Текст книги "Пшеничное зерно. Распятый дьявол"

Автор книги: Нгуги Ва Тхионго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Глава пятая

1

Вариинга и Гатуирия, выйдя из пещеры, некоторое время постояли на тротуаре. Окружавшие Илморог горы и долины искрились под солнцем. Мир и спокойствие царили вокруг.

– Несмотря на то что в пещере яркое электричество, меня будто целую вечность продержали в кромешном мраке. – Вариинга глубоко вдохнула свежий воздух и добавила певуче: – Да будет солнце над нами! Хвала божьему свету!

– И свету нашей родины! – закончил Гатуирия.

– Уж не тот ли это свет, – спросила Вариинга с легкой иронией, – который сиял в пещере?

– Нет, – ответил Гатуирия, – я про то сияние, что мракобесы из пещеры стараются погасить.

Они неторопливо брели к шоссе. Постепенно у них завязался разговор или, скорее, речитатив, будто они соревновались в искусстве импровизации, воскрешая в памяти строчки, услышанные во сне.

Гатуирия.

 
Славься, гордая земля!
Славься, Кения – гора!
Страна моя, родимый край!
Зеленые поля, омытые дождем,
Приносят нам обильный урожай.
 

Вариинга.

 
Как прекрасны наши горы
И глубокие озера!
От Турканы до Найваши,
От Нам-Лолве до Момбасы
Чернота бескрайних пашен.
Свет отчизны так прекрасен!
 

Гатуирия.

 
Слава тем, кто за нее сражался,
Защитить ее холмы старался,
Нам горы в часовые назначила природа,
Но гор надежней героизм народа.
 

Вариинга.

 
Земля взывает к нам,
Я слышу ее голос:
Журчит в реках вода,
В полях тучнеет колос.
 

Гатуирия.

 
Ведь выкуп за нее сполна уплачен
Отцовской кровью, материнским плачем…
 

Вариинга.

 
Мужчины, женщины и дети
Рвут рабства унизительные сети…
 

Гатуирия очнулся первым – их дуэт и впрямь напоминал сон.

– А теперь эта земля идет с молотка, – сказал он с горечью, – достается чужеземцам.

Вместо ответа Вариинга затянула песню, которую накануне пели в матату Вангари и Мутури:

 
Империалисты, Кения не ваша!
Конец разбою настает,
Хозяин истинный сюда идет!
 

– Боюсь, однако, что, когда законный владелец доберется до дома, выяснится, что все его имущество распродано, – сказал Гатуирия. – В самом деле, нас ведь грабят среди бела дня.

– Узурпаторам это так же просто, как рюмку опрокинуть.

– Или же сыграть партию в гольф.

– Или, скажем, сходить в сауну в дорогом отеле.

– Или на танцы в роскошный ночной клуб.

– Или побахвалиться в своих притонах. – Вариинга вздохнула. – Кения, любовь моя, сохрани тебя господь!.. Что это со мной? Мое сердце плачет. Никогда обо всем этом не задумывалась…

– Может, это действие виски, – отозвался Гатуирия. – Пойдем поищем местечко, где подают жареную козлятину.

– Это на Золотых-то Холмах? – усомнилась Вариинга.

– Да нет. На Золотых Холмах не то что мяса, воздуха скоро не останется – обитатели здешних мест будут торговать им в запечатанных тыквах.

– Покупайте свежий воздух, только что из Европы! – выкрикнула Вариинга, подражая уличным разносчикам.

Они с Гатуирией обменялись красноречивыми взглядами и оба прыснули – у Вариинги вдруг сделалось легко на сердце.

– Пойдем в Нжеруку, – предложила она.

– А там есть закусочная? – спросил Гатуирия. – Нжерука… где я слышал это название?

Вариинга улыбнулась и принялась рассказывать Гатуирии об Илмороге.

– Илморог состоит из нескольких поселков. На окраинах живут крестьяне, чьи крошечные наделы пока еще не пошли с торгов и не достались богачам и сильным мира сего. Ближе к центру мануфактурные, продуктовые и скобяные лавки. Там же расположены банки. Есть в Илмороге и промышленный район с пивоварней "Тхенгета".

