Текст книги "Секс и деньги. Сборник романов (ЛП)"

Автор книги: Ник Келман

Соавторы: Мил Миллингтон,Роберт Крейг,Марк Дэпин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 69 страниц)

Ди никогда не говорила, что хотела бы жить с мужчиной, который носил костюм, но, вернувшись в Австралию, я зачем-то пошел на встречу с ней в новом костюме с галстуком. Я старался не расточать клятвы и говорил ей о своем пребывании в Париже, рассказах, которые написал на Мальдивах, и романах – ладно, об одном романе, – который я прочитал, о романе Генри Джеймса.

Мы решили пожениться, но спустя три недели вновь расстались.

Вместе с фотографом Полом Макивером я подготовил статью об истории оружия для «Пентхауса». Мы нашли мужика, который владел мечом, цепью и ножом-бабочкой, и еще несколько мужиков, которым нравилось одеваться в доспехи и бить друг друга очень тяжелыми палками. Я надел нагрудник и шлем и попросил ударить меня как можно сильнее, чтобы почувствовать то же, что и они. Ощущение было, как будто меня очень сильно бьют палкой, особенно когда удары приходились по голове или лицу.

Повелитель Шеста признал, что в реальной жизни редко можно было принять участие в поединке с двумя палками одинаковой длины, поэтому он постоянно совершенствовал свое мастерство при помощи самых разных приспособлений, в том числе мобильных телефонов. Это меня заинтриговало. В те дни мобильные телефоны были больше и тяжелее теперешних, но и им было очень далеко до палок.

Спустя пару недель вместе с парой журналистов «Австралийского финансового обозрения» я пошел в бар «Данди-Армс». Он располагался в пятизвездном отеле и оформлением напоминал старинный паб из песчаника. Там не было постоянных посетителей и своей неповторимой атмосферы, но «Сент-Эльмо» прекратил свое существование, а «Шелбурн» тогда еще не открылся, и именно в «Данди» располагалась ближайшая к «Фейрфаксу» пивная бочка. Журналисты спорили, кто был величайшим спортсменом всех времен и народов, и сузили круг вероятных претендентов до Мухаммеда Али и Дона Брэдмана. В беседу вмешались двое английских парней, они стали хохмить, как это всегда происходит с английскими парнями, и сказали, что Брэдман был посредственным боксером, а Али неплохо играл в крикет. Когда мы перешли из «Данди» в «Форбс», более популярный паб, англичане пошли с нами.

В «Форбсе» один из них сел напротив меня и заговорил о фильме «День независимости», который охарактеризовал как «полное дерьмо». Фильм, по его мнению, был голливудской пропагандой, а Голливудом управляли жиды, поэтому в «Дне независимости» все жиды и нигеры оказались героями.

– Жиды и нигеры спасли мир. Какая чушь! – заявил он.

За это я ударил парня по морде своим мобильным телефоном.

Как и обещал Повелитель Шеста, это подействовало. Англичанин схватился за лицо, подскочил и принялся извиняться. Из его носа стекала симпатичная струйка крови. Из паба меня вывел вышибала-фиджиец с бицепсами толщиной с мое бедро.

Когда я рассказал об этом инциденте Кону, тот не мог уяснить, почему же я не пустил в дело кулаки. Он не понял, что я стал Повелителем Телефона, и не оказал мне соответствующих случаю почестей. Нашу тренировку он провел, непрерывно подкалывая меня по поводу «Дня независимости», – надеялся, что это пробудит во мне зверя.

В следующий раз, ударив кого-то в пабе, я использовал правый кросс.

Пока «Лоудид» оставался предметом всеобщего интереса, ему на пятки постоянно наступал новый журнал «Эф-эйч-эм». Он начал свою жизнь как рекламный сборник, который раздавали в бутиках. В результате получился не очень качественный мужской журнал: три части «Лоудид» плюс две части воды. Только вместо «Клэш» там фигурировали «Грин дэй», а вместо Ареты Франклин – Кайли Миноуг.

