Текст книги "Пшеничное зерно. Распятый дьявол"

Автор книги: Нгуги Ва Тхионго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Человечество – это здание, возводимое множеством рук. Как сказал Гикуйю, одним пальцем и блоху не раздавишь, одним поленом не обогреешь хижину; один человек, пусть даже первый силач, не построит мост через реку. А множество рук подымет самый неподъемный груз. Единство, пролитый вместе пот позволяют нам изменять законы природы, подчинять их нашим потребностям, иначе мы остались бы навечно рабами стихии. Вот почему Гикуйю сказал: "Пусть все меняется, ведь и в тыкве все семечки разные!"

Труд человеческих рук, наш коллективный гений, подчиняющий себе природу, как раз и отличает людей от зверей, деревьев и всего остального на земле.

Кто еще умеет ловить и обуздывать ветер, воду, молнию, пар? Вязать их по рукам и ногам, брать в плен, заставлять работать на себя? То-то вот, человек превзошел любого зверя. Животные бессильны перед природой, она помыкает ими как хочет, крутит, как кусочки мяса на вертеле. А человек бросает природе вызов, сражается и берет над ней верх.

Подивись на плоды совместного труда тысяч рук: железные дороги и шоссе, автомобили, поезда и всякие другие колеса, которые мчат нас вперед так, что ни зайцу, ни лани не угнаться. Аэропланы дают нам крылья, каких ни у одной птицы нет. Наши снаряды быстрее звука и проворнее молнии. Тяжелые корабли бороздят глубокие океаны и не тонут в отличие от челна Петра на море Галилейском. Телефоны, радио, телевизоры – все эти хитроумные штуковины, сохраняющие живым человеческий голос и облик даже после его смерти… Есть ли что-нибудь чудеснее этих чудес? А города, возведенные нами: Момбаса, Найроби, Накуру, Эльдорот, Китале, Руува-ини, Илморог! Из пригоршни зерен мы выращиваем тонны кофе, чая, сахарного тростника, хлопка, риса, бобов и кукурузы. По медным проводам от рек Руиру, Атхи и Саган бежит пламя и сияет в городах и домах по ночам, когда природное светило отправляется на покой. Если бы все то, что люди сотворили, не досталось кучке паразитов, как бы мы, создатели и труженики, теперь жили! Забыли бы, что такое холод, голод, жажда, нагота.

У человечества одно огромное сердце. Остановится оно – и кончится жизнь на земле. Уразумел ли ты теперь ему цену, жалкий и алчный глупец?

Мутури говорил так горячо, что от волнения у него перехватило дыхание. Уже давно подобные мысли приходили ему в голову, но никогда раньше не удавалось облечь их в слова. Он сам себе дивился.

Мваура едва дослушал Мутури до конца.

– Итак, по-твоему, нет добрых и злых сердец. Все они часть целого, то есть человечества. Вспомни, мы ведь говорили о добре и зле. Тут у нас с тобой взгляды совпадают. В мире нет добра и зла. Сердце – это сердце. Сказочки про рай и ад выдуманы для малых детей. О чем спорить? Да будет мир и денег побольше!

– Рай и ад? – Мутури вновь ринулся в словесный бой. – Еще как существует! И отличаются друг от друга, как порок и праведность, как доброе сердце от злого. Жизнь наша – это поле битвы, где идет вечный бой между силами света и мрака. Только одни хотят заглянуть в завтра, думают о будущем детей. Другие же усыпляют бдительность – незачем, мол, печься о том, что будет после нас, лишь бы сегодня свою утробу набить.

В этой войне нет сторонних наблюдателей. Каждый человек вовлечен в нее – либо он на стороне творцов, либо же на стороне разрушителей, дьявольских прислужников и паразитов. У каждого войска свое сердце. Одно злое – то, что принадлежит паразитам. Другое – доброе, что бьется в груди творцов.

По нашим делам можно судить, на чьей мы стороне и что у нас за сердце. Наши руки, тела, наша воля подобны острому мечу. В руках творца это оружие пашет землю и растит зерно. Оно защищает тружеников, охраняет плоды их тяжкой работы. Меч в руках паразита опустошает поля, отнимает у творцов их урожай.