Жилых районов два. Первый – это Золотые Холмы. Раньше название было другое – Кейптаун, а теперь все называют это место Золотые Холмы или просто Холмы; на Холмах чистый и свежий воздух, и живут здесь те, кто что-нибудь значит в Илмороге. Кругом сплошь дома богатых и влиятельных людей. Скорее не дома, а резиденции, великолепные дворцы. Стены отделаны камнем, который добывают в Нжиру. Крыши выложены красной черепицей, в окнах – темно-голубое стекло, как вода в озере или небо в безоблачный день. На окнах чугунные решетки, их узоры напоминают диковинные цветы. Двери дубовые, резные. Полированные паркетные полы такие гладкие и блестящие, что в них смотреться можно. Обитатели Золотых Холмов только и думают, как друг друга переплюнуть. Если один построит дом из десяти комнат с десятью печными трубами, сосед возведет двадцатикомнатную махину с двадцатью трубами. Если у одного ковры из Индии, другой заказывает их в Иране, и так далее…

А второй жилой район носит название Новый Иерусалим – Нжерука. Тут живут труженики и безработные, кенийские отверженные. Их жилища похожи не на дома, а на скворечни, о которых говорил Кихаху ва Гатхика. Стены и кровля – из обрезков железа, кусков парусины и пластиковых мешков. Это илморогские трущобы. Здесь варят самогон и другие запрещенные напитки: чангаа, чибуку, маатхенгиту, добавляя в них для крепости хину и аспирин. Иногда Нжерука представляется мне адом.

– Отчего? Неужто она такая неприглядная?

– Так спрашиваешь, словно ты не кениец, а иностранец. Или никогда не видел трущоб в Найроби: тучи мух и клопов, выгребные ямы до краев полны нечистотами, в сточных канавах плещутся детишки… Трущобы есть трущобы. В Нжеруке нет канализации, на обочинах дорог разлагаются останки собак и кошек, мусор никто не вывозит. Воняет невыносимо. В довершение всего ядовитые газы – из промышленного района. Ветер несет их на Нжеруку. Словом, настоящая преисподняя – яма, кишащая блохами, вшами и клопами! – с болью в голосе закончила Вариинга.

– Блохи, вши, клопы… Эти паразиты напоминают мне публику в пещере, – с расстановкой произнес Гатуирия, будто размышляя вслух.

Тут они заметили несущееся им навстречу крохотное матату. Вариинга подняла руку, машина остановилась, и они уселись. Через минуту они уже были в закусочной при мясной лавке – "Новый Илморог"; ее одноглазого хозяина звали Тумбо. Гатуирия заказал три фунта жареной козлятины – на ребрышках. "И чтобы без потрохов", – предупредил он. Тумбо впился в него своим единственным глазом и ответил, что он, Тумбо, еще в жизни никогда не продал куска мяса без того, чтобы не подкинуть на весы немного требухи. Гатуирии не следует забывать, что он находится в Нжеруке, а не на Золотых Холмах, среди рабочего люда, а не выскочек-толстосумов. Тогда Гатуирия попросил обойтись хотя бы только печенью, на что Тумбо милостиво согласился.

Гатуирия и Вариинга прошли в пристройку позади лавки, где было что-то вроде бара. Посетители, восседая на пустых ящиках из-под бутылок, потягивали пиво. Народу здесь было хоть отбавляй, и официант провел Гатуирию и Вариингу в отдельную комнатенку. Они тоже сели на ящики. Официант принес им две бутылки пива "Таске", и, пока жарилось мясо, они пили его из горлышка.

– Речи в пещере меня совершенно ошарашили, – сказала Вариинга.

– Признаюсь, я никак не мог поверить, что все это происходит наяву, в действительности, в нашей Кении. – Гатуирия потряс головой. – Современное воровство… Выходит, здание прогресса зиждется на человеческих трупах!

– Нашел ли ты дьявола, которого искал? – посмеиваясь, спросила Варииига. – Сам же говорил вчера, что едешь в Илморог в поисках подходящих тем. Или же твоего дьявола так и не оказалось на сцене – ведь в приглашениях Мвирери ва Мукираи о нем не было ни слова.

