Текст книги "Щупальца веры"

Автор книги: Николас Конде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Глава 42

Чтобы доехать до Кэт, нужно было проделать сложное путешествие вниз по Седьмой авеню к району промышленных зданий, и даже теперь, после полугода жизни в этом городе, этот район казался незнакомым. Марс. Он поехал вниз по Западному Бродвею через фешенебельный район Сохо, где промышленные здания превратились в дома банкиров, а продуктовые склады морского флота – в рестораны с такими названиями, как «Сентрал Фоллс» и «Одеон». В Нью-Йорке можно найти Париж. Или Монтану.

Или Африку.

Могла ли Кэт на самом деле быть частью этого? Он не мог даже думать об этом. Он не мог даже вообразить такое предательство, такое зло.

Такси проехало мимо какого-то лестного склада. Кэлу показалось, что он слышал гром.

Гром?

Но небо было безоблачно, на нем видны были первые звезды. Малая Медведица. Он готов был поклясться, что слышал гром. Может быть, этот звук шел со стороны Нью-Джерси – шторм над Гудзоном?

– Ровно шесть долларов, – сказал шофер такси, и Кэл заплатил.

Он вышел из машины и на несколько секунд задержался на тротуаре, глядя на запад. Он снова услышал гром. На небе не было ни единого облака.

Кабина грузового лифта медленно ползла наверх, она сильно скрипела, казалось, развалится в любой момент. Если лифт разобьется о цоколь, он мгновенно умрет. Будет ли это нечестно? Видел ли кто-нибудь, как он разговаривал с Блейном?

Кабина лифта с шумом остановилась, но двери не открылись. Кэл уговаривал себя не паниковать – лифт был старый и давно мог выйти из строя. Он нажал на кнопку «открыто», дверь открылась, и он оказался перед квартирой Кэт, пристально вглядываясь в коридор, оштукатуренный в псевдодеревенском стиле.

Он закрыл глаза.

Никто не хочет причинить тебе вред. Или Крису. Кэт – твой самый давний и самый дорогой друг на свете.

Он вдруг понял, что держит палец на звонке, и дверь открылась. Он все это время непрерывно звонил.

Кэт была ошеломлена, как это только возможно для пожилой женщины; ее седые волосы были зачесаны назад, и ее приветливое морщинистое лицо было обращено к нему с участием. На ней был восточный халат черного цвета, украшенный блестящим серебряным позументом, который выглядел более изысканно, чем обычно.

– Кэл, дорогой, ты выглядишь ужасно истощенным! Входи, входи!

Он почувствовал, что с подозрением смотрел на нее, но она улыбнулась в ответ и провела его в свою просторную мастерскую. Стена с пятнадцатифутовыми окнами была почти полностью затенена тяжелыми занавесками. Слабый лунный свет проникал через зазоры между занавесками, отражаясь ярко-золотым отблеском на полированном полу.

Кэл услышал звук телевизора из дальнего конца мастерской и вгляделся в темноту, ища Криса. При свете мерцающего экрана телевизора он различил неясное очертание фигуры, – да, это был Крис, который лежал на животе, опершись на локоть одной руки.

У Кэла колотилось сердце, он пристально вглядывался в сына. Слава Богу, с Крисом все было в порядке. Крис был в безопасности, с ним не произошло ничего страшного, он лежал перед телевизором, подпирая рукой голову, и смотрел на экран, и все было в порядке, и рядом с ним стояла банка газировки, и вокруг него не было ничего такого, что могло бы причинить ему вред.

Широкими шагами Крис пересек комнату и подошел к мальчику. Кэт последовала за ним.

– Ты, должно быть, в ужасном состоянии, – сказала она мягким и обеспокоенным голосом. – Я три раза звонила в больницу и справлялась насчет Виктории, но они ничего мне не сказал. Что с ней, дорогой?

Кто-то наложил на нее заклятие.

– У нее… какая-то инфекция, – удалось сказать ему, когда он был уже рядом с Крисом и присел около него. Все внимание мальчика было приковано к особой игре под названием «Семейная вражда», в, которой две семьи состязались, чтобы выиграть деньги. Крис перевернулся на спину, когда услышал, как приблизился Кэл.

– Папа!

– Орех, ты в порядке?

– Конечно.

Кэл положил руку Крису на лоб, на мгновение заколебался, а затем нагнулся и обнял его, переполненный счастьем от простого факта, что мальчик в безопасности и что он цел и невредим.

