Текст книги "Пшеничное зерно. Распятый дьявол"

Автор книги: Нгуги Ва Тхионго

Каринди и сама теперь знает, что никто в чужих грехах не кается, не жалеет о том, что сходил кое-куда, – жалеют, что вернулись. Если тебе улыбнулись – это еще не значит, что тебя любят. Решительно стиснув зубы, Каринди возвращается в школу, прилежно учится, добирается до четвертого класса, сдает экзамены, и ей вручают аттестат.

Казалось бы, все хорошо. Но заботы бескрылы – сами не улетают. Снова родителям Каринди надо доставать припрятанные центы – так прячут палку на случай, если вдруг крыса выскочит. И вот как раз такой случай! Каринди определяют в колледж секретарш в Найроби, где ее учат печатать на машинке и стенографии. Через девять месяцев она отстукивает тридцать пять и стенографирует восемьдесят слов в минуту. "Машинопись и стенография" – свидетельство об окончании курсов у нее в кармане!

И вот Каринди бродит по Найроби в поисках работы, из конторы в контору. В одной фирме, небрежно развалясь в кресле, с ней беседует мистер Босс. Он озирает Каринди с головы до пят. "Что вам угодно? Работы? Понятно. Сейчас я очень занят. Давайте встретимся в пять".

Каринди с нетерпением ждет назначенного времени, запыхавшись вбегает в контору. Мистер Босс улыбается, предлагает ей стул, спрашивает, как ее нарекли при рождении и каким английским именем окрестили. Он вникает в ее проблемы, слушает внимательно и терпеливо. Потом мистер Босс постукивает пальцем или ручкой по столу и говорит: "Ах, Каринди, работу в наше время очень трудно сыскать. Но только не такой девушке, как вы… Хотя подобные вопросы в конторе не решают. Перейдемте через дорогу в "Современную любовь". Однако Каринди помнит ошибки молодости, ядовитый укус оставил неизгладимый след. Кто один раз видел, тот уже не забудет; кто испил из калебаса, знает, что тот в себе таит. И Каринди отказывается от встреч в отелях, приспособленных для занятий любовью, – старомодных или современных. На следующий день она снова прочесывает город.

Заходит еще в одну контору, там свой мистер Босс. Те же улыбки, те же расспросы, те же приглашения. Цель у всех одна – бедра Каринди. Бар с пансионом "Современная любовь" – вот бюро по трудоустройству молодых девиц; контракты подписывают там не на столах, а на женских бедрах. Наша новая Кения поет девушке лишь одну песню: "Сестра Каринди, с дураками трудно договориться. Сестра Каринди, любое судопроизводство начинается с угощения. Сестра Каринди, нет охотников лизать пустую руку! Ты мне, я тебе. Теперешние проблемы легко решаются при помощи бедер. Хочешь спать – стели кровать!"

Но Каринди решила твердо: никаких кроватей! Даже если дела ее так никогда и не уладятся. Но поистине чудны дела господа, и в одно прекрасное утро Каринди получает работу, причем без визита в обитель современной любви. Босс Кихара, управляющий фирмой, – средних лет, женат, у него дети. Мало того, он член попечительского совета Храма небесного. Каринди безупречно справляется со своими служебными обязанностями.

Не проходит и месяца, как Каринди находит себе Камунгонье[15]15
  Камунгонье – персонаж баллады на языке кикуйю о девушке, которую отец принуждает выйти замуж за Вайгоко, богатого старика с волосатой грудью, в то время как ее выбор пал на бедного юношу Камунгонье.


[Закрыть]. Молодой человек учится в университете, придерживается прогрессивных взглядов. Когда Каринди признается, что у нее в деревне ребенок, он в ответ горячо ее целует. «Ребенок – не леопард, – говорит он Каринди, – что его бояться? Его существование доказывает, что ты не бесплодна». Услышав это, Каринди утирает счастливые слезы и с сердечным жаром клянется в верности любимому. «Какая я счастливая, искала и нашла своего Камунгонье! Никогда его не рассержу, не стану ему ни в чем перечить. Если он накричит на меня, промолчу, опущу глаза, как жующая траву овечка. Помогу ему получить образование, охраню его от бед и неурядиц, а потом мы вместе выстроим себе дом на прочных сваях. Никогда на другого мужчину не взгляну!»