Журнал получился не таким умным, изысканным и культурным, как «Лоудид», то есть был именно таким, какими были настоящие мужчины. «Эф-эйч-эм» столкнулся с реальным массовым рынком: сотнями тысяч людей, которые не понимают истинного смысла шутки, но в любом случае повторяют ее. С обложки быстро исчезли все мужчины, вместо них там теперь гордо красовались модели из списка «В» в нижнем белье, страницы заполнились девушками и сексом. Но большинство модных мужских журналов становятся модными благодаря производителям одежды и аксессуаров, именно материалы о моде отличают эти журналы от порнографических. «Эф-эйч-эм» легко справлялся с модными темами, что существенно помогло его продвижению на рынке. Журнал стал очень умным продуктом. Как и «Лоудид», он направлял всю свою гневную бульварную энергию в заголовки, особенно в подписи к рисункам. У «Эф-эйч-эм» появился свой собственный лексикон, основанный на банальной грубости и английском открыточном юморе: на страницах журнала все женщины были «леди», все леди могли иногда выйти из дома без «нижней одежды», поэтому мужчинам не следовало забывать «пивную шляпу». Авторы издания исходили из того, что читатели ничего не понимали в жизни и их нужно в дружеской остроумной манере научить, как прожить ее побыстрей. Со временем «Эф-эйч-эм» стал мужской версией «Вуманс уикли» и предназначался не парню, считавшему себя крутым, а скорее мужчине, который думал о себе как о совершенно заурядном человеке.

Элементы этого журнала пробрались во «Вспышку», которая погибла, не родившись. Глава АПО Ричард Уолш отправился продвигать журналы Пэкера за рубежом, и управление делами компании в Австралии перешло к Колину Моррисону. Бывший одноклассник сына и наследника Керри Пэкера – Джеймса – Ник Хан был главным помощником Уолша. Он остался на своем месте и при Моррисоне, даже несмотря на то что теперь Джеймс управлял семейным бизнесом. Ник выпускал целый ряд журналов, включая «Пикчер» и «Пипл», «Клео» и «Биг хит», «Теле-тьюбис» и «Боб зе бильдер». Он хотел издавать мужской журнал, но не мог получить разрешение на выпуск журнала о моторах.

Брэд работал на Ника, и ему была нужна «Вспышка». В компании Брэд пользовался репутацией качественного пошляка, но он знал о журналах больше, чем кто-либо другой в целом АПО. Он понимал, почему читатели покупали их, умел выбрать фотографию, которая сможет продать обложку, и написать к ней подпись, которая продаст фотографию. Брэд понимал, что мужчинам нравятся обнаженные женщины, но им нравятся еще и машины, крикет, шутки, собаки и электроинструменты, а некоторые любят даже свои выгребные ямы, особенно если строили их сами. Он мог переложить на бумагу страсть всех мужчин к простым радостям этой жизни. Этот дар – удел единиц, среди которых был и Джеймс Браун.

Брэд перерос порнографию, потому что в конце концов она надоедала, была слишком простой и не приносила уважения. Он хотел руководить всеми мужскими журналами АПО, и новое издание стало бы первым его шагом к достижению этой цели. «Вспышка» упростилась до обычного автомобильного журнала и приблизилась к австралийской версии «Лоудид», лучшим редактором которой мог бы стать Ник, а главным редактором – Брэд. Новое направление требовало нового названия. Джек Маркс, помощник Ника по «Вспышке», активно продвигал имя «Джек». Брэд настаивал на «Триста три» (марка австралийского ружья) или «Динго». Другими вариантами были «Револьвер» и гениальный «Мюррей Клэр».

Никто не собирался называть журнал «Ральф» – это было временное рабочее название, которое пристало к изданию, как ошметки блевотины пристают к фаянсу унитаза.