– Папа, где ты был целый день?

– Я был в больнице с Тори.

– Тетя Рики сказала мне, что она съела какую-то плохую пищу. Но скоро с ней все будет в порядке, да?

– С ней все будет в порядке, Орех.

– Я сегодня пропустил занятия в школе, – сказал Крис. – Тетя Рики сказала, что я не пойду в школу. Но я должен был читать «Паутину Шарлотты». Так здорово прогуливать занятия!

Кэл улыбнулся, затем поднял глаза и увидел, что Кэт доброжелательно наблюдала за ними, полная гордости и удовольствия, сияя любовью. Что он такое еще подумал о ней? Он еще на секунду задержал на ней пристальный взгляд, но ее безмятежное поведение напугало его.

Он снова повернулся к Крису.

– Идем, Орех, одевай свою куртку, и я отвезу тебя домой.

– Ты это не сделаешь, – решительно сказала Кэт. – Держу пари, что ты сегодня целый день ничего не ел. Иди, съешь чего-нибудь горяченького. Я оставила кое-что для тебя.

Она взяла его за руку и, не обращая внимания на его возражения, повела на кухню. Он все же хотел уйти. Сколько времени прошло с тех пор, когда он в последний раз спал? Он взглянул на запястье.

Часы… ах да, их уже нет. Они пошли на оплату колдуну.

Кэл почувствовал отвращение к самому себе за то, что его дурачили. Его обобрали. Он оглянулся через плечо, несмотря на боль при повороте шеи. Крис снова спокойно лежал на животе.

– Боже мой, дорогой, ты вспотел, – сказала Кэт. – Давай мне твой пиджак. Здесь довольно тепло.

Она уже была сзади, снимая с него пиджак. Она суетливо побежала с его пиджаком к стенному шкафу в коридоре. Когда она вешала его на крючок, Кэл бросил взгляд в коридор. Двери всех комнат были закрыты.

Они пошли на кухню. Кэл почувствовал резкую судорогу в ноге и болезненную тяжесть в спине. Напряжение. Истощение. Он сел за стол, скрестив руки на груди. Вынимая тарелку из посудомоечной машины, Кэт взглянула через стол на него.

– Где твое обручальное кольцо, Кэл? Разве ты не носил золотое кольцо?

– Я… я перестал его носить, – тихо сказал он.

– О, – улыбнулась она, – из-за Виктории. Это очень тактично. – Она стояла у плиты над кастрюлей, в которой варилось тушеное мясо, и помешивала его деревянной ложкой.

– Кэт, когда я ехал сюда на такси… ну, я понимаю, что это звучит не совсем разумно… но у меня было такое чувство, что…

Она закончила наливать какой-то бульон из кастрюли в большую тарелку и повернулась, посмотрев на него лучезарным взглядом.

– Да, Кэл?

Что ты приносишь в жертву детей.

Боже, как он мог оказаться в такой ситуации? Он действительно думает так или это лихорадочное воображение его усталого мозга?

Он молча покачал головой, а Кэт снова обратилась к кастрюле, словно он вслух ответил на ее вопрос.

– Тебе понравится эта paella, – сказала она. – Устрицы, омары и морские моллюски – это бесподобно! Через минуту я приготовлю тебе кофе. Может, хочешь кофе с бренди? А затем мы поговорим.

Кэл сидел напротив большого окна в углу. Сквозь стекло был пропущен тонкий пучок проводов – напоминание о том времени, когда этот дом был промышленным зданием. В оконном стекле, за которым была ночная тьма, он увидел свое отражение. Его лицо, отраженное в стекле, поразило его, заставило его ощутить себя телесным, укрепило в нем чувство реальности. Прожитый день показался ему таким нереальным, последние двадцать четыре часа, возвращение вызывающего галлюцинации кошмара, который, как ему казалось, уже кончился.

Да, он должен противостоять ей.

– Кэт, – сказал он, – почему ты мне не сказала правду о Скотти? Что он… он не умер от болезни?

Она медленно повернулась, держа в руках наполненную паэллой и рисом тарелку, и поставила ее на стол на льняную подстилку вместе с салфеткой из камчатной ткани и с серебряной вилкой с рукояткой из кости. Все с шиком. Затем она снова отвернулась к плите, налила две чашки кофе и добавила в чашки немного «Реми Мартина».

Слышала ли она Кэла? Он вспомнил Мактаггерта, когда полицейский чувствовал себя заключенным в невидимую капсулу.

