Текст книги "Бархатный ангел (ЛП)"

Автор книги: Николь Фокс Николь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Ты большой, сильный дон Братвы, – бормочет она. – Кто сказал, что она не получила это от тебя?

Я пожимаю плечами. – Есть разные виды силы, Камила.

Она грустно улыбается. – Забавно. Недавно у меня был похожий разговор с твоей мамой.

Мне до сих пор странно, что у них двоих сложилось такое легкое взаимопонимание за такой короткий промежуток времени. Камила сумела интегрироваться в мою семью так, как мне никогда не удавалось.

Не то чтобы я много работал над достижением цели. Но все же – что-то в этом есть восхитительное.

Она медленно поворачивается ко мне. В ее глазах мелькает решение.

– Мы можем сказать ей, – тихо говорит она.

Я поднимаю брови. – Я ожидал большего сопротивления.

Она вздыхает. – Это был мой первый инстинкт.

– Неожиданно, неожиданно.

Она игнорирует это. – Но ты ее отец, и она заслуживает знать это. Она так долго была без меня. Было бы неправильно с моей стороны лишить ее и отца.

Я киваю. – Мы скажем ей вместе.

Уголки ее рта приподняты. Интересно, зациклилась ли она на чувстве, которое вызвало слово «вместе». Это определенно делает что-то для меня.

– Мама! Исаак!

– Привет, милашка, – говорит Ками. – Ты хорошо покаталась? Куда дальше?

– Я хочу, чтобы Babushka посадила меня на большое колесо, – говорит она. – Я могу идти?

Камила закусила губу и кивнула. – Или. Веселись.

Хлопком в ладоши она уходит. Мы наблюдаем, как мама хватает ее за руку и заставляет перейти на быстрый шаг, а Богдан следует за ними, подмигнув мне.

– Должна сказать, – говорит мне Камила, – ты выделяешься во внешнем мире.

– Ни хрена, – соглашаюсь я, ловя еще один взгляд проходящей мимо пары.

– Это комплимент.

Я фыркаю. – Мне не нужны чертовы комплименты. Никогда не были.

– Правильно, конечно. Иногда я забываю, что разговариваю с могучим Исааком Воробьевым. Тебе ведь ничего ни от кого не нужно?

Я хватаю ее за руку и поднимаю на ноги. – Это неправда, – лукаво замечаю я, таща ее сквозь толпу. – Есть некоторые вещи, которые мне нужны. Конкретно от одного человека.

Я практически чувствую, как бьется ее пульс в кончиках пальцев, пока она слепо следует за мной сквозь толпу.

– Исаак, куда мы идем? Куда ты меня ведёшь?

– Где-то, где нам придется бороться только взглядами друг друга, – говорю я ей. – И как только мы будем там, я скажу тебе, что именно мне нужно от тебя.

35
КАМИЛА

– Зеркальный дом? – спрашиваю я, когда он тянет меня к выходу.

– Тем лучше, когда ты в деле, – мрачно усмехается он.

По большей части это шутка, но есть и другая сторона: эту Маленькую Блондинку вот-вот сожрёт самый большой и самый опасный волк на свете.

Когда мы подходим к входу, толпа рассеивается. Здесь никого нет, кроме угрюмого карни, который машет нам рукой. Подавив улыбку, я цепляюсь за руку Исаака, пока он тащит нас в темноту.

Здесь прохладнее, чем на улице. Свет отражается от нескольких осколков зеркала в этой первой маленькой прихожей. Полдюжины дверей ведут в коридоры, ведущие вглубь здания.

Исаак шагает к левой двери, как будто знает, куда идет.

– Куда именно мы направляемся?

– Туда где тихо.

Мы входим в дверь, и он закрывает ее за нами. Я оборачиваюсь, и у меня тут же отвисает челюсть.

Везде зеркала: вверху, внизу, слева, справа. Мы ходим по зеркалам и смотрим в зеркала, и в какую бы сторону я ни повернулась, я вижу две, десять, пятьдесят версий нас самих.

– Это странно, – бормочу я.

