Текст книги "Пшеничное зерно. Распятый дьявол"

Автор книги: Нгуги Ва Тхионго

Университет! У Вариинги заныло сердце.

Итак, Мваура завладел тремя пассажирами. Проехали Макааку, потом вокзальную площадь, свернули на проспект Хайле Селассие, потом выехали на Нгонг-роуд. Теперь надеяться было не на что – больше пассажиров не сыскать.

Господин, которого звали Гатуирия, достал из чемоданчика три книги: "Великие композиторы" Гарольда Шомберга, "Музыка народа камба" П. Кавуйю и "Музыкальные инструменты Восточной Африки" Грэма Гислопа, полистал их, потом углубился в "Великих композиторов".

Однако что судьбой предназначено, от тебя не уйдет. Когда Мваура достиг Дагоретти, на перекрестке его остановила женщина в национальном платье из китенге с сизалевой корзинкой в руке. Она была босиком.

– Илморог?

– Залезай! – радостно гаркнул Мваура. – Живее, мать, время – деньги. Ты одна?

– Одна. – Женщина села в машину, устроилась поудобнее, подперла подбородок ладошкой. Мваура, насвистывая, покатил дальше.

На автобусной остановке "Сигона", рядом с гольф-клубом, ему опять повезло: нашелся пятый пассажир. Он был в сером костюме, на галстуке – алые цветы, в руке – небольшой кожаный чемодан с металлической отделкой. Глаз за темными очками не разглядеть.

У Мвауры отлегло от сердца. "Даст бог, по пути подсядет еще пятеро, итого десять, – рассуждал он про себя, – бензин хотя бы оправдаю".

Но на остановке в Лимуру его обуяло отчаяние. Никому не было с ними по пути. Вновь им завладели сомнения и нерешительность. Ехать затемно в Илморог из-за пятерых пассажиров? Может, наврать им, будто машина сломалась и придется заночевать в Камири-итху? Но внутренний голос, его второе "я", возразил, "Не искушай судьбу, Мваура, проспишь ты свой шанс. Медный грош и тот хорош. Настоящий хозяин и дерьмом дорожит. Зернышко к зернышку – вот и полон мешок. Цент к центу – получай шиллинг!"

Мваура нажал на педаль газа и покатил к Илморогу с Вариингой, Гатуирией, работягой в комбинезоне, крестьянкой в китенге и мужчиной в темных очках – всего пятеро.

Ехать так ехать…

4

Первой заговорила женщина в китенге. Как раз проезжали Нгуируби, впереди лежало Кинеени.

– Водитель! – откашлявшись, сказала она.

– Можно просто Робин Мваура, – шутливо представился тот.

– Брат, позволь мне поделиться с тобой моим затруднением, пока мы далеко не отъехали.

– Стучите, и отворят вам, – отозвался Мваура, полагая, что женщине хочется скоротать дорогу за разговором. – Не прячьте своей мудрости, иначе вас засудят.

– Спасибо за соучастие, брат! Нет в мире ничего дороже взаимной выручки. Ты везешь меня, но у меня за душой ни цента, – призналась женщина.

– Что?! – гаркнул Мваура.

– Мне нечем заплатить за проезд.

Мваура так резко затормозил, что рядом с мужчиной в темных очках распахнулась дверца. Если бы сосед в комбинезоне вовремя не пришел ему на помощь, очкарик выпал бы наружу и покатился вниз по холму Кинеени.

Мваура съехал на обочину.

– Ты что, на тот свет нас везешь? – отчитал Мвауру пассажир в комбинезоне. – Может, тебя наши враги подкупили?

Очкарик еще не пришел в себя от испуга и потому ни Мвауру не обругал, ни своего спасителя не поблагодарил.

– Во всем виновата эта женщина! – повернувшись к пассажирам, закричал Мваура. – Нам не о чем о тобою говорить. Мотору нужен бензин, а не моча!

– Доедем до Илморога, а там сразу у кого-нибудь займу.

– Кения – это не Танзания и не Китай, здесь за все надо платить.

– Послушай, почтенный, я никогда не жила на чужой счет, но если бы ты знал, как мне досталось в вашем Найроби…

– Рассказывай сказки кому другому, – оборвал ее Мваура. – Меня страшными историями не запугаешь. Гони монету или слезай!

– Ты в самом деле выбросишь меня посреди дороги, ночью, в глуши?