– Кэт, – повторил он, повышая голос, – почему ты не сказала мне правду о том, что случилось с твоим ребенком?

Она поставила чашки с кофе на стол, одну перед Кэлом, и села напротив него. Она улыбнулась ему, а затем молча уставилась на свою чашку. Кэл был уверен, что она ничего не слышала.

Она вдруг сказала ровным голосом:

– Я думаю, что ты поймешь, дорогой. Мне всегда было очень тяжело разговаривать об этом.

Словно она просила его о снисхождении, чтобы он теперь прекратил этот разговор, подумал Кэл.

Но он не мог этого сделать.

– Квентин покончил жизнь самоубийством, – сказал он, – ты мне об этом тоже ничего не говорила.

Она глубоко вздохнула, затем взглянула на него.

– Кто тебе сказал об этом? – спросила она.

– Фарбер, – сказал он. – Он рассказал мне о том, что произошло в Новом Орлеане, когда ты и Квентин жили там. Когда он изучал Вуду, написал записки, которые ты мне дала. Ты действительно читала эти записки, не так ли, Кэт? Ты точно знала, что произошло с Квентином и Скотти?

Она в течение нескольких секунд пристально смотрела на него. Потом лицо ее исказилось болью, подобно тому, как туман искажает очертания морского побережья.

– Я люблю тебя, Кэл, – сказала она. – Ты это знаешь. Ты мне как сын.

Она продолжала пристально смотреть на него, и Кэл увидел, как сквозь боль в ее глазах проступило нечто вызывающее.

– Кэт, – сказал он, и голос его дрогнул: он почувствовал себя раздавленным нарастающей волной любви, страха, омерзения и отчаяния. – Кэт, – повторил он, и его голос превратился в шепот, – что ты натворила?

Наступило долгое молчание. Она отвернулась и по выражению ее глаз Кэл понял, что она вспоминала прошлое, всю свою прошлую жизнь.

– Я должна рассказать тебе о том лете, – наконец сказала она, и ее голос стал буднично ровным, – о том времени, как раз перед тем как я встретила Квентина. В действительности тогда все и началось. – Она сделала паузу, нахмурила брови, словно старалась все вспомнить точнее. – Да, это было летом 1931 года. Моя первая книга уже была опубликована, и я целый год наслаждалась славой. Но пора было снова приниматься за работу. И у меня были слава и деньги, которые я в любой момент могла использовать, и я подумала, почему бы мне не поехать куда-нибудь. И вот тогда я решила, что не буду специализироваться только на одной культуре, мне не нужно было возвращаться туда, где я уже была. Я хотела увидеть их все, чтобы рассказать людям о поразительных вещах, присущих древним народам. «Ну и что дальше, Кэти?» – сказала я себе. – Она бросила на Кэла сверкающий и нежный взгляд. – Это произошло следующим образом, дорогой. Вертишь глобус и смотришь, куда ты ткнула пальцем. Я решила ехать в Африку, в неизведанные джунгли Дагомеи. По крайней мере тогда я думала, что это мое собственное решение.

Кэла на мгновение поразило то, что она начала рассказывать так издалека, чтобы ответить на его вопросы насчет Скотти и Квентина – или чтобы уклониться от ответов на них. Но он не прервал ее. Как всегда, с того дня, когда он впервые увидел ее, она умела очаровать его рассказами о своих приключениях.

– Я вначале остановилась в прибрежном городе, и французы, которые управляли этой территорией, дали мне охрану, Это был майор Дрейфус. Очаровательный мужчина, который всегда шутил, что это его судили военным трибуналом в деле Дрейфуса и что ему присудили отслужить свой срок в Порто-Ново. Я несколько недель провела там, пока готовили экспедицию в глубинные районы, а также чтобы изучить языки местных народов. И вот тогда у меня впервые появилось подозрение, что это путешествие было… было частью моей кармы. – Она снова бросила взгляд на Кэла, словно припомнила его удивление, когда она прежде произносила это слово, и ожидала новых возражений.

Но Кэл просто слушал.

– Я всегда изучала языки, – продолжала Кэт. – Конечно, это непросто, но я везде изучала местные диалекты, куда бы я ни направлялась – безнадежно стараться понять примитивные народы без знания их языков. В то время у меня с диалектами африканских племен не было никаких проблем. Как будто я родилась со знанием этих диалектов, словно они были выгравированы где-то в моей памяти и ждали момента, когда я ими воспользуюсь. Я только должна была стереть пыль с выгравированных слов, чтобы разговаривать. Этого было достаточно, чтобы я начала подозревать, что это нечто вроде перевоплощения, как если бы какая-нибудь жена вождя племени возродилась, – она встряхнула рукой под своим восточным кафтаном, – в этом старом теле.

