство диктовалось тем, что статья писалась в годы, когда доступ к советским библиотекам и архивам иностранным исследователям был если не вовсе запрещен, то, во всяком случае, делалось максимум возможного, чтобы ограничить возможности серьезного научного поиска. Система спецхранов и правила пользования архивами были столь жесткими, что приходилось предпринимать героические усилия, чтобы раздобыть необходимую информацию. Достаточно сказать, что во многих архивах иностранцам не выдавались описи архивных фондов и запрещалось пользование каталогами. Они могли заказывать рукописи лишь наугад, и списки того, что из этого приносили, а что отказывались – могли бы составить поучительный свод данных о фобиях советского архивного начальства.
А между тем архив М. А. Кузмина сохранился достаточно хорошо. Немалое количество бумаг он продал известному коллекционеру П. Л. Вакселю, и они хранятся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург). В начале 1930-х годов большую часть архива купил у него Государственный Литературный музей, на базе архивной коллекции которого был впоследствии образован Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ) [3]3
Ныне – Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Об истории этой коллекции см.: Шумихин С. В.Образование, комплектование и использование архивного собрания Государственного Литературного музея в 1931–1941 гг.: Диссертация. М., 1988. В опубликованном автореферате диссертации, к сожалению, богатство материалов отразилось лишь в малой степени. О судьбе архива Кузмина (преимущественно на примере дневника) см.: Шумихин С. В.Дневник Михаила Кузмина: архивная предыстория // МКРК. С. 139–145; Богомолов Н. А., Шумихин С. В.Предисловие // Кузмин М. Дневник. 1905–1907. СПб., 2000. С. 11–19.
[Закрыть] . Отдельные рукописные фонды его существуют в Рукописном отделе Института мировой литературы РАН [4]4
Аннотация – Путеводитель по фондам Отдела рукописей Института мировой литературы РАН: Личные фонды. М., 2000. С. 133, 134.
[Закрыть] и в Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга [5]5
Краткая аннотация – Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга: Путеводитель. СПб., 2007. С. 248.
[Закрыть] , довольно значительная коллекция, собравшаяся из разных источников, – в Пушкинском Доме [6]6
Описание см.: Тимофеев А. Г.Материалы М. А. Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // ЕРОПД на 1990 год. С. 17–36; Тимофеев А. Г.Материалы М. А. Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // ЕРОПД на 1991 год. С. 52–62.
[Закрыть] , есть и другие архивы, где его рукописи хранятся, причем не только государственные, но и частные.
Именно поэтому, когда в конце 1980-х годов ленинградское отделение издательства «Художественная литература» решило издать не только «Избранные произведения» Кузмина [7]7
Кузмин М.Избранные произведения / Вступ. ст., сост. и коммент. A. В. Лаврова, Р. Д. Тименчика. Л., 1990. Это издание до сих пор сохраняет научное значение.
[Закрыть] , но и биографию и обратилось к Дж. Малмстаду, он, в свою очередь, пригласил участвовать в написании русского варианта работы Н. А. Богомолова, имевшего доступ не только к открытым для русских (тогда еще – советских) исследователей материалам, но и получившего возможность одним из первых прочитать с начала до конца дневник Кузмина в той его части, которая находится в РГАЛИ.
Первый русский вариант книги был написан в 1990–1991 годах и выпущен в свет издательством «Новое литературное обозрение» в 1996-м [8]8
Более подробно история трех первых вариантов изложена Дж. Малмстадом в предисловии к английской книге 1999 года (см. примечание 10).
[Закрыть] . Многие материалы, использованные в биографии частично, полностью были опубликованы годом ранее в отдельной книге [9]9
Богомолов Н. А.Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.
[Закрыть] , которая тем самым может рассматриваться как немаловажное дополнение для интересующегося читателя.
В 1999 году издательством Harvard University Pressбыл выпущен английский вариант биографической книги о Кузмине, создававшийся на основе русского Дж. Малмстадом [10]10
Malmstad John Е., Bogomolov Nikolay.Mikhail Kuzmin: A Life in Art. Cambridge MA; London, 1999.
[Закрыть] . Мы намеренно говорим именно о варианте, а не о переводе, так как эта книга снова была рассчитана на западную аудиторию; к тому же автор учел в ней новые материалы, которые стали доступны к тому времени.
Третье издание (второе русское) вышло в свет в 1997 году в петербургском издательстве «Вита Нова» и было рассчитано на элитарную аудиторию. В основу его легла книга 1996 года, однако довольно многие положения в ней были скорректированы как на основании новых материалов (в том числе появившихся после выхода в свет английской книги [11]11
Важнейшим из таких материалов является ранее недоступный нам Дн-34.