– Женщина, вылезай и иди пешком. Повторяю, у меня в баке бензин, а не моча.

– Я не лгу – вот этими руками я сражалась за свободу нашей страны. И ты хочешь, чтобы я провела ночь в лесу, среди хищных зверей? – спросила женщина с такой тоской, будто знала наперед ответ, но до конца не постигла, как такая черствость возможна.

– В наши дни плоды пожинает не тот, кто полол сорняки, а кто пришел на готовенькое, – сказал Мваура. – Свобода – это не россказни о том, что было, а звон монет в кармане. Со мною шутки плохи. Вылезай или же побренчи денежками – тогда поедем дальше.

Мужчина в комбинезоне положил конец препирательствам:

– Поезжай, водитель. Только раненый зверь скулит от боли. Я уплачу за нее.

– Заводи мотор, – поддержал рабочего Гатуирия. – Я тоже войду в пай.

– И я внесу свою долю, – поспешно добавила Вариинга, вспомнив, что вполне могла оказаться в таком же положении, не отыщись ее сумочка.

– Разделим стоимость проезда на три части, – согласился рабочий, – так всем проще. Трудности становятся непосильными лишь тогда, когда никто не хочет тебе помочь.

Мваура включил мотор. Кинеени осталось позади.

Некоторое время ехали молча, но вскоре крестьянка нарушила тишину:

– Я так счастлива, что даже слов подходящих не нахожу. Меня зовут Вангари. Я из Илморога, точнее, из пригорода Нжерука. Доедем до места, я сразу расплачусь. Бог воздаст вам за доброту, а я буду молиться за вас предкам.

– Ничего я с вас не возьму, – сказал рабочий. – Если не помогать друг другу, мы все в зверей превратимся. Не зря же во время мау-мау мы давали клятву: "Не сяду я один к столу…"

– И я… я тоже… ну, в общем, все это пустяки, – подхватил Гатуирия. – Ничего вы нам не должны. – Он стеснялся говорить на кикуйю, путал слова родного языка с английским. – Я полностью согласен с тем, что сказал этот человек. Кстати, как ваше имя? Мое… меня зовут Гатуирия.

– А меня Мутури, – представился мужчина в комбинезоне. – Я рабочий: плотник, каменщик, водопроводчик. Знаю и другую работу. Ведь труд – это и есть жизнь.

– А тебя как звать, дочка? – спросила крестьянка у Вариинги.

– Жасипта Вариинга, я тоже родом из Илморога.

– Откуда именно? – спросила Вангари.

– Из деревни Нгаиндейтхия.

– Если позволите… – начал Гатуирия, обращаясь к Мутури, запнулся, откашлялся и предложил: – Не скажете ли, вернее, можно ли полюбопытствовать… И снова умолк, будто бы не зная, о чем спросить, но в конце концов договорил: – Можно ли сказать, что лозунг "Харамбе" [17]17
  См. примеч. на с. 92. (а его там не было! – прим. книгодела)


[Закрыть] уходит корнями в движение мау-мау?

– "Харамбе"? – усмехнулся Мутури, – "Харамбе"… А вы не слыхали, что на этот счет поют танцоры ньякиниа?

 
Нынешнее «Харамбе»
Не для болтунов…
 

Потому мне и не пристало обсуждать «Харамбе» – дабы не прослыть опасным болтуном. «Харамбе»?., Нет, уж я попридержу язык. Помните притчу о немых, которых спасла их немота? Но если бы танцоры ньякиниа спросили моего совета, я бы предложил им петь иначе:

 
«Харамбе» золота,
«Харамбе» денег —
Оно для богачей
И их друзей.
 

Когда мы сражались за независимость, лозунг «Харамбе» как символ организационного единства имел два толкования: одно – для империалистов и их местных прихлебателей, другое – для патриотов мау-мау. Партизаны пели свои песни:

 
Нашел я там, в народной гуще,
Великую любовь.
Зерно упало в землю – колос вырос,
Мы поровну разделим урожай!
 

А враги наши пели совсем другое:

 
«Корысть, измена» —
Наш девиз!
Зерно украли у народа
И за него готовы горло
Друг другу перегрызть.
 

«Харамбе» империалистов и кенийских отрядов самообороны [18]18
  Так называемые отряды «внутреннего охранения» – воинские формирования, созданные в начале пятидесятых годов английскими колонизаторами из кенийцев для борьбы с партизанами.