– Возможно, я ушел раньше, чем следовало, – сказал Гатуирия. – Или слишком доверился первоначальному приглашению. А вера не нуждается в свидетельстве глаз, она и без того пускает корни. Главное – идея, на ее основе вполне можно развить музыкальную тему.

– Стало быть, тебе так и не попался на глаза черт, даже среди иностранных гостей? – спросила Вариинга.

– Существует ли дьявол на самом деле или это просто некий образ мира, значения не имеет.

– А как же узел, стянувший сердце? Или ты как тот танцор, который жаловался, что земля неровная?

– Не совсем так… однако… – начал Гатуирия и осекся, вопросы Вариинги расстроили его. – Видишь ли, музыка… точнее, музыкальное сочинительство… – И снова умолк, будто бы не зная, что сказать. – Я вот как думаю: художественное творчество черпает вдохновение в любви к своей стране… Мы призваны создавать гимн ее красоте, единству, отваге, зрелости и щедрости народа. Я всегда мечтал воспеть подвиги наших героев. Бетховен сочинил Героическую симфонию в честь Наполеона; Сергей Прокофьев написал кантату, посвященную Александру Невскому, великому русскому полководцу. Я хочу, чтобы моя музыка выражала душу, чаяния и устремления нашего народа… Но что за речи слышали мы в пещере! Как утренние заморозки, они способны на корню загубить ростки патриотизма.

– Нет! – тотчас возразила Вариинга. – Такие речи – это благодатный дождь, от которого зарытая в землю любовь к родине должна расцвести. Нет любви без ненависти. Как узнать, что любишь, если неведомо, что ненавидишь! Даже младенец, не умеющий говорить, криком выражает свою приязнь и неприязнь. Неспроста же мы с тобой, выйдя из пещеры, затянули песню, прославляющую родину! В Кении немало героев, способных вдохновить композитора на патриотическое сочинение. Разве Кимати не сын простой кенийской женщины? Самый тугой узел развяжет любовь, но сначала научись ненавидеть. Ребенок не сорвет ядовитой ягоды, пока родители присматривают за ним. Но если всю жизнь водить его за ручку, ничего он в жизни не увидит и не поймет. Не узнает разницы между грязью и чистотой, любовью и ненавистью… Белое указывает нам, где черное. И те, кто заполнил пещеру, служат фоном для истинных героев.

– Нет-нет, ты путаешь разные вещи! – взволнованно воскликнул Гатуирия, словно Вариинга задела чувствительную струнку в его сердце.

– Скажи, что ты ненавидишь, и я смогу узнать, что ты любишь. Или ты пока ни в чем не разобрался?

– Ах, женщина, ты заставляешь меня вспомнить то, что я хотел бы навсегда забыть, возвращаешь меня в отчий дом…

– А откуда ты родом?

– Из Накуру. Мой отец – крупный предприниматель. Ему принадлежат несколько магазинов в Накуру, фермы в Рифт-Вэлли и бесчисленное множество различных импортно-экспортных компаний: обувь, ткани, цветы, саженцы. Словом, назови любое дело, и окажется, что мой отец им занимается. Многие свои товары он перевозит самолетами. И я – его единственный сын. Он отправил меня в Америку изучать управление производством… науку о доходах… как вести дела… словом, хотел дать мне такое образование, каким вчера хвастался Мвирери ва Мукираи. Но я не собирался идти по стопам отца.

– Почему?

– Потому что сердцем всегда был с батраками, возделывающими его чайные плантации. Они пели мне удивительные песни, рассказывали волшебные сказки, играли на гитарах и бамбуковых дудках… Я и сейчас вижу их лачуги, помню вкус их еды, те лохмотья, что они носили. И когда я сравнивал их бедность с богатством их песен, широтой их познаний, меня охватывала глубокая ненависть к отцу. Разве батраки не такие же люди, что и мы? Отец нередко стегал их кнутом, оскорблял, называл тупоголовыми баранами. Знаешь, однажды я даже видел, как он избивал мою мать за то, что она вступилась за нищего старика. Я начал размышлять над окружавшими меня вещами, и тогда отец пригрозил мне палкой, запретил бывать в лачугах батраков. Однако я продолжал их навещать, и он поспешил отправить меня в Америку, хотя я еще был мальчишкой.

– Долго ты там пробыл?

– Пятнадцать лет.