[Закрыть] ), так и вследствие размышлений авторов над жизнью и творчеством Кузмина, не прекращавшихся все эти годы. Книга была обильно иллюстрирована (подбор иллюстраций – А. В. Наумов) и дорого стоила, почему оказалась практически недоступна специалистам. Работе над этим изданием способствовали многие сотрудники архивов и библиотек, коллеги-филологи, с которыми обсуждались те или иные проблемы, рецензенты предыдущих вариантов биографии, чьи замечания так или иначе учтены в новом издании. Перечисление их всех, а также современников Кузмина, делившихся с нами своими знаниями, заняло бы слишком много места, но долг благодарной памяти заставляет нас вспоминать каждого из них с великой признательностью [12]12
Повторим только то, что было названо в предыдущих изданиях. Дж. Малмстад беседовал о Кузмине с Георгием Адамовичем, Юрием Анненковым, Джорджем Баланчиным, Наумом Берковским, Дмитрием Бушеном, Беллой Рейн-Божеряновой, Сергеем Эрнстом, Иоганнесом фон Гюнтером, Саломеей Андрониковой-Гальперн, Иваном Лихачевым, Владимиром Орловым, Всеволодом Петровым, Игорем Стравинским и его женой Верой Артуровной, Виктором Жирмунским, а также некоторыми другими, просившими не предавать их имена гласности. В работе над первым русским вариантом особую помощь оказали Г. М. Гаврилова, B. Н. Сажин, С. В. Шумихин, А. А. Ширяева. Благодаря разрешению тогдашнего директора РГАЛИ Н. Б. Волковой Н. А. Богомолов получил возможность прочитать дневник Кузмина. На разных этапах первоначальный русский текст редактировали О. В. Ермолаева и И. Д. Прохорова. Над английским текстом помогали работать С. Карлинский и Р. Магуайр. При подготовке настоящего издания в сверке текстов помогала К. В. Яковлева. С особым уважением оба автора произносят имя Геннадия Георгиевича Шмакова (1940–1988), личность и труды которого оказали сильнейшее стимулирующее воздействие на них обоих, как на знавшего его долго и близко американского коллегу, так и на ни разу его не видевшего, но чрезвычайно высоко ценящего его труды русского исследователя.
[Закрыть] .
Нынешнее издание, таким образом, является четвертым (а учитывая статью Дж. Малмстада – пятым). В него внесен минимум уточнений и добавлений, чаще всего – в библиографию.
В нашей книге без особых указаний стихотворения Кузмина цитируются по двум изданиям: Кузмин М.Стихотворения / Составление, вступительная статья, подготовка текста и примечания Н. А. Богомолова. СПб., 2000 («Новая библиотека поэта»); Кузмин М.Стихотворения. Из переписки / Составление, вступительная статья, подготовка текста и примечания Н. А. Богомолова (при участии А. В. Лаврова и А. Б. Устинова). М., 2006. Проза – по изданию: Кузмин М.Проза: В 9 т. / Под ред. В. Маркова (т. I–III), В. Маркова и Ф. Шольца (т. IV–IX). Berkeley, 1984–1990. Драматические произведения – по изданию: Кузмин М.Театр: В 4 т. (2 кн.) / Составление А. Г. Тимофеева; под редакцией В. Маркова и Ж. Шерона (Oakland, 1994). Цитаты по другим изданиям обозначаются специально.
Опубликованные части дневников Кузмина цитируются по изданиям: Кузмин М.Дневник: 1905–1907 / Предисловие, подготовка текста и комментарии Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб., 2000; Дневник: 1908–1915 / Подготовка текста и комментарии Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб., 2005; Дневник 1921 года – Минувшее: Исторический альманах [Paris, 1991]. [Т.] 12 (переиздание: М.; СПб., 1993); [Т.] 13 (Публикация Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина). Дневник 1929 года – Наше наследие. 2010. № 93–94, 95 (Публикация и комментарии С. В. Шумихина); Дневник 1931 года – НЛО. 1994. № 7 (Вступительная статья, подготовка текста, примечания С. В. Шумихина); Дневник 1934 года – Кузмин М.Дневник 1934 года / Вступительная статья и примечания Г. А. Морева / 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2007. Доныне не опубликованные части дневника 1917–1928 годов, хранящиеся в РГАЛИ (Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 57–67а), цитируются по текстам, подготовленным к печати Н. А. Богомоловым, С. В. Шумихиным и К. В. Яковлевой. При ссылках на дневник 1905–1931 годов указывается только день записи, ссылки же на архив или опубликованный текст не даются.
Условные сокращения:
Блок – Блок Александр.Собрание сочинений: В 8 т. М., 1960–1963.
«Бродячая собака» – Парнис А. Е., Тименчик Р. Д.Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры: Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник 1983. Л., 1985.
Волошин – Волошин М.Собрание сочинений. М., 2006. Т. 7. Кн. 1: Журнал путешествия; Дневник 1901–1903; История моей души.
ГРМ – Сектор рукописей Государственного Русского музея (Санкт-Петербург).
ЕРОПД на… – Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома (с указанием года).
Дн-34 – Кузмин М.Дневник 1934 года / Вступ. ст. и прим. Г. А. Морева. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2007.
ЖИ – газета и журнал «Жизнь искусства» (Петроград; Ленинград).
ИРЛИ – Рукописный отдел Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом).
Кузмин-2006 – Кузмин М.Стихотворения. Из переписки. М., 2006.
ЛН – Литературное наследство. М., 1931–2011. Т. 1–103 (издание продолжается).
ЛО – журнал «Литературное обозрение» (Москва).
МКРК – Михаил Кузмин и русская культура XX века: Материалы конференции 15–17 мая 1990 г. Л., 1990.
