Текст книги "Секс и деньги. Сборник романов (ЛП)"

Автор книги: Ник Келман

Соавторы: Мил Миллингтон,Роберт Крейг,Марк Дэпин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 69 страниц)

Единственное условие попадания в VIP-комнату – дополнительная плата за вход. Ты платишь за вас обоих. Ты платишь за то, что здесь ты скорее получишь приватный танец, чем обычный танцевальный номер. И именно это делает данное место зоной для очень важных людей. Во время приватного танца полностью обнаженная девушка садится на тебя, широко раздвинув ноги, обвивает тебя руками за шею и вращает свои тазом поверх твоей ширинки. При этом она выгибается назад, так что ты можешь оценить, насколько идеален ее живот, или же она садится прямо и прижимает твое лицо к своим грудным имплантатам, или она наклоняется, прижимается своим лбом к твоему и смотрит прямо в глаза. Такой танец стоит в два раза дороже обычного, во время которого у девушки обнажена лишь грудь, и она все время остается одной ногой на полу. На всем северо-западе это единственный клуб, предлагающий приватный танец, и лишь для этого, по особым случаям, группы мужчин приезжают сюда за триста миль.

Когда вы заходите, прямо перед вами – открытое пространство собственно VIP-комнаты. С каждой стороны – входы в темные коридоры, которые простираются так далеко, что их концы теряются в сумерках, горячем тумане. Вдоль этих коридоров – по одному ряду шикарных кожаных кресел. Во многих креслах утопают мужчины. Взобравшись на мужчин сверху, медленно извиваясь, в различной степени раздетые – женщины. Коридоры, пространства вроде этих, безумно напоминают тебе принадлежащую тебе же картину, изображающую Ад. Изображение Ада, которое ты купил, потому что оно напомнило тебе коридоры вроде этих.

Почему-то, когда ты садишься, девушки тотчас же начинают источать запах крови. Некоторые из них пару минут ходят вокруг тебя кругами, дефилируют мимо твоего столика, как будто высматривают поблизости кого-то особенного, но готовые при этом по первому зову повернуться к твоему столику лицом. Тебя всегда поражает их способность отличать мужчин, готовых – и при этом способных – потратить деньги, от мужчин, заплативших дополнительную плату, только чтобы купить одно пиво и медленно тянуть его, пока они любуются на полностью обнаженных танцовщиц. Довольно близко к тебе – хорошо одетый мужчина, но все же девочки совершенно его игнорируют, а ошиваются около тебя, хотя на тебе – джинсы, футболка и бейсболка. Они как-то умудряются даже отделить тебя от твоего друга, потому что когда, наконец, одна из них подходит и спрашивает, можно ли присесть за ваш столик, она спрашивает именно у тебя, садится рядом с тобой, разговаривает с тобой. Ты всегда сравниваешь это с тем летом, когда ты работал в ювелирном магазине отца. К августу ты мог моментально определить по любому вошедшему, купит он что-нибудь или нет. Но даже тогда, даже когда это делал ты сам, ты не смог бы сказать, как это делается.

Сидящая рядом с тобой девушка – далеко не самая красивая в этом заведении. Всегда так. Девушки, которые не особо хороши собой, работают усерднее, домогаются. Мужчины придают большое значение красоте девушек. На красивых девушек такой большой спрос, что иногда они могут даже выбирать, для кого им танцевать.

Ты не смотришь на нее, пока она тебе что-то рассказывает, рассказывает об этом вечере, о том, как здесь жарко. Ты не невежлив, но причины платить ей что-то еще, кроме самого элементарного внимания, нет. Она не красива и не молода. Твой друг с жадностью смотрит на сцену, где танцует действительно сногсшибательная девушка, девушка с чрезвычайно дорогими имплантатами, с очень правдоподобным шиньоном, благодаря которому ее волосы, не будь они заколоты в «конский хвост» на макушке, были бы длиной фута в три. В конце концов, твоя соседка встает и уходит, бросив на прощанье:

– Ну ладно, дай мне знать, если захочешь потанцевать.