[5]

Существуют Десять Непреложных Правил Издания Журналов, правило номер пять гласит: «Никогда не называйте журнал медицинскими терминами». По мнению рекламодателей, «Ральф» с таким же успехом мог бы называться «Тошнота» или «Блевотина», мало кто из кинозвезд захотел бы позировать под такой эмблемой.

Тем не менее издание журнала началось в середине 1997 года с рекламной кампании, разработанной Сарджентом Роллинсом. В ролике снималась женщина, одетая в нижнее белье и убиравшая грязную комнату, пока ее приятель сидел, задрав ноги, и смотрел телевизор. К этой сцене был выдуман следующий комментарий: «Что-то здесь не так?… Он не смотрит футбол».

Уверен, что АПО обвинило Сарджента Роллинса в женоненавистничестве, но этот ролик получил награду. Телевизионный комментатор сказал: «Вы устали от политкорректности? Тогда купите номер «Ральфа», потому что его так не хватает в каждом из нас».

В 1997 году политкорректность была красной тряпкой для всех журналистов. Именно тогда Паулин Хэнсон запустила программу «Единая нация». После предыдущих выборов и либералы, и националисты ополчились в своих предвыборных компаниях против политкорректности, под которой они понимали необходимость говорить о том, во что сам не веришь, лишь ради того, чтобы не обидеть людей, которые тебе на самом деле не нравятся (раньше это называлось хорошими манерами). От политкорректности выигрывали только меньшинства – аборигены, азиаты или геи, – которых теперь было запрещено критиковать. В проигрыше оставались белые мужчины традиционной сексуальной ориентации, которые теперь лишались возможности выражать словами свои предрассудки. Они больше не могли рубить с плеча и называть негров нигерами, черножопыми или макаками.

Либерал Джон Ховард обесценил свой политический капитал, охарактеризовав всю политическую культуру либералов как политкорректную и уничтожив таким образом все предпосылки к возрождению былого естественного расизма. Скрытым смыслом этого поступка было «Никто не любит аборигенов, нигеров или педиков – так чего притворяться?». Кампания против политкорректности стала основой политической платформы «Единой нации».

Ведущий Ким Теракес сказал, что вся кампания будет проводиться в шутку, что она до смешного абсурдна. Почти так же, как пытаться выбить из австралийцев католический дух. Реклама «Ральфа» должна была стать ироничной. Но иронию необходимо использовать там, где она уместна, например в греческой трагедии, но никак не в рекламе. Хуже всего было то, что после первого ролика никто и понятия не имел, о чем будет журнал.

Предварительная презентация журнала состоялась в Сиднее на выставке ретроавтомобилей, называвшейся «Игрушечный магазин». На последовавшей вскоре мельбурнской презентации выступал Ник. Он повторил речь, которую Либби Гор произнесла на первой презентации. Но то, что из уст грудастой и оживленной женщины прозвучало остроумно, в его исполнении выглядело как установленная по ошибке фонограмма.

Обозреватель «Дэйли телеграф» Миранда Дивайн писала: «Результаты моего собственного опроса дюжины мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет могут разочаровать «Ральф». Большинство из них считают, что журналу не удалось имитировать стиль британских аналогов и что он оказался чересчур вульгарным и ничуть не остроумным». Эта оценка не могла вызвать серьезных возражений. Должность главного редактора «Ральфа» занимал Брэд Боксалл, работавший до того главным редактором «Пикчер». Первым редактором стал Джеф Седдон, который до того занимал пост его старшего помощника. Приглашенным редактором был Джек Маркс, который тоже побывал старшим помощников редактора в «Пикчер». Первым главным помощником был Скотт, его правой рукой – Симон Батлер-Уайт (оба работали на той же должности в «Пикчер»). Третий помощник из «Пикчер» – Пит Смит – писал про алкоголь. В штат журнала также входили Пол Туи, тогдашний старший помощник редактора «Пикчер», Роджер Кростуэйт, помощник редактора из «Пикчер», и Борис Михайлович, редактор порнографического журнала первой категории «Пикчер премиум». Заместителем арт-директора стал Тони Райе, бывший дизайнер «Пикчер». Помощником дизайнера был Дэнни Бурке, перешедший к нам из журнала «Секстра», ныне покойного отпрыска «Пикчер». Бывший редактор того же издания Тони Ламберт взял в «Ральфе» раздел про Интернет.