НЛО – журнал «Новое литературное обозрение» (Москва).
РГАЛИ – Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
РГБ – Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва).
РНБ – Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург).
СтМ – Богомолов Н. А.Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.
Условности – Кузмин М.Условности. Пг., 1923.
ЦГАЛИ СПб – Центральный государственный архив литературы и искусства (Санкт-Петербург).
Studies… – Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin / Ed. by John E. Malmstad. Wien, 1989 / Wiener slawisticher Almanach: Sonderband 24.
ПРЕДИСЛОВИЕ
30 ноября 1916 года в клубе писателей и художников «Медный всадник» широко известный в Петрограде литературный критик и драматург Е. А. Зноско-Боровский [13]13
Об истории отношений Кузмина со Зноско-Боровским, восходящих к 1909 году, когда начинал издаваться журнал «Аполлон», где Зноско-Боровский был секретарем, см.: Дн-34. С. 54–56.
[Закрыть] прочитал доклад о жизни и творчестве Михаила Алексеевича Кузмина, выразив искреннее недоумение по поводу того, что столь мало известно о его герое, которого он сам безоговорочно считал одним из наиболее значительных писателей современной России. Можно себе представить, как был бы он удивлен, если бы узнал, сколько лет положение дел не менялось. Долгие годы чтения с закрытыми глазами сделали имя Кузмина слишком одиозным в среде обычных читателей, которые в лучшем случае знают «Где слог найду, чтоб описать прогулку…» да несколько «Александрийских песен». До сих пор о жизни и творчестве Кузмина существует множество легенд, которые не так легко развеять. И, пожалуй, самая главная из них – мнение о нем как о приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей.
Пафос опровержения вряд ли будет уместен в этой книге, но необходимо помнить и об этом, потому что человек, портрет которого мы собираемся нарисовать, был необычайно сложным, с трудом разгадываемым даже теми, кто внимательно прочитает все его произведения и проследит день за днем его жизнь, насколько она зафиксировалась в дневниках и письмах. В психологический облик Кузмина органической частью входили непрестанная изменчивость, противоречивость, умение отказываться от только что завершенного и начинать с нуля, стремление непротиворечиво соединять абсолютно несоединимое. Блаженная легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу – и понять, как это происходит, необыкновенно трудно.
Обычный путь для исследователя – обращение к мемуарам современников, близко знавших писателя, – в данном случае оказывается почти закрыт. Скажем, Георгий Иванов, автор прославленной квазимемуарной книги «Петербургские зимы», был знаком с Кузминым долго [14]14
Время знакомства определяется с достаточной степенью точности, так как 14 сентября 1910 года Кузмину писал С. М. Городецкий: «Дорогой Михаил Алексеевич. Позвольте рекомендовать вниманию Поэтической Академии молодого поэта (пятнадцати л<ет>) Георгия Владимировича Иванова. Жму Вам руку. С. Городецкий» (РНБ. Ф. 124. № 1291. Л. 4).
[Закрыть] и близко (имя «Егорушки» Иванова часто встречается на страницах дневника почти до самого отъезда за границу), но сложность его характера и творчества определял таким образом: «Шелковые жилеты и ямщицкие поддевки, старообрядчество и еврейская кровь, Италия и Волга – все это кусочки пестрой мозаики, составляющей биографию Михаила Алексеевича Кузмина. <…> Жизнь Кузмина сложилась странно. Литературой он стал заниматься годам к тридцати. До этого занимался музыкой, но недолго. А раньше? Раньше была жизнь, начавшаяся очень рано, страстная, напряженная, беспокойная. Бегство из дому в шестнадцать лет, скитания по России, ночи на коленях перед иконами, потом атеизм и близость к самоубийству. И снова религия, монастыри, мечты о монашестве. Поиски, разочарования, увлечения без счету. Потом – книги, книги, книги, итальянские, французские, греческие. Наконец, первый проблеск душевного спокойствия – в захолустном итальянском монастыре, в беседах с простодушным каноником. И первые мысли об искусстве – музыке…» [15]15
Иванов Г.Собрание сочинений: В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 104, 105. Часто пересказывая книгу своего мужа, Ирина Одоевцева добавляла к его россказням: «Он служил малым в мучном лабазе. В Париже он танцевал канкан с моделями Тулуз-Лотрека» ( Одоевцева И.Избранное. М., 1998. С. 299). Ни в каком мучном лабазе Кузмин не служил, да и в Париже никогда не был.
[Закрыть] В этой характеристике что ни слово, то вымысел или легенда, созданная по беллетристическим канонам. Кажется, что именно об этих воспоминаниях Цветаева сказала в «Нездешнем вечере»: «О каждом поэте идут легенды, и слагают их все та же зависть и злостность» [16]16
Цветаева М.Собрание сочинений: В 7 т. М., 1994. Т. 4. С. 282.
[Закрыть] . Действительно, воспоминаниям о Кузмине нельзя верить ни в чем, даже в каких-то самых общих характеристиках, потому что едва ли не к каждому мемуаристу Кузмин поворачивался своей, особой стороной. Его можно было пылко любить и почти ненавидеть, можно было давать ему характеристики принципиально разные, но прежде всего следует обратить внимание на довольно регулярные слова о загадочности и поэзии, и личности Кузмина. В каждом случае исследователю приходится тщательным образом отделять факты от вымысла.