Это место не из дешевых, кресла здесь кожаные, полы покрыты коврами. Вышибалы огромны и могут вышвырнуть любого, если он чересчур напился. Но этого не происходит, ведь даже у скряг, потягивающих свое единственное за вечер пиво, все-таки нашлось, по меньше мере, пятьдесят долларов, которые они потратили, чтобы смотреть на обнаженных женщин. Это заведение делает деньги на девушках, а не на спиртных напитках. Но ты, тем не менее, в состоянии заказать бутылку хорошего шампанского, и при этом даешь хорошие чаевые официантке. Мужчины в этом заведении ужасно относятся к официанткам и продавщицам сигарет, разговаривая с ними так, как никогда бы не обратились к танцовщицам. Мужчины хотят, чтобы танцовщицы считали их джентльменами. Их не волнует, что думают о них официантки и продавщицы, когда они подносят им напитки и сигары. Поэтому они проделывают с ними вещи, которые никогда бы не стали проделывать с танцовщицами: заставляют их садиться к ним на колени, просят сильнее наклоняться, когда они разливают спиртное. С танцовщицами, женщинами, которым они могут заплатить, чтобы те обнаженными вертелись на их коленях, они зачастую едва ли не застенчивы. И будто этого еще мало, мужчины часто экономят на чаевых обслуживающим девушкам. Они не любят платить чаевые, сберегая деньги для танцовщиц. Однажды ты видел парня, который только что потратил шестьсот долларов на танцы, а из бара ему принесли счет на триста долларов, но официантке он не дал чаевых вообще. Ни цента. Поэтому своей ты платишь хорошо. Ты хороший парень, заботливый. И она ценит это, с удивлением и благодарностью произносит:

– Дайте мне знать, если вам понадобиться что-нибудь еще, я в ту же секунду вас обслужу.

Действительно сногсшибательная девушка закончила свой танец. Сказав своему другу, что ты пошел в туалет, ты задерживаешь ее по пути за кулисы, спрашиваешь, не хочет ли она присоединиться к вам и выпить немного шампанского. Она отвечает, что придет прямо сейчас. Это именно то, что доктор прописал.

Твой друг изумлен, когда она подходит к вашему столику и молча за него присаживается. Его глаза загораются, он бросает на тебя взгляд и улыбается.

Вы немного болтаете. Она говорит, что лишь недавно снова начала танцевать, а до этого целый год «занималась другими делами». Когда ты спрашиваешь ее, чем она занималась, она смеется:

– Была замужем.

Но, как рассказывает она, муж был слишком ревнив, даже когда они поженились, даже когда она бросила танцевать, он был слишком ревнив. Поэтому они только что развелись, и ей пришлось вернуться на работу.

– Надо как-то зарабатывать деньги, – замечает она.

В конце концов ты отсылаешь их вместе с твоим другом в один из коридоров.

– Оставайтесь там, сколько ему захочется, – говоришь ты ей.

Она берет твоего друга за руку, ведет его через комнату. Он робко следует за ней, его глаза, наконец, отважились окинуть все ее тело. На полпути она оборачивается к нему и говорит что-то, что заставляет его смеяться. Это то, что ему нужно, танцовщица с большим опытом. Когда к нему вернется его вера, он потеряет интерес к таким танцовщицам, к танцовщицам, которые обольстительно улыбаются, когда смотрят на вас, но чьи лица становятся безучастными, как только они отворачиваются. Когда к нему вернется вера, он захочет неопытную девушку, ту, которая еще не слишком всем этим пресыщена, ту, которая не слишком еще хорошо знакома с физическими движениями, не так натренирована, которой танец приносит удовольствие. Но сейчас ему нужен кто-то, кто будет думать за него, кто напомнит ему, что ему нравится. Ты знаешь, что это совсем не похоже на езду на велосипеде, хотя и должно было бы. Каждый раз, когда падаешь, нужен кто-то, кто научит тебя кататься снова.