В руках труженика огненный меч творит добро, в руках паразита – сеет зло.

Гикуйю сказал: "Леопард не умел чесаться. Его научили. Теперь он знает, как пользоваться когтями: ими можно и детеныша почесать, и задрать врага".

Одно ясно: что сделано, то сделано. Наши дела – это кирпичики, из них возводится и дом добра, и дом зла. Сердце – зеркало, в котором отражаемся мы сами и содеянное нами на земле. Если хоть изредка в него не глядеться, не будет тебе места среди людей! Ну, что же ты молчишь? Вези свое сердце на базар – перестанешь быть человеком, станешь пустой оболочкой. В памятные всем времена пели мы такую песню:

 
Не вздыхай, и слез не лей,
И в грехах своих не кайся,
Хочешь сердце успокоить
К партизанам подавайся.
Если ищешь жизни смысл,
Только там его найдешь.
Где народ крепит единство,
Ты прощенье обретешь!
 

Так что, водитель, есть два пути, две дороги. Одна приведет нас к смерти, другая – к жизни. Укажи мне первую, а я тебя выведу на вторую. Обе они переплетаются в делах и поступках каждого из нас, каждый сам выбирает себе сердце. Мваура, ты напомнил нам про закон гиены. Скажи: если гиена пойдет сразу по двум тропам, что с нею станет? Выбирай, Мваура, одну дорогу и с нее не сворачивай! – заключил свою речь Мутури.

– Я давно свою дорогу выбрал, – буркнул Мваура.

– Какую же из двух? – спросил Мутури.

– Дорогу смерти! – Мваура хохотнул, желая обратить все в шутку. – Как раз по ней вас и везу!

В кабине воцарилась тишина.

6

В голове у Вариинги жужжало, будто там вился комар. И сердце билось так, словно она целый день блуждала по лабиринту в городском парке Найроби, не в силах найти выход. Она пропустила мимо ушей большую часть спора Мвауры и Мутури – невольно отвлеклась, вспомнив свои беды: Джон Кимвана, босс Кихара, увольнение с работы, выселение из дома, попытка самоубийства. Вспомнила молодого человека, поддержавшего ее на улице, приглашение на бал Сатаны. А теперь еще все эти рассуждения о смерти, жизни, о сердце. Скорее бы добраться до дому, отдохнуть душой и телом. «Когда же судьба моя переменится? Кто мне поможет?»

Вспомнила она и Богатого Старца из Нгорики. Давно это было, но до сих пор в ней кипит горечь…

– Пожалуйста, минуту внимания! – воскликнул вдруг Гатуирия, прервав поток ее грустных дум.

Мутури, Вангари, Вариинга и мужчина в темных очках – все посмотрели на него. Мваура тоже обернулся, но лишь на миг: тут же вновь уставился на дорогу.

– Позвольте мне задать вопрос. – Гатуирия слегка понизил голос. Видно было, что он колеблется, как это бывает, когда сгорают от желания докопаться до сути важнейшего дела, но не знают, с какого конца к нему подступиться.

– Валяй, спрашивай! – подбодрил его Мваура. – За это тебя в тюрьму не упекут.

– Как знать, в нынешней Кении ни за что ручаться нельзя, – пробормотал Мутури.

– Не беспокойтесь, – заверил Мваура Гатуирию. – В моем матату можно говорить о чем угодно, это не машина, а оплот демократии!

– Что верно, то верно, – поддержала шофера Вангари. – Только в матату и можно без опаски выражать свои мысли, не озираясь по сторонам, не боясь доносчиков.

– В моем матату все равно как в тюрьме или могиле – запретных тем нет.

– Ваш спор… – простите, ваша беседа… мне бы не следовало вмешиваться… но если позволите… Гатуирия снова осекся. Он говорил на кикуйю, как и большинство образованных кенийцев: переходя на родной язык, они запинаются, как младенцы, зато на чужом изъясняются бойко и гладко. К чести Гатуирии, он хоть отдавал себе отчет, что тут нечем гордиться, что языковое рабство равнозначно рабству умственному. Впрочем, когда он горячился, то говорил на кикуйю вполне сносно, хотя частенько вставлял в речь английские слова.