Столь же ненадежны могут быть и частные воспоминания людей, знавших Кузмина в 1910–1930-е годы (увы, все свидетели предшествующих этапов его жизненного пути давно скончались). Они охотно рассказывали о Кузмине, но привычка искажать воспоминания в угоду политической конъюнктуре в советских условиях 1960–1970-х годов была почти неизбежна, а просто капризы стареющей памяти тоже заставляют не слишком полагаться на их слова. Однажды Игорь Стравинский вспомнил современного философа, заметившего: «Когда Декарт произнес: „Я мыслю“, он мог быть в этом уверен; но к тому времени, когда он сказал: „Следовательно, я существую“, он уже полагался на свою память и мог бы быть ею обманут». Стравинский добавил: «Я принимаю это предупреждение!» [17]17
Stravinsky I., Craft R.Expositions and Developments. N. Y., 1962. P. 145.
[Закрыть]
Столь же ненадежным источником могут оказаться и любые собственноручные тексты Кузмина, даже дневниковые, даже тексты писем. Не говоря уже об общем законе, сформулированном некогда Тыняновым: «Есть документы парадные, и они врут, как люди» [18]18
Как мы пишем. М., 1989. С. 161.
[Закрыть] , строки Кузмина бывают обманывающими по множеству причин. Он может рассчитанно вводить в заблуждение читателя (и современника, и потомка), может отдаваться минутному настроению, может, зафиксировав нечто безразличное, ни словом не обмолвиться о важнейшем, может разыграть роль. Открывая парадную дверь, он выпускает правду с черного хода. И потому его письма, дневники, пометы также нуждаются в постоянной проверке всеми доступными ученому средствами.
И все-таки мы исходим из того, что облик художника принципиально может быть воссоздан прежде всего на основании его собственных произведений. Сколь бы интимны ни были записки Кузмина, они всегда что-то утаивают от постороннего взгляда, даже тогда, когда он, казалось бы, предельно откровенен. Однако в стихах спрятать что-либо оказывается почти невозможно, какими бы игровыми или стилизованными они ни казались читателю. Поэтому при воссоздании жизненного пути М. А. Кузмина мы прежде всего старались увидеть то его единство, которое определяется общими принципами творчества.
Еще Зноско-Боровский отчетливо сказал о противоречиях Кузмина: «…нас не удивит та спутанная смесь противоречивых сближений и соединений, которыми отмечен Кузмин. Те, кто знает его известный портрет, писанный К. Сомовым, представляют его себе в виде денди и модерниста; а многие помнят другую карточку, на которой Кузмин изображен в армяке, с длинной бородой. Эстет, поклонник формы в искусстве и чуть ли не учения „искусства для искусства“ – в представлении одних, для других он – приверженец и творец нравоучительной и тенденциозной литературы. Изящный стилизатор, жеманный маркиз в жизни и творчестве, он в то же время подлинный старообрядец, любитель деревенской, русской простоты» [19]19
Зноско-Боровский Евг.О творчестве М. Кузмина // Аполлон. 1917. № 4/5. С. 29.
[Закрыть] . Но автор этих строк предпринял попытку, и достаточно удачную, определить основные черты творчества Кузмина и его художественной позиции, делающие этого писателя не скопищем противоречий, с трудом объединяемых в сознании читателя, а цельной творческой личностью, которая при всем многообразии и действительной антиномичности все же представляет собой совершенно определенное единство. Вслед за Зноско-Боровским и мы попытались представить себе жизнь Кузмина в искусстве как конструкцию, обладающую жесткими силовыми тягами, которые держат все разнородные составные части очень прочно, определяя каждому элементу его точное место. Если нам удалось справиться с этой задачей, то и книга может считаться достигшей своей цели.
Глава первая
В 1906 году Михаил Алексеевич Кузмин, уезжая от своих недавно обретенных в Петербурге друзей – Вяч. Иванова, К. А. Сомова, Л. С. Бакста – на лето в небольшой волжский городок Васильсурск, пообещал им написать нечто вроде автобиографии. 5 августа он сообщил в письме К. А. Сомову: «Я вытащил далеко уже запрятанный план Aimé Leboeuf, а покуда написал краткое вступление (40 стр.) к дневнику „Histoire édifiante de mes commencements“» [20]20
Кузмин-2006. С. 284. Различные документы Кузмина имеют нередко двойную дату – по старому и новому стилю. В целях унификации ссылок все даты до 4 февраля 1918 года даются нами по старому стилю, начиная с этой даты – по новому. Следует отметить, что для первых послереволюционных лет не всегда ясно, каким стилем пользуется Кузмин, поэтому в датировках могут быть ошибки.
[Закрыть] .
Это вступление, довольно неожиданно помещенное в середине второй из сохранившихся тетрадок дневника [21]21
Далее «Histoire édifiante…» всюду цитируется по: Кузмин М.Дневник. 1905–1907. С. 267–273.