Практически сразу, как они ушли, другая девушка спрашивает разрешения присесть за твой столик. Она далека от совершенства, похоже, у нее был сломан нос, но она молода. Очень молода. «Это гораздо лучше», – думаешь ты, это именно то, чем ты хотел бы себя развлечь в ожидании друга. Ты говоришь:

– Конечно… пожалуйста, – придвигаешь ей кресло, предлагаешь шампанского.

Она отказывается, ты не понимаешь, почему, но она, очевидно, считает это достойным жестом. Ее плечи расслаблены. Ты не заметил, насколько они были напряжены до того, пока она не расслабилась.

А когда ты начинаешь задавать ей вопросы, она совсем успокаивается. Она не ожидала, что с ней станут разговаривать. Ты приходишь от нее в восторг. Искренне. Тебе нравится ее местечковый акцент – намек на то, что она обнажалась далеко не так часто. Она вызывает у тебя еще больший интерес, когда рассказывает, что учится на первом курсе колледжа. Хотя это вовсе тебя не удивляет, хотя ты и сам предполагал это, из ее уст это возбуждает тебя еще сильнее. Сейчас ты уже изучаешь те части ее тела, которые не скрывает наряд. Тело у нее очень бледное и очень гибкое. Сейчас ты захотел узнать, как она выглядит обнаженной. Сейчас ты захотел провести тыльной стороной ладони по ее обнаженным плечам, по шее. Сейчас ты источаешь запах крови.

Ты спрашиваешь, как давно она танцует. Она говорит, что это всего лишь третья ее ночь вообще и первая ночь здесь, где танцуют полностью обнаженными. Мысль о том, что прежде она не танцевала для толпы мужчин, заводит тебя даже сильнее, чем то, что она первокурсница, а мысль о том, что ты можешь быть первым мужчиной, платящим ей за то, чтобы она танцевала совершенно обнаженной, возбуждает еще больше. Тебе интересно, будет ли она трепетать, танцуя для тебя, будет ли ее кожа слегка дрожать или покрываться мурашками, когда ты будешь ее ласкать. Тебе интересно, сможет ли она очень долго смотреть тебе в глаза, даже если ты прикажешь ей сделать это.

– Нервничаешь? – спрашиваешь ты.

– Немного. Но ведь то, что я должна снять, всего лишь крошечный кусочек ткани.

Это вызывает у тебя улыбку. Ты не думал об этом в таком ракурсе.

Она показывает на танцующую на сцене девушку, танцующую очень профессионально.

– Моя подруга привела меня сюда, говорит, здесь я заработаю хорошие деньги.

– Она тоже первокурсница? – спрашиваешь ты. Ее подруга просто красавица.

– Ага.

Интересно, настоящие ли груди у ее подруги? Они выглядят слишком совершенными, чтобы это было правдой, но где она в таком случае взяла деньги на такую дорогую операцию? Должно быть, они настоящие. А затем тебе становится интересно, когда это восемнадцатилетняя девушка успела научиться так танцевать.

Ты поворачиваешься к девушке за твоим столиком:

– Ты уверена, что не хочешь выпить?

Она думает с минуту, глядя куда-то вдаль, поводит глазами, а затем, когда ей что-то приходит на ум, улыбается, поворачивается к тебе, лукаво смотрит на тебя и говорит:

– Ладно, я буду «Ширли Темпл»

[10]

.

«Ширли Темпл»! Ты не показываешь своего удивления – по крайней мере, надеешься, что не показываешь, – но ты изумлен. Вот почему она не хотела пить шампанское – ей еще недостаточно лет, чтобы употреблять спиртное, и в свою первую ночь в этом клубе она не знает, можно ли это делать, не хочет испытывать судьбу и упустить такую возможность, бросить тень на подругу, которая поручилась за нее, или даже, более того, причинить ей неприятности.

Ухмыляясь, ты заказываешь девушке «Ширли Темпл». Официантка очень удивлена, переспрашивает у тебя заказ. Ты киваешь. Она пожимает плечами, приносит коктейль. Девушка потягивает его, оставляя следы губной помады на соломинке.

Заказ этого напитка просто свел тебя с ума. Ты в восторге, что ты сидишь здесь рядом с девушкой, которая все еще любит «Ширли Темпл», но ты можешь в любой момент прижать к себе ее голую киску.