Подруги Каринди ей завидуют и наперебой советуют: "Для твоего же блага, не будь такой. Семечки в одной тыкве и те разные". "Непоседливое дитя, – отвечает им Каринди, – отправляется из дому искать мясо, как раз когда там жарят баранину". Но подруги твердят свое: "Милая, это же новая Кения. Нужно откладывать впрок. Тот, кто делает запасы, никогда не голодает". "От обжорства живот пучит", – отвечает Каринди. А подруги знай дразнят: "Поститься скучно". Но Каринди тверда: "Чужое ожерелье напялишь – свое потеряешь".

Казалось бы, жизнь Каринди наладилась, но тут босс Кихара начинает вдруг проявлять к девушке интерес. Однажды он выходит из своего кабинета и, остановившись около нее, притворяется, будто читает то, что она печатает. "Кстати, мисс Каринди, – спрашивает он, – какие у вас планы на субботу и воскресенье? Я бы хотел взять вас с собой в небольшое сафари. Что вы на это скажете?" Каринди вежливо отказывается. Такой учтивый отказ не может обидеть, и босс Кихара ждет, что Каринди в конце концов уступит. Если торопиться, батат на части разлетится. Через месяц он снова подступается к ней. "Мисс Каринди, сегодня вечером в клубе "Парадайз" коктейль". И снова Каринди вежливо отказывается.

Приходит день, когда босс Кихара говорит себе: "Если охотник крадется к дичи слишком робко, то наверняка спугнет ее. Все устроится, если изменить тактику. Лезть в воду – так нагишом". И он идет в атаку. "Вот что, мисс Каринди, у меня сегодня скопилось много бумаг, неотвеченных писем, очень важных и весьма срочных. Хочу вас попросить задержаться в конторе после пяти. Фирма заплатит вам за сверхурочную работу".

Каринди остается. Пять часов. Босс Кихара у себя в кабинете, должно быть, готовит ответы на деловые письма. Шесть часов. Все уже давно ушли домой. Босс Кихара вызывает Каринди, предлагает ей стул – им надо поговорить. Через минуту он встает, садится на краешек письменного стола, лукаво ухмыляется. Каринди наконец обретает дар речи:

– Пожалуйста, мистер Босс, давайте начнем, у меня были планы на вечер, за окном уже темнеет.

– Не волнуйтесь, Каринди. Если мы не управимся засветло, я отвезу вас домой в своей машине.

– Спасибо, но мне бы не хотелось вас затруднять, – отвечает Каринди ровным голосом, старательно пряча раздражение.

– Да какое уж тут затруднение! Я могу даже вызвать своего шофера, он довезет вас, куда скажете.

– Нет уж, я предпочитаю автобусом. Пожалуйста, где письма?

Босс Кихара слегка наклонился к Каринди, в глазах его вспыхивает огонек.

– Каринди, – говорит он, понизив голос, – мои письма продиктованы сердцем.

– Сердцем, говорите? – быстро переспрашивает девушка, делая вид, что не поняла намека. – Такие письма не следует показывать подчиненным. Лучше вам самому их отпечатать, чтобы ваши сердечные тайны не попали в чужие руки.

– Прекрасная Каринди, цветок души моей! Только тебе могу я их доверить, ибо адресованы они твоему сердцу, твоим глазкам. Я хочу, чтобы ты хранила их в своей памяти вечно, за семью печатями. И пожалуйста, не отсылай их обратно с пометкой "адресат выбыл". Дорогая, цветок души моей, посмотри, что сделала со мной любовь к тебе, я стал немощен и слаб.

– Мистер Босс, сэр, прошу вас!.. – пытается вставить словцо Каринди. Ей и страшно смотреть, как вздымается грудь босса Кихары, и смешно: его излияния не очень-то вяжутся со сверкающей лысиной. Каринди пытается усовестить старца:

– Если бы ваша жена слышала, что вы говорите, вам бы не поздоровилось!