[Закрыть] , начинается обычной для автобиографии фразой: «Я родился 6 октября…», а далее следует неожиданное. Кузмин пишет «1872 года», затем зачеркивает, исправляет: «1875», а затем еще раз, уже карандашом, вписывает: «1874».
И в разных документах, собственноручно написанных Кузминым, год рождения довольно часто варьируется в пределах 1872–1877 годов.
К. Н. Суворова установила этот год точно – 1872-й [22]22
Суворова К. Н.Архивист ищет дату // Встречи с прошлым. М., 1978. Вып. 2. С. 118, 119. Отметим, что и до нынешнего дня даже в серьезных литературоведческих и исторических исследованиях нередко называется 1875 год (источник этого более или менее ясен – «Краткая литературная энциклопедия», сведения которой повторяются и в других советских и российских энциклопедических изданиях, вплоть до таких авторитетных, как Большая советская энциклопедия и Большой (или Российский) энциклопедический словарь). См., например: Разумов А. Я.Дела и допросы // «Я всем прощение дарую…»: Ахматовский сборник. М.; СПб., 2006. С. 268.
[Закрыть] , но для нас сейчас важна не столько точная дата рождения, сколько стремление Кузмина с самого начала мистифицировать даже своих ближайших друзей, придать своей жизни ореол загадочности, создавая одновременно впечатление полной искренности, расчетливо строить картину своей собственной биографии такой, какова она должна быть, а не такой, какой она была на самом деле [23]23
Несколько подробнее об этой стороне дневников писателей символистского круга и, в частности, дневника Кузмина см.: Богомолов Н. А.Русская литература первой трети XX века. Томск, 1999. С. 201–212.
[Закрыть] .
Не только время рождения Кузмина послужило предметом мистификации, но отчасти и место. Он действительно, как не раз об этом писал, родился в Ярославле, но те, кто поверит его строкам: «За то, что вырос в Ярославле, / Свою судьбу благодарю» («Я знаю вас не понаслышке…», сборник «Вожатый»), – совершат ошибку, так как его увезли из Ярославля в Саратов в возрасте полутора лет и, насколько нам известно, «верхней Волги города» он не посещал, предпочитая им Нижегородскую губернию. Конструирование собственной биографии начиналось с детства, чтобы потом стать основой для замечательных стихотворений «Мои предки» и «В старые годы»:
Моряки старинных фамилий,
влюбленные в далекие горизонты,
пьющие вино в темных портах,
обнимая веселых иностранок;
франты тридцатых годов,
подражающие д’Орсэ и Брюммелю,
внося в позу дэнди
всю наивность молодой расы;
………………………………
вы – барышни в бандо,
с чувством играющие вальсы Маркалью,
вышивающие бисером кошельки
для женихов в далеких походах,
говеющие в домовых церквах
и гадающие на картах;
экономные, умные помещицы,
хвастающиеся своими запасами,
умеющие простить и оборвать
и близко подойти к человеку
………………………………
и дальше, вдали – дворяне глухих уездов,
какие-нибудь строгие бояре,
бежавшие от революции французы…
А вот как рассказано об этом, о своих предках, немногим более чем за год до этого стихотворения в «Histoire édifiante…»: «…был предпоследним сыном большого семейства. Моему отцу при моем рождении было 60 л<ет>, матери – 40. Моя бабушка со стороны матери была француженка по фамилии Mongeaultier и внучка франц<узского> актера при Екатерине – Офрена. Остальные – все были русские, из Яросл<авской> и Вологодской губ<ерний>». И в другом варианте воспоминаний, включенных в дневник 1934 года: «Был французский трагик Офрен (кажется, писался Hauffrin) <…> Он был при дворе Фридриха и дальше при Екатерине. У него была дочь, которую он решил отдать только за актера. В нее влюбился молодой эмигрант <…>, чтобы исполнить условие, он сделался актером, актером он был неважным. Но и дочь Офрена, кажется, неважная была актриса, но они поженились и, родив дочку, умерли очень молодыми. Фамилии эмигранта я не помню, что-то вроде Газье ле Монт, а м<ожет> б<ыть>, и сочиняю. Девочка эта была моей бабушкой. Она воспитывалась в театральном училище и жила у тетки (Шефревиль, Шеврфейль), играла амуров в балетах, но, не кончивши курса, вышла замуж за инспектора классов Федорова чуть не 16<-ти> лет. Кажется, была веселого и ветреного характера, особенно овдовев. Имела 4-х детей – сына Якова и трех девочек: Анну, Надежду и Елизавету. <…> Перешла она в православие, т<ак> к<ак> ксендзы ужасно вмешивались в семейную жизнь, старались ее направить и, как старые девы, страдали болезненным эротическим любопытством» [24]24
Дн-34. С. 56, 57. На самом деле фамилия Офрень правильно пишется по-французски Aufresne.
[Закрыть] . Жан Офрень (настоящая фамилия – Риваль, 1728–1804) был действительно весьма известным французским актером, много играл в трагедиях Вольтера и нередко упоминается в вольтеровских письмах [25]25
См.: Voltaire’s Correspondence /Theodore Besterman, ed. Genève, 1965. Vol. CIII. P. 194.