Исаак оглядывается на меня. – Думаю, нормальные люди любят создавать волнения там, где их нет.

– Эй, каждый получает свои острые ощущения по-разному. Большинство людей любят острые ощущения без риска.

– А ты?

Я делаю паузу, прежде чем ответить на этот вопрос. Несколько дней назад я бы сразу ответила: черт возьми, нет.

Но после моего разговора с Никитой я должна подумать об этом.

Во многом она видела то, на что я закрывала глаза. Так много о последних шести годах было полностью вне моего контроля. Но произошли некоторые вещи, которые были исключительно моим решением.

И, как она заметила, я сделала не самый безопасный выбор. Я оправдывала, рационализировала и извиняла то, что выбрала.

Но когда дело дошло до этого, я выбрала опасность.

Снова.

И опять.

И опять.

– Если тебе приходится так долго думать, – говорит Исаак, – я думаю, мы знаем твой ответ.

Я вздыхаю. – Я пытаюсь разобраться в себе.

– Ты еще этого не сделала?

– Нет, придурок. Это незавершенная работа. – Я бью его по руке, и мои суставы действительно болят. – Иисус, ты что, из камня?

Он соблазнительно ухмыляется. – Части меня, может быть.

Я закатываю глаза и подавляю смешок, когда он тянет меня в другую комнату.

Если изначально все зеркала были плоскими и стандартными, то здесь изогнутые. Есть толстая Камила и невероятно худая, где моя голова лежит на плечах Исаака, а его голова парит в пространстве.

– Я беру свои слова назад. Это очень жутко.

Я поднимаю руку. Все мои размышления следуют этому примеру. Исаак подходит ко мне сзади, его глаза скользят вверх и вниз по зеркальным отражениям.

Когда он встает рядом со мной, мы оба отражаемся туда-сюда между противоположными отражающими поверхностями. Сотня, миллион нас, вечно тянущихся в удаляющуюся даль. Это жутко, да, но в то же время внушает благоговейный трепет самым странным образом.

– Так выглядит бесконечность? – шепчу я. Такое ощущение, что воздух стал холоднее.

– Бесконечности не существует, – рычит Исаак. – Есть только здесь и сейчас. Ничего больше.

– Поэтому ты такой бесстрашный? – Я спрашиваю. – Потому что ты не беспокоишься о будущем?

Он кивает. – Зачем беспокоиться о том, на что ты не можешь повлиять? Я предпочитаю тратить время на то, что могу контролировать.

– Я заметила.

Он ухмыляется. – Издевайся надо мной сколько хочешь. Мои ставки выше. Если я потеряю контроль – хотя бы на секунду – люди умрут.

Я хмурюсь. – Это не преувеличение, не так ли?

– Нет, kiska, это нет.

Я глубоко выдыхаю, пытаясь осознать, что произойдет дальше. Я понимаю, что попадаю в ловушку, думая о вещах, которые не могу изменить. Но я не уверена, что у меня есть дисциплина Исаака.

– Я не знаю, как ты это делаешь, – говорю я ему.

– Я другое существо, чем ты, Камила, – говорит он. – С того момента, как я стал мыслью в утробе матери, мое будущее было начертано для меня. Еще до того, как мой отец стал воробьевым доном, я всегда собирался быть кем-то. Я всегда собирался быть Братвой.

– Значит, ты не жалеешь об этом? – Я спрашиваю. – Ты же не хочешь, чтобы все было по-другому?

Он поднимает брови, как будто сама мысль о сожалении чужда ему. – Сожаление никуда не приведет.

– Хотела бы я иметь ту же точку зрения, что и ты.

– Ты?

Я отворачиваюсь, чтобы не дать румянцу запачкать щеки. – Я просто… я бы хотела, чтобы я так много не жила в своей голове.

Он улыбается. – У всех нас есть свои механизмы выживания.

– Что твое?

Он обдумывает это на мгновение. – Алкоголь.

Я фыркаю. – Типично.

– Борьба.

– Предсказуемо.

– … И ты.