– Считается, что разногласия порождают ненависть. Однако чаще из таких столкновений пробиваются ростки истины, – сказала Вангари, видя колебания Гатуирии.

Тот, откашлявшись, предпринял новую попытку:

– Я не совсем улавливаю различие… э… ваших точек зрения. Если позволите, я задам вопрос. Верите ли вы, что бог и дьявол на самом деле существуют, что они живые, как вы и я?

– Если есть бог, – не задумываясь ответил Мваура, – значит, есть и черт. Но лично я ничего наверняка не знаю.

– Ну а как же все-таки с верой, – допытывался Гатуирия. – Во что вы верите?

– Я-то? Эх, молодой человек, в ваши церкви я не ходок. Бизнес – вот мой храм, а деньги – бог. Но если есть и другой всевышний, я не возражаю – пусть будет. Иногда в виде жертвоприношения я окропляю спиртным землю, чтобы он не обошелся со мной, как с бедным Иовом. Я не склонен копаться во всяких тонкостях жизни. Повторяю еще раз – я плыву по течению. Земля обтекаемая и вечно меняется. Потому Гикуйю и сказал: закат не похож на восход. Осмотрительность – это еще не трусость. Всяких там вопросов я себе не задаю. Только укажите мне, где можно поживиться, – я вас мигом туда домчу!

– Ну а вы? – обратился Гатуирия к Мутури, когда высказался Мваура.

– Я? Я верю.

– Во что?

– Верю, что есть бог.

– Живой?

– Да!

– А черт?

– И черт есть!

– Неужто вы и впрямь так считаете?

– Да, именно так.

– Но ведь ты же никогда их своими глазами не видел? – полюбопытствовал Мваура.

– Молодой человек интересуется верой, – уточнил Мутури. – Что касается меня, то я верю, что и бог, и дьявол – это образы наших поступков в нашем воображении. Мы обуздываем природу вообще и человеческую натуру в частности. Мы трудимся ради хлеба насущного, ради крова над головой. Бог – это отражение всего хорошего и доброго, что делает человек. Сатана – олицетворение всех наших дурных деяний. Вопрос, однако, в том, что считать праведным и что порочным. Вы, молодой человек, вынуждаете меня повторить то, что я уже говорил. Есть две разновидности людей: одни живут своим трудом и потом, вторые наживаются на чужом труде. Вот в чем все дело. Вы, видать, человек ученый, так, может, знаете ответ на эту загадку: почему жизнь так устроена?

"В поте лица твоего, – торжественно провозгласила Вангари, словно читая по раскрытой книге, – в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю".

Захлопнув воображаемую Библию, она обратилась к Гатуирии:

– Есть еще одна загадка. Если вы и на нее ответите, вас ждет награда.

– Не надо мне никаких наград, – усмехнулся Гатуирия, – с единоверцев не берем.

– Э, да вы, оказывается, хорошо говорите на кикуйю, – похвалила его Вангари. – А я было подумала, что вы признаете один английский.

Гатуирия почувствовал себя более непринужденно.

– В детстве я любил наш славный обычай загадывать загадки, – пояснил он, – только теперь все их забыл, даже самой простой не отгадал бы. Если бы вы вызвали меня на соревнование, я бы проигрался в пух и прах. Но вернемся к существу дела. Сознаюсь, ваш спор созвучен давно терзающему мою душу думам и сомнениям. Если бы вы помогли разрубить или хотя бы ослабить их узел!..

Гатуирия снова замолчал. Вангари уловила перемену в его голосе и насторожилась: где-то давно она уже слышала этот голос, кому он принадлежал? А может, ей только так кажется, просто очень захотелось узнать, что за груз у Гатуирии на сердце?

Молодой человек опять откашлялся, посмотрел на Мутури.

– Вы верно определили, я действительно окончил университет, да и теперь в нем работаю. Занимаюсь культурой. Младший научный сотрудник, специалист по проблемам африканской культуры. Наша культура… Ее долго подавлял империализм. То, что мы называем английским культурным проникновением, закабалило наш ум и душу. Оно порождает слепоту и глухоту, смирение перед чужеземцами, которые указывают нам, как жить в своей собственной стране. Иностранцы стали нашими ушами и устами. Забыли мы поговорку: лишь тот, кто живет в глуши, знает, как найти там пропитание. Чужеземец не может знать, что для нас лучше. Не о нашем ли поколении сложили песню?