Кэл смотрел на нее с восхищением, странным образом смешанным со страхом. Она по-прежнему могла очаровывать.

– Итак, в конце июня мой майор Дрейфус повел меня вглубь страны; вместе с ним было сорок мальчиков-носильщиков. Было ужасно жарко, и через неделю после начала экспедиции майор заболел. Я намеревалась вернуться и отвезти его обратно, но он сказал, что если мы продолжим путь, то не более чем через день достигнем какой-то деревни, где он сможет отдохнуть – и, может быть, вылечится. Майор сказал мне, что там есть какой-то знахарь, у которого хорошая репутация, и что он творит чудеса. Мы думали, что у него была легкая форма дизентерии. Итак, мы продолжали путь, шли в течение дня и ничего не нашли. Майору было уже намного хуже, и оставался только один-единственный шанс, нужно было как можно быстрее найти эту деревню. Мы шли еще полдня, а затем Дрейфус умер. – Она покачала головой: почтительное мгновение скорби о своем компаньоне. – Так что я оказалась посреди джунглей вместе с сорока мальчиками-носильщиками. Дрейфус немного знал эти места, но я-то абсолютно их не знала. Может быть, ты не поверишь в то, что я тебе скажу, дорогой, но сила воли почти покинула меня. Я подумывала повернуть назад, заново организовать экспедицию или, может быть, вовсе оставить свои мысли о ней. И тем не менее что-то меня сдерживало. Мы похоронили Дрейфуса, – мы не могли везти его обратно в такую жару, – и я помню, как на минуту опустилась на колени, читала «Отче наш» над его могилой, потому что это было все, что я могла придумать для церемонии в тот момент. Когда я закончила, у меня было… нечто вроде откровения. «Это переломный момент в твоей жизни, Кэти, – подумала я, – прямо здесь, с этого места и с этого времени, начинается твоя настоящая миссия». И это на самом деле было так: я просто знала, что если поверну обратно, все будет обыкновенно – предсказуемо и банально. А если я пойду дальше, то я завоюю… нечто вроде славы. Ты можешь что-нибудь понять из этого, дорогой? – сказала она Кэлу.

– Полагаю, что мне знакомы те чувства, о которых ты говоришь, – сказал он.

Она продолжила:

– Итак, я сказала носильщикам, что мы продолжим путь. Естественно, некоторые повернули назад: мысль о том, что женщина одна будет руководить экспедицией на неизвестной территории, наводила на них больше страха, чем если бы они оказались в одной яме с кобрами. Но тех, кто остался, было много. И после двух часов ходьбы с того места, где мы похоронили Дрейфуса, мы дошли до какой-то деревни. Я думаю, что теперь это место больше похоже на город, но тогда там почти ничего не было. Это место называлось Акойю – на языке йоруба это значит «мудрый человек». Я не думаю, что там было больше двадцати соломенных хижин. Но люди, Кэл, – это были самые замечательные люди, которых я когда-либо видела. Когда наш караван вошел в деревню, они выстроились в ряд, чтобы приветствовать нас, и я была поражена их… их благородным обликом. Мужчины были худые и мускулистые, у женщин были безупречные фигуры, очаровательные круглые лица. И больше всего поражал черный цвет их кожи, можешь себе представить, глубокий синевато-черный цвет. Как будто сам бог их покрасил.

Это упоминание привлекло внимание Кэла: она в первый раз упомянула богов.

Снова послышались раскаты грома, и Кэл повернулся к окну. Кэт бросила на него выжидательный взгляд и продолжила рассказ, только когда он снова посмотрел на нее.

– Меня встречали в деревне с таким гостеприимством, с каким меня никогда нигде не встречали ни прежде, ни потом. Сначала я подумала, что это, может быть, из-за того, что я – белая женщина, что это могло быть из-за любопытства, может быть, они особенно ценили то, что я говорила на их языке. Но затем я обнаружила что-то другое в их поведении… глубокое уважение и в то же время чувство настоящего родства. Как будто они ожидали меня. О да, я знаю этнографов, у которых тоже были такие чувства, это эгоистическое желание, чтобы тебя приняли за своего. Но это было нечто другое. Эти люди любили меня, давали мне почувствовать почтение. Вождь, дети, старики, охотники, хранители огня – все они откровенно разговаривали со мной, так никогда еще никто со мной не разговаривал. Все… кроме одного. Это был старик, живущий в отдаленной от деревни хижине. Сначала я даже не подозревала о его существовании. Затем в один прекрасный день я увидела, как он пришел в деревню и зашел в хижину вождя; через некоторое время он вышел оттуда.