Все это были хорошие журналисты – некоторые даже очень. Джек написал две прекрасные книги, а Пол Туи в 2001 году получил премию «Журналист года» за свои статьи о сообществах аборигенов на Северных Территориях. Некоторые из них приходили в «Пикчер» из газет в надежде найти место, где можно было бы поупражнять свое чувство юмора. Но «Ральф» неизбежно должен был унаследовать часть порнографической чувственности своего предшественника. У парней, выпускавших мужские журналы в Великобритании, послужные списки были несколько иными. Они вышли из музыкальной журналистики. Воспоминания о борьбе Антифашистской лиги и поп-звезд с Националистическим фронтом в крови у британских музыкальных журналистов. Их австралийские коллеги по большей части не были вовлечены в уличную политику. Они преодолевали другие препятствия.

Команда «Ральфа» никак не могла понять, какой журнал был нужен издателям. Они склонялись к идее австралийского «Лоудид» с примесью «Эф-эйч-эм», но журнал получался гораздо грубей. Первый выпуск содержал слова «ублюдок», «сволочь», «хрен», «писька», «минет» и «долбаный». Коммерчески провальная история под названием «Отправляя черную посылку» сопровождалась фотографией стриптизерши, готовящейся пукнуть на горящий факел. На одной странице можно было прочесть «хватали добро из его задницы… шоколадный глаз… насрал в штаны… отвалил… хроническое, неизлечимое пуканье… разговоры о дерьме и моче… продукты жизнедеятельности человека… обычная берлога… выбросить пьянь на улицу… стричь капусту… олений навоз… пить коровью мочу… моча маленьких девочек… выделительный… запердеться до смерти… золотой дождь… какашки… самостоятельно опорожнять кишечник и подтираться… «лизать мое дерьмо» (цитата из Джеймса Джойса)… копрография, педерастия и дефекация… кожные отметки… кошачье дерьмо».

Два года спустя рекламодатели все еще ссылались на эту статью как на причину, по которой они не могут купить рекламное место в нашем журнале.

Когда мне удавалось освободиться от овладевавшей мною истерической одержимости, я вновь становился спокойным человеком, каким был всегда. Меня ничего не беспокоило. Я жил в замкнутом мирке книг, пабов, спортивных залов и спальни, редко читал газеты и не смотрел телевизор. Ди сказала однажды: «Ты такой расслабленный, что почти мертвый».

Луиза Роуд была прекрасна и действовала на меня успокаивающе, но я встречался с Клэр, которая также была прекрасна и тоже действовала на меня успокаивающе. Ей было двадцать два, раньше она занималась в школе журналистов, я был ее учителем, и она умела ездить верхом. Она выросла вдалеке от Сиднея, среди фруктовых садов и фермеров. У ее отца было семь ангаров. Все мужчины в ее жизни говорили тихо, разбирались в механике и ориентировались в окружавшем их пространстве, для них не составляло труда починить сломанную вещь или припарковать машину задним ходом. Клэр никогда не видела человека, который не умел бы водить машину, и никогда не ела тайской пищи. Я предоставил ей возможность получить редкое, экзотическое удовольствие отвезти мужчину на машине в восточный ресторан.

Меня одолевали мысли о Новом Марке, лоснящемся городском парне, который мог застегнуть рубашку, не пропустив и двух пуговиц, или пойти выпить и проснуться у себя дома, а не где-нибудь в Уэльсе. Новый Марк не мог водить машину, потому что был всецело поглощен литературой девятнадцатого века. Пытаясь достичь внутреннего душевного спокойствия и похудеть, я стал вегетарианцем. Но так как я не люблю овощи, то продержался всего шесть недель. Я прочитал «Мадам Бовари», после чего посчитал свою трансформацию свершившейся.