 
Слепец дорогу не найдет домой.
Глухой как пень,
Народ не слышит свой!
 

Взглянем-ка на самих себя. Куда девались наши языки? Почему нет книг на них? Где наша собственная литература? Где старинная мудрость, где опыт наших отцов, их представления о жизни? Обряды и уклады, веками освящавшие родной очаг, забыты. Костер разума, оставленный без присмотра, угас. Камни, из которых складывали очаг, выброшены на свалку. Уничтожены дозорные посты. Наши юноши не носят больше щитов и копий. Беда в том, что негде нам узнать историю своего народа. Если ребенок остался без родительских советов и наставлений, он легко может принять заморские нечистоты за изысканное кушанье.

А наши сказки, загадки, песни, обычаи и традиции, наше национальное достояние? Мы лишились его, кто теперь умеет играть на гикаанди, кто прочтет и растолкует письмена на глиняных горшках и тыквах? Не осталось тех, кто умеет играть на однострунной скрипке – вандинди – так, чтобы она звучала подобно пению молодого человека, зовущего свою любимую, когда та собирает бобы, или возвращается с полным кувшином от источника, или же срезает сахарный тростник на склоне холма. Забыта и бамбуковая свирель, от сладкого голоса которой бились сердца, предвкушая радость свидания в кукурузных полях, облитых лунным светом.

Вот почему горстка энтузиастов – преподавателей и студентов университета – посвятила себя поискам корней нашей национальной культуры. Необходимо сохранить наследие всех народностей Кении.

Я, к примеру, работаю на факультете музыки, записываю старые напевы, собираю забытые инструменты: барабаны, свирели, колокольца, погремушки, рога антилопы бейза, всевозможные струнные, такие, как лира и однострунная скрипка.

К тому же и сам сочиняю музыку. Мечтаю написать ораторию для хора с оркестром, составленным целиком из народных инструментов: ударных, духовых и струнных. Я уже сочинил несколько песен, но темы, преследующей меня в мечтах, пока в музыке не воплотил. Дни и ночи напролет ищу эту мелодию, но тщетно. Оттого и сердце болит, болит невыносимо. Когда я остаюсь один в хижине, и дождь хлещет по папоротниковой крыше, и воет ветер или же луна серебрит землю, мне чудятся голоса мертвых, живых и тех, кто еще не родился. Они поют для меня, и кажется, вот-вот я уловлю их мелодию, ритм, музыкальную тему, о которой давно уже грежу. Но ветер уносит ее прочь, и снова я остаюсь ни с чем.

А иной раз лежу в густой тени под раскидистым деревом или брожу в полях или по берегу моря и сердцем улавливаю звуки свирели и рожка пастухов, стерегущих скот на равнинах, барабаны земли зовут наших юношей на бой, тысячи колокольчиков и погремушек славят подвиги наших героев, женщины воздают почести отважным сыновьям. Трубит победный рог, ему радостно вторят рожки, свирели, дудки. Затем человеческие голоса сливаются воедино с оркестром, гремит тысячеголосый хор. Ангелы – но не райские, а земные – прославляют наше прошлое.

Я хватаюсь за перо, чтобы успеть записать это обращение предков, прежде чем ветер унесет его прочь…

Что же мне сказать вам, люди? Когда мучит жажда, вам чудятся спелые плоды, свисающие с ветки над самой головой. Солнце палит нещадно, в горле пересохло, и вы тянетесь за спасительным плодом, но ветка медленно поднимается и исчезает в небе. "Вот я, вот же, смотри! Не смог меня отведать, и я покидаю тебя…" Видение дразнит, обостряет неутоленное желание. Вот и со мной творится то же самое. Голоса и звуки дразнят, но в руки не даются. Никак не удается записать чарующую мелодию. Я утешаю себя как могу. Что остается – слезами горю не поможешь! И снова отправляюсь на поиски. Вновь и вновь задаюсь вопросом: как создать поистине национальную кенийскую музыку, чтобы ее исполнял оркестр, составленный из одних народных инструментов, чтобы все мы, дети Кении, пели ее в едином хоре? Я ищу гармонию разнозвучащих голосов. Долгими бессонными ночами я корю себя: какой же ты композитор, если не можешь донести до народа мелодию, тему и ритм той музыки, что слышится тебе? Так, не человек даже, а пустая скорлупа…

Примерно год, с тех пор как вернулся из-за границы, я словно пытаюсь выкорчевать камедное дерево тупой киркой.