[Закрыть] . Наряду с Анри Луи Лекэном его считали одним из лучших французских актеров XVIII века. Он много путешествовал, по приглашению Фридриха Великого был в Берлине, а в 1785 году по совету известного актера Ивана Дмитревского, посланного Екатериной Второй набирать актеров для французского театра в Петербурге, перебрался в Россию. Подобно Фридриху и Вольтеру, Екатерина очень высоко ценила Офреня, и он жил в Петербурге, играя и обучая молодых актеров, до самой своей смерти в 1804 году [26]26
Более подробно см.: Dictionnaire de Biographie Française. P., 1948. T. 4. P. 483; Dictionnaire des Comédiens Français. P., 1908. T. I. P. 58.
[Закрыть] . О прадеде, Леоне Монготье, и прабабке Кузмина сведений как об актерах сохранилось очень мало, чуть больше – о бабушке, Екатерине Львовне, окончившей петербургское Театральное училище в 1832 году, и ее муже Дмитрии Яковлевиче Федорове [27]27
См.: Дн-34. С. 249 (комментарии Г. A. Морева).
[Закрыть] . Несколько далее со слов матери Кузмин вспоминал о бабушкином доме: «…бывал у них „сочинитель“ Гоголь. Девчонкам он не нравился – говорили, что рукава коротки, руки красные, одевался хотя и модно, как-то смешно. Бабушка дружна была и с Арсеньевой, бабушкой Лермонтова <…> Не любили они еще и Зотова (Рафаила), который приходился каким-то родственником, часто обедал, а после обеда заваливался спать на диване, на котором дети обыкновенно играли» [28]28
Дн-34. С. 58.
[Закрыть] . Эти почти мифологические воспоминания (обратим внимание, что в 1934 году Кузмин уже не помнит фамилии прадеда) дополняют стихи тем, что вводят в круг семейных преданий знаменитостей, но как-то боком, подобно Гоголю, или тех, кто стоял рядом со знаменитостями, вроде драматурга Р. М. Зотова.
И конечно, чрезвычайно существенно, что Кузмин так акцентирует свои французские корни. Французская культура навсегда стала для Кузмина почти родной, столь же важной, как и русская. В письме Г. В. Чичерину двадцатилетний Кузмин с приятным удивлением напишет: «Я недавно разговорился с мамой о старине и нашел, что Th. Gautier – мой родственник, конечно, пустяки, но все-таки приятно» [29]29
В дальнейшем письма Кузмина Г. В. Чичерину, хранящиеся в РНБ (Ф. 1030. № 17–22, 52–54), и Чичерина Кузмину, хранящиеся в РГАЛИ (Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 430–433), будут нами чаще всего цитироваться по оригиналам, без ссылок на предыдущие публикации отрывков из этих писем (наиболее репрезентативная: Tschimichkian S.Extraits de la correspondance Mihail Kuzmin – Georgij Čičerin // Cahiers du monde russe et soviétique. 1974. T. XV. № 1/2). Соответствующие фрагменты также сверены с публикациями А. Г. Тимофеева: «Итальянское путешествие» Михаила Кузмина // Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник 1992. М., 1993; «Совсем другое, новое солнце»: Михаил Кузмин в Ревеле // Звезда. 1997. № 2. Письма, начиная с 19 апреля 1905 года и до 1914 года, – по публикации: Н. А. Богомолов.Кузмин-2006. С. 315–459, где полностью напечатана двусторонняя переписка.
[Закрыть] . И даже не очень близко знавший Кузмина А. М. Ремизов напишет после его смерти в своих клочках воспоминаний: «В метро (парижское. – Н. Б., Дж. М.)вошла женщина с девочкой, я взглянул на мать и вдруг понял, откуда эти знакомые „вифлеемские“ глаза – в роду матери у Кузмина французы» [30]30
Ремизов А. М.Собрание сочинений: [В 10 т.]. М., 2003. [Т. 10]. Петербургский буерак. С. 246.
[Закрыть] . Думается, что когда-то в присутствии Ремизова Кузмин сам подчеркивал свои французские корни – вот откуда это мгновенное воспоминание при виде глаз, о которых Цветаева блистательно сказала: «Два зарева! – Нет, зеркала!»
Несколько больше воспоминаний сохранилось у Кузмина об отце и особенно о матери. В «Histoire édifiante…» они описаны так: «Отца я помню в детстве совсем стариком, и в городе все его принимали за моего деда, но не отца. В молодости он был очень красив красотою южного и западного человека, был моряком, потом служил по выборам, вел, говорят, бурную жизнь и к старости был человек с капризным, избалованным, тяжелым и деспотическим нравом. Мать, по природе, м<ожет> б<ыть>, несколько легкомысленная, любящая танцы, перед свадьбой только что влюбившаяся в прошлого жениха, отказавшегося затем от нее, потом вся в детях, робкая, молчаливая, чуждающаяся знакомых и, в конце концов, упрямая и в любви и в непонимании чего-нибудь». В дневнике 1934 года находим и добавочные сведения: «Надежда Дмитриевна была старшей дочерью. Родилась в Театральном училище, в верхнем этаже, где полукруглые окна <к> Ал<ександринскому> театру, в правом флигеле [31]31
Кажется, Кузмин полагал, что училище находилось в том же здании, что и в его годы (площадь Островского, 6; ныне – Государственный музей театрального и музыкального искусства); однако оно переехало в этот дом лишь в 1835 году, когда Н. Д. Кузмина уже родилась.