И ты понимаешь, что прямо здесь, прямо сейчас, в данном случае, это ни что иное, как восторг от мысли, что ты можешь ее развратить. Что ты можешь просто потянуться и сорвать что-то с неба, и разрушить это. Что ты можешь схватить эту совершенную вещь и смотреть, как она гибнет в твоих руках. Ты еще не получал, подобно монголу, удовольствия от разрушения ради разрушения (в самые темные, самые тяжелые моменты своей жизни ты мечтал об этом). Но вместо этого ты получаешь удовольствие от разрушения именно потому, что действие, которое его вызывает, оказывается тем действием, которое приносит удовольствие тебе. Как если бы реальный процесс срезания цветов для украшения твоего дома доставил тебе такое же удовольствие, как созерцание их свежесрезанных стеблей. Ты в восторге от мысли, что если бы ты заставил эту девушку танцевать для тебя, в то время как действие это приносило бы тебе удовольствие, в ней бы оно разрушило что-то, что никогда уже не восстановится. Как если бы холодной-холодной ночью удовольствие тебе доставили не только тепло и пляска огня, но и тот факт, что дерево должно было погибнуть, чтобы произвести этот огонь. Почему-то факт, что вещь используется в процессе, мысль, что никто больше не сможет в точности обладать тем, чем обладал ты, крайне возбуждающа. Это то же самое ощущение, которое ты испытываешь всякий раз, когда ты и только лишь ты распиваешь бутылку драгоценного уникального вина. Никто больше не может этого понять, не так ли? Это заставляет тебя чувствовать себя особенным, отделяет от остальных людей, пусть и в очень маленьком отношении.

И когда ты осознаешь это, то понимаешь, почему, когда вы разделяете такую вот девушку с одним или даже двумя ближайшими друзьями, это делает вас еще ближе, ибо вы разделили друг с другом такой приносящий удовольствие опыт, какой никто никогда не имел и никогда не будет иметь.

Затем у тебя возникает замечательная идея. Ты мог бы взять их обеих – эту девушку и ее подружку чтобы они танцевали для тебя вдвоем. Ты мог бы взять двух этих восемнадцатилетних, пьющих «Ширли Темпл» первокурсниц, чтобы они прижимались друг к другу, терлись о бедра друг друга во время танца, целовались. Это было бы еще извращеннее, еще унизительней, и поэтому еще разрушительней. Это оставило бы еще меньше тем, кто придет после тебя.

И это именно то, что ты делаешь. Ты говоришь ей, чтобы она позвала свою подругу за ваш столик, и объясняешь им, чего хочешь. Поначалу они сопротивляются, они никогда не делали подобного прежде, а это, конечно же, именно то, на что ты рассчитывал. Но их сопротивление, как практически всегда показывает твой опыт, оказывается лишь вопросом денег. Ты соглашаешься заплатить каждой двойную ставку за танец для тебя в течение часа. Но они, однако, должны еще урегулировать это с менеджером, они восхитительны в своем незнании политики клуба в отношении подобных вещей. Девушка, которую ты отправил со своим другом, так бы себя не вела. Естественно, руководство ничего против не имеет.

Когда ты прокладываешь свой путь в глубину коридора, ты проходишь мимо своего друга, но он даже не замечает тебя. Для мира он умер, он под анестезией.

Начиная танцевать, выглядят они немного неуклюже, они смотрят друг на друга чаще, чем на тебя, они немного смущены видом тела другой, внезапно осознали наготу, хотя лишь недавно делили раздевалку без задней мысли. И наконец, та девушка, которая танцует здесь дольше, берет на себя инициативу, наконец, задвигает бедро между ног своей подруги и прижимает ее ближе, сплющив их груди. И вместе с этим они, наконец, будто нырнув в бассейн с холодной – как они и ожидали – водой, расслабились. Они смотрят на тебя чаще, чем друг на друга, они трутся друг о друга телами, скользят вверх-вниз друг по другу. Но ближе к концу оплаченного часа ты видишь, что ситуация снова изменилась, к концу часа девушки уделяют телам друг друга столько внимания, настолько увлеклись своими затяжными, жадными поцелуями, что на тебя перестали смотреть вообще. К концу часа ты удовлетворенно замечаешь, что когда бедро одной проникает между ног другой, оно выходит оттуда блестящим от влаги.