Гатуирия прервал рассказ. Слушатели молчали. Вариингу вновь охватило беспокойство – то ли от слов Гатуирии, то ли просто от звучания его голоса. Чувствовалось, что тяжкое бремя давит ему на сердце и бессонными ночами он тщетно ищет ответ на мучающие его вопросы. Почему он прервал рассказ именно на этом месте? Что за узел пытается развязать? Какой помощи ждет?

Гатуирия посмотрел на Вариингу и словно прочел ее мысли. Но прежде чем он смог продолжить, к нему обратился по-английски мужчина в темных очках:

– Итак, вы научный сотрудник университета?

Остальные пассажиры даже вздрогнули от неожиданности – очкарик, с тех пор как сел на матату, впервые открыл рот. Всю дорогу от Сигоны он жался в угол, словно его окружали убийцы.

– Да, я занимаюсь исследовательской работой, – также по-английски ответил Гатуирия.

– Тогда вы должны знать профессора Нгарикуму и профессора Гатве Гаитумби.

– Конечно. Профессор Нгарикума преподает на факультете политических наук, а профессор Гатве Гаитумби – специалист по торговле и экономике.

– А профессора Кименьигени знаете?

– Он историк, занимается исключительно европейской историей.

– А профессор Бари-Квири?

– Преподает английскую литературу, но иногда читает лекции по религии и философии.

– Так-так, – промолвил мужчина в темных очках. Судя по его тону, у него отлегло от сердца и страх больше не терзал его.

Все ждали, что он еще что-нибудь спросит или добавит, но мужчина снова умолк, лишь поерзал немного, устраиваясь поудобнее. Тогда Гатуирия продолжил свой рассказ:

– Настал день, когда передо мной как будто забрезжил свет. Один старик из деревни Бахати…

– Бахати, говоришь? – громко переспросил Мваура. – Бахати, Бахати – рукой подать до Накуру.

– Да, – подтвердил Гатуирия, – а в чем дело?

– Ничего, ничего особенного. – В голосе водителя, однако, чувствовалось беспокойство. – Давай дальше.

– Ну вот, этот старик открыл мне наконец глаза. Я пришел к нему с нижайшей просьбой: "Отец, расскажи мне древние легенды и сказки о диковинных зверях и разных чудищах". Он долго молчал, разглядывая меня, потом ухмыльнулся и сказал: "Что древние сказки, что теперешние – разницы никакой. Сказки есть сказки. Они и старые и новые одновременно, и все они – о завтрашнем дне. И не о чудищах, не о диковинных зверях в них речь. Все они – про людей! Чему вас только учат, молодой человек? Зачем вы ездите в далекие страны, торчите там долгие годы? Что вы там забыли, что надеетесь отыскать? Сколько лет небось зря убил – никак не меньше пятнадцати? А знаешь ли, что сказания наши – мед души народной, их хранят вечно, чтобы лакомились дети и внуки. И дают понемногу, чтобы надолго хватило! Гикуйю сказал: "У кого отложено про запас, тот от голода не помрет". Гикуйю мудрее нас с тобой. Если народ отказался от своих сказаний, значит, он души лишился и внутри пустой, как гнилой орех. Хорошо, что ты ко мне пришел. Так и быть, расскажу тебе, что помню".

Дело было вечером, только что стемнело. Язык пламени в жестяной плошке бился, как алый флажок на ветру, и наши со стариком тени плясали по стенам его жилища.

Старик начал с истории про крестьянина, таскавшего на спине чудовище. Длинные ногти впились в шею и плечи землепашца, а ему надо было работать в поле, ходить за водой в долину и в лес за хворостом. Он и еду стряпал сам. А уродец только ел и спал. Бедняга худел, его снедала обида, а душегуб жирел и лоснился, от довольства он даже пел гимны, призывая землепашца к смирению – на небе, мол, тебе воздастся за все земные невзгоды. Однажды крестьянин отправился к прорицателю. Тот научил его, что делать: вскипятить масло и полить им ноги уродца, когда тот уснет. "Я же сам себе ошпарю шею и плечи", – сказал крестьянин. А прорицатель в ответ: "Выбирай из двух зол меньшее". Крестьянин послушался совета, только так и спасся…

Вторая история была про девушку: красавица, будто точенная из эбенового дерева, с привлекательной щелочкой между передними зубами. Звали ее Ньянжиру Каньярари. Она была поистине прекрасна, но отвергала всех местных женихов. Как-то она увидела юного странника, уроженца дальней стороны, и тотчас решила, что он и есть ее суженый. Она последовала за ним, и знаете, что из этого вышло? Пришлый юноша оказался людоедом, он разорвал разборчивую невесту на куски и слопал ее с потрохами.

Третье предание оставило в моей душе неизгладимый след. Не знаю, смогу ли я вам его пересказать. Мне далеко до старца, он искусно владел голосом, не мне с ним тягаться. Так называемое образование, навязанное нам колонизаторами, подрезало крылья нашим талантам, мы хромаем, будто раненые птицы. Я изложу вам лишь суть этой истории, чтобы стало ясно, откуда взялся камень, что так давит на сердце. Начал он с присловий, я их все не запомнил, однако речь в них шла о скаредности и высокомерии. Говорят, когда богач испражняется, пахнет благовонием. Но не вечно богатеям куражиться и кощунствовать. Тот, кто когда-то лихо плясал, теперь может только с завистью смотреть, как пляшут другие. Кто легко перемахивал через ручей, нынче с трудом пересекает его вброд. Богатство порождает заносчивость, бедность – глубокомыслие и мудрость. Скряга готов и душу спустить по дешевке. "Молодой человек, – сказал мне старец, – имей необходимое, живи в достатке. Но никогда не обнажайся перед богом, не показывай ему своей наготы, не презирай ближних. Голос народа – как глас божий…" Давным-давно жил старик по имени Ндингури, у него не было ничего, добра он не накопил. Зато душа у него была из чистого золота. Все его уважали за мужество и отвагу, которые он проявил, обороняя родную деревню от вражеских нашествий, за щедрость сердца и мудрость слов. Он свято чтил обычаи предков, соблюдал все обряды: приносил козлов в жертву, кропил землю пивом, чтобы добрые духи оградили его от бед и напастей, от собственных ошибок и промахов, от сглазу и порчи. Он не был лежебокой, кормил и одевал свою семью. Его никогда не терзала зависть, он не косился на чужие стада и земли. Бескорыстие и баснословная щедрость помешали ему накопить богатства. Он не унизывал, подобно некоторым старейшинам, пальцы перстнями, не заставлял рабов пахать за него землю и стеречь скот. Не было у него ни слуг, ни работников, не задавал он ежедневных пиров с медовухой. "Руки делают человека" – в эту истину свято верил Ндингури.

Но однажды неведомый бич, поразивший деревню, лишил Ндингури всех средств к существованию, погубил его скот. И тогда возроптал он: "За что? Я без устали приносил в жертву козлят и пиво добрым духам, а они от меня отвернулись. Не видать им впредь моих приношений!"

Еще не рассвело, когда Ндингури отправился в пещеру, где обитали злые духи. У входа его остановило чудище с длинными, до плеч, патлами и двумя пастями – одна на лбу, другая на затылке. Та, что на затылке, заросла волосами и открывалась взору только при сильных порывах ветра. "Отчего ты явился ко мне с пустыми руками? – спросил злой дух. – На базар не идут без денег. Видать, духи, которых ты всю жизнь ублажал, отвернулись от тебя. Нам, злым колдунам, тоже нравятся жертвы, мы тоже любим козлятину пивом запивать". Ндингури сознался, что привела его сюда нужда. Щедрость бедняка заключена в его сердце. Злой дух хитро усмехнулся и сказал: "Кто не знает, что у тебя золотая душа! Выбирай из двух зол меньшее. Я сделаю тебя богачом, но взамен возьму твою душу. И отныне – никаких подношений добрым духам, потому что мы с ними давно не ладим".