[Закрыть] . Бабушку видели только по утрам. Она принимала их в кровати, осматривала, чисты ли руки, в порядке ли прическа и платье, спрашивала, как здоровье и занятия, и потом целый день они ее не видели. <…> Училась мама в пансионе (на Труба и, кажется, Тибо) в доме Бенуа, уг<ол> ул. Глинки и Екатерингофского. <…> Когда они выезжали, Ан<на> Дм<итриевна> выделялась как более хорошенькая, Лиз<авета> Дм<итриевна> – как самая бойкая и покладистая, а мать сидела в углу. Она была очень маленького роста, гладкие черные блестящие, как у китаянки, волосы, белое лицо с ярким румянцем и темно-серые глаза, от волнения наливавшиеся невообразимой и сверкающей синевой, несколько нахмуренные брови. Ходила до конца жизни в кофтах и платьях 60-х годов или вообще безвременных старушечьих облачениях. <…> Ухаживал за нею какой-то юноша по имени Валерьян и посватался. К тете Ане. Бабушка его прогнала, а маму выдала замуж за пожилого знакомого, даже, кажется, своего любовника, А. А. Кузмина. Мама считала его „стариком“, но пошла. <…> Папе были скучны девические и идиллические развлечения мамы, пошли дети, переезды с места на место (Москва, Рыбинск, Ярославль, Саратов), а когда положение поправилось, уже молодость ушла. Уже в 80<-м> году она заразилась от Мити оспой и осталась рябой» [32]32
Дн-34. С. 58.
[Закрыть] .
Добавить к этому описанию можно сравнительно немногое: отец Кузмина, Алексей Алексеевич (1812–1886), действительно был морским офицером [33]33
Сведения о его службе во флоте см.: Общий морской список. Часть X. Царствование Николая I. «I-М». СПб., 1898. С. 479. Существуют воспоминания его брата: Из записок генерал-лейтенанта Павла Алексеевича Кузмина // Русская старина. 1895. № 2.
[Закрыть] , потом членом Ярославского окружного суда, Саратовской городской судебной палаты и обладал небольшими, но достаточными для содержания семьи средствами. Мать родилась, согласно одной из анкет Кузмина, в 1834 году [34]34
РНБ. Ф. 103. № 85.
[Закрыть] , однако по другим его же указаниям получается, что было это в 1832 году. В семье было шестеро детей: Варвара (1859 [35]35
См.: Гусакова З. Е.Биографам М. А. Кузмина // Отечественные архивы. 1997. № 4. С. 125. В воспоминаниях H. Н. Минакиной (Воспоминания о Михаиле Кузмине и Сергее Ауслендере // Русская культура XX века на родине и в эмиграции: Имена, проблемы, факты. М., 2000. Вып. 1. С. 150), на которые мы ориентировались ранее в указании семейных дат, указан 1857 год, однако, как нам кажется, послужной список А. А. Кузмина более надежен.
[Закрыть] —1922), Анна (1860 – не позднее 1922), Алексей (1862 – не позднее 1922), Дмитрий (1865–1895), Михаил и Павел (1876 – не позднее 1884). В скобках отметим, что Кузмин гордился своим дворянским происхождением и тем, что его фамилия пишется без мягкого знака в отличие от плебейского «Кузьмин».
О детстве Кузмина, как, впрочем, и о детстве большинства людей, даже если они сами потом его подробно описывают, мы знаем немногое. Память всегда стремится преобразить детские воспоминания, усилить в них какую-то одну сторону, которая кажется почему-либо более важной в данный момент. Даже ранняя и цепкая память Ходасевича основательно преобразила его «Младенчество», а что уж говорить о нарочито прихотливой и кажущейся непостоянной памяти Кузмина! Поэтому, говоря о его детских годах, будем иметь в виду, что это не реальное детство, а то, каким оно запомнилось, каким хотелось это детство представить.
Определяется оно фразой: «Я рос один и в семье недружной и несколько тяжелой, и с обеих сторон самодурной и упрямой». Одиночество в ранние годы всячески подчеркивается им, одиночество и жизнь в гинекее, среди женщин. «Я был один, братья в Казани, в юнкерском училище, сестры в Петербурге на курсах, потом замужем. У меня все были подруги, а не товарищи, и я любил играть в куклы, в театр, читать или разыгрывать легкие попурри старых итальянских опер, т. к. отец был их поклонником, особенно Россини. Маруся Ларионова, Зина Доброхотова, Катя Царевская были мои подруги; к товарищам я чувствовал род обожания и, наконец, форменно влюбился в гимназиста 7 класса Валентина Зайцева, сделавшегося потом моим учителем; впрочем, я также был влюблен и в свою тетушку. Я был страшно ревнив, как потом только в самое последнее время». Очевидно, именно отсюда (или Кузмин хотел бы показать своим читателям и слушателям, что отсюда) тянутся две чрезвычайно важные жизненные нити: с одной стороны зарождающийся интерес к искусству, а с другой – первые сексуальные импульсы.