Когда вы покидаете коридор, они выглядят слегка уставшими, будто уселись на американские горки, но не были уверены, что хотят на них кататься. Но потом, когда ты расплачиваешься с ними, когда ты отсчитываешь стодолларовые бумажки, когда сверх этого платишь им по тридцать процентов за хорошую работу, выглядят они воодушевленными, счастливыми, будто рады, что все-таки сделали это. Они стоят рядом, обнаженные, их руки все еще обвивают талии друг друга. Они размыкают объятья, только чтобы пересчитать деньги.

Пока они пересчитывают деньги – прежде чем поблагодарить тебя, улыбнуться тебе и сказать, что надеются, ты придешь снова (когда они – не по их вине – не смогут уже тебе ничего предложить), прежде чем они снова наденут свои наряды, – ты думаешь о том, что, если бы любая из этих девушек переехала к тебе и попросила бы завести собаку, у тебя никогда бы не было таких проблем, как у твоего друга. Если бы одна из этих девушек жила с тобой и попросила бы тебя завести собаку, а ты бы согласился, ты с самого начала понимал бы, что она разделит ответственность за животное не больше, чем это делал ты в шестилетнем возрасте. Если бы она попросила тебя завести собаку, ты бы знал, во что впутываешься.

Твой друг тоже закончил, и вы уходите. На улице, глубоко вдохнув свежего ночного воздуха, он говорит:

– Боже, я чувствую себя великолепно! Не знаю, на что это похоже – как будто я избавился от чего-то болезненного, как будто что-то плохое закончилось. Понимаю, что утром я буду чувствовать себя хуже, я знаю это, но думаю, мне будет в любом случае лучше, чем сегодня утром. Она словно напомнила мне, что в мире действительно существуют другие вещи.

Когда вы залезаете в твой лимузин, он добавляет:

– Она бы взбесилась, узнай, где я был сегодня ночью.

– Почему? – спрашиваешь ты. – Она ушла от тебя, бросила тебя, какое ей дело?

Он кивает. Смотрит в окно, стучит указательным пальцем по тонированному стеклу. Звук получается немного жестяной.

– И все же она бы разозлилась, – произносит он.

Затем смотрит на тебя и добавляет:

– Особенно на тебя. Дружище, она бы смешала тебя с грязью.

– Я знаю, – говоришь ты. – Я знаю.

А затем:

– А куда вы дели собаку?

А что, если мы ничего такого не делаем? Что, если у нас нет возможности или времени, или мы слишком честны, чтобы лгать своим женам, или мы слишком себя контролируем, чтобы удовлетворять свои собственные желания за счет других, за счет этих девочек или их родителей? Что тогда?

Тогда мы идем и покупаем себе мотоцикл. А к нему покупаем черную кожаную куртку. Затем мы продаем весь свой антиквариат и покупаем дорогую мебель какого-то финского дизайнера, начинаем слушать музыку более популярную (у кого?), чем та, к которой мы привыкли, которая уже устарела полгода назад. Затем мы начинаем коллекционировать дорогие комиксы. Затем мы потихоньку начинаем дурачить других людей, но так, чтобы они ничего не заметили. Ничего такого, что могло бы заставить их постоянно завидовать нам, что могло бы заставить их думать о нас – посторонних для них людях – через день или неделю как о «том счастливом ублюдке», что могло бы заставить их днем позже наброситься на своих жен или подружек по поводу чего-то, что в других обстоятельствах они бы могли стерпеть. Ничего такого, что могло бы заставить женщин постарше смотреть на нас – посторонних для них людей – скорее с яростью, чем с изумление или сожалением. Ничего такого, о чем можно сказать с чрезвычайным удовольствием:

– Смейтесь, сколько хотите, возможно, я валяю дурака. Возможно, это недостойно меня, ниже меня. Возможно, я должен быть умнее. Но это того стоит. Потому что когда я прихожу вечером домой, я трахаю ее столько, сколько хочу, эту девочку, эту легкомысленное, юное создание.