– Пятнадцать лет на чужбине?

– Я уехал, едва закончив начальную школу. Стипендии мне не дали, но отец оплачивал все расходы.

– И что же ты изучал все это время?

– Много чего, но в конце концов моей специальностью стала музыка. Я играю на фортепьяно, органе, флейте, кларнете, трубе. Изучал композицию, историю западной музыки от Баха до Генделя, живших в восемнадцатом веке, до Чайковского и Игоря Стравинского, скончавшегося совсем недавно, в семьдесят первом году. Еще я освоил дирижирование. Я испытывал огромное волнение, слушая сонату до минор Баха, его "Страсти по Матфею", "Мессию" Генделя и "Илию" Мендельсона. Но когда отец прознал, что я торчу в тамошних университетах ради музыкального диплома, что я посмел его ослушаться и не изучаю управления производством, он прислал мне телеграмму длиной в железную дорогу. В ней говорилось, что он отказывается выкидывать тысячи шиллингов на ветер, что с музыкальным дипломом я могу только промышлять с гитарой за плечом в квартале Бондени в Накуру, где развлекаются местные уголовники. Он предложил мне выбирать между музыкой, которая до конца дней обречет меня на жалкое прозябание бродячего менестреля, и предпринимательством, а заодно и правом вернуться в отчий дом законным наследником. Как мне было объяснить ему все, что я увидел в Америке? Жестокость богачей по отношению к выходцам из Африки, привезенным триста лет назад в качестве рабов, ничем не отличалась от его обращения с батраками на плантациях! Долгое пребывание в Соединенных Штатах убедило меня в одном: отец и его союзники по классу ведут Кению в мрачную бездну. Я не ответил на телеграмму, но сделал решительный выбор в пользу музыки: не хотел, чтобы деньги всю жизнь верховодили мною.

В те времена отец еще не был набожным. Лишь вернувшись из Америки, я, к своему удивлению, узнал, что он один из столпов местной церкви, а за нашей семьей закреплена скамья в первом ряду, вблизи алтаря. Несмотря на внезапную религиозность, он не простил мне моей неблагодарности и непослушания. "Кроме денег, на земле нет ничего такого, за что имеет смысл сражаться, – заявил он мне. – Ты зарываешь свой талант в землю, подобно вероломному и неблагодарному рабу". И, взяв Библию, прочел мне ту же притчу, что рассказывал Мвирери ва Мукираи в матату. Выслушав его, я сказал: "Отец, я не могу есть кусок, отнятый у голодных. Не могу пить воду, украденную у жаждущих".

"Ты что же, – закричал он, – умнее Билли Грэма, который приезжал сюда недавно и как раз посвятил проповедь гибнущим втуне талантам? Да ты недостоин чистить его башмаки!"

Потом он узнал, что меня пригласили в университет изучать нашу культуру, традиции, обычаи, народную музыку. Это переполнило чашу его терпения и привело к нашему окончательному разрыву. "Как ты можешь, – орал он, – позорить меня перед прихожанами? Даже младенцу видна теперь моя постыдная нагота! Вспомни Хама, который при виде наготы Ноя не пришел ему на помощь. Бог покарал его за это: Хам был обречен порождать детей мрака. Если бы господь впоследствии не сжалился над ним и не отослал детей Сима в Африку, где бы мы, дети Хама, были теперь? Прочь! Можешь идти по стопам Хама, блуждать по миру. Пока не перестанешь метать бисер перед свиньями и хлебать с ними помои из одного ведра, домой не возвращайся!"

С тех пор я не был дома. Коплю деньги, чтобы в один прекрасный день расплатиться с отцом, вернуть ему все, что он затратил на мое образование, и освободиться от каких-либо обязательств перед ним.

– Очень благородно, – вздохнула Вариинга, – а как зовут твоего отца? Может быть, я знаю его. Я ведь выросла в Накуру.

– В таком случае я не стану его называть, – быстро ответил Гатуирия. – Боюсь, что, узнав, кто мой отец, ты и меня возненавидишь. Вслух, может, ничего и не скажешь, по я не смогу смотреть тебе в глаза. Я не ношу его фамилию, хочу сам себе пробить дорогу и забыть о нам навсегда.