"Эка невидаль, душа, – подумал Ндингури, – просто шепчущий голос, и ничего больше!"

"Бери мою душу", – сказал он злому духу.

"По рукам, она моя. Иди теперь восвояси. Только никому не говори, что нет у тебя души. Когда придешь домой, вскрой вены своему любимому сыну, выпей его кровь, а мясо изжарь. Ндингури, я превратил тебя в людоеда и кровопийцу""

"Нет, ни за что! – закричал Ндингури. – Не подниму я руку на своих детей!"

"Забыл, что ли, – дело сделано? Променял ты душу на богатство. Отныне ты никогда уже не будешь ласкать детей, любить женщин, заботиться о ближних. Все это вытеснит богатство. Иди же и пожирай чужие тени – вот тебе мое поручение. Жди, пока я не приду за тобой".

С того дня Ндингури неслыханно разбогател. Богатство прямо-таки из него сочилось, лезло из всех пор. Он бредил им, ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить. Постепенно он прибрал к рукам собственность соседей и всех жителей в округе. Люди недоумевали: почему наше имущество ускользает из рук и оказывается в лапах Ндингури? Теперь и он унизал пальцы железными перстнями, так что сам уже не мог трудиться.

Его точно подменили. Он стал подлым, коварным и жестоким. Вел беспрестанно судебные тяжбы, отторгая у крестьян землю, все раздвигал границы своих владений. Друзей у него не осталось. Гнусность выпирала из него, как побеги сладкого картофеля. Когда бедняки умирали от голода, Ндингури радостно потирал руки – их страдания оборачивались для него новыми доходами: несчастные расставались с последним, чтобы накормить детей.

Жители деревни удивлялись: где его былая доброта, отзывчивость, радушие? Ест один по ночам, точно ведьма. Когда прибирает к рукам чужое добро, у него аж слюнки текут. Тень его все растет и растет, а наши тени усыхают и съеживаются, словно его тень проглатывает наши. Этак мы все перемрем один за другим…

К нему пришли старейшины – его ровесники, напомнили старую мудрость: нельзя выкапывать яму в своем дворе – дети в нее упадут. "Ндингури, сын Кахахами, прислушайся к голосу народа, или тебе уши воском заложило? Голос деревни – голос всей округи, всей страны; голос народа – глас божий. Мы пришли предупредить тебя: не якшайся с колдунами и убийцами! Блеск богатства ослепил тебя, ты не можешь отличить добра от зла. Злые духи заворожили тебя. Только вспомнив о своем народе, обретешь ты бога. Счастлив тот, кто охотно жертвует собой за народное благо, он никогда не умрет, его имя вечно будет жить в сердцах людей. Предатели обречены, грядущие поколения будут осыпать их проклятьями, а после смерти они превратятся в злых чудищ".

Ндингури рассмеялся им в лицо:

"Что мне ваша деревня? Подумаешь – страна, народ!" Рассказывайте свои глупости кому-нибудь еще. Не можете о себе позаботиться, сами себя прокормить! Бездельники, вам даже лень нагнуться, чтобы снять с ноги клеща! Можете болтать языком, пока не хлынет ливень и небеса не упадут на землю. Ваши глупые слова уносит ветер. У меня дела идут прекрасно, сами видите. Мое дерьмо и то благоухает. А почему? Сейчас узнаете. Богатство – главный созидатель и верховный вождь. Собственность превращает неслухов в смирных овечек, зло в добро, уродство в красоту, ненависть в любовь, трусость в отвагу, порок в добродетель. Богатство выпрямляет кривые ноги, заглушает вонь, прячет гниль. У богача рана не гноится, изо рта у него не пахнет. Убирайтесь в свои лачуги, которые и домом не назовешь. Проваливайте – ваши жалкие клочки земли нуждаются в уходе. А не сможете прокормиться, так и быть – я найму вас батраками. И не пытайтесь меня разжалобить, потому что у Ндингури, сына Кахахами, нет души!"

Услыхав это, старейшины переполошились, обменялись красноречивыми взглядами: "В нашей деревне нашел приют ведьмак! Пригрели вошь на теле! Она всю кровь нашу высосет, если ее не раздавить". Недолго думая, они схватили его, завернули в сухие банановые листья и предали огню.

С того дня деревня избавилась от злого рока. А люди вновь обрели свои тени. Множество рук вместе подымут любую тяжесть!

Гатуирия замолчал. Матату, дребезжа, катило вперед. Свернув с дороги на Накуру, оно оказалось на Трансафриканской автостраде, проложенной мимо Руува-ини и Илморога. В машине снова воцарилась тишина, каждый погрузился в свои мысли, навеянные сказкой. Ну а где же узел, стягивающий веревку на горле молодого музыканта? Наконец Гатуирия опять заговорил:

– Услышав от старца эту сказку, я нашел для себя новую тему. У меня возник замысел переложить на музыку это старинное предание, равного которому не сыщешь. Что может быть поучительнее притчи о человеке, променявшем душу на земные блага! Мне пришло на ум, что Ндингури напоминает Иуду, отдавшего душевный покой за тридцать сребреников.

Местом действия моего будущего произведения я выбрал кенийскую деревню до прихода британских империалистов. Решил начать с кочевников, населявших наши земли в первобытные времена, показать условия труда, зачатки социальных институтов наших предков. Я думал о скотоводах, крестьянах, ремесленниках, о тяготах их существования – голоде, болезнях, бедности. Затем я перешел бы к феодальной эпохе и вывел бы на сцену Ндингури, сына Кахахами. Костер во мне разгорался, музыка так и просилась на бумагу. Но, записав несколько строк, я ощутил, что пламя угасло, в кучке золы не сохранилось ни искры.

"Почему, почему?" – возопил я, неизвестно к кому обращаясь. Я не верил в существование злых духов, чудищ и сверхъестественных существ. Но однажды ночью чей-то негромкий голос нашептал мне истинную причину, по которой угас огонь: "Разве можно написать музыку, если ты не веришь в реальность основного своего персонажа?"

Вера… вера… где мне обрести ее? На базаре ею не торгуют. Я рассуждал так: в прошлом, еще до прихода империалистов, у нас была система возрастных групп, разветвленных семей, родов и кланов. В те времена существовали разнообразные виды общественной организации людей, свой африканский "социализм". Откуда же взялись людоеды и убийцы? Сердце тревожно забилось. Духи – добрые, злые ли – не существуют. Нет и сверхъестественных потусторонних чудищ. На нашей родине, в Кении, нет и не было злодеев, питающихся человечиной, похитителей чужих теней. Тем более в наше время! Все эти небылицы давно канули в вечность. Раз ты вознамерился своей музыкой воспеть родину, ищи корни и темы не в россказнях, а в реальной истории! С тех пор я не могу прийти в себя, не знаю покоя, тысяча вопросов будоражит мозг…

Можете себе представить мое изумление, когда вчера в университете в своем ящичке для писем я нашел… как бы это сказать?.. Не скрою, я задрожал, как былинка на ветру. Посейчас в себя прийти не могу…

Вангари, сгорая от нетерпения, перебила Гатуирию:

– Должно быть, и впрямь вы увидели что-то особенное. Недаром то и дело запинаетесь, точно ящерица, которую бог послал с важным известием к людям, но она из-за нерешительности так и не справилась с поручением.

– Так вот, в моем почтовом ящике, – торопливо закончил свой рассказ Гатуирия, – я нашел приглашение на бал Сатаны, который состоится завтра в Ил-мороге. Только послушайте!

Гатуирия вынул из кармана карточку и прочел:

Бал Сатаны!

Спешите видеть —

Дьявольская затея —

Конкурс мастеров воровства и разбоя.

Семь главных премий!

Множество призов!

Попытайте удачу.

Жюри назовет семь искуснейших грабителей и бандитов в Илмороге. Победителей ожидают ценные подарки. Весь день для вас играют «Ангелы ада»!