Ты будешь стоять на берегу реки, где играл ребенком, где распивал спиртное подростком. Ты будешь стоять там со своей дочерью и пристально глядеть на воду, на другой берег. Она будет настаивать на губной помаде и серьгах, но по-прежнему будет держать тебя за руку, когда холодно, а иногда даже когда и не холодно.

– Па-а-ап, – захнычет она, – что мы здесь делаем? Холодно же.

– Не понимаю, – ответишь ты, – на той стороны реки раньше была фабрика. Полуразрушенная, заброшенная фабрика. По ней можно было рыскать часами. Там было столько разных станков. Никто не знал, что это была за фабрика, но именно поэтому она так пленяла. Это было действительно клевое место, где можно было околачиваться без всякого дела.

– Пап, – скажет она с испепеляющим взглядом, взглядом, который ты не заметишь, глядя через реку на новый яхт-клуб, – пап, никто больше не говорит «околачиваться»… и никого больше не волнует, как все было раньше.

Когда мы покорились? Когда мы, несмотря на наш гнев, сняли наши щиты?

И когда наши возможности испортили нас? И как победа разлагает нас? Как нечто такое, что нельзя потрогать, нельзя увидеть или даже хотя бы охарактеризовать, приносит столько разрушения, делает нас такими несчастными?