– Жена не в счет. Собираясь на танцы, не душатся старыми духами. Прошу тебя, Каринди, апельсин души моей, выслушай меня внимательно, я должен сказать тебе столько прекрасных слов. Я сниму тебе дом в Фураха Лео, или же в центре, на Кениата-авеню, или в другом каком районе. Выбирай по собственному вкусу. Куплю мебель, ковры, портьеры – все, что пожелаешь, выпишу из Парижа, Лондона, Берлина, Рима, Нью-Йорка, Токио, Стокгольма или Гонконга. "Импортная мебель и кухонная утварь". Накуплю тебе нарядов по последней моде с лондонской Оксфорд-стрит, из парижских домов моделей. Туфельки закажем в Риме – на шпильках и на платформе. Знаешь, как прозвали эту обувь в народе? "Идти некуда, что же мне спешить?" Пусть весь Найроби на тебя оборачивается, пусть завидуют: "Вон идет шоколадка босса Кихары". Если ты ответишь мне взаимностью, дашь неземное счастье и наслаждение, куплю тебе корзиночку на колесах – на рынок ездить, по магазинам, за город по воскресеньям. Пожалуй, "альфа-ромео" – это как раз то, что надо. Каринди, ягодка, мой апельсинчик, цветок души моей, будешь умницей – распрощаешься с нуждой…

Каринди едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

– Мистер, позвольте вам задать один вопрос.

– Хоть тысячу!

– Вы что же, решили на мне жениться?

– Ах, зачем ты притворяешься, будто не понимаешь, о чем речь! Разве не ясно?.. Будь моей, будь паинькой.

– Нет. Я никогда не заведу романа с Боссом!

– Что же тебя пугает, ягодка?

– Прежде всего не хочу разрушать вашу семью. Чужое ожерелье напялишь – свое потеряешь.

– Я же говорю тебе, – собираясь на танцы, не душатся старыми духами. Каринди, драгоценная, мой сочный помидорчик! Что же все-таки тебя страшит? В чем загвоздка?

– У меня есть мой Камунгонье, мой молодой возлюбленный.

– Ха! Каринди, не смеши меня. Неужели ты и в самом деле так старомодна? Ты говоришь об одном из этих необразованных сопляков, которые тужатся казаться взрослыми мужчинами? Да они даже обряда посвящения не прошли!

– Батат, который своими руками выкопаешь, не гниет. Сахарный тростник, что срезала сама, спел и сладок. У любимого глаза не косят. Тот, кого вы поносите и хулите, мой избранник, суженый мой.

– Послушай, Каринди, что я тебе скажу. – Босс Кихара ловит ртом воздух, встает из-за стола, подходит вплотную к Каринди. – Старая легенда врет. В наше время все иначе: богатых стариков предпочитают молодым оборванцам. Вайгоко побрил волосатую грудь, прикрыл ее деньгами… Но верно и то, что сердцу не прикажешь. Я не буду уговаривать тебя. Ты отказалась от роскошного дома и дорогих нарядов, не хочешь и корзинки на колесах. Ладно, будь по-твоему. Но не откажи мне хотя бы в одном…

– Вы же ходите в Храм небесный, чтите Библию. Когда придете домой, откройте тринадцатую главу Послания к римлянам. Там сказано: "Попечение о плоти не превращайте в похоть…"

– Но в той же книге говорится: "Просите, и дано будет вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят". Ягодка моя, любимая, нам нет нужды подыскивать место для свиданий. Контора вполне подходит. Если бы стены умели говорить, они бы многое порассказали. Гладкий цемент – восхитительная постель, он излечивает от сутулости и укрепляет позвоночник.

– Я и так не сутулюсь! – выпаливает Каринди, уже не скрывая возмущения. Босс Кихара тянется обнять ее. Оба едва не падают, задев за стул. Каринди перекидывает сумочку через плечо, пятится к двери. Босс Кихара преследует ее, они кружат по кабинету, словно охотник и лань. Босс Кихара уже отбросил все приличия, он больше не притворяется робким влюбленным. Набрасывается на девушку, хватает ее за талию. Каринди старается вырваться, молотит его кулаками по груди. В сумке у нее складной ножик, но ей не удается его достать. Оба тяжело дышат. Каринди чувствует, что ей не совладать с ним.

– Если вы не прекратите, – выпаливает она, – я закричу, позову на помощь!

Босс застывает, вспомнив о жене и детях, о воскресных службах в Храме небесном, где ему нередко выпадает честь читать прихожанам Библию; его приглашают на свадьбы, где он наставляет молодых жить в мире, любви и согласии. Даже представить страшно, какой скандал разразится, если его обвинят в изнасиловании секретарши! Позор на всю страну! Огонь, полыхавший в нем, сразу гаснет. Он отпускает Каринди, утирает платком вспотевшее лицо. Пытается что-то промямлить, найти спасительные слова: криво улыбается, но ему явно не до смеха. Наконец он выдавливает из себя:

– Каринди, ты вовсе не понимаешь шуток. Поди, вообразила бог весть что! Я просто поиграл с тобой, как отец с дочерью. Теперь иди. Письмами займемся завтра с утра.

Каринди отправляется домой, вне себя от "отеческих шуток". Знает она им цену! Так шутит леопард с овечкой…

Наутро она, как обычно, спешит в контору, но приходит с пятиминутным опозданием. Босс Кихара уже на месте, он вызывает ее к себе. Каринди смущена, ей вспоминается вчерашняя схватка. Босс даже не поднимает глаз, углубившись в газету.

– Мисс Каринди, в последнее время вы ведете себя так, будто сами себе начальник.

– Извините, сэр. Автобус опоздал.

Босс Кихара только теперь вскидывает на нее глаза. Развалясь в кресле, он смотрит на нее с нескрываемой враждебностью.

– Сознайтесь лучше, что все дело в молодых повесах, которые подвозят вас по утрам. Складывается впечатление, мисс Каринди, что вы не очень-то дорожите своим местом. Я не стану препятствовать вам, поступайте по велению сердца. Вам пойдет на пользу, если вы некоторое время посидите дома. А когда соскучитесь, дверь для вас открыта. Даю вам двухмесячное жалованье в качестве выходного пособия.

Так наша Каринди лишается работы. Она снова бродит по городу в поисках места, потом тоскует дома в одиночестве, – даже слова не с кем сказать. Вечером должен прийти ее любимый. От одного звука его голоса у нее сладко замирает сердце. Все мы дорожим теми, кого любим. Камунгонье поддерживал ее в трудную минуту, ласковые речи прогонят грусть. Наконец Камунгонье приходит, и Каринди жалуется ему на похотливого богача Вайгоко. Истинную любовь за деньги не купишь, даже современная девушка не променяет своего Камунгонье на дряхлого Вайгоко! Каринди умолкает и ждет в ответ хотя бы сочувственного вздоха. Сейчас горячие поцелуи осушат ее мокрые от слез щеки!..

Но не тут-то было. Камунгонье опускает глаза, как робкий барашек. Им движет лицемерие. Он принимается отчитывать Каринди. Видите ли, он уверен, что она валялась в постели Вайгоко Кихары, Кихара не первый, кто ею угостился. Блудницу, пригубившую сладкую чашу богатства, за уши от нее не оторвешь. Стоит один раз отведать – сразу входишь во вкус! Хамелеона не переделаешь – так хамелеоном и останется. Если школьница спуталась с мужчиной, который ей в отцы годится, да еще и родила от него, кто ее теперь остановит? "Скажи, Каринди, разве тебе можно верить, слишком ты доступна, никому не можешь отказать! А историю эту сочинила, потому что наскучила своему Вайгоко и он отказался от твоих услуг".

У Каринди точно язык отнялся, из глаз брызнули слезы, она даже не утирает их. В сердце бурлит обида, Каринди в недоумении, она не находит ответа на загнавшие ее в тупик вопросы. У дойной коровы пропало молоко, теперь ей одна дорога – на бойню. Все мосты сожжены, вновь она осталась ни с чем!..

Так скажи, не давший мне упасть: что остается в нынешней Кении таким, как Каринди, если не идти на улицу?

Каринди теперь уверена: нет никакой разницы между словами:

 
Сгибать и выпрямлять,
Глотать и сплевывать,
Подняться и упасть,
Уйти или вернуться.
Отныне ей никогда уже не отличить
Греховодника от праведника,
Глупца от мудреца
И темноту от света,
От смеха плач,
От преисподней рай
И царство божие
От огненной геенны.
 

Говорят, будто в человеческой жизни на земле всего два дня:

 
День меда и горчицы,
День хохота и слез,
Рожденья день и смерти.
 

Для таких, как Каринди, в нынешней Кении все дни одинаковы. Едва появляясь на свет, они обречены на гибель. Неужто ничего не знать им, кроме слез? Услышим ли мы когда-нибудь их смех?

3

Окончив свой рассказ, Вариинга внимательно взглянула на молодого человека, потом обвела взором улицу Скачек. Люди деловито сновали вокруг, по-прежнему гудели машины, обгоняя друг дружку. Найроби ни капельки не изменился с тех пор, как ее вышвырнули из дома в Офафа-Иерихоне.

И тут в соборе святого Петра ударили в колокола, напоминая на закате дня верующим о молитве. Вариинга и молодой человек повернулись к храму. В гулком перезвоне Вариинге почудилось:

 
Вперед, вперед,
Держи покрепче плуг,
Назад не озирайся.
Вперед, вперед…
 

И снова она спросила себя: «Голоса, которые я слышу, чьи они? Куда зовут?» Она давно не ходила в церковь, но тут, к своему удивлению, забормотала молитву:

 
О святая дева Мария, матерь божия,
Наша матушка,
И ты, святой Иосиф,
И ты, мой ангел-хранитель,
И все святые угодники,
Молитесь за меня,
Чтобы мой грех господь мне отпустил:
Хотела с жизнью я расстаться
До отведенного мне срока.
Следите же за мной Сегодня и всегда,
До самой смерти не спускайте с меня глаз. Аминь.
 

Когда колокола собора святого Петра смолкли, Вариинга обернулась к молодому человеку и сказала:

– Спасибо за ваше терпение, за то, что выслушали меня, – на сердце полегчало, будто после исповеди.

– Кто знает, может, я и есть духовник, хоть нет у меня церковного сана… Я принадлежу к ордену тех, кто призван облегчить тяжелую боль кенийцев. Ваша история – про Каринди, Вайгоко и Камунгонье – будто копьем пронзила мне сердце. В Кении таких Каринди не счесть, тут вы совершенно правы. Но я не согласен с тем, что наши дети так никогда и не научатся смеяться. Мы не должны отчаиваться. Отчаяние – непростительный грех. Народ нам его не простит, не простят грядущие поколения. Вы куда теперь? В какие края путь держите?

– В Илморог.

– Илморог? Уж не оттуда ли вы родом?

– Да, там мой дом. А что в этом особенного?

– Дело в том… да нет, ничего. Я просто так опросил. Только автобусы до Илморога здесь не останавливаются. Отсюда можно уехать в Киамбу, Ндуумбири, Тингаангу, Нгимбу, Икину, Кариаини и Гитхунгури, А до Илморога матату сажают пассажиров на остановке "Ньямакима", там же, где и до Накуру.

– Я как раз туда и шла. Не знаю, каким злым ветром занесло меня сюда.

Вариинга поднялась, точно очнувшись от предсмертного кошмара, повесила сумочку на плечо.

– Ну, всего доброго! – попрощалась она с молодым человеком, испытывая некоторую неловкость, хотя настроение у нее заметно улучшилось.

– Будьте осторожны. Желаю вам, чтобы голова у вас больше не закружилась.

Вариинга уже повернула в направлении Ньямаки-мы, когда молодой человек окликнул ее:

– Одну минуту…

Девушка оглянулась, а про себя подумала: "Уж не возомнил ли он себя Камунгонье, которому повстречалась еще одна легкодоступная Каринди?"

Мужчина открыл свой чемоданчик, порылся в нем, достал карточку и протянул ее Вариинге.

– Я уже говорил, – пояснил он, – что притча о Каринди, Вайгоко и Камунгонье задела меня за живое. Если вы хотите докопаться до причин, почему теперь так много повсюду Каринди и Вайгоко, побывайте на сборище, о котором здесь написано. Оно как раз состоится в Илмороге.

Мужчина зашагал прочь, а Вариинга побрела по улице Скачек мимо бензоколонки фирмы "Эссо", пересекла Ривер-роуд и направилась к Ньямакиме. Лишь один раз оглянулась, не идет ли молодой человек за ней следом, но не увидела его. Даже имени его не спросила, подумала Вариинга. Может, он мне дал свою визитную карточку? Все мужчины, все до единого, – вкрадчивые кровопийцы. Советует сходить на какое-то представление. Нет уж, мне не до забав. Хватит с меня романов. Никаких Вайгоко, старых и волосатых, никаких Камунгонье, молодых и пылких!..

На остановке "Ньямакима" не было ни одного матату ни в сторону Илморога, ни до Накуру. Вариинга прислонилась к стене овощного ларька, что стоит у входа в "Ньямакима-бар".

Прошло некоторое время, прежде чем она вспомнила о карточке, которую вертела в руке. Все-таки любопытно, что на ней напечатано. Поднесла ее к глазам и прочла:

Бал Саганы!

Спешите видеть —

Дьявольская затея —

Конкурс мастеров воровства и разбоя.

Семь главных премий!

Множество призов!

Попытайте удачу.

Жюри назовет семь искуснейших

Грабителей и бандитов.

Победителей ожидают ценные подарки.

Весь день для вас играют «Ангелы ада»!

Подпись: Сатана, властитель преисподней.

Адрес: Логово бандитов, Золотые Холмы, Илморог.

Вариингу будто полоснуло по животу бритвой. Она стала озираться по сторонам: уж не сон ли это опять? "Кто этот молодой человек? Неужто вор? Вор вернул ей сумочку?!" Дрожащей рукой она снова поднесла к глазам картонный квадратик и привалилась к киоску, чтобы устоять на ногах.

Сердце ее колотилось. Бал Сатаны в Илмороге! Конкурс карманников и налетчиков! Завтра, в воскресенье?.. Кто бы мог поверить, что такое бывает!

Глава третья

1

«Ньямакима», как и другие остановки автобусов и матату в Найроби, всегда запружена людьми и машинами. Кто-то отправляется или возвращается из Грогэн-Вэлли – там якобы можно отыскать запасные части для любого автомобиля; кто-то спешит на Ривер-роуд: на этой торговой улице по субботам и воскресеньям особенно много покупателей из пригородов.

Одним только и надо что овощей: картошки, лука, салата "сукума вики"; [16]16
  Букв.: «хватает на неделю» – овощное блюдо, основная пища бедняков.


[Закрыть] других тянет в пивные и закусочные пропустить кружку и чего-нибудь пожевать н, а дорогу, прежде чем отправиться к себе в Кариокор, Истлей, Пумвани, Шаури Мойо, Бахати, Мкаандару, Офафа-Иерихон, Кариобанги и Дандору. Но большинство дожидаются мата ту, идущих в Найвашу, Гилгил, Олкалоу, Ньяхуруру, Накуру, Руува-ини и Илморог. От людей и машин на остановке «Ньямакима» шумно, как на семи базарах.

В ту субботу машин до Руува-ини и Илморога долго не было. Всякий раз, когда, дребезжа, подкатывало матату, сердце Вариинги начинало радостно биться. Но выкликали только едущих до Накуру или Ньяхуруру, и ею снова овладевало уныние. К шести часам ей стало ужо вовсе невмоготу, и она принялась молиться: "О дева Мария, матерь божия, сжалься надо мной, не хочу я ночевать в Найроби. Пошли мне автобус или повозку, запряженную осликом, – лишь бы добраться домой, в свой Илморог. Слава отцу, сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь".

Не успела она закончить молитву, как подкатило матату, идущее в Илморог, но при одном взгляде на него Вариинга ужаснулась: колымага годилась только на свалку! Хозяин, чтобы скрыть возраст развалины, расписал ее бока дразнящей рекламой: "Хотите знать все слухи и сплетни, садитесь в мое матату. Мне всегда с вами по пути. Если торопиться, батат разлетится. Тише едешь – дальше будешь. В гостях хорошо, а дома лучше".

Вариинга не успела прочесть всех надписей, как водитель, выскочив из кабины, принялся нахваливать свое матату, петь песни в его честь и всеми способами развлекать публику, дабы ее не смутил жалкий вид его развалюхи.

– Залезайте в мое матату, модель "форд-Т" – в два счета доставлю в Лимуру, Найвашу, Руува-ини, Илморог. Недавно я слышал песенку:

 
Если б царство бога было рядом,
Я бы шлюх отвел к нему на суд.
Он снабдил их всем добром бесплатно —
С нас они втридорога дерут!
 

Так знайте, открою вам секрет: царство божие стало ближе благодаря матату, которым управляет Мваура. Хоть к черту на кулички – вмиг вас докачу! Залезайте! До Илморога рукой подать – как от глаз до носа!

При упоминании черта Вариинга испытала жутковатое чувство: вспомнила о приглашении на бал Сатаны и конкурс воров. "Что это все-таки за выдумки? В чем состоит конкурс? И неужели тот человек, который был так добр ко мне, – неужели он из бандитской шайки?" – вновь подумала она. Но фонтан слов, бьющий из уст Мвауры, заглушил на время тревожившие ее вопросы.

Народ высыпал из лавок и пивных, привлеченный выкриками шофера-балагура. Люди подзадоривали острослова:

– Ну-ну, давай! Давай! Выкладывай все без утайки!

2

Вид «форда-Т» с регистрационным номером МММ-333 наводил на мысль, будто это самый первый автомобиль на свете. Мотор стонал и ревел, как добрая сотня циркулярных пил, кузов трясся и дрожал, точно былинка на ветру. Матату переваливалось с боку на бок, напоминая взбирающуюся на гору утку.

По утрам, перед первой ездкой, матату доставляло зевакам редкостное наслаждение. Двигатель пыхтел и кашлял так, будто у него астма или в выхлопной трубе застрял кусок железа. Мваура театральным жестом распахивал капот, тыкал куда-то отверткой, перебирал провода, потом столь же эффектно захлопывал крышку, возвращался за руль, мягко давил на газ, и мотор начинал урчать, как кот, которого чешут.

Мваура охотно отвечал на вопросы публики, касавшиеся его матату. Когда его спрашивали, например, не обломок ли это Ноева ковчега, он, откинувшись на крыло, разражался хохотом и принимался расписывать аудитории несравненные достоинства своей машины.

– Честно говоря, ни одна современная модель по своей конструкции не сравнится с "фордом-Т". Не все то золото, что блестит. Красотой сыт не будешь. Из чего делают теперь все эти "пежо", "тойоты", "хантеры", даже "вольво" и "мерседесы"? Из промокашки! А мой "форд"? Им можно протаранить танк. Нет уж, я со своей старушкой не расстанусь. Скала со временем делается только крепче, никакой ливень ее не смоет. Все эти новые модели из Японии, Германии, Франции, Америки два месяца побегают, а потом рассыпаются на части. Куда им до "форда-Т".

На самом деле Мваура мечтал накопить денег и купить машину попросторнее, чтобы брать больше пассажиров – монеты потекут ему в карман рекой.

Мваура был одним из тех, кто поклоняется богу денег. Он не раз повторял, что готов отправиться хоть на край света, переплыть океан, взобраться на самую высокую гору, пойти на любое преступление, – и все во имя золотого тельца.

Но его мольбы либо не достигали адресата, либо оставались без внимания. Он никак не мог отделаться от своего матату, доставшегося ему давным-давно от одного европейца. Иногда Мвауру одолевала тоска, и он спрашивал себя: "Зря, что ли, я столько лет колесил по дорогам? Кажется, плоды богатства и успеха рядом, только руку протяни! Я протягивал, а они отодвигались… Никак мне их не сорвать…"

Вслух же он говорил:

– Проклятые деньги – европейцы их к нам завезли! Только подумать – даже сына святой Марии, первенца бога иудейского, распяли из-за них. Что вы на это скажете? Да я бы сам продал родную матушку – дали бы только приличную цену!

Слушатели думали, что это пустая болтовня. Конечно же, он балагурит, шут гороховый. И лишь один человек мог бы рассказать, что Мваура никогда не шутит, если дело касается денег. Только человек тот никому уже ничего не расскажет. Они с Мваурой повздорили из-за пяти шиллингов. Человек отказался уплатить, позволил себе даже подразнить Мвауру; "Ты навозный жук, никогда тебе не разбогатеть!"

"Так-так, – прошипел Мваура. – Посулил мне семьдесят пять шиллингов и недодал пятерку, потому что я подсадил еще двух седоков?! Ты платил за место или за всю машину? Попробуй только улизнуть с моими кровными. Узнаешь тогда, что Мваура не мачете – его точили с двух сторон!"

И однажды утром этого человека нашли болтающимся в петле. Тут же оказался клочок бумаги, а на нем слова: "Никогда не шути с чужим имуществом! Ангелы ада, частные предприниматели".

Однако мало кто знал о тайном промысле Мвауры. Для окружающих он был водителем матату, модель "форд-Т", регистрационный номер МММ-333.

3

Есть такая поговорка: если птица устала, она на первую же ветку сядет. Другого средства добраться до Илморога не было, и Вариинга влезла в кабину к Мвауре. Обрадовавшись, хозяин матату загорланил что-то вовсе сомнительное:

 
Не проси меня, молодка,
Не хочу я стать отцом,
Не туда поплыла лодка —
Я приторможу веслом!
 

Потом перевел дыхание, обвел глазами сгрудившихся вокруг людей, подбоченился, усмехнулся, покачал головой и сказал:

– Веслом, однако, резко не затормозишь. Вот у моего матату тормоза!

Слушатели загоготали, засвистели, а Мваура опять принялся зазывать пассажиров:

– Лимуру, Найваша, Руува-ини, Илморог! Поехали, мне с вами всегда по пути…

С самого утра Мваура колесил туда-сюда между Найроби и Лимуру, но пассажиров было мало – даже на бензин не заработал. После обеда он решил изменить маршрут и смотаться в Илморог, авось больше повезет. Вот отчего он так теперь надрывался.

– Запомните, это ваша страна! И матату ваше! Забудьте про все эти "пежо", в которых так трясет, что у женщин случаются выкидыши. Тише едешь – дальше будешь!..

Еще один пассажир залез в кабину. На нем был синий рабочий комбинезон, износившийся на локтях и коленях. Башмаки – в серой, как пепел, пыли. Он сел напротив Вариинги. Мваура полез за руль, стал прогревать мотор. Потом, оставив его включенным, снова вышел – только два пассажира…

"Что же, так и помру покорной овцой? – подумал он с раздражением. – Так никогда и не смогу позволить себе новую машину?.. Чем я хуже других?

Тележечники, погонщики ослов, чистильщики сапог, торговцы жареной кукурузой и фруктами или те, что всучают туристам овчины на обочине, – все они зарабатывают сегодня больше меня. И чем только все это кончится, Робин Мваура?.. Нет уж, лучше не рисковать и по ночам не ездить. Сниму-ка я койку, заночую в Найроби, а утром отправлюсь в Илморог".

Но, вспомнив, сколько он потерял за день на одном бензине, Мваура испытал почти физическую боль, словно его ножом пырнули. Он был из тех людей, что никогда не пройдут мимо блестящей монетки – пусть хоть пятицентовик. Да он за ним в отхожую яму полезет! "Нет, – сказал он себе, – не могу я отказаться даже от двух седоков. Дудки! По дороге еще кого-нибудь подсажу: может, проголосует кто или на остановке в Мутаракве сманю тех, что ждут автобуса! Да и вообще, разумнее переспать в Илмороге и завтра быть на месте одним из первых. Кто ищет, тот в конце концов находит!"

В нем опять ожила надежда на чудо, сердце радостно забилось, и он заорал с новой силой:

– Эй, вы, как бы вам не опоздать! Спешите, не то Мваура вас с собой не возьмет. Я весь у ваших ног. Командуйте, куда вас – к богу или сатане! Домчу в два счета. Ну ладно, оставайтесь с миром. А нам пора. Надо вовремя быть в Илмороге, увидеть все своими глазами, а не полагаться на чужие россказни. Все самому увидеть, все услышать… Удача, может быть, прячется за первым кустом! Мое матату доставит вас туда, где ждет счастье! Все, время вышло – едем в Илморог, пока фортуна от нас не отвернулась. Дожидайся потом, когда она снова явится…

– Поедем мы наконец или он всю ночь тут балабонить будет? – воскликнул мужчина в комбинезоне.

– Не забывайте, каждое матату – рассадник слухов и сплетен, – отозвалась Вариинга.

Мваура наконец плюхнулся на водительское место, дал длинный гудок. Взревел мотор, и матату тронулось с места.

Толпа внезапно разразилась криками и свистом, требуя, чтобы Мваура остановился. Заскрипели тормоза.

К матату подбежал запыхавшийся молодой человек с плоским чемоданчиком и, уже сев рядом с Вариингой и мужчиной в комбинезоне, спросил:

– До Илморога?

– Да-да, – озорно ответил Мваура, – в родной наш Илморог.

– Ух, едва поспел, – сказал новый пассажир, но никто на его слова не откликнулся.

– С вами еще кто есть? – спросил Мваура после недолгой паузы.

– Нет!

Пассажир поместил чемоданчик себе на колени, и Вариинга невольно прочла на крышке имя и адрес владельца: "Мистер Гатуирия, факультет африканских исследований, Университет Найроби".