[Закрыть] пробуждало в людях зверские наклонности: за объедки с барского стола изуверы бросали в огонь детей и немощных стариков. А в партизанских отрядах «Харамбе» означало человеколюбие, ради спасения детей и стариков патриоты отдавали свою жизнь. Предатели хотели продать нашу страну чужеземцам, бойцы мау-мау всеми силами защищали родину. Нет, молодой человек, о нынешнем «Харамбе» я говорить не стану. У него свои хозяева.

Мутури неожиданно умолк, смахнув с комбинезона жучка. В машине снова воцарилась тишина. Мваура внимательно вглядывался в дорогу, которая спускалась в долину Рифт-Вэлли. Темнота все сгущалась, и он включил фары.

Вангари прищелкнула языком и с горечью заметила:

– Вот вы говорите, зерно падает в землю, и мы делим колос между собой… Народ проливал кровь за великое дело, за нашу Кению, за то, чтобы дети наши ели досыта, спади в тепле и не ходили в лохмотьях.

Чтобы их учили приносить пользу родине. Только глупец и предатель пожалел бы отдать жизнь ради этих священных целей. Я, Вангари, была тогда еще девчонкой. Но немало патронов и оружия отнесли вот эти руки лесным братьям. Все мне было нипочем, я не знала страха, шныряла туда-сюда сквозь вражеские заставы. А теперь, как вспомню то время, сердце слабеет и наворачиваются слезы. Как это вы сказали Мутури, – нынешнее "Харамбе" для богатых и их прислужников?!

 
Верные слова,
Так оно и есть!
Вам за них воздам
Я хвалу и честь!
 

Ничего-ничего… только ответьте мне, люди: все эти миллионы, откуда они берутся, со дна морского? Если человек изо дня в день швыряется такими деньжищами, что оставит он своим детям? Откуда взялся вечно плодоносящий сад? Где бьет неиссякаемый источник? А друзья этого человека, прячущиеся в тени? Их имен никто не знает. Кто они, приносящие свои дары лишь под покровом ночи? Но даже самый потаенный секрет когда-нибудь будет раскрыт, его выставят всем напоказ. Я так скажу: мы сражались за свободу, нас вели в бой не деньги, а любовь. Любовь к Кении, нашей родине, придавала отваги молодым воинам, и они шли под вражеские пули, отстаивая каждую пядь своей земли. Мы тогда судили о человеке не по одежке, не говорили: «Ага, на нем лохмотья, за решетку его!» Наоборот, оборванцы были на передней линии, и они не знали, что такое отступление. А те, что носили галстуки, гнули перед империалистами спину, лизали им башмаки… Вы, чего доброго, подумаете, выпила, мол, лишнего или накурилась бханга. Нет, просто до того досталось мне в Найроби, что не могу никак успокоиться. Нынешнее «Харамбе»… куда оно только заведет кенийцев…

Вангари умолкла. Мутури, Вариинга и Гатуирия прониклись к женщине сочувствием. Мужчина в темных очках забился в угол. Мваури надавил на газ, надеясь, что встречный ветер развеет впечатление от слов Вангари.

– Поведайте нам, что все-таки стряслось с вами в Найроби, – попросил Мутури. – Отчего у вас на сердце камень?

– Боюсь, что не найду подходящих слов и мой рассказ вас не тронет, – сказала Вангари, однако упрашивать себя не заставила, и все, кто были в машине, услышали о злосчастных перипетиях, которые выпали на долю этой женщины в кенийской столице.

– Ох уж этот Найроби! Злым ветром занесло меня туда. Впрочем, во всей Кении не найти теперь такого уголка, куда бедный человек мог бы убежать от нищеты. Илморог, Момбаса, Найроби, Накуру, Кисуму – повсюду для нас, крестьян и рабочих, вода в колодце горчит. Мой клочок земли, два акра, пошел с молотка за неуплату долгов: я не смогла вернуть ссуду Кенийскому банку экономического прогресса. Когда-то я имела глупость попросить у них пять тысяч шиллингов, чтобы обзавестись племенным скотом. Купила на эти деньги столбы, натянула проволочное ограждение, потом приторговала стельную корову. Остаток денег пошел на школу, где учится мой сын. Корова принесла бычка. Дохода от молока едва хватало на то, чтобы платить ежемесячные проценты банку. Потом корова заболела ящуром и околела, прежде чем приехал ветеринар. А я еще и четверти ссуды не выплатила.