Я знала, что вождь болел, но после того, как старик посетил его, он выздоровел. Как только я увидела старика, я спросила о нем у других. Но они отделались от меня. Они ничего не хотели о нем говорить. После того как они были так откровенны со мной во всем, я подумала, что это было странно, что они ничего не захотели сказать мне. Но я не настаивала. Я начала наблюдать за хижиной старика; на самом деле я старалась, чтобы он меня заметил. Казалось, это его не беспокоило. Он обычно часами неподвижно сидел, поджав ноги, перед своей хижиной – своего рода дзен-буддизм по-африкански, – просто наблюдая за рекой, которая протекала неподалеку от его хижины. Он там сидел, а я стояла за деревьями – а позднее я тоже сидела, – и я не знаю, как это объяснить, но у меня было ощущение абсолютной… духовной связи. Я знала, что ни в коем случае не должна была пытаться заговорить с ним, пока он сам не захочет этого, не подзовет меня жестом подойти к нему поближе. И несмотря на то, что дни проходили один за другим, а он ничего не говорил, я была абсолютно уверена, что этот момент наступит.

Кэл был заворожен рассказом. Даже несмотря на то, что его изнеможение в некоторые моменты давало о себе знать. Мускулы его шеи были напряжены. И он почувствовал нечто похожее на стремительный порыв ветра или на металлический шум, который слабо ощущался его барабанной перепонкой, подобно звону металлической брони на далеком расстоянии.

– И затем это произошло. Это случилось в конце дня, после того как я провела там несколько недель. Это был великолепный вечер. Солнце садилось за рекой, при оранжевом свете соломенные хижины казались сплетенными из золота. Одним словом, красота этого дня, простор горизонта – я никогда не чувствовала себя настолько близкой… к самому мирозданию. Казалось, это было самое начало сотворения мира, и я находилась вместе с одним из первых человеческих созданий, которые населяли нашу планету. Племя закончило ужинать, и все они расселись по кругу в центре деревни, как это обычно делали, когда не было дождя, и начали петь. Невозможно описать эту песню. Медленная и более мелодичная, чем большинство других африканских песен, которые ты слышал, это было… о Боже, невозможно описать, это было просто сверхъестественно. И когда они пели, я знала, Кэл, я знала,что в ту ночь старик позовет меня. Этот час, это место, все здесь происходящее были предназначены мне судьбой, предписаны звездами, как если бы я прочитала это на небе по Большой Медведице. Солнце село, появились звезды, один за другим члены племени медленно удалились. Но я оставалась сидеть там. И когда облако закрыло луну, и наступило самое темное время ночи, сквозь деревья я увидела мерцающий свет, который шел от хижины старика. Его силуэт вырисовывался в дверях хижины, и он жестом показывал мне, чтобы я подошла к нему.

Когда я вошла в хижину, он уже сидел на полу и кивком головы указал мне, чтобы я села напротив него. Между нами горел костер. Затем мы начали разговаривать. Он сказал, что он бабалао, жрец этой деревни, и что с того дня как я приехала, он расспрашивает богов обо мне. Они сказали, что я часть ире, – судьбы – большого Племени людей, и что я мануто менделе,самый точный перевод, который я могу тебе дать, – это «благородное животное». Он также сказал мне, что за всю свою жизнь он только один раз слышал, чтобы богами была кому-то предназначена подобная судьба, и что это было сорок лет назад. Затем он сказал, что мы вместе должны были произвести какой-то ритуал. Жрец попросил меня, чтобы я срезала с головы три волоска, и передал мне особый ритуальный нож. Когда я отдала ему волосы, он положил их в три чаши, которые на самом деле были сделаны из наполовину разрезанных бутылочных тыкв. Затем руками взял из костра три уголька и один за другим бросил их по одному в каждую чашу. Первый уголек с треском развалился. Затем второй тоже. И третий взорвался, вспыхнув ярким светом. Но мой волосок вовсе не сгорел. Он лежал в золе на дне чаши и даже не был опален. Затем старик погрузил пальцы в золу, которая лежала на дне чаши, и провел ими три линии по моему лбу. Он сказал мне, что я, без сомнения, вестница богов и через меня и тех, кого я больше всего люблю, боги будут осуществлять свою власть и донесут до всех на земле весть о своем славном и безжалостном присутствии. Все это время я молчала, я была наполовину поражена и наполовину просто… спокойна, так или иначе принимая все это без вопросов. Но когда он сказал, что боги через меня дадут о себе знать, я воскликнула: «Каким образом? Скажите мне, каким образом?».

Говоря это, она издала восклицание, такое же, как, должно быть, издала тогда, жалобное и настойчивое,

Кэл ясно представил себе, что он тоже находился вместе с нею в той хижине и что он тоже слышал это послание бабалао.

– Но он мне не сказал, – продолжала Кэт, снова успокаиваясь. – Он сказал, что у меня нет выбора. Что это моя судьба и что в один прекрасный день мне все станет ясно.

Она замолчала, и долго смотрела на свои руки.

– А затем… – Она снова сделала паузу, закашлялась, и слезы медленно полились– из глаз. Она вытерла слезы, расправила плечи, и, когда снова заговорила, голос ее был тверд:

– Затем я покинула деревню. Я знала, что должна была уйти, как раньше знала, что должна была прийти. Я прошагала назад до Порто-Ново, и там я встретила Квентина. На некоторое время жизнь стала такой прекрасной и нормальной – на самом деле это продолжалось несколько лет, – что я подумала, что все случившееся со мной было… Ну, может быть, это была та же самая лихорадка, от которой умер майор. Но затем мы с Квентином переехали в Новый Орлеан, и он начал изучать Обеа… И тогда-то прояснился весь смысл слов старика. Весь их ужас… и, как я постепенно поняла, все их волшебство.

Кэт замолчала. Кэл почувствовал, что он что-то должен был сказать, но слов у него не было. Он понял.

И он верил.

Он теперь хотел только одного – бежать. От своей собственной судьбы.

Но он не мог двигаться. Воздух вокруг него стал густым, и он снова еще яснее услышал звук брони, звук наступающего войска. Затем громкие металлические звуки сменились сначала тихим шумом прибоя, а потом грохотом волн, светящаяся стрела ворвалась в его поле зрения, его глаза широко открылись, и молния превратилась в поток вспышек, которые дрожали и мерцали в воздухе, совершенно его ослепив.

Он закрыл глаза. Молнии остались – желтые полоски, разрываемые красными вспышками. Вокруг них стала обрисовываться какая-то форма, клубящееся облако сине-черного дыма.

И затем оно внезапно исчезло.

Он открыл глаза. Перед ним сидела Кэт.

– Ведь Шанго только что посетил тебя? – сказала Кэт.

Кэл увидел свое отражение в окне, белое лицо на черном фоне. И в тот же самый момент снова образовалось черное облако. Посреди него вспыхнула молния, и облако стало более густым, казалось, это было чье-то лицо. Нет, не лицо, это были только глаза, золотистые сверкающие глаза. Звуки бряцания металла исходили из самого облака и были похожи на речь.

Кэт не шевелилась. Кэл почувствовал, как качался его стул и тряслись его руки, словно он находился под электрическим разрядом.

– Да, – сказала Кэт, – он сейчас с тобой. – Она провела рукой по щеке. У нее на глазах были слезы. – Кэл, я хочу, чтобы ты знал, ты должен поверить мне, что если была бы какая-нибудь другая возможность… Но выбора не было. Я узнала, что Криса призвали в тот момент, когда он нашел свой отан– эту раковину, по которой гадают по «Скрижалям Ифа». Я знала, что боги хотели его, знала, что у меня нет никакого выбора, кроме как отдать его им. Никто из нас не может ничего поделать. Ты же знаешь, что случилось, когда мы в последний раз отвергли богов.

И затем она ушла. Черное облако стало еще чернее, и золотистые глаза сверкали еще ярче.

Кэл крикнул в пустоту беззвучные слова: «Спаси меня!», но они прозвучали только в его мозгу.

И вдруг какая-то тяжесть упала на его плечи, столкнула его со стула и бросила на пол, и он оказался на четвереньках, подобно собаке. Его голова качнулась вперед, затем назад, затем вверх, туда-сюда. Его спина выгнулась и дернулась.

Он знал, что сейчас происходило. Происходило с ним.

Бог взобрался на свою лошадь.