Вариинга не успела ответить, потому что в этот момент им принесли на деревянном блюде нарезанное на тонкие ломтики мясо. На отдельной тарелке высился салат из лука, терпкого перца и зеленой гвоздики.

Оба принялись за еду.

"Я встретил эту женщину только вчера, – размышлял Гатуирия, – а уже сегодня рассказываю ей самые сокровенные тайны. Неужто на меня так подействовало пребывание в пещере?"

Вариинга думала примерно о том же. Все, что произошло с ней за последние двадцать четыре часа, просто не укладывалось в сознании. Вспомнила, как ее бросил Джон Кимвана; как прогнал со службы босс Кихара; как лишилась она крова над головой; как ей сунули в руки записку с угрозами "Ангелов ада"… Вспомнив о записке, она полезла за ней в сумку, чтобы показать Гатуирии – вот, дескать, каких головорезов нанимают богачи себе в услужение. Но сколько ни искала, записки так и не нашла и снова вернулась мыслями к рассказу Гатуирии, к борьбе между отцом и сыном. А почему он, собственно, боится, что я его возненавижу? Какая ему разница? Может статься, мы никогда больше не увидимся. Или он воображает, что встретил такую, что "всегда готова"?

Внезапно Гатуирия вернул ее к действительности. У него был такой голос, будто бы он тонет и зовет на помощь.

– Ну и ну! Ведь я едва избежал участи тех, кто вместо служения нашей культуре фантазирует о том, как продавать землю бедным в цветочных горшках!

– И торговать воздухом, данным нам богом, – добавила Вариинга. – Станем сажать лилии, чтобы разграничивать пространство: от сих до сих воздух мой!

– Какова идея – строить курятники для бедных, – напомнил Гатуирия, – чтобы домовладельцы и банки получали дополнительный доход!

– Мечты о дюжине любовниц! – Вариинга проглотила подкативший к горлу комок. – Знают ли они, сколько сердец ими разбито! Сколько тел истоптано, сколько жизней загублено! В наши дни красота юности превратилась в смердящий труп; тепло женской ласки равнозначно самоубийственному костру; материнство сошло в могилу бесплодия… Скольких женщин они принудили бросать своих младенцев в сточные канавы или убивать еще в утробе!

Каждой девушке присущи мечты о будущем, о домашнем очаге, где долго, мирно и счастливо будет она жить с мужем и детьми. Многие стремятся к высотам знаний, к ответственной и полезной для людей работе, к подвигам на благо своей страны, чтобы грядущие поколения с благодарностью вспоминали их. Почти каждая из них еще в отрочестве мечтает о светлых, радостных днях и героических поступках. Но погодите – вот грудь ее наливается, расцветают щеки, и сразу же типы вроде босса Кихары свистят ей вслед, предлагают покататься в "мерседесе", показать яркие огни и ночные заведения Найваши и Момбасы. Она вкушает сомнительные удовольствия в дорогих отелях Найроби, а наутро все ее светлые мечты разбиты вдребезги, разлетаются на мелкие черепки. Скажи же мне, изучающий народную культуру: если глиняный котелок разбит, его можно склеить? Где тот умелец, что соберет воедино разбитые девичьи мечты, оживит их, как сказочная голубка? Нет, нет и нет! Как это поют музыканты народности мутхуу:

 
Жалкий и печальный вид,
Глиняный горшок разбит!
Я вернулась из Найроби,
И теперь в моей утробе
Вырос непонятный плод,
Не ребенок, а урод!..
 

Давайте же, братья и сородичи, оплачем бедняжку, вместе подивимся нынешним чудесам. Женщины носят в чреве обреченных заморышей, а не будущих героев. Если глиняный горшок разбит, его уже не склеишь, Так и девичьи мечты не вернешь, их разбивают богатые сластолюбцы…

Гатуирия заметил, как по щекам Вариинги побежали слезы.

– Вариинга, ну что ты? Успокойся! – принялся он утешать ее, теряясь в догадках, не обидел ли он ее ненароком.

Вариинга достала из сумочки платок, вытерла глаза, попыталась улыбнуться.