Я бросил курить еще на Мальдивах. Последняя сигарета погасла 3 октября 1996 года, и я считал дни, прошедшие с того момента, еще пять лет (считал неправильно, потому что был уверен, что бросил курить 30 октября, но паспорт утверждает, что я ошибался). Я не мог не курить на похоронах отца или во время разрыва с Джо. Расставшись с Ди, я стал курить в постели. Я тянулся за новой пачкой каждое утро, как только открывал глаза. Мне нравилось начинать день с этой встряски для всех своих органов. Вторую сигарету я выкуривал за чашкой чая. третью – после душа и четвертую, когда выходил из дома на работу.

Курение напоминало мне обо всем. Оно было дружеской рукой, лежавшей на моем плече, улыбкой в холодную зиму; вкусом школьниц в летнюю пору, но я больше не хотел этого. Во время утренних пробежек сигаретный дым сдавливал мои легкие. Когда я ездил на транспорте для некурящих, его отсутствие заставляло бешено колотиться мое сердце. Когда я бил грушу, он давал мне сдачи.

Я всерьез собрался забыть о курении, но было грустно терять эту ниточку, связывающую с прошлым.

Я не ходил по пабам вместе с Клэр. Тусовка «Австралийского финансового обозрения» распалась, «Сент-Эльмо» закрыли. В Бичгруве были симпатичные бары при гостиницах, но я там никого не знал.

Новый Марк был потомком Марка Старого. Я пытался вернуться к тому, кем был в детстве, когда мог не напиваться и при этом чувствовать себя вполне комфортно, когда мог потратить целый вечер на праздное шатание по парку и, возвращаясь домой, думать, что мне больше никогда и ничего не захочется, никогда не захочется отсюда уезжать или что-то менять в своей жизни. Я искал спокойствия, которое бывает у каждого, пока с ним что-нибудь не случится.

Клэр переехала в Слурри-хилз и жила на чердаке – на самом настоящем чердаке, в комнате под самой крышей, где мама хранит твою старую железную дорогу, а отец прячет подшивки «Плейбоя». В ее спальне нельзя было даже встать в полный рост, поэтому большую часть времени мы проводили в Бирч-груве. Мы часто ходили в рестораны, которые, как мне казалось, стал бы посещать Новый Марк – классические итальянские рестораны с накрахмаленными белыми скатертями и дрожащими язычками свечей. Я платил по двадцать долларов за спагетти, которые мог бы сам сварить, потратив два доллара, и никогда не приносил с собой упаковку «Фостерз», а пил красное вино, потому что был совершенно уверен, что красное вино – для мальчиков, белое – для девочек.

Примерно в то же время появилась более-менее реальная надежда снять фильм про моего деда. У меня были сценарий и звезда на главную роль. Я пару раз встречался с Уорреном Митчелом и продюсерами, которые заинтересовались проектом. Одновременно я писал захватывающие рассказы для разных элегантных изданий. У меня не было начальника или обязанностей. Жизнь напоминала массаж.

Постепенно мной стала овладевать тоска, начали беспокоили мысли о том, как много времени я потерял. Я снова и снова вспоминал школу, университет и Ковентри и пытался определить поворотные точки. В воображении возникла целая дюжина альтернативных автобиографий, в которых я становился признанным журналистом в восемнадцать лет, или начинал заниматься боксом в четырнадцать, или поступал на службу в британскую или израильскую армию, или, что может показаться несколько странным, в военные формирования непальского племени гурков.

Я анализировал свои поступки и свое бездействие, размышлял, почему я ничего не делал – потому что боялся облажаться? Почему выбрал такую бесцельную специальность – потому что на более полезную профессию было сложнее учиться? Почему жил со своими подружками – потому что больше никого не интересовал? Почему по-прежнему работал на других – потому что не смог бы стать руководителем? Почему стал социалистом – потому что не мог бы выжить при капитализме?