Вот землю у меня и отобрали, а работы в Илмороге днем с огнем не сыщешь. Тогда надумала я ехать в столицу. Почему? Если другие страны дают нам займы, рассуждала я, то деньги эти тратят на строительство Найроби и других больших городов. Крестьяне выращивают хлеб и овощи, чтобы кормить горожан, которые тучнеют на нашем поте. И вот втемяшилось мне, что в Найроби я в два счета найду место, пойду в уборщицы или няньки на худой конец. Я никакой работы не чураюсь, не стараюсь заполучить кусок пожирнее. А еще в Найроби жить, должно быть, поспокойнее, решила я, – в Илмороге в последнее время от воров да бандитов рабочему люду нет никакого спасу.

Завязала я в узелок пригоршню мелочи и отправилась в дорогу. Ну и ну! В жизни не видела я столько машин – несутся по асфальту, как полая вода. А дома – выше пресловутого Каина, который доставал до облаков! Найроби похож на огромный сад из камней и чадящих машин. Увидев роскошные гостиницы и магазины, я сказала себе: поистине наша Кения многого добилась. Наверняка я здесь без работы не останусь! И зашла в первую попавшуюся лавку. Чего там только не было, аж в глазах зарябило. Командовал в лавке индиец, я спросила у него, не наймет ли он меня мести полы. Он ответил, что в этом не нуждается. Тогда я попросилась в няньки к его детям, по он снова мне отказал. И я пошла дальше по улице, присматриваясь к домам повыше да понаряднее. Так я оказалась перед отелем. Высоченный, как гора Кения. За столиками одни только белые. Я отыскала контору, но и там был европеец. "Работы нет", – сказал он. Я говорю, мол, готова чистить башмаки тем белым, вон их сколько – прямо как саранча. Он загоготал, говорит – нельзя. А мыть для них нужники? Нет, и этой работы мне не дали.

Я все ходила по магазинам да по лавкам, где-нибудь должны же брать черных на работу! От родни не отворачиваются, все мы черные – одна семья! В одной лавке, куда я вошла, торговали хозяйственными товарами и садовым инструментом. Сохи, мачете, вилы, чайники, кастрюли громоздились на полках. И был там черный – черный хозяин! Сердце мое наполнилось надеждой. Я поделилась с ним своими бедами. Поверите ли – он затрясся от хохота! Одна, говорит, есть у меня для тебя работа: такая дородная бабенка должна быть большой мастерицей в постельных делах. Я не сдержала слез…

И снова бродила по улицам без цели, шла куда глаза глядят. Тут мне попалась еще одна гостиница. Я вошла, спросила, где контора. Там тоже оказался черный, я попросила у него работы.

"Послушай, женщина, ты ведь уже заходила и белый хозяин тебе ответил, что для таких, как ты, у нас работы нет".

Я испугалась – выходит, я кружу на одном месте! Пошла к выходу, но он меня окликнул, предложил сесть, а сам позвонил куда-то, где якобы всегда есть работа для нашего брата. И снова сердце радостно забилось. Воистину в страну пришла свобода! Я терпеливо ждала, как рыбак клева.

И что бы вы думали, дорогие мои? Не успела я и чихнуть, как в контору ввалилась полиция. Черный мерзавец сдал меня черным полисменам – таким же черным, как вы и я, – заявив, что я замышляю ограбить гостиницу. Позвали белого хозяина, тот все подтвердил: я, мол, целый день кручусь в отеле, приглядываюсь, что бы стянуть. Он похлопал своего черного служащего по плечу и прогнусавил: "Молодец, мистер Мугвате, я вами доволен" – или что-то в этом роде. А полицейский инспектор все твердил: "Да, да, никаких сомнений, типичная наводчица, мы задерживаем их чуть не каждый день в магазинах, отелях и банках".

Меня затолкали в полицейский фургон, отвезли в участок и заперли в камере вместе с москитами, вшами, блохами и клопами. Я провела там трое суток. Это при том, что за всю жизнь я на чужую картофелину не позарилась! Голову готова была сложить за свободу! И меня, Вангари, ту, что вы видите теперь перед собой в китенге и с сизалевой корзинкой, три дня и три ночи держали в зловонной клетке!