– Ничего, ничего, – промолвила она все тем же исполненным грусти голосом, – впрочем, для моих слез есть серьезная причина, но я не стану посвящать в свои тайны малознакомого человека… А, что уж там, такое случается с девушками всюду. Под влиянием твоего рассказа я окинула взором собственную жизнь и как бы заново пережила тот момент, когда разлетелись вдребезги мои мечты. Ну, так и быть, расскажу… Только с чего начать?

Бываю ли я на людях или остаюсь одна, молчу, думая о своем, работаю или бреду по дороге, мне все чудится тяжелый грохот поезда – он увозит меня из Накуру, от всех горестей и бед, что выпали там на мою долю… Я стояла между рельсами на переезде. Было воскресенье, около одиннадцати утра. Паровоз надвигался, пуская клубы дыма, тяжело дыша и как будто напевая:

 
Качу – в – Уганду
Качу – в Уганду
Качу – в Уганду-у-у-у
Качу Ка-чу
Ка-чу-уууу-у!
 

Я зажмурилась, начала считать про себя: раз, два, три, четыре… теперь бери меня!..

Вариинга зарыла лицо в ладони; она вся дрожала, словно на нее снова надвигался поезд. На лбу выступили капельки пота, она явственно ощутила, как ев кромсают колеса. Гатуирия быстро поднялся, положил ей руки на плечи, легонько потряс:

– Что с тобой, Вариинга?

2

Жансита Вариинга родилась в Каамбуру, округ Гитхунгури Киа Вайрера, в 1953 году. Кенией тогда правили британские империалисты; они ввели репрессивные законы и как раз в то время объявили чрезвычайное положение. Кенийские патриоты во главе с Кимати ва Вачиури дали клятву единства и провозгласили, что поскольку смерть есть всего-навсего факт жизни, то они будут сражаться с английскими карателями (прозванными «джонни»), пока не прекратятся муки и страдания народа. Орудийные залпы и разрывы бомб в Ньяндарве и вокруг горы Кения напоминали раскаты грома. Англичане и их черные слуги из отрядов «внутреннего охранения» – выродки, продавшие страну ради спасения своей шкуры, – почувствовав, что партизаны мау-мау берут над ними верх, усилили жестокие гонения на рабочих и крестьян по всей стране.

В 1954 году был схвачен отец Вариинги и отправлен в концлагерь Маньяни. Через год арестовали мать, она отсидела изрядный срок в тюрьмах Лангаты и Камити.

Вариинге не было тогда и двух лет. За ней приехала тетка из Накуру. Муж тетки работал в ту пору на железной дороге, а впоследствии в муниципальном совете Накуру. В этом городе и росла Вариинга вместе с двоюродными братьями и сестрами. Первое время семья жила на усадьбе "Панья", а перед провозглашением независимости переехала в муниципальный дом в пятьдесят восьмом квартале.

Вариинга ходила в начальную школу "Бахарини" неподалеку от поселка Шаури Яко. Ее старший кузен был определен в другую школу – "Бондени" в Мадженго. Она бегала на уроки мимо крытых травою хижин бедняков, окружавших городскую скотобойню. Перед самым звонком Вариинга занимала место в строю – начиналась утренняя перекличка. Иногда после школы или же в выходные Вариинга с двоюродными братьями бродила по улицам, разглядывая людей, дома и витрины магазинов. Изредка в муниципальном зале "Мененгаи" устраивались концерты и представления, а в Камукунджи бесплатно показывали кино. Еще они гуляли по дороге, ведущей к озеру Накуру, спускались к берегу, любовались фламинго и другими птицами. Можно было сходить и на трек, где устраивались авто– и мотогонки.

Но больше всего Вариинга любила не уличные зрелища, а церковные службы. Ей нравилось молиться и слушать проповеди. Каждое воскресенье тетка брала ее с собой на утреннюю мессу в церковь святого Розария. Там ее и крестили, дав имя Жасинта. Вариинга избегала разглядывать картины на стенах и витражах церкви, хотя взгляд ее против воли то и дело скользил по ним. На них был изображен Иисус на руках у Девы Марии или на кресте; дьявол с двумя рожками, как у коровы, и с обезьяньим хвостом отплясывал на одной ноге бесовский танец, в то время как ангелы ада с вилами в руках поджаривали грешников на огне. Дева Мария, Иисус и ангелы господни были белые, как европейцы; дьявол и его свита – черные. По ночам Вариинге снился один и тот же кошмар. Вместо Иисуса на кресте оказывался дьявол, он был белый, походил на откормленного европейца, которого она видела однажды в спортивном клубе "Рифт-Вэлли". Его распинали люди в обносках, вроде тех, что заполняли улочки Бондени. Через три дня дьявол испускал дух, и тогда черные люди в костюмах и галстуках снимали его с креста, он оживал и принимался дразнить Вариингу.