О последнем необходимо сказать несколько слов, потому что интимная сторона жизни в творчестве Кузмина играла роль необычайно важную, нередко даже определяющую. С одной стороны, это было связано с чрезвычайной интенсивностью любовных переживаний в его жизни, чаще всего поначалу приобретавших характер почти болезненный (как потом он напишет в одном стихотворении: «Мне не спится: дух томится, / Голова моя кружится…») и восторженно-страстный, но очень часто быстро угасавших и начинавших вызывать если не неприязнь (а бывало и такое), то последовательное равнодушие, что, видимо, еще и сознательно подчеркивалось самим Кузминым. С другой стороны, многое в интимной стороне жизни поэта определялось характером направленности его страсти исключительно (во всяком случае, у взрослого, определившегося человека) на мужчин. По тогдашнему законодательству, как и по советскому уголовному кодексу, гомосексуализм был наказуем [36]36
О легальном аспекте гомосексуализма в предоктябрьской России см.: Engelstein Laura.The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Siècle Russia. Ithaca and Lnd., [1992]. P. 57–71 (русский перевод: Энгельстейн Л.Ключи счастья. М., 1996); Karlinsky S.Russia’s Gay Literature and Culture: The Impact of the October Revolution // Hidden from History: Reclaiming the Gay and Lesbian Past / Ed. Martin Duberman, Martha Vicinus, George Chauncey, Jr. N. Y., 1990. P. 247–363; Коп I.Sexual Minorities // Sex and Russian Society / Ed. Igor Kon and James Riordan. Bloomington, 1993. P. 90.
[Закрыть] , но, очевидно, важнее было даже не это, а то, что в общественной морали эпохи он рассматривался как нечто в высшей степени запретное, табуированное и подлежащее умолчанию, раз уж с человеком случилось такое «несчастье» [37]37
Среди почти уже необозримого сейчас моря литературы о гомосексуализме в России отметим книгу и статью наиболее серьезного исследователя: Healey D.Homosexual Desire in Revolutionary Russia: The Regulation of Sexual and Gender Dissent. Chicago & London, [2001] (Русский перевод с разнообразными дополнениями редактора: Хили Д.Гомосексуальное влечение в революционной России: Регулирование сексуальногендерного диссидентства / Изд. подгот. Л. В. Бессмертных. М., [2008]; Хили Д.Исчезновение русской «тетки», или Как родилась советская гомофобия // О муже(N)ственности. М., 2002. С. 414–431 и обширную библиографию в этой книге. Скажем также, что популярное сочинение: Ротиков К.Другой Петербург. СПб., 1998 (второе изд. – 2000), не может быть рекомендовано читателям в силу своей некомпетентности (см. убедительную рецензию: Берштейн Е.Голубой Петербург// НЛО. 1999. № 35. С. 403–406). Равным образом не имеют научного характера и сочинения на эту тему известного археолога Л. С. Клейна.
[Закрыть] . Кузмин принципиально, с первых же своих опубликованных произведений, не только не старался скрыть характер своей сексуальной жизни, но делал это с небывалой для того времени открытостью, будь то в современном аналоге платоновского «Пира» – повести «Крылья», будь то в чисто лирических стихотворениях.
Но, может быть, одна из самых примечательных особенностей отражения его сексуальности в творчестве состояла в том, что за этой принципиальностью не стояло нарочитости: о своей – или своих героев – любви и ее объектах он рассказывал с полной естественностью, снимающей какой бы то ни было ореол «запретности». Попытки вмешательства в творчество приводили скорее к эффекту противоположному тому, на который были рассчитаны: когда в 1915 году выходило второе издание сборника «Сети» и военная цензура вычеркивала все, что могло бы позволить читателю определить направленность любовного влечения поэта, строки точек становились гораздо более непристойными, чем любые фрагменты текста, замещенные ими. И это вполне объяснимо: сочинения Кузмина ни в коей мере не могут считаться порнографическими. Его не интересует физическая сторона любви, гораздо важнее те переживания, которые возникают у влюбленного. Давая собственную оценку своей прозе, Кузмин формулировал: «…порнография одно, а мои сочинения другое. Я не отношу их к разряду порнографических. Порнографические – это те произведения, в которых так описывается взаимоотношение полов, что действует чувственным образом. <…> У меня мало безнравственного; скажу даже больше – выводимые мною героини в большинстве целомудренны, потому что я просто и естественно подхожу к самому описанию, не смакуя» [38]38
Афинские вечера, кошкодавы и порнография // Московская газета. 1911.4 октября. № 123. Перепеч.: Кузмин М.Проза. [Oakland, 1997]. T. X. Критическая проза. Кн. 1. С. 287. Женский род слова «героини» – видимо, цензурная замена.
[Закрыть] . И путь, который авторы этой книги хотели бы предложить своим читателям, – смотреть не исключительно на гомосексуализм Кузмина, а на сам характер любовного чувства, на его перипетии, на то, как они выражаются в поэзии и прозе, на остроту психологического анализа, тонкость чувства… Только при таком подходе восхищение его творчеством может быть в равной степени разделено людьми разной сексуальной ориентации.