Меня всегда волновала моя работа – все казалось мне неправильным. Как мог я писать данные моделей для «Пентхауса», или подписи к модным фотографиям из журнала «Австралийское финансовое обозрение», или даже статьи для «Гуд уикенд», когда передо мной лежал весь этот мир?

Время, проведенное в СРП, показало, что я вряд ли смог бы завоевать этот мир, скорее мне следовало направить свою энергию в другое, более мирное русло. Но я не верил в значимость мирной жизни. Как-то раз мы с Крисом сидели и выпивали, и я сказал: «Как ты знаешь, я глубоко ценю и искренне уважаю…», а он закончил эту фразу за меня: «Ничего и никого».

Тогда я еще не понимал, насколько он прав и что сказанное им совершенно очевидно – как желтое пятно соуса карри на моей белой рубашке. В Австралии я постарался больше не обсуждать свои убеждения.

Мне пришлось бросить бокс, потому что я повредил палец о голову Кона, и мне было скучно. Я стал слишком рациональным, постоянно взвешивал преимущества тех или иных своих поступков. Я проводил много времени, стараясь выдумать причину, по которой мне не следовало бы покидать свою квартиру, потому что она была такой уютной. Я стал меньше встречаться с друзьями и ждал, пока Клэр сама заедет ко мне.

У меня не было работы, кредита или жены. Я избегал любой ответственности. У меня не было даже домашнего животного (кот Капитан уехал вместе с Ди). У меня не было обязанностей, кроме как писать, чтобы прокормить себя.

Я всегда надеялся, что именно так все и окажется. А когда добился своего, захотел чего-то большего. Как обычно, я почувствовал, что должен кому-то что-то доказать, на сей раз – что смогу быть лучшим начальником, чем большинство людей, на которых я работал. Как и раньше, Ди заявила, что у меня ни черта не получится, что я не понимаю всей ответственности, которая лежит на плечах руководителя, что я о себе слишком высокого мнения и что я пиздобол.

Я решил, что стану редактором журнала, и подумывал о «Роллинг стоунз».

Глава 7,

в которой я становлюсь редактором «Ральфа», а Керри-Энн Кеннерли едва не съедает меня заживо

На фоне журналистов «Лоудид», которые играли роль радостных деревенщин, глушащих пиво литрами, Джек Маркс представал настоящим алкогением. Он одевался, пил и брился, как романтичный растрепанный журналист пятидесятых. На своих плечах он носил темный костюм, подтяжки и все проблемы этого суетного мира. После того как его выгнали из кабинета, где он жил, Джек остался бездомным и считал «Ральф» своим гостиничным номером с мини-баром и всеми удобствами. В каждом номере появлялся новый обзор алкогольных напитков, Джек относился к своей работе крайне серьезно и пропускал весь материал через себя. Когда в редакцию прислали упаковку «Лемон-Раскис», чтобы сфотографировать ее покрасивей, Джек выпил ее всю без остатка. Седдону пришлось позвонить заказчику и признаться, что нам так понравился их продукт и что мы его сразу же прикончили, о чем обещал непременно упомянуть в соответствующей статье, если только в редакцию немедленно доставят еще одну упаковку. Когда прислали добавку, Джек уже вернулся из паба и снова всю ее выпил. Он проснулся утром, ужаснулся содеянному и быстро наполнил маленькие желтые бутылочки водой.

За время издания первых семи выпусков Джека увольняли три раза – и каждый раз за пьянство.

В конце концов ему надоело, что его постоянно увольняют. Джек решил, что каждый раз его принимают на работу как известного пьяницу, следовательно, он просто выполнял свою роль, которая, между прочим, наносила вред его здоровью. В одном из первых выпусков «Ральф» воспользовался идеей «Лоудид» сфотографировать журналиста (Джека) писающим посреди пивной. Ночь перед съемкой Джек провел в вытрезвителе. Туда же он вернулся еще через неделю.