Когда в 1960 году за три дня до ухуру ее родителей отпустили на волю, выяснилось, что принадлежавший семье клочок земли в Каамбуру перешел в собственность ополченца, воевавшего на стороне англичан. В поисках новых пастбищ и крова над головой им пришлось перебираться в Илморог.

Родители навестили Вариингу и, узнав, что она учится в школе "Бахарини", позволили ей остаться в Накуру. Скорее бы ей доучиться, молили они бога, дочка поможет им вырваться из цепей нищеты. Вариннга все схватывала на лету, неизменно была первой ученицей в классе. Она даже натаскивала по математике своих двоюродных братьев, в том числе и того, который был на класс ее старше. Когда объявили результаты выпускных экзаменов, Вариинга оказалась среди лучших, и ее приняли в среднюю школу Накуру.

То был самый безмятежный период в ее жизни, Она не могла нарадоваться школьной форме: синяя юбка, белая блузка, белые чулки и туфли! Счастливые слезы застилали взор.

Так продолжалось года два, все ее мысли были направлены на то, чтобы прилежно учиться и окончить школу с наивысшими баллами. С учебниками под мышкой она торопилась мимо крытых соломой хижин в сторону Лэдхиз-роуд, сворачивала направо у муниципальной клиники. Оставив слева дорогу на Бондени, а центр города справа, она шагала по улице Роналда Нгалы мимо церкви святого Розария, затем пересекала улицу Огинги Одинги и выходила прямо к школе.

По вечерам она шла назад по улице Огинги Одинги, мимо стадиона "Афраха", взбиралась вверх по крутой улочке и, минуя клинику и бойню, выходила к пятьдесят восьмому кварталу. Если же ей давали поручения в город, путь к центру лежал мимо суда и муниципальных учреждений.

Она никогда не задерживалась, не слонялась бесцельно по улицам: из дома – в школу, из школы – домой.

Бегая по привычным тропкам, она воображала себя королевой учености, жила в мире сладких грез, предощущая свой юный расцвет. Горячая кровь стучала в чистом сердце. Ее самой заветной мечтой было успешно закончить среднюю школу и поступить в университет. Хотелось изучать механику, электротехнику, инженерное дело. От одного слова "инженер" сердце ее учащенно билось; она зажмуривалась, стараясь заглянуть в свой завтрашний день. "Странно, – думала она, – почему девушки почти никогда не выбирают такие занимательные профессии, отдавая это интереснейшее поприще целиком на откуп мужчинам?"

– Любая работа нам по плечу, стоит только хорошенько захотеть и поверить в свои силы! – говорила Вариинга подругам, а те только посмеивались над ее несбыточными мечтами. Но в конце концов она их убедила, что сумеет выучиться на инженера – ведь никто в их классе, в том числе и мальчишки, не мог тягаться с ней в математике. Познания Вариинги снискали ей известность в соседних школах.

Порядок жизни Вариинги был размерен и строг и не отличался особым разнообразием: с утра до ночи занятия; по воскресеньям походы в церковь, работа вместе с теткой в поле – муниципальный совет отвел им участки в Баари и Килимани на склонах кратера Мененгаи. И так неделя за неделей. Настойчивость и трудолюбие, с какими Вариинга бралась за любое дело, хорошо знали все жители пятьдесят восьмого квартала.

Однажды в субботу, часа в четыре пополудни, когда она с двоюродными братьями возвращалась с полей, Вариинга впервые в жизни увидела человеческую смерть. Они миновали новый корпус главной муниципальной больницы, пересекли шоссе Накуру – Найроби и уже приближались к пятьдесят восьмому кварталу. На переезде толпились люди – какой-то бедняга попал под поезд. Труп был так обезображен – сплошное кровавое месиво, – что никто не мог его опознать. У Вариинги появилась резь под ложечкой – точно бритвой полоснули, – ее едва не стошнило. Оставив братьев, она стремглав помчалась к дому. Вариинга панически боялась вида крови. Узнав про чью-то смерть или встретив похоронную процессию, лишалась сна, ночи напролет ломала голову над загадкой жизни. Считанные минуты назад человек дышал, думал, и вот что от него осталось! Потрясение было столь велико, что с того дня Вариинга старалась за милю обходить злосчастный переезд.

Такой вот и росла она в Накуру: прямодушной, чистой, живущей по законам добра, которые ей прививали в школе и которые она постигала на собственном опыте.

Когда Жасинта Вариинга перешла в третий класс второй ступени, ее длинные волосы заблестели, грудь стала упругой, как спелые плоды налились щеки.

Муж тетки способствовал тому, что она сбилась с дороги, которой идут простые труженики, и связалась с теми, кто представляет класс мелкой буржуазии, – с теми, кто "носит галстуки".

Дядя ради спасения своей шкуры верой и правдой служил белым. С приходом независимости такие люди стали наследниками англичан, им отошли земли и различные доходные предприятия. Но дяде повезло меньше, чем другим. Мизерное жалованье не позволяло ему подняться по крутым ступеням тщеславия. Денег едва хватало на еду и одежду, на плату за обучение детей и другие домашние нужды. Несмотря на скудные возможности, дядя любил жить "красиво", водил дружбу с теми, кто стоял выше его на общественной лестнице. В его компании было несколько богачей из Ньоро и Нгорики – обладателей тугих кошельков, которые пировали в дорогих отелях и клубах, куда раньше черных не пускали.

Дядя надеялся, что, водя дружбу с богатыми, и сам разбогатеет. Кто усердно ищет клад, тот в конце концов его находит. Поэтому он не противился, когда дружки им помыкали, был у них на посылках, не обижался, если при встрече ему подавали не руку, а один палец. Так еще в доколониальные времена феодальная знать обращалась со своими вассалами.

Он ничем не брезговал, и со временем ему начали перепадать кое-какие объедки. Богач из Нгорики выхлопотал ему участок в Самбуго, помог купить в рассрочку дом.

"Ты мне – я тебе! – гласит поговорка. – Не забывай, что хлебосольный хозяин придет к тебе с ответным визитом". Дядя получал подачки не задаром; добро просто так на дороге не валяется, о нет! Он обещал богачу из Нгорики "нежной цыплятинки", которой предстояло стать Вариинге. "Цыпленка" должны были общипать по перышку, чтобы отдать мякоть беззубому старцу.

Вариинга и не подозревала, что ее фактически продали в рабство. За ней не бегали, ее не домогались, начали издалека, так подступаются к горячему блюду – с краев, поначалу осторожно, а потом приканчивают без остатка.

Дядя велел Вариинге заходить в муниципалитет после школы и забирать кое-какие вещи для дома. Там она каждый раз сталкивалась с Богатым Старцем из Нгорики. Старец подвозил их с дядей до пятьдесят восьмого квартала, или же Вариинга сходила у городской бойни.

Однажды школьная подруга пригласила Вариингу в гости в Бахати. Среди тех, кто был на вечеринке, оказались дядя и Богатый Старец из Нгорики. Домой ее вез Старец – в "мерседесе".

Постепенно Вариинга и Старец познакомились ближе. Он преследовал ее без устали, не давая передышки. Выходя вечером из школы, она всякий раз натыкалась на "мерседес", поджидающий ее на улице Огинги Одинги рядом с церковью святого Розария. Старец предлагал подвезти ее, но ехал не прямой дорогой, а кружной, не спеша, подъезжая прежде к кратеру Мененгаи, или к озеру Накуру, или к ипподрому.

Он начал давать ей деньги на карманные расходы – сходить в кино, или на скачки, или на сельскохозяйственную выставку. И поскольку Вариинга не отказалась от его ухаживаний сразу, когда он только издали ей улыбался, она постепенно свыклась с ним и в конце концов уже ни в чем не могла ему отказать. Дважды они встретились в кинотеатре "Эрос", третий раз он назначил ей свидание в "Одеоне".