На четвертое утро меня отвели к судье, обвинили в бродяжничестве и "Преступных намерениях. Объясни, мол, что ты делаешь в Найроби без работы, без жилья, без разрешения на пребывание в столице. Бродяжничество и тунеядство – так они про меня сказали. Но, милые мои, разве я, Вангари, кенийка по рождению, могу быть чужой в собственной стране? Я себя виноватой не признала: искать работу – не преступление!

Судья был европеец, розовый, как поросенок. Нос у него шелушился, как чешуйки у ящерицы. Он носил очки в массивной оправе.

Белый хозяин и его черный раб Мугвате были вызваны как свидетели.

"Хотите что-нибудь сказать, – обратился ко мне судья, – прежде чем я вынесу приговор?"

До сих пор не пойму, как я набралась смелости, – или от отчаяния это вышло? "Посмотрите на меня как следует, – говорю судье, – я-то своя, не то что вы. И никакая я не бродяжка, я здесь у себя дома. Это наша страна. В ней мы родились, земля у нас от бога, мы отвоевали ее у врагов в кровавой битве. Пусть сегодня на нас лохмотья, но мы те самые рабочие и крестьяне, что сражались в отрядах Кимати[19]19
  Дидан Кимати (1920–1957) – национальный герой Кении, руководитель партизанской войны против англичан.


[Закрыть]. Посмотрите мне прямо в глаза – я не воровка, а коли хотите сыскать настоящих бандитов и налетчиков, идите за мной, я приведу вас в их логово у нас в Илмороге. Дайте мне несколько полицейских, пусть арестуют этих ворюг, от которых нам давно нет житья. Не знаю, как тут дело обстоит, в Найроби, но в нашем Илмороге эти негодяи уже давно не прячутся".

Сказав это, я села на скамью. Судья снял очки, протер их красным платком, снова напялил на шелудивый нос и уставился на меня. А я знай повторяю про себя: "Гляди-гляди! Поди, не ожидал услышать такие речи от простой труженицы! В недавние времена ты смотрел на меня только через прицел винтовки!"

Он велел мне повторить, что я сказала об Илмороге и тамошних ворах. Я и говорю: "Зачем мне врать – все правда! Я не меньше вашего заинтересована в том, чтобы преступники оказались за решеткой. Дайте мне полицейских – я проведу их в стан бандитов".

Тогда судья сказал, что, раз я согласилась помочь полиции расправиться с преступниками, меня в тюрьму не посадят, а только оштрафуют за бродяжничество.

Можете себе представить? Разве справедливо, что у меня требуют пропуск в Найроби, точь-в-точь как в колониальные времена?!

Судья велел полицейскому начальнику устроить облаву на воров в Илмороге. Так я спаслась от шести месяцев тюрьмы. Из суда меня сначала отвезли в участок. Теперь они обращались со мной иначе, словно патокой языки смазали. Говорили, что, мол, если бы все граждане были на меня похожи и помогали полиции, страна избавилась бы от воровства и бандитизма, а состоятельные люди наслаждались бы без помех своим богатством и спокойно спали по ночам.

Словом, было решено, что сначала я отправлюсь в Илморог одна, как бы на разведку, все уточню и передам сведения в тамошний полицейский участок. Из Найроби туда позвонят, чтобы старший инспектор Гаконо по моему сигналу сразу принял надлежащие меры.

На том мы и расстались. На дорогу мне не дали ни полцента! А мои деньги, все двести шиллингов, отобрали в суде – в уплату штрафа. Оставалось идти в Илморог пешком. Если бы бог не послал мне вас, где бы я теперь была? Как бы ночь провела?

Да, явись ко мне нынче посланец небесный и потребуй, чтоб я воспела теперешнее "Харамбе", я бы ему сказала пару слов – он бы их надолго запомнил…

Вангари внезапно смолкла, будто унесясь мысленно назад в зал суда, в камеру полицейского участка, припомнив судью и прочих блюстителей закона.

Вариинга уже открыла сумку, чтобы достать пригласительную карточку: знает ли Вангари о готовящемся в Илмороге шабаше грабителей? Но что-то заставило ее захлопнуть сумку. Глядя на Вангари, она спросила слегка дрожащим голосом:

– Скажите… а действительно в Илмороге существует логово или пещера преступников?

– Что?! Как же вы можете утверждать после этого, будто родились в Нжеруке?! – вопросом на вопрос ответила Вангари.

– Да… это так… я действительно оттуда, – запинаясь, выговорила Вариинга.

– Теперь вы знаете всю правду, – заверила девушку Вангари и смолкла.

5

Остальные пассажиры тоже молчали, им как будто нечего было добавить к рассказу Вангари. Лишь некоторое время спустя подал голос Мутури:

– Страна наша беременна, а что она родит, один бог знает… Подумать только! Дети тружеников, наши дети, палимые солнцем, изнывают от жажды и голода, ходят голышом и только слюнки пускают при виде наливающихся соком плодов. Им нельзя их срывать, чтобы утолить голод! Что за судьба – видеть на огне горшок с похлебкой и не сметь зачерпнуть из него хоть ложку. Они не могут уснуть на пустой желудок, ночи напролет рассказывают друг другу истории одна страшнее другой, изо дня в день загадывают все ту же загадку: "Что бы ты отдал за один…"

– …спелый банан! – отозвалась Вангари, словно Мутури и впрямь ждал ответа.

– …за один глоток… – продолжал Мутури.

– …прохладной воды из чужого колодца! – подхватила опять Вангари.

– Вангари, твоя история лишний раз подтверждает: нашей родине давно пора разрешиться от бремени, – закончил свою мысль Мутури. – Недостает лишь повивальной бабки. Да вот только возникает вопрос: кто заронил в нее семя?

– Все это дьявольские проделки! – внезапно вступил в разговор Робин Мваура. Ему было немного не по себе – слишком гнусно повел он себя в Кинеени, когда Вангари заявила, что у нее нет денег. Но дело уладилось – те трое обещали за нее заплатить. И теперь Мваура только ждал случая, чтобы ввернуть словцо и увести разговор от Вангари и ее невзгод. Ни с того ни о сего он запел:

 
Покажу черту кулак:
Эй, не тронь меня, дурак!..
 

Вариинга почувствовала, как от всех событий минувшего дня ее охватывает жар. «Такое впечатление, будто это уже со мною было, – подумала она. – Впрочем, пустые разговоры, не стоит придавать им значения…»

Гатуирия смотрел на водителя, ожидая продолжения песни. Его разволновал рассказ Вангари, и он все спрашивал себя: "Неужто подобные вещи возможны в современной Кении?" Ему вспомнилось, что и впрямь существует закон о бродяжничестве, а значит, история Вангари вполне правдоподобна. Но чего он ждал от песни Мвауры, как могла она облегчить его бремя?

Человек в темных очках почти вжался в стенку, чтобы сделаться незаметным, точно опасался, что остальные пассажиры, как свора, накинутся на него.

Мваура оборвал песню так же внезапно, как и начал.

– В чем дело? – спросил его Мутури. – Потерял нить?

– Нет, – ответил Мваура, – просто решил швырнуть клубок тебе!

– Да, – сказал Мутури, – я эту песню знаю, бывало, и мы ее пели, только слова у нее другие:

 
Покажу белым кулак:
Уходи домой, дурак!
Кения свободной хочет быть!
 

Вангари подхватила песню. У них отлично выходило на два голоса – так смешивают душистые растения и получают ароматную мазь.

 
Кения свободной хочет быть!
Империалисты, убирайтесь вон!
Мы, народ, хозяева земли,
И на пашей стороне закон!
 

– Что до меня, – заговорил опять Мваура, – то в те времена я пел все песни подряд. Да и сегодня, если на то пошло, мне все равно, что петь. Земля круглая: куда покатится, туда и я с ней. Споткнется – и я споткнусь. Нагнется, выпрямится – я тоже. Заворчит – и я заворчу. Замолчит – и я ни гугу. Первый закон гиены гласит: «Не привередничай, лопай, что дают». Если я оказываюсь среди членов секты акурину, то выдаю себя за их сторонника, с крещеными крещусь, с мусульманами славлю ислам. А среди язычников и я язычник.

– Гикуйю[20]20
  Легендарный фольклорный герой, почитаемый как праотец народа кикуйю.


[Закрыть] учил, что нельзя варить еду сразу в двух котелках, в одном из них каша подгорит, – напомнил Мутури. – Впрочем, ты, Мваура, кажется, способен варить сразу в двух тысячах горшков! Что же, поспеваешь следить за всеми или твоя еда вечно подгорает?

– Уста, что сами себя съели! – отшутился Мваура. Ему сделалось легко и весело: удалось-таки увести разговор от Вангари и ее дел. – Эту поговорку специально для нас, водителей матату, придумали. Всем известно, какие мы горлопаны и болтуны. Отчего? Оттого что рыбак не знает, где рыбку поймает, закидывает удочку наугад. Для нас, водителей матату, наши языки – все равно что рыболовные крючки…

– Для ловли денег, – ввернул Мутури.

– Именно, – с готовностью подтвердил Мваура. – Точнее, людишек с денежками. Деньги сами по себе, отдельно от людей, не ходят. Так что, если принимать все, что мы говорим, за чистую монету, пропадете среди бела дня. Взять, к примеру, эту вот женщину. Она, поди, поверила, будто я и в самом деле высажу ее в лесу, отдам диким зверям на растерзание. А я просто хотел ее немного попугать. Нашему брату часто приходится горячиться, даже, бывает, прикрикнешь, потому что пассажиры так и норовят нас надуть. У меня всегда наготове банка меду и кулек перца.

– Вернее сказать, в твоих руках чужая жизнь или смерть, – с сарказмом парировал Мутури.

– В самую точку угодил, – согласился Мваура, делая вид, что не замечает подковырки. – Иначе как нам уцелеть на этих дорогах?

– Пожалуй, ты не шутил, когда на остановке "Ньямакима" горланил, что за деньги отвезешь пассажира куда угодно: к богу или к черту. Но скажи, сам ты на чьей стороне?

– За бога я или за дьявола?

– Именно это я и хочу узнать.

– Да с обоими на короткой ноге. Сам же сказал: я из тех, кто сразу варит в двух горшках. Совершенно верно, только я не люблю, чтоб у меня каша пригорала. Вернемся, однако, к вопросу о боге и сатане. Ни того ни другого я никогда не видел. Но допустим, оба они существуют. У каждого – своя власть, свое могущество. Оба ищут себе сторонников на земле, тех, кто пойдет за них в огонь и воду. Разве не ясно, что и тот и другой способен осчастливить либо погубить каждого из нас, смертных? Политики на выборах соперничают из-за голосов, а мы, деловые люди, пытаемся столкнуть бога и сатану лбами, лишь бы не навлечь на себя их гнева. И молимся обоим сразу.

– Ты как путник, сбившийся с пути. Не слышал разве, что человек не может служить двум господам сразу? Даже избиратель в конце концов отдает голос кому-то одному.

– У бизнесмена хозяев много, и всем надо повиноваться. Один позовет – я тут как тут, другой – я к нему со всех ног.

Оба замолчали. Мваура вел машину осторожно, дорога петляла, и смотреть надо было в оба. Кроме того, туда-сюда шныряли бензовозы, тяжелые грузовики с древесным углем, картофелем, овощами.

Проехали поворот на миссию Киджабе, миновали церковь, построенную пленными итальянцами во время второй мировой войны.

– А сам-то ты во что-нибудь веришь? – снова принялся за Мвауру Мутури. – Есть ли в твоей душе понятие о том, что хорошо и что плохо?

Мваура неопределенно хмыкнул, сделал вид, что не совсем понял вопрос. "Что за тип, – прикидывал он, – фанатик, может, или сектант какой?"

Остальные ждали, что все-таки скажет Мваура, заодно размышляя о том, как бы сами ответили на поставленный Мутури вопрос.

Мваура чувствовал, с каким нетерпением все ждут его ответа.

– Ты спрашиваешь, во что я верю, – заговорил он наконец, – не так ли? Душа бездонна, как ее измеришь? В чужую душу не заглянешь, это не мышиная нора. Чужая душа – темный лес, сквозь него не продерешься. Не лучше ли выяснить сначала, что же такое душа? Где она помещается? Из чего соткана – из плоти и крови или она лишь дуновение, вздох?

Еще мальчишкой услышал я от своей бабки историю про занедужившего льва, который съел ослиную душу и сразу исцелился. Я пожалел ослика и спросил бабушку: "Что же он будет делать, когда придет Иисус и призовет его из мертвых?" Бабка успокоила меня: "Не приставай с пустяками, животных никто не станет воскрешать".

Люди нередко возвращаются на заброшенную ферму. Так и я на днях вспомнил сказку про ослика и льва, когда прочел в газете "Тайфалео", что теперь берут сердце у одного человека и переставляют другому. Встает вопрос: человек с новым сердцем – это прежний человек или же кто-то совсем иной? Когда придет день воскрешения из мертвых, эти двое подерутся из-за сердца – оно ведь у них одно на двоих. Подумайте, хорошо ли, чтобы на два тела было всего одно сердце? Если оно доброе, правдивое, чистое, его никто не захочет уступить другому.

Так что меня одолевают сомнения. Если сердце пересадить, характер человека изменится? Станет ли негодяй паинькой, праведник – греховодником?

Земля населена богатыми и бедными. Богач может заниматься самым низкопробным разгулом, но когда ему приходит время помирать, он отправляется в больницу и покупает себе сердце богобоязненного бедняка. Дальше происходит вот что: богач попадает на небо благодаря праведности бедняка, а бедняк, заложив душу, отправляется в ад за чужие грехи. Ха-ха-ха!

Монолог Мвауры был прерван. Он хохотал без остановки, как человек, который собирался рассказать забавный случай и не смог удержаться от смеха, едва открыл рот. Сквозь смех он все-таки продолжал:

– Вот бы пуститься в такую коммерцию – основать рынок сердец, открыть магазин человеческих запчастей! Все со скидкой, постоянная распродажа… Интересно, сколько можно выручить за мое собственное Сердце?

И Мваура снова покатился со смеху, но ни один из пассажиров его не поддержал.

Они уже проехали поворот на Наре Нгаре и Нарок. Слева виднелась станция слежения за спутниками, справа простирались холмы Кижабе. Впереди вздымалась вершина Лонгонот. Землю окутала мгла. Но огни матату и других машин – встречных и попутных – освещали узкий коридор, раскалывавший мрак пополам. Некоторые водители не переключали фары на ближний свет. Если встречные машины ослепляли Мвауру, он непотребно бранился.

– Водительские права легко купить, – негодовал он, – оттого на дорогах стало так опасно. Не поверите, ребенку ничего не стоит заполучить их за какие-то пятьсот шиллингов! Никого не волнует, что он и руля до этого в глаза не видел.

– "Вода в колодцах зацвела!.." – воскликнул Му-тури.

– "…а сердца у людей зачерствели!" – подхватила Вангари, и вместе с Мутури она снова затянула песню:

 
Голод нас изрядно потрепал,
Но никто не говорит про это,
Чтоб народ всей правды не узнал,
Спекулянтов не призвал к ответу!
 
 
Хищные торговки на крови жиреют,
Дети бедняков каждый день сиротеют.
Но чужое добро вам счастья не даст,
И не вечна над нами денег подлая власть.
 
 
Бог от вас отвернется,
Нищих день настает.
И дорога хоть вьется.
Но вперед нас ведет!
 
 
Богачи едва таскают брюхо.
Бедняков шатает с голодухи.
А на сердце пусто и печально…
 

"Связался на свою голову с сектантами, – вновь подумал Мваура. – Похоже, они из общества «Глубокие воды».

– Далось вам это сердце, – сказал он вслух, в его тоне явно сквозило раздражение. – Сердце, сердце, сердце! А что такое сердце? Дуновение ветра, колебание воздуха, голос? Нет! Сердце – это блуждающее облако, которое в праздных мечтах оборванцев обретает вид золотой лестницы, ведущей либо на небо, либо в чертово пекло. Где бы найти дурака, который даст мне за мое сердце хоть малость?

– Человеческое сердце? – быстро отозвался Мутури. – Дуновение ветра, колебание воздуха, блуждающее облако, золотая лестница мечты для бедняка, которому не спится от мрачных дум? Нет! Человеческое сердце и плоть, и не плоть. Сердце делает человека человеком, но и человек делает сердце. Сердце – важнейшая часть тела. Оно, как насос, гонит кровь по артериям и венам, ко всем клеткам организма, вымывает из нас все шлаки. Оно действует заодно со всеми другими органами тела. Благодаря их работе человек видит, осязает, слышит, обоняет, различает вкус пищи, говорит, размахивает руками, ходит, одним словом – живет.

Живет и строит – строит жизнь для себя и для всех. Эта жизнь – плод наших усилий, нашего ума. Мы переделываем природу, подчиняя ее нашим нуждам, строим жилье, чтобы укрываться от дождей, шьем одежду, чтобы согреться в непогоду, растим хлеб, чтобы утолить голод…