Я смотрю на него, задаваясь вопросом, правильно ли я расслышала. Боковым зрением я вижу, как все одинаковые Исааки толпятся перед блондинкой, которая выглядит совершенно потрясенной.

Ничто здесь не кажется реальным, так что даже не страшно, когда я внезапно вылетаю из своего тела. Во всяком случае, это приятно объективно. Теперь я просто зритель, глядя на мужчину и женщину в полном одиночестве в зеркальном зале. Глядя друг на друга, как будто они единственное, что имеет значение в этом мире.

Мужчина великолепен. Воплощение греха. Темный, бурный и невероятно огромный.

Эта женщина… ну, я полагаю, что говорить о том, что она хорошенькая, лишь слегка самовлюбленно. Ее золотисто-русые волосы пышные и вьющиеся; ее зеленые глаза, безусловно, яркие, безусловно, привлекательные. Но в ее глазах все еще есть следы страха.

Нерешительность в наборе.

Она похожа на хрупкую птичку, которая, наконец, начинает понимать, что умеет летать, но все еще боится заглянуть за край бездны.

Когда я отвожу взгляд от зеркала, я вижу, что Исаак смотрит на меня с мягкой улыбкой на губах.

– Исаак? – шепчу я.

– Да?

– Я боюсь.

Все так тихо. Так спокойно.

– Что? – он спрашивает.

Я глотаю. – Все.

– Какая разница? – он спрашивает. – Страх – естественная часть жизни. Никто не может избежать этого. Это не должно менять то, что мы делаем.

– Ты никогда в жизни не боялся, – замечаю я.

Он улыбается. – Я тоже человек, Камила.

Я протягиваю руку и прикасаюсь к нему с единым дрожащим чувством. – Иногда я не уверена в этом.

Его улыбка становится шире, отвлекающе красивой. И все же я все еще замечаю, когда он обхватывает рукой мое бедро. Он собственнически сжимает меня, и, даже не думая об этом, я делаю шаг вперед в круг его объятий.

– Когда мне было семь лет, и я понял, что Богдану отрежут руку, если он не выстоит против отца… Я испугался.

Я дрожу. – Конечно, он бы на самом деле не… – Исаак смотрит на свою руку. – О, он бы сделал это. Не моргнув глазом.

Мои пальцы нежно танцуют на шрамах. Возможно, это первый раз, когда я чувствую себя настолько свободно, чтобы прикасаться к нему так, как хочу. Наша близость дает мне легкий доступ, да. Но это нечто большее.

Мне с ним комфортно.

– Ты испугался?

– Да.

– Но… не за себя.

Он пожимает плечами. – Я не боюсь за себя.

– Ты все время в опасных ситуациях.

– Я уже говорил тебе: смерть… это не то, от чего я убегаю.

– Почему, черт возьми, нет? Если есть от чего бежать, так это от этого.

– Потому что, если ты постоянно беспокоешься о смерти, ты никогда не сможешь жить.

– Вау, – протягиваю я. – Они должны положить это в печенье с предсказанием.

Он хватает меня за талию и притягивает к своему паху, чтобы я могла почувствовать его эрекцию. – Осторожно, kiska: ты будешь так говорить, и тебя накажут.

Желание прожигает меня от угрозы. Мне кажется, что единственная причина, по которой я вообще могу испытывать это желание, заключается в том, что я чувствую себя в безопасности с ним.

Исаак Воробьев заставляет меня чувствовать себя в безопасности среди опасностей.

– Я единственный человек в мире, которому ты не угрожаешь, – шепчу я. – Это ты сказал в ту ночь, когда мы встретились.

Он усмехается. – Ты помнишь.

– Конечно, я помню. Я помню все о той ночи. Особенно это.

– Это правда.

– Почему?

На мгновение он выглядит озадаченным. – Что почему?

– Почему это правда? – Я спрашиваю. – Я была совершенно чужой. Ты ничего не знал обо мне. Зачем говорить что-то настолько безумное?

Он пожимает плечами. – Инстинкт.

– Да ладно, Исаак. В ту ночь тебя не интересовало ничего, кроме как трахнуть меня.

– Мне также было интересно поговорить с тобой.

– Просто чтобы ты убедил меня переспать с тобой.

– Это действительно то, что ты думаешь?

– Ну, что я должг думать, Исаак? – Я спрашиваю. – Я должна верить, что из всех женщин, которые у тебя могли быть, ты выбрал меня, потому что инстинктивно знал, что я особенная?

– Почему тебя не устраивает этот ответ?

– Потому что это нереально.

– Или, может быть, ты просто измученна.

– Я не собираюсь с этим спорить, – уступаю я. – Но и то, и другое может быть правдой одновременно.

– Ты явно не очень ясно видишь себя, – говорит мне Исаак. – Ты не видишь того, что вижу я.

– И что это?

Вместо того, чтобы сразу ответить, он делает шаг позади меня и поворачивает нас обоих лицом к самому большому зеркалу на всей витрине. Он указывает на наше отражение. Он затмевает меня. Его глаза, темные и яростные от похоти и тоски и, может быть, даже любви. Его руки на моих бедрах, его дыхание на моей шее.

– Ты мне скажи, – рычит он.

– Исаак…

– Нет? Тогда я скажу тебе, что я вижу. Я вижу львицу. Свирепую защитницу, которая прошла через ад, чтобы защитить свою дочь. Я вижу ангела. Я вижу королеву Братвы. Я вижу свою жену.

Между каждым предложением он нежно целует меня в изгиб горла.

У меня перехватывает дыхание. Я чувствую слишком много вещей, чтобы сдерживать их.

Я взорвусь, если не найду выхода.

К счастью для меня, заставить меня взорваться – это именно то, что задумал Исаак.

Его пальцы находят бретельку моего платья и деликатно стаскивают ее с моего плеча. Я хочу этого – чертовски сильно. Но я ловлю его запястье.

– Мы в общественном месте! – Я слабо протестую.

– Да? – Он выглядит в высшей степени равнодушным.

– А если кто-нибудь войдет?

– Они могут смотреть, – рычит он. – Весь гребаный мир может смотреть, если захочет. Ни один из них не может удержать меня от тебя.

Он смотрит прямо мне в глаза, когда говорит это. И когда я не могу найти слов, чтобы дать отпор, он знает правду: я хочу этого так же сильно, как и он.

Моя киска болезненно пульсирует, когда он тянется сзади, чтобы расстегнуть бледно-желтое платье, которое на мне. Он сбрасывает его мне с плеч на талию.

Я выхожу из него и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

Он долго ничего не говорит. Он просто стоит и смотрит на меня в лифчике и трусиках так, будто требуется целая гребаная армия, чтобы заставить его отвести взгляд.

– Сними лифчик.

Я подчиняюсь без слов. В тот момент, когда моя грудь высвобождается, я смотрю вниз на огромную выпуклость в его штанах. Я сглатываю и стою на месте.

– Трусики тоже.

Я снимаю трусики и бросаю их туда, где лежит мое платье.

Стоять голышом в карнавальном доме из зеркал – наверное, один из самых сюрреалистичных моментов в моей жизни. И все же… я не чувствую себя застенчивой, как я думала.

То, как Исаак смотрит на меня, мешает мне чувствовать что-либо, кроме желания.

– Черт, ты прекрасна, – шепчет он, и слова, кажется, эхом разносятся вокруг нас. – Иди сюда.

Я делаю шаг к нему. А потом мы внезапно достигаем точки – в одно и то же время, как будто мы идеально синхронизированы друг с другом – где вся эта игра ожидания, вся идея терпения и отрицания и промедления, промедления, промедления? Это уже нереально.

Если мы не поглотим друг друга прямо в эту чертову секунду, я не знаю, как я буду жить дальше.

Он хватает меня, переворачивает лицом к зеркалу и освобождает свой член.

Он во мне в мгновение ока, один медленный толчок, который наполняет меня полнее, чем когда-либо прежде. Я кусаю губу, чтобы подавить крик, и кладу руку на зеркало, чтобы не рухнуть под ним.

Я никуда не могу смотреть, потому что я везде. Мы оба везде.

И смотреть, как он трахает меня, – самый сексуальный момент в моей жизни.

Я жадно смотрю, как Исаак начинает трахать меня быстрее. Меня ничем не облегчить. Он трахает меня так, как будто имеет на это полное право, на всю меня. Он трахает меня так, будто это конец света, и у него осталось всего несколько минут.

Его мышцы напрягаются и сокращаются при каждом толчке. Завтра моя задница будет черно-синей, но мне все равно.

Я просто хочу, чтобы он был глубже, глубже, глубже. Я хочу преследовать это чувство, пока оно не рухнет на меня.

Все чувствуется повышенным. Умноженное на два за каждое наше отражение.

Пока не становится слишком много, и я иду, иду…

И тут я слышу шаги.

– Какой-то… чей-то… черт… идет… – Но останавливаться уже поздно. Исаак кончает в меня, и я заканчиваю свой оргазм так же, как и он, брызгая губами и сильно сжимаясь на его члене.

Как только я освобождаюсь, я карабкаюсь к своей одежде.

Тяжело дыша, я хватаю свою одежду и бегу за Исааком на всякий случай. Я полностью игнорирую свой лифчик и трусики и в панике натягиваю платье. Это тоже хороший выбор, потому что, когда я застегиваю платье, дверь зеркальной комнаты распахивается.

Я немного расслабляюсь, когда понимаю, что в дверях стоит Богдан.

Я успеваю закрыть еще одну кнопку, прежде чем понимаю, что что-то не так. Его одежда порвана, и у него кровь из руки, ребер, носа, губы. Но все это меркнет по сравнению с выражением его лица – явный гребаный ужас.

– Что случилось? – рычит Исаак.

Он качает головой. – Sobrat, мне очень жаль. Мама была найдена без сознания возле колеса обозрения. Они чертовски прыгнули на меня. И они…

Исаак понимает все, что произошло, на мгновение раньше меня. Он идет вперед двумя яростными шагами. – Богдан, где Джо? Где, черт возьми, моя дочь?

Мне кажется, что мой желудок вот-вот выпадет из моего тела. Чистый ужас, который охватывает меня, настолько силен, что я не чувствую своих конечностей.

– Прости, – снова говорит Богдан. – Они… они забрали ее, Исаак. Они, черт возьми, забрали ее.

36
ИСААК

Тишина оглушает, когда мы возвращаемся в особняк.

Каждый из нас сидит в собственной тишине, каждый саван разного цвета, испорченный разными эмоциями.

Молчание мамы наполнено горем, потерей и оттенком замешательства. Она пришла в себя всего несколько минут назад, пока мы были в дороге. Ее вывели хлороформом.

Они сохранили мускулы для Богдана. Его молчание пропитано сожалением и виной.

Молчание Камилы, с другой стороны, горит тревогой, наполнено страхом, который я чувствую даже на расстоянии между нами.

И мое молчание варится от гнева. Ярость настолько глубокая и неудержимая, что я пытаюсь понять, что с ней делать. Потому что, прежде чем я выплесну свою ярость на Максима, мне нужно выплеснуть ее сейчас – прежде чем я сгорю.

Это самая близкая ситуация, когда я когда-либо подходил к потере контроля.

Это самое близкое к тому, что я когда-либо подходил к тому, чтобы свернуть с дороги и сжечь свою жизнь дотла.

Как-то я позволил себе отвлечься. Максим подскочил и воспользовался.

Я смотрю на своего брата, и он сразу же напрягается. Он знает огонь, бушующий под моими размышлениями.

– Исаак…

– Не надо.

Слово пронзает воздух. Я знаю все, что он собирается сказать, и мне это ни хрена не интересно.

Я не могу заставить себя смотреть на лицо Камилы. Она превратилась в призрака в тот момент, когда Богдан сказал слова, которые прорвали наш маленький пузырь блаженства.

И она не вернется в страну живых в ближайшее время. В последний раз, когда я смотрел на нее, ее глаза были остекленелыми. Она посмотрела в мою сторону, но я знал, что она смотрит сквозь меня, а не на меня.

Единственное, что она видела, это ее пятилетний ребенок, кричащий о безопасном оружии, с которым она была знакома.

Телефон Богдана начинает звонить, и он тут же отвечает. – Да скажи мне. Угу… да… да… да.

Он вздыхает и опускает руку на колени, как будто это самая тяжелая вещь в мире. Что говорит мне именно то, что он собирается сказать, прежде чем он это скажет.

– Обе команды прочесали весь карнавал, – говорит мне Богдан. – Она ушла.

– Конечно, она, блять, ушла, – огрызаюсь я. – Он не собирался похищать ее, а затем держать там.

Богдан даже не вздрагивает от моего тона. Он берет на себя гнев и вину, потому что он не трус. Я пытаюсь напомнить себе об этом факте, чтобы отвлечься от того, как сильно я хочу ударить его по носу и закончить то, что начали его нападавшие.

Впрочем, это не его вина. Не совсем.

Это моя.

В тот момент, когда мы оказываемся на моей территории, ворота захлопываются, и я вылетаю из машины. Я не оглядываюсь и не жду, чтобы со мной заговорили. Вбегаю прямо в дом и прямо в комнату с баром.

Я думаю, что мне хочется выпить, но как только я сделал большой глоток из выставленной на витрине бутылки виски, я понял, что алкоголь сейчас ни хрена не сделает.

Весь адреналин, проходящий через мое тело, поглощает виски, пока не остается ничего, кроме грызущей пустоты в животе.

Как я мог быть настолько чертовски пресыщен нашими прогулками?

Конечно, Максим следил за нами. Конечно, он смотрел.

Так или иначе, я позволил себе недооценить его. И потеря моей дочери была ценой.

Моя рука сжимает стакан в руке, и я швыряю его через комнату со всей силой, на которую способен. Он ударяется о французские двери и разбивается.

Это то, что дает мне удовлетворение, которое я искал в виски.

Цепляясь за это мимолетное чувство, я хватаю еще одну бутылку и швыряю ее через комнату. Начав, я знаю, что не могу остановиться.

Не тогда, когда так много еще предстоит уничтожить.

Я разрушил половину комнаты, когда Богдан входит. Он стоит у двери, опасаясь, что я сломаю следующую вещь.

– Исаак!

Я игнорирую его и переворачиваю кофейный столик. Пригнан из Милана несколько лет назад. Блин, почти бесценно. Трещина – разрушенная.

– Брат!

Я поворачиваюсь к нему, моя грудь вздымается и опускается в резкой последовательности. Я знаю, как я должен выглядеть: отчаявшийся человек, который упал с самого дна.

Но это именно то, что я есть. Быть по сему.

У меня нет никакого желания пытаться успокоиться. Это ярость, с которой я встречусь с Максимом Воробьевым и закончу этот маленький танец, в котором мы были заперты слишком долго.

Пора мне его вытащить.

Будь проклят Воробьев, сволочь сдохнет.

– ИСАК! Пожалуйста. – Я поворачиваюсь лицом к своему брату с бледным лицом, грудь вздымается от напряжения. – Я знаю, что облажался, – говорит он. – Ты хочешь сделать мне больно? Вперед, давай. Я заслуживаю этого.

Он проходит через комнату, переступая через перевернутую мною мебель, и становится передо мной.

– Ударь меня, – говорит он.

– Не соблазняй меня, черт возьми.

Богдан качает головой. Несмотря на его стоическое лицо, я знаю, что он отчаянно нуждается в отсрочке. Он хочет прощения. Даже мальчишками он терпеть не мог, когда мы ссорились друг с другом. Некоторые вещи не меняются.

– Я должен был быть более бдительным, – шепчет он. – Я отвел от них взгляд на две секунды.

– ДВЕ ГРЕБАНЫЕ СЕКУНДЫ – ЭТО ВСЕ, ЧТО НУЖНО! – Я рычу.

Он никогда не видел меня таким. Черт, такого я еще не видел. Ревать, как дикое животное, кажется странным катарсисом. После многих лет оттачивания искусства гробовой тишины, способность позволить моему голосу стать диким – это долгожданная смена темпа.

– Я знаю, – говорит Богдан. – Я должен был сделать больше. Я должен был быть готов. Я должен был… – Прежде чем он успевает договорить, я хватаю его за воротник и притягиваю к себе.

Наши носы всего в нескольких дюймах друг от друга, но я хочу, чтобы он посмотрел мне в глаза.

– У них моя дочь, – рычу я. Мой голос срывается. – У них есть Джо!

– Я верну ее, – настаивает Богдан. – Клянусь тебе, я верну ее.

Я с отвращением отпускаю его рубашку и поворачиваюсь к нему спиной. – Нет. Теперь ясно, что я должен делать дерьмо самостоятельно. Так что я верну ее. Просто держись подальше от моего гребаного пути.

Я ожидаю, что он выйдет из комнаты. Он умеет читать мое настроение. Он лучше знает, чем медлить.

Но он никуда не уходит. – Думаешь, я не забочусь об этой маленькой девочке так же сильно, как ты? – спрашивает Богдан.

– То, что ты о ней заботишься, не имеет значения.

– Sobrat, я…

– Стоп! – Камила заступается, входя в комнату.

Ее глаза вспыхивают, замечая разруху, которая раньше была достойной гостиной. Она маневрирует вокруг разбросанных по полу обломков и встает между нами, ее глаза проницательны и полны агонии, наблюдать за которой больно.

– Отвержение друг друга не вернет мою дочь, – говорит она.

Ее тон удивительно спокоен. Она тверда, когда говорит, с новой сталью в глазах, когда переводит взгляд с Богдана на меня.

– Это произошло. Они взяли ее. Она ушла. Теперь мы должны сосредоточиться на том, чтобы вернуть ее.

Я знаю, что она права. Но приятно ломать дерьмо.

– Исаак, – говорит она, поворачиваясь ко мне. – Нам нужен план.

Эти слова, исходящие из ее уст, произвели на меня странное впечатление. Я одновременно впечатлен и отвергнут ими. В ней появилась новая сила, которую я раньше не замечал.

Но этой силе нет места в моей сфере.

Сила дона – это все, что имеет значение.

Прежде чем я успеваю ответить, входит мама. Она все еще немного шатается на ногах, но часть ее цвета вернулась.

– Я кое-что нашла, – говорит она.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Богдан, продвигаясь вперед.

Она достает лист белой бумаги, скомканный по краям. – Я нашла его только сейчас, – объясняет она, – в кармане.

Я хватаю записку до того, как Богдан успевает дотянуться до нее. Есть только одно предложение, нацарапанное знакомым почерком:

Пришло время тебе заплатить за то, что ты украл у меня.

Мои руки сжимаются в кулаки. Я комкаю записку и бросаю ее на пол среди стекла. – Ладно, пришло время расплаты, – бормочу я.

– Еще угрозы? – спрашивает Богдан.

Я не отвечаю. Вместо этого я выхожу прямо из комнаты. Я слышу шаги позади себя, но я настолько поглощен своими планами, что не понимаю, что это шаги Камилы, пока она не зовет меня по имени.

– Исаак!

– Что? – Я щелкаю, не сбавляя скорости.

Она следует за мной прямо в мой кабинет. – Каков план?

– Он формируется, – ледяным тоном говорю я ей.

– Ладно, что бы там ни было, я пойду с тобой.

Я морщусь. Я ждал этих слов с того момента, как увидел новую твердость в ее взгляде.

– Нет.

Она останавливается. – Нет?

– Это то, что я сказал. Ты не пойдешь со мной.

– Она и моя дочь тоже.

– Это ничего не значит. Ты понятия не имеешь, что делать в такой ситуации.

– Все, что мне нужно сделать, это добраться до Джо.

– И ты думаешь, это будет легко? – Я требую. – Думаешь, ты можешь просто появиться на территории Максима и вежливо попросить вернуть Джо?

– Я могу попробовать.

– Не будь чертовски наливной. Тебе это не идет.

– Перестань, – говорит она, – перестань относиться ко мне как к чужой. Ты говоришь со мной.

– Ты не чужая, Камила, – огрызаюсь я. – Я точно знаю, кто и что ты такое: чертова обуза. Вот почему я говорю «нет».

Она вздрагивает, но решимость в ее глазах только ярче светится. Она приближается ко мне и тыкает пальцем мне в грудь.

– Я тебя тоже знаю, Исаак Воробьев. Ты делаешь это. Скажи что-нибудь жестокое, чтобы оттолкнуть меня. Ну, угадай что? Здесь жизнь моей дочери в опасности, так что ничего, что ты можешь сказать, не будет иметь ни малейшего значения. Ты хочешь назвать меня трусихой, шлюхой, обузой? Давай, прямо сейчас. Я приму каждое твое оскорбление в мой адрес. Потому что нет ничего, чего бы я не сделала для Джо.

Вероятно, она даже не подозревает, насколько великолепна в этот момент. Я не могу не стоять и смотреть на нее. То, как ее глаза сливаются с волосами. Ее красота кажется еще более яркой из-за вновь обретенной уверенности в ее глазах.

Но я не могу сказать ей эти вещи. Я не могу сказать ей, что она лучшая часть меня.

Как Джо лучшая часть нас обоих. Я не могу сказать ей, что она мне нужна, я люблю ее.

Потому что мой отец давно научил меня, что слабость убивает.

– Спасибо за речь. Ответ по-прежнему нет.

Сначала она сильно напрягается, а затем снова кидается в бой. – Исаак, если я собираюсь быть частью этой жизни, ты должен включить меня в нее.

Я качаю головой. – Ты будешь частью моей жизни. Но Братва не для тебя.

– Ты не можешь этого сделать.

– Смотри на меня.

Я нажимаю кнопку, которая имеет прямую связь с моими людьми. Это тихий спусковой механизм, поэтому Камила его даже не замечает. Она и так слишком зла.

– Я могу попробовать поговорить с Максимом, – говорит она.

Я насмешливо фыркаю. – Я уверен, что все пройдет замечательно.

– У нас есть история.

– Эта история полетела к чертям в тот момент, когда ты решила остаться со мной, – указываю я. – Ты сделала свой выбор, Камила. И он тебе этого не простит. Как ты думаешь, почему он вообще взял Джо?

Ее глаза расширяются. – Ты думаешь… ты думаешь, он причинит ей боль?

Чистая правда в том, что я не знаю. Но сказать Камилле, это просто сломает ее.

– Она ему нужна для рычага, – говорю я вместо этого. – Он пока ничего ей не сделает.

Я вижу слезы, наворачивающиеся на ее глаза, но она не дает им пролиться. – Исаак, мы должны вернуть ее.

– Как я уже сказал, я работаю над этим.

Она делает шаг ближе и кладет руку мне на плечо. – Пожалуйста, – умоляет она, – позвольте мне помочь тебе.

Через ее плечо я замечаю, что двое моих людей бесшумно входят в комнату. Они стоят на своем, ожидая моих указаний.

– Я сказал нет.

– Почему? – возражает она. – Потому что я гражданская? Потому что я женщина?

Я качаю головой. – Я не держу тебя здесь, потому что ты женщина. Я держу тебя здесь, потому что ты моя чертова женщина.

Затем я киваю мужчинам. Они подходят как один и хватают ее.

Ее глаза расширяются, когда она понимает, что происходит. Она начинает метаться в их объятиях. – Нет, нет, ты не можешь этого сделать. Исаак. ИСААК!

– Отведите ее в ее комнату и заприте ее там, – приказываю я мужчинам.

Они тащат ее, когда она кричит. Но меня это не трогает. Ни в малейшей степени – потому что я знаю, что пока меня нет, она будет в безопасности.

И это одной вещью меньше, о которой мне, черт возьми, нужно беспокоиться.