Почему мы стали такими уродами?

~~~

Мне хотелось бы поблагодарить Марка Рудмана, Лорен Фишман и моего редактора, Джуди Клейн. Без них эта книга никогда бы не вышла. Дэн Дегнан, Джим Хигдон, Джеймс Тирни, Кэрол Мэйсо, Мередит Стейнбах и Боб Кувер тоже оказали неоценимую помощь. Я выражаю свою признательность Клер Смит и Саре Бернс за их доброжелательные ответы на все мои вопросы, а Стиву Ламонту – за его беспристрастный взгляд. Спасибо также Нику Миллзу и Эдварду Бэрону Терку за то, что они вдохновляли меня. И наконец, я, разумеется, должен поблагодарить Алфреда и Дженис за их поддержку и веру в меня на протяжении всех этих лет.

Хотя все правила грамматики, орфографии и пунктуации давно установлены, в своей книге я хотел поставить эксперимент по выходу за эти пределы. Например, пунктуация в «Девочках» подчиняется скорее ритму текста, чем грамматике, а использование заглавных букв отражает скорее значение слов, чем обычные типографские правила. Поэтому все «ошибки» в этом роде совершенно умышленны.

Примечания

1

Перевод с древнегреческого Н. Гнедича. —

Здесь и далее примеч. пер.

2

Мой дом – твой дом

(исп.).

3

Строчка из текста песни группы «Слэйер».

4

Международная организация, объединяющая людей с наиболее высоким уровнем интеллекта.

5

Жареная картошка

(исп).

6

Мороженое

(итал).

7

Чтобы исключить продажу спиртных напитков несовершеннолетним, в некоторых американских барах клиентам, достигшим 21 года, по предъявлению паспорта надевают на руку браслет, подтверждающий их право на покупку спиртного.

8

Имеется в виду средство «Аякс».

9

Военизированные подразделения армии США, специализирующиеся на работе со служебными собаками.

10

Безалкогольный коктейль, названный по имени звезды американских бурлесков.

Роберт

Крейг

Грязные танцы

Наташа и Анна, подруги с раннего детства и соседки по квартире, решают, что им пора изменить свою жизнь. Сделать это, на их взгляд, довольно просто – пойти в дорогой ночной клуб и встретить идеального мужчину. Естественно, состоятельного, успешного, интересного. И случается чудо: Наташа встречает Джоффри, а Анна – Ричарда. Но все не так просто. И Джоффри, и Ричард – совсем не те, за кого себя выдают…

Роберт Крейг

Грязные танцы

Посвящается Николе

Глава первая

В Брэдфорде все знают ночной клуб под названием «Аполлон». Порядки там царят просто варварские: вышибал в заведении больше, чем обслуживающего персонала, а клиентов обыскивают не только при входе, но и при выходе. По статистике, посетители «Аполлона» имеют больше шансов получить серьезную травму или ранение, чем солдаты на действительной службе…

Туалеты у бара и собственно ночного клуба (вход туда был платный) были общие. Анна и Наташа всегда сначала заглядывали в бар, какое-то время ждали, а затем спускались в вестибюль, заходили в туалет и проскальзывали в клуб мимо охраны с таким видом, будто они просто возвращаются, избежав, таким образом, необходимости платить.

Вопрос, который Анна задала Наташе, был риторическим. Каждый субботний вечер, после того как девушки находили себе место, откуда им хорошо было видно происходящее в клубе, она спрашивала подругу:

– И зачем мы только ходим сюда?

Парни, как правило, говорили своим приятелям: «Если ты и в «Аполлоне» никого себе не найдешь, то у тебя нет шансов», а женщины приходили, зная, что за ночь они получат несколько предложений, даже если учесть, что большинство мужчин не предпринимало попытки познакомиться до начала третьего ночи, дабы избежать необходимости угощать дам выпивкой.

Как только девушки прорвались в клуб через толпу других желающих поразвлечься, на них нахлынули воспоминания о предыдущих субботних вечерах. Обстановка, кстати, ничуть не изменилась: те же взгляды искоса, запах пота, беспорядочное движение…

Анна уже успела состроить глазки одному типу. Он ухмыльнулся. Но Анна в это же время глазами вступила в игру с другим, и он поднял свою кружку в знак расположения. Старый трюк: теперь оба будут думать, что девушка в них заинтересована, причем ни один не догадается о существовании другого.

Бывшие парни Анны говорили, что она неряшливая, толстая и потасканная. Те, кому она не нравилась, были еще более резки в выражениях. Анна казалась ниже и полнее Наташи, хотя на самом деле обе девушки были одинакового телосложения. Наташины бывшие ухажеры награждали ее эпитетами «взбалмошная», «легкая на подъем», «сумбурная», «странная», – в общем-то, каждый давал свое, подчас противоречащее другому определение, ибо с каждым из них Наташа вела себя иначе.

У Наташи были русые волосы, настолько светлые, что при определенном освещении даже казались седыми. Она так часто меняла прическу, что мало кто это замечал. Анна же всю свою взрослую жизнь хранила верность одному стилю: короткие, свободно спадающие локоны темно-каштанового цвета, который большинству казался черным.

Но истинное различие характеров демонстрировали их улыбки. Когда у Анны был повод для смеха, она улыбалась широко и даже заискивающе. На лице Наташи легкая усмешка играла постоянно, но, когда что-то по-настоящему развлекало ее, улыбка меняла выражение ее глаз, форму лица и могла растопить сердце любого, даже враждебно к ней настроенного.

Все, с кем встречалась Наташа, мечтали, чтобы она к ним вернулась. Бывшие кавалеры Анны неизменно хотели, чтобы она убралась с их глаз долой.

Наташа наконец ответила на вопрос Анны. Они отвечали так друг другу каждую неделю, что стабильно завершалась в «Аполлоне»:

– Мы сюда приходим потому, что у нас нет денег, а здесь все дешево. И потом, мы никогда не можем решить, куда еще пойти…

К ним приблизился мужчина.

– А вы в курсе, что клуб закрывается? – спросил он.

Незнакомец был ниже каждой из девушек. На кончике носа рдела засохшая царапина. Его неухоженные волосы росли беспорядочно, казалось, что у него на голове парик. Одет мужчина был в черный пиджак и синие брюки и, судя по всему, жил в счастливом неведении, что на свете существуют зеркала.

– «Аполлон» закрывается? Неужели? – переспросила Анна.

– Не может быть, – уверенно заявила Наташа.

Обе стояли рядом с мужчиной. Вероятно, за последние годы женщины не подступали к нему ближе, и, стараясь выглядеть серьезным, он продемонстрировал, что разделяет их беспокойство. Незнакомец даже поднялся на носочки, но ему все же пришлось вытянуть шею. Пожалуй, он предпочел бы, чтобы девушки чуть отступили назад, тогда он не чувствовал бы себя рядом с ними столь подавленно.

– Из-за частых беспорядков сумма страховки слишком возросла… им не потянуть.

Девушки допросили мужчину с пристрастием, но он выдавал информацию крохотными порциями, сознавая, что, как только исчерпает тему разговора, собеседницы потеряют к нему интерес.

– Значит, все-таки закрывается, – сказала Наташа Анне.

– Ну и хорошо.

– Точно. Все к лучшему, – согласилась Наташа. Обе отхлебнули своего легкого пива, потом сделали еще глоток и еще…

– Можно купить вам выпивку? – поинтересовался мужчина, надеясь удержать их внимание.

– Нет, спасибо, – отрезала Анна.

– Что, ни одна из вас не… заинтересована? – спросил он.

«Заинтересована» – это слово было выбрано с редкой для «Аполлона» деликатностью.

– А вас это удивляет? – воскликнула Анна. – Вы великолепны – разве можем мы не заинтересоваться?! Из нас уже течет, как из двух дырявых баков!

Мужчина тут же исчез.

– Ой, – заметила Наташа подруге, – это было слишком вульгарно.

Ей удалось скрыть свое недовольство, не хотелось портить подруге субботний вечер.

Анна попыталась объяснить свое дурное поведение:

– Прикинь, «Аполлон»-то закрывается!

– Мы же решили, что это к лучшему, – напомнила Наташа.

Говорили, что познакомились они еще в яслях. Конечно, сами подруги не могли этого помнить – их первые воспоминания относились к более позднему периоду…

В выпускном классе, опасаясь получить плохие оценки на экзамене, они додумались, как вовсе эти экзамены не сдавать, и вышли из школы, подобно большинству девушек их сословия – без аттестата, с образованием, годным разве только на то, чтобы катать детскую коляску.

Но им было наплевать: зато они наверняка знали, что у каждой из них есть настоящий друг, такой, который всегда был и будет рядом, самый главный человек на земле.

Когда подружки обзаводились паспортами и необходимо было на обороте указать двух человек, с кем можно связаться в чрезвычайной ситуации, обе, не задумываясь, написали лишь фамилии друг друга.

Теперь Наташа и Анна делили современную удобную квартиру, своего рода убежище, где они могли спрятаться от остального мира.

Конечно, девушки понимали, что положение это не совсем обычное и так не может продолжаться долго. Все их сверстницы уже пережили по нескольку серьезных любовных драм и теперь погрязли в очередных бесперспективных отношениях. Скоро придет и их черед. Это все равно, как воинская повинность для мужчины. Однако их совместное существование могло стать той амбразурой, которая убережет подруг от шальной пули…

До тех пор, пока девушки не начали вместе жить, им казалось, что они знают друг о друге все. Конечно, они ошибались. Чтобы не дать воли раздражению, они пытались обратить дурные привычки каждой в объект безобидных шуток. Наташа потешалась над Анниной неряшливостью, ее неорганизованностью и способностью оставлять после себя в ванной настоящий хаос. В свою очередь Анна дразнила Наташу за ее неумение обращаться с утюгом. Девушка регулярно портила одежду – материал лоснился или покрывался совершенно неуместными складками. Конечно, были еще сотни незначительных, но действующих на нервы мелочей: немытая посуда в раковине, или, например, одна из них не оплачивала вовремя счета, а вторая выпивала молоко и забывала купить новый пакет…

Чтобы достигнуть консенсуса, Наташа решила взять на себя уборку, а Анна согласилась готовить. Однако вскоре все пошло прахом, ибо Анна слишком широко понимала значение слова «готовить».

– Знаешь, сделать тост – еще не значит что-то приготовить, – заметила Наташа однажды.

Первая серьезная ссора случилась, когда Наташа испортила серебряный винный поднос, доставшийся Анне в наследство от матери. Девушка не знала, что предмет лишь посеребрен, и помыла его жесткой проволочной губкой.