Первый номер журнала был отпечатан стапятиты-сячным тиражом. Брэд сказал, что будет рад, если продаст хотя бы половину. В действительности разошлось более шестидесяти пяти тысяч экземпляров. Коллектив ликовал, все чувствовали себя отмщенными – в особенности Седдон, который понимал, что ему не до конца доверяли (все-таки это был первый новый журнал с тех пор, как главой АПО стал Керри), но он верил, что выложился на полную.

Второй номер был продан в количестве сорока восьми тысяч экземпляров, третий – тридцати шести с половиной тысяч. Пока продажи падали, штат разрастался. Вскоре журнал переехал в большее помещение на восьмом этаже здания на Парк-стрит, где Брэд снова пригласил меня на встречу с Седдоном. Брэд хотел, чтобы я работал на «Ральф», Седдон не возражал, но и не был за, я тоже не испытывал особого энтузиазма по этому поводу. Я написал небольшую статейку под псевдонимом Абрам Ризеншнауцер. Было приятно, когда мои имя и фотография появились в «Пентхаусе», но я не хотел иметь ничего общего с «политически некорректным» журналом.

К третьему выпуску было продано всего девятнадцать страниц рекламы, а сам журнал усох со ста тридцати страниц до ста четырнадцати. В это время в Великобритании «Эф-эйч-эм» бил по продажам «Лоудид». Его владельцы купили издательство «Мейсон – Стюарт», выпускавшее австралийский «Плейбой» и явно собирались начать выпуск австралийского «Эф-эйч-эм». Все это заставило Седдона сделать свой журнал больше похожим на «Эф-эйч-эм», хотя он этого не хотел и ему пообещали, что никто не будет его принуждать. Один из номеров «Эф-эйч-эм» продавался вместе с дополнительным бесплатным журналом-приложением «Сто самых сексуальных женщин в мире по мнению наших читателей». Как и следовало ожидать, ответ АПО был слабее ровно в два раза: «Пятьдесят самых сексуальных женщин планеты по мнению «Ральфа».

Первые покупатели журнала были откровенно разочарованы, новые потенциальные потребители не интересовались им из-за сексистской репутации, которой он был обязан рекламной кампании. Поэтому Сардженту Роллинсу пришлось разрабатывать новую рекламную стратегию, которая исправила бы ошибки первой.

Главным элементом второй рекламной кампании стала картинка, на которой был изображен полицейский, читающий журнал и говорящий: «Вот это да!» Ниже была подпись: «Удивительный «Ральф». Предполагалось, что плакат должен означать: «В «Ральфе» есть нечто большее», но на самом деле он означал: «Ральф» читают только копы», что имело бы смысл в том случае, если бы в нашем обществе хоть кто-то прислушивался к мнению представителей этой профессии.

Чтобы избежать возможных разночтений, снова была созвана пресс-конференция, но и она не внесла особой ясности относительно будущего содержания журнала.

Медленное, но верное падение «Ральфа» было остановлено хорошим переплетом, который впервые появился в январе 1998 года. Первое качественное издание с главной звездой Мелиссой Белл вышло в свет тиражом в шестьдесят тысяч экземпляров, из них продали сорок три тысячи. Тим Скотт (тоже выходец из «Пикчер») стал новым заместителем главного редактора, что позволило Седдону взять пару недель отпуска. Напряжение, которое всегда существовало между ним и Ником, постепенно переросло в неприкрытую вражду. Вернувшись с каникул, Седдон вдруг понял, что он по-прежнему получат ту же зарплату, которую ему платили как главному помощнику редактора, и попросил Ника о прибавке. Тот отказал.

Тогда Седдон сказал Брэду, что намерен уйти.

– Что, уйдешь прямо сегодня? – спросил Брэд.

– А можно в пятницу? – предложил Седдон.

Так Тим Скотт стал редактором и пригласил меня на должность своего заместителя. Я ответил, что меня интересовала только должность редактора. Поразительно, но Тим был готов уступить мне свой пост.

На это Брэд сказал, что ему нужен человек, который станет жить, есть и спать одним только журналом. «Ральфу» был нужен кто-то, кто полюбил бы его. Мне еще не раз приходилось удивляться его словам. Еще не раз я убеждался в его правоте.

Меня пригласили на завтрак с Брэдом и Ником. Я сказал, что первые рекламные опыты журнала получились неуклюжими и опасными. По сути, в первом номере была реклама только женского белья – полуобнаженные красавицы в бикини и футболках служили фоном для маловыразительного стеллажа, на котором стояли мужские ботинки. На следующей странице грудастая блондинка, тоже в бикини, развешивала на веревку свежевыстиранные мужские рубашки. На других модных страницах появлялись Джек в образе ковбоя, Барри Крокер с альпинистским снаряжением, Камал в костюме для крикета и Ларри Эмдур в маске для подводного плавания и ластах. Производители модной одежды были склонны ожидать, что их продукция в журнале будет выглядеть шикарно. В «Ральфе» она выглядела дешево. Следовательно, если все журналы, в которых появляется модная реклама, выглядят шикарно, «Ральф» из-за рекламы выглядел еще более непритязательно.

Брэд спросил, как я сделал бы журнал, одинаково интересный каждому австралийскому парню – от брокера до бушмена. Я сказал, что никак. АПО не понимало сути модных мужских журналов. Они не предназначались для сельской бедноты. Может быть, в них и писали о деревне, но не для ее жителей. Журналы для парней были полной противоположностью «Австралийского финансового обозрения», они призваны были гасить любое побуждение к действию. Рассказывая о драках, сексе и выпивке до потери сознания, они соответствовали реальной жизни читателей не больше, чем стиль «Обозрения» соответствовал образу жизни богатых людей. «Ральф» продавал простую, деклассированную мечту, так же как «Обозрение» продавало мечту о роскоши и богатстве. В провинции у людей нет стиля, у них есть жизнь. Было бесполезно пытаться заинтересовать их модной одеждой или новыми ароматами, цены на которые были сопоставимы с их недельным заработком. Много говорилось об ироничности английских журналов для правильных парней, но ирония состояла в том, что те самые правильные парни, которым журналы предназначались, покупали их крайне редко. Их читали сообразительные и образованные, а не безграмотные и отвязные. Эти журналы играли особую роль в чисто мужских сообществах, например в армии, где большинство мужчин составляли холостяки, а большинство женщин – плакаты, расклеенные над их койками.

Мне предложили работу. Все завертелось так быстро, что у меня не было ни минуты, чтобы сесть и придумать сложное, эгоистичное и чуточку глуповатое объяснение тому, что со мной происходило. Чтобы заставить себя действовать, мне было необходимо чувство постоянной войны с Ди, поэтому наш внутренний диалог не прекращался ни на минуту. Как-то я разозлил ее, сказав, что смогу управлять журналом лучше, чем все редакторы, которых мы только знали. Она разозлила меня в ответ, сказав, что вряд ли это у меня получится. Я знал, что могу писать, разбираюсь в дизайне и печатном деле, что иногда во мне просыпается талант организатора и у меня получается собирать всех окружающих в одну большую команду. Я не сомневался в собственном успехе. Одновременно я понимал, что это дело было ничем по сравнению с защитой прав трудящихся или противостоянием индонезийской оккупации Восточного Тимора. Но ведь я и так ничего не делал – просто сидел дома и смотрел в окно.

Я решил редактировать журнал, чтобы доказать Ди и всему миру, что это просто, а значит, бессмысленно. Другие люди могли бы больше не мечтать о карьере редактора, поняли бы, что менеджмент – неквалифицированная работа, которая по силам каждому, и были бы готовы сбросить со своих плеч капиталистический гнет. А может быть, я решил стать редактором журнала просто ради смеха. Если бы только люди смогли понять, как это сложно – быть марксистом по убеждениям и редактором мужского журнала по роду деятельности. Перманентная классовая борьба внутри самого себя двадцать четыре часа в сутки.