Текст книги "Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)"

Автор книги: Неля Мотрошилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

2. Образ «являющегося духа»

К «являющемуся духу» с разных сторон подводило развитие Гегеля в йенский период. Ибо в «Феноменологии духа» речь пойдет – тут мы применяем не собственно гегелевскую терминологию, а переводим ее на современный язык – о совокупности формообразований, которые рождаются в сознании индивида, но затем способны принимать объективированные, т.е. закрепленные историей социально значимые формы. (Над этой проблематикой Гегель работал в ряде других произведений, предшествовавших «Феноменологии…».)

Несколько слов о гегелевской терминологии. Вместо слова «феномен» (от него происходит феноменология – учение о феноменах) в тексте всюду употребляется немецкий эквивалент «Erscheinung» – явление. Соответственно предмет феноменологии, являющееся знание, в оригинале обозначается словами «das erscheinende Wissen». Гегелевские «явления» (феномены) – это одновременно и своеобразные «формообразования сознания» (Gestalten), которые как бы имеют вид «выступающих на сцену духа» устойчивых данностей.

То обстоятельство, что формообразования сознания способны принимать объективированную форму «данностей», своего рода идеальных объектов, способны, так сказать, отчуждаться от индивидов, образует предпосылку, от которой отправляется Гегель, создавая феноменологическую концепцию. Вопрос о том, где можно найти такие данности, Гегель решает довольно просто. Он полагает, что такими формами люди уже «окружены» – и не менее плотно, чем физическими вещами и процессами. Надо лишь уметь опознать их в реальной жизнедеятельности сознания и в культуре, чему помогает философия, которая в ходе своей истории ведь так или иначе вводила в оборот своего размышления формы являющегося духа. (Заметим, что на подобное же историческое поле данности логического Гегель станет опираться в «Науке логики».)

Отличные друг от друга и взаимосвязанные формы являющегося духа, согласно Гегелю, это: a) Сознание, b) Самосознание, c) Абсолютный субъект. Именно так озаглавлены три основных раздела «Феноменологии духа». Три основные формы внутри себя распадаются на подчиненные им формообразования, причем их обозначение в целом заимствуется из традиционной философии. Первая форма, сознание, конкретизируется, разделяясь на чувственную достоверность, восприятие и рассудок. (Это опять-таки данности, уже «явившие» себя в истории мысли.) Что касается последнего раздела, посвященного духу, то Гегель, по существу, пользуется тем, что нравственность, религия, искусство, философия также представляют собой исторически закрепившиеся (и давно осмысливаемые именно философией) формы духовной деятельности. Марксистская философия не случайно в этой связи пользуется понятием форм общественного сознания. У Гегеля нет подобной формулировки. Однако он, по сути дела, осознал историческую данность, относительную самостоятельность этих форм, взятых в целом и характерных для каждой формы объективированных и объективирующих структур сознания. Отсюда – первая особенность «Феноменологии…» и соответственно специфическая черта «являющегося духа»: философ стремится собрать вместе и объединить обширную, поистине универсальную совокупность формообразований, которые вышли из горнила индивидуального сознания, но стали играть относительно самостоятельную роль в духовной жизни человечества.

Подчеркнем также: собраны и объединены такие формы сознания, которые тесно связаны с самыми различными сферами человеческой жизни. Прежняя философия во многом разъединяла их, когда изучала то в гносеологическом срезе, то под углом зрения «практического разума». Гегель же как бы ломает прежние границы философских дисциплин, благодаря чему и становится возможным такое небывалое по размаху объединение в целостность объективированных формообразований духа. Затем он продолжил (но под иным углом зрения) эту собирательскую работу в «Науке логики», на что впоследствии указал Маркс в своем критическом анализе гегелевской диалектики. Гегель, по словам Маркса, «умеет поэтому, в противоположность предшествующей философии, собрать воедино ее отдельные моменты и изобразить свою философию как философию по преимуществу. То, что делали другие философы, рассматривая отдельные моменты природы и человеческой жизни как моменты самосознания, притом абстрактного самосознания, – то Гегель считает делом самой философии»[13]13
  Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 628. О «Логике» Маркс также говорит, что Гегель в ней «собрал воедино и запер … застывших духов», явившихся результатом отчуждения человеческого мышления (см.: Там же, с. 640).


[Закрыть]. Маркс показывает, что превращение моментов человеческой жизнедеятельности, реальных противоречий развития в моменты сознания и самосознания, в противоположности лишь между формами являющегося духа – такое идеалистическое толкование процессов объективирования произошло уже в предшествующей Гегелю и современной ему философии, перекочевав затем и в «Феноменологию духа». С этим связана Марксова критика, обращенная против идеалистических предпосылок и выводов гегелевского труда.

Имея их в виду, следует с самого начала учитывать, что гегелевская собирательская работа над объективированными духовными формами глубоко противоречива. Благодаря универсальному набору форм гегелевское произведение становится содержательно богатым: согласно Марксу, Гегель «в отчужденной форме» дает «критические элементы целых областей, таких, как, например, религия, государство, гражданская жизнь и т.д.»[14]14
  Там же, с. 626 – 627.


[Закрыть]. В ходе анализа нам предстоит в этом убедиться. Но ведь данные области – что совершенно ясно – не сводятся к духу, к сознанию или самосознанию. В «Феноменологии…» же «формы отчуждения являются только разными формами сознания и самосознания»[15]15
  Там же, с. 627.


[Закрыть]. Поэтому говоря пока в общей форме о первой отличительной черте являющегося духа – этого предмета и одновременно действующего лица «Феноменологии…», – мы должны уточнить: речь идет о поистине огромном охвате формообразований, часть из которых действительно относится к сфере индивидуального и общественного сознания; другая же часть форм (подобно государству или праву) по существу сведена Гегелем к духовным сторонам и проявлениям. Поясним эту первую особенность являющегося духа более подробно.

За что бы Гегель в начале XIX в. ни принимался – за анализ ли индивидуального сознания, человеческого тела, человеческого труда, поступков человека, за рассмотрение ли языка форм логики, за осмысление ли политики, государства, религии, нравственности, – все погружалось в «эфир» (одно из излюбленных слов молодого Гегеля) являющегося духа. Сначала этот эфир выступал как яркий и ясный, пронизанный лучами свободы. Потом Гегель почувствовал, что в являющемся духе находит себе место все и все разделяется на противоположности: есть дух дружбы, братства и дух предательства, дух рассудительности, «здравомыслия», понимания и дух безмыслия, дух добрых деяний и «злодейский» дух жестокости. Одним словом, первым делом было собирание воедино всех различимых для интеллекта, для созерцания формообразований духа, включая проявления самые страшные, неблаговидные, безнравственные.

Итак, царство являющегося духа меньше всего напоминает Гегелю сентиментальную идилию. Кстати, на реализм и всесторонность в описании проявлений духовного всегда была ориентирована мировая, в частности немецкая, культура, которая собрала весьма многообразную галерею образов-духов, и среди них целый паноптикум страшного, отталкивающего, жестокого. Примем во внимание прежде всего этот реалистический мотив «Феноменологии духа». Впоследствии Гегель не смог выдержать реализма собственных образов духа, «снял» его в отрицании, двигаясь все ближе к новому синтезу – к «чистому», «в себе и для себя» спокойному, невозмутимому и всецело благому духу. Для создания системы феноменологии нужно было, чтобы предварительно осуществилось скрупулезное, по-немецки тщательное накопление являющихся форм, что предполагало собственно собирательную работу Гегеля, которая и ранее проводилась под разными измерениями и с помощью разных методов.

Дух являет себя и в формах чувственного восприятия, и в формах понятийного мышления. «Явлениями духа» Гегель считает также и специфические формообразования, относящиеся к сфере борьбы философских идей – таковы, например, философский скептицизм или концепция, согласно которой необходимо сначала исследовать орудия познания и только потом познавать. Последняя, превращенная в «явление духа», служит для Гегеля примером формы, которая в свете строгих критериев научности сразу оценивается как «пустая иллюзия». Если из состава других наук подобные иллюзорные представления могут быть отброшены, то не так обстоит дело с наукой о являющемся знании. Эта наука интересуется также и ложными идеями, иллюзорными по содержанию утверждениями, если они представляют собой сколько-нибудь значимые целостные формообразования. В типологичности их «явления» для феноменологии есть не меньший интерес, чем в победном шествии истинного знания, тем более что согласно диалектическому взгляду, отстаиваемому Гегелем буквально с первых страниц «Феноменологии…», истина, эта светлая цель, не отделена резкой границей от тьмы заблуждения. Поэтому и саму науку, согласно Гегелю, правомерно рассматривать как являющееся знание. «Но наука, тем самым, что выступает на сцену, сама есть некоторое явление (Erscheinung), – пишет Гегель во Введении, – ее выступление еще не есть она сама во всей полноте и развитии ее истины… Наука не может просто отвергнуть неподлинное знание под тем лишь предлогом, что …она сама есть знание совсем иного порядка, а обыденное знание для нее ничего не значит…» ³⁹

Вторая особенность являющегося духа – та роль, которая в системе его форм принадлежит науке. Хотя наука, как мы видели, тоже рассматривается как форма являющегося знания, ее «проявления», согласно Гегелю, наполнены специфическим смыслом. В конечном счете через них высвечивается абсолютное, читай: дух в его тождестве с бытием ⁴⁰. Для понимания этой особенности, а значит, сути и структуры являющегося духа немалую роль играет разбираемый Гегелем спор между наукой и индивидом, непосредственным самосознанием: «Наука, со своей стороны, требует от самосознания, чтобы оно поднялось в этот эфир (духовности, всеобщего. – Н.М.) – для того, чтобы оно могло жить с наукой и в науке» ⁴¹. Но и право индивида по отношению к науке Гегель считает не менее весомым: «Индивид, наоборот, имеет право требовать, чтобы наука поставила ему лестницу, по которой он мог бы добраться до этой точки зрения, чтобы наука показала ему эту точку зрения в нем самом» ^42-43. И далее следуют слова, в которых хорошо запечатлено отличие «Феноменологии духа» от более поздних произведений Гегеля: право индивида, выраженное таким образом притязание к науке, зиждется, заявляет Гегель, «на его абсолютной самостоятельности, которой он может располагать во всяком виде (Gestalt) своего знания»; да и сам индивид признается «абсолютной формой» ⁴⁴.

Противоречивая роль науки как раз и имеет непосредственное отношение к структуре являющегося духа и способу его исследования в «Феноменологии…». Каждое из формообразований духа будет рассматриваться в двух ипостасях: в качестве «выступающего» с собственными «притязаниями» и одновременно вступающего в конфликты – как с другими формами, так и с наукой. И когда автор будет развенчивать иллюзии, претензии форм духа, раскрывая их действительную роль, то основным критерием станет следующий: в какой мере и благодаря чему через эти формы прокладывается путь индивида к науке. Стержень, на который своеобразно нанизываются многообразные, быстро сменяющиеся формы духа – это заранее заданная цель – наука, движение к которой, однако, должно начаться с первого шага, т.е. с первой формы. При конкретном анализе произведения мы увидим, что этот принцип отчасти помогает Гегелю в систематизации являющихся форм духа, однако он оказывается слишком абстрактным, что говорит об ограниченности в понимании и реализации идеи системности в «Феноменологии духа».

Третья особенность репрезентации и анализа форм являющегося духа частично уже введена. Формы сознания, самосознания, рассудка, разума, духа, как было сказано, у Гегеля выступают с разного рода претензиями, впадают в иллюзии – словом, выступают на сцене «Феноменологии…», каждый раз играя свою, только им отводимую роль. Переход от одного формообразования к другому осуществляется через их споры, конфликты, порой через борьбу не на жизнь, а на смерть. Это коренным образом отличает «Феноменологию…» от традиционных гносеологических произведений, где проблемы чувственности – рассудка – разума считалось необходимым рассматривать обособленно от контекста поведения субъекта, его переживаний, требований, условий жизни и социальной борьбы. Причудливость и противоречивость «Феноменологии духа» – в том, что она, с одной стороны, покоится на абстрагировании от жизнедеятельности конкретно-исторических индивидов, условий их социального бытия, от целостности форм материального и духовного производства исторических эпох. Автор «Феноменологии…» стремится выявить всеобщие структуры абстрактных формообразований сознания и самосознания. Но, с другой стороны, он отходит от чисто гносеологических образцов; он придает как будто бы абстрактно взятым формообразованиям духа социально-исторические, психологические, нравственные черты, причем такие, которые присущи деятельности людей целых исторических периодов. Далее мы на конкретных примерах покажем, как с этим противоречием, заложенным в самом образе являющегося духа и в типе его феноменологического анализа, связаны и противоречия принципа историзма.

Четвертая особенность являющегося духа состоит в том, что читатель для его адекватного понимания должен стать своего рода участником превращений этого духа.

У зрителя, следящего за феноменологическим действием, за своего рода феноменологической драмой, есть особые преимущества – они связаны со специфической исторической позицией сознания (и самосознания) индивида. Ведь ставится цель – пробежать в сокращенном виде маршрут, уже проделанный «субстанцией» индивида, т.е. рассмотреть «выпрямленный» исторический путь многих и многих человеческих сознаний. Отсюда – парадоксы сложившейся ситуации: с одной стороны, «сегодняшнее» индивидуальное сознание, руководимое феноменологией, способно рассмотреть путь как бы со стороны, тогда как проделавшие его сознания чаще всего пребывали в неизвестности относительно того, что происходило у них «за спиной». Но, с другой стороны, наблюдающее сознание – по самой своей природе – не сможет, если бы и захотело, выдержать роль бесстрастного зрителя. Это ему надо подняться к науке, это ему надо преодолеть отчуждение.

И если в разделе «Сознание» до определенного момента еще возможна отчужденная, наблюдающая позиция читателя-зрителя, то скоро автор вызовет его на «сцену» для непосредственного участия в феноменологической драме (это произойдет во время разыгрывания акта «Самосознание»). Изучение формообразований сознания удобно, следовательно, в том смысле, что можно наблюдать воочию обычно «свернутые», «безвидные» стороны процесса сознания и самосознания: на сцене феноменологии будут то совмещаться, то разъединяться различные предметности, позиции, иллюзии, порождаемые сознанием; можно будет увидеть и то, что выступает «перед» сознанием, и то, что развертывается «за его спиной».

Дело, однако, не только в переживаниях наблюдающего сознания, а в том, что позиция наблюдателя определена, по Гегелю, противоречивой, поистине трагичной исторической судьбой сознания, драматичностью его отношений с знанием и самим собой. «Естественное сознание, – поясняет свою идею Гегель, – окажется лишь понятием знания или нереальным знанием. Но так как оно, напротив, непосредственно считает реальным знанием себя, то этот путь имеет для него негативное значение, и то, что составляет реализацию понятия, для него, напротив, имеет значение потери себя самого; ибо оно теряет на этом пути свою истину. Вот почему на этот путь можно смотреть как на путь сомнения (Zweifel), или, точнее, как на путь отчаяния (Verzweiflung); на нем совершается как раз не то, чтó принято понимать под сомнением, т.е. расшатывание той или иной предполагаемой истины, за которым вновь следует соответствующее исчезновение сомнения и возвращение к первой истине, так что в конце существо дела принимается таким, как прежде. А этот путь есть сознательное проникновение в неистинность являющегося знания, для которого самое реальное – это то, что поистине есть скорее лишь нереализованное понятие» ⁴⁵.

Таким образом, читатель «Феноменологии…» – он же зритель, следящий за феноменологической драмой, – должен быть готов «увидеть» сомнение, отчаяние являющегося духа, его самомнение; зритель познакомится со способностью духа жить псевдореальностями и упускать из виду реальность истинную и т.д. Он не должен забывать, что эти и подобные страдания, внутренние противоречия, напряженная диалектика духа – его собственная судьба. Феноменолог говорит с ним и о нем ⁴⁶. И все в феноменологии, в том числе «нереальное сознание», должно предстать в полноте форм – это будет «галерея форм», череда «гештальтов»[16]16
  Мы считаем возможным и целесообразным употреблять в процессе изложения «Феноменологии…» слово «гештальт» (Gestalt – в оригинале), потому что оно более определенно, чем имеющийся в переводе термин «формообразование», связано с попыткой Гегеля подчеркнуть зримое, доступное интеллектуальному усмотрению вступление явлений духа на сцену феноменологии. Для понимания текста читателю, однако, полезно оставить в стороне иные, негегелевские толкования гештальта.


[Закрыть], которая сродни «медлительному движению» и «последовательному ряду духов» (в кавычках выражения Гегеля), накопленному самой историей. Читатель приглашается не только прочитать текст, но пережить, «осовременить» его для себя ⁴⁷. Недаром Гегель пользуется образом Голгофы – им и завершается «Феноменология…»: «Цель, абсолютное знание, или дух, знающий себя в качестве духа, должен пройти путь воспоминания о духах, как они существуют в нем самом и как они осуществляют организацию своего царства. Сохранение их [в памяти], если рассматривать со стороны их свободного наличного бытия, являющегося в форме случайности, есть история, со стороны же их организации, постигнутой в понятии, – наука о являющемся знании; обе стороны вместе – история, постигнутая в понятии, – и составляют воспоминание абсолютного духа и его Голгофу, действительность, истину и достоверность его престола, без которого он был бы безжизненным и одиноким; лишь –

 
Из чаши этого царства духов
Пенится для него его бесконечность» ⁴⁸.
 

Итак, важнейший источник жизненности науки о являющемся духе – заключенное в ней историческое воспоминание. Весь вопрос, однако, состоит в том, чтобы самым конкретным образом разобрать достоинства и ограниченности обращения к истории в ходе феноменологического исследования, что и является одной из задач дальнейшего рассмотрения.

Одно замечание об особенности нашего исследования «Феноменологии…». Мы стремились в ходе анализа удержать то, что отличает ее как произведение непривычного для философии жанра. Ведь это своего рода философская драма; во многих случаях Гегелю удаются поистине сценические эффекты; формообразования сознания, несмотря на их абстрактность, предстают как портреты человеческих типов; обобщенность форм маскирует, но не скрывает исторической подоплеки и значимости мастерски рисуемых Гегелем конфликтов духа. Надеемся, в процессе конкретного рассмотрения текста читатель поймет, почему нам так хотелось избежать привычной манеры абстрактно-сциентистского изображения этого яркого и необычного произведения.

3. Чувственная достоверность и восприятие, или первые акты феноменологической драмы

Первым на сцене «Феноменологии…» появляется именно сознание, причем сначала как гештальты «чувственной достоверности». Гегелеведы нередко делают упор на традиционный – как им кажется, гносеологический – характер этого начала, что их очень радует ⁴⁹.

Между тем исследование гештальтов чувственной деятельности в «Феноменологии…» – непривычное для теории познания. Начинается оно с разбора глубокого конфликта между сознанием и знанием, между сознанием и предметом, что для теории познания необычно. Гегель исходит из того, что обыденное чувственное сознание склонно противопоставлять себя науке, изображая себя «подлинной действительностью». Итак, с выражения притязаний чувственной достоверности начинается ее роль на сцене феноменологии. Она заявляет о себе, что ее познание самое богатое и достоверное. Гегель сразу произносит свой приговор: на самом деле речь идет только о «видимости богатейшего познания», только о «видимости самой подлинной достоверности», однако видимости, имеющей прочные объективные основания. Ведь чувственная достоверность потому представляется богатейшим познанием, что перед ней, как кажется, расстилается поистине бесконечное богатство – «выходим ли мы наружу» в пространстве и во времени, или «берем какую-нибудь долю этого изобилия и путем деления входим внутрь ее» ⁵⁰. Видимость поддерживается и тем, что чувственная достоверность имеет перед собой предмет во всей его полноте, и кажется, что она ничего не упустила из предмета. «Но на деле эта достоверность сама выдает себя за истину самую абстрактную и самую бедную. О том, чтó она знает, она говорит только: оно есть; и ее истина заключается единственно в бытии вещи (Sache). Со своей стороны, сознание в этой достоверности имеется только как чистое „я“; или я есмь тут только как чистый „этот“, а предмет равным образом – только как чистое „это“» ⁵¹.

Знание, которым располагает чувственная достоверность, – первейшая и, как представляется, незаменимая чем-то другим инстанция, обеспечивающая непосредственный контакт с предметом, – согласно Гегелю, есть беднейшее знание. Оно еще реально не включает богатейшего множества опосредований, действительного содержания. И все богатство «я», и множество свойств вещи на уровне чувственной достоверности скрыты от сознания. Единственное, что удостоверяется на данной стадии, – предмет есть; предмет есть «это»; «я» есть; «я» есть «это я». Но ни «я», ни вещь здесь не имеют значения многообразного опосредования ⁵². В результате мы видим, что сознание первоначально явилось нам в виде своеобразного отношения: «единичный знает чистое „это“, или единичное» ⁵³.

Необходимо принять во внимание, что в споре чувственной достоверности с наукой Гегель не оставляет первую безоружной, хотя его анализ в конечном счете имеет целью поддержать вторую. На стороне чувственной достоверности и ее претензий – не только исходное значение для познания, не только объективный характер видимости, но также и довольно мощные философские традиции. Ведь усилия многих философов были посвящены тому, чтобы претензии чувственной достоверности (на роль самой богатой, самой подлинной действительности) принять за самую суть исходного этапа познания. Претензии «чувственности самой по себе», по мнению Гегеля, можно было бы счесть иллюзией с точки зрения научного понимания человеческого познания, когда бы они ни выдвигались (в разных связях и с разных позиций) в качестве жизненных или идейных притязаний индивидов и общественных групп. Например, претензии обыденного сознания на то, что оно, а не наука видит, охватывает сами вещи, «саму действительность», находят выражение также в односторонних сенсуалистических философских концепциях, исходным пунктом которых является принятое за реальность чувство само по себе.

Гегель очень ненадолго дает выступить «чувственной достоверности», чтобы затем пригласить читателя-зрителя внимательнее присмотреться к сути, проступающей за обличием чувственности. «Но в чистом бытии, которое составляет сущность этой достоверности и о котором она говорит как о своей истине, выступает в качестве примера (spielt beiher), если мы присмотримся, еще многое другое. Действительная чувственная достоверность есть не только эта чистая непосредственность, но она есть и пример (Beispiel) ее» ⁵⁴. Языковые тонкости напоминают о гегелевском сценически-игровом образе, помогающем понять природу «являющегося духа». На сцене выступает и играет свою роль чувственная достоверность. Незаметно для самой себя – но уже явно для читателя, когда он, побуждаемый автором, обратит на это внимание – она с самого начала нечто «играет наряду» (spielt beiher) со своей явной ролью. Особый, непрямой смысл приобретает в связи с этим слово «Beispiel» (здесь: «побочная игра», закрепившееся значение – «пример»). Гегель и хочет сказать: нужно сразу видеть и прямую, явную игру чувственной достоверности, и ту побочную, дополнительную игру, своего рода подтекст ее роли, который, однако, вот-вот станет открытым текстом. Что же чувственная достоверность «играет наряду»?

Многое – и выбор из множества оттенков роли читатель вряд ли осуществит самостоятельно. Он вряд ли догадается о подтексте без подсказки автора «Феноменологии…». Но с подсказкой, тем более прочитав предварительно что-то у Канта и Фихте, он, пожалуй, сочтет верным гегелевское разъяснение сути этой «Beispiel» – «побочной игры»: «Среди бесчисленных различий, встречающихся при этом, мы везде находим главное различие, состоящее именно в том, что в чувственной достоверности сразу выделяются из чистого бытия оба названные „эти“: „этот“ как „я“ и „это“ как предмет. Если мы вдумаемся в это различие, то окажется, что „я“ и предмет чувственно достоверны не только непосредственно, но и в то же время и опосредованно: „я“ обладаю достоверностью через нечто иное, а именно через вещь; а эта последняя достоверна точно так же через нечто иное, а именно через „я“» ⁵⁵.

Вот теперь перед нами предстают первые звенья диалектической системы «Феноменологии духа»: чувственная достоверность как знание «непосредственного или сущего», «этого», раскалывается далее на два взаимосвязанных момента: «этот как я» и «этот как предмет». Уместно поставить вопрос: откуда появился, как введен и развит первый элемент системного движения, сразу взятый диалектиком Гегелем в виде единства противоположностей?

Представляется обоснованным дать следующий ответ. То, что сначала говорится именно о чувственной достоверности, в известной степени обусловлено предметом анализа феноменологии, каковым стал являющийся дух и отчуждающиеся от него формообразования знания. Все множество явлений порождается «способностью чувственности». Такова была позиция предшествующей философии, в особенности четко утверждаемая в рамках сенсуалистической традиции. Сделав чувственную достоверность первой в ряду объективированных феноменов, Гегель по-своему признал силу этой традиции, что раньше сделал Кант, влияние которого на автора «Феноменологии…» было немалым. Но особая интерпретация чувственной достоверности одновременно говорит и о стремлении Гегеля дать бой сенсуалистической (локковско-юмовской) традиции.

В известной степени взятые напрокат понятия и мыслительные ходы у Гегеля наполняются новым смысловым содержанием, в свою очередь зависящим от избранной им цели. Поскольку задачей является подведение индивида к позиции науки, то Гегель считает необходимым уже на первой стадии так представить последовательность движения формообразований сознания, чтобы в процессе движения уже прояснялась цель, и притом не как нечто постороннее самому процессу, а как заключенное в нем сначала хотя бы в зародыше. Надо отметить, что благодаря этому кристаллизовалось то представление об исходном пункте системного движения – о его клеточке, о цели, заданной в начале, – которое затем будет развито в деталях и получит метасистемное воплощение в «Науке логики».

Каким образом Гегель сближает конечную цель системного движения «Феноменологии…» с его исходным пунктом? Конструктивно это делается как раз благодаря выявлению – через диалектические взаимоопосредования «этого как я» и «этого как предмета» – глубинного смысла побочной игры чувственной достоверности. А смысл заключается, согласно Гегелю, в том, что при всей ее претензии на выражение внешних, действительных, всецело личных, индивидуальных черт неповторимое «это» вещей оказывается невыразимым для человека; вместо «этого» чувственная достоверность способна выразить «только общее». Таков окончательный приговор, заключительное слово только что разыгранного первого акта феноменологического сценария с участием чувственной достоверности. Как бы чувственная достоверность ни отрекалась от своего родства с наукой (претендуя на выражение индивидуальной неповторимости окружающего мира вещей, а не присущей им общности, закономерности), Гегель видит свою задачу в обнаружении именно этого внутреннего родства. Отсюда и выводится способность человеческого сознания – отправившись от станции «Чувственная достоверность», прибыть в конечный пункт, именуемый «Наука».

Однако для осознания специфики продуцирования и систематизации Гегелем феноменов, гештальтов духа очень важно принять во внимание следующий поворот анализа. Хотя претензии чувственной достоверности развенчаны, хотя ее внутреннее родство с наукой раскрыто, сам по себе гештальт – со всеми претензиями и иллюзиями – остается актером феноменологического действия. Поэтому дальнейшее движение анализа своеобразно и причудливо: «оно», сознание так и не принимающее своей истины, всеобщего, как бы остается на сцене духа в виде неуничтожимых и постоянно оживающих формообразований, а «мы» ⁵⁶ берем с собой в дальнейший путь уже преобразованную чувственность, не жалеющую о потере иллюзий и ориентирующуюся на всеобщее. Действие первое заканчивается, задергивается занавес, чтобы открыться вновь – на сцене появляется новое, теперь уже синтетическое формообразование являющегося духа, восприятие.

«Восприятие или вещь и иллюзия» – так называется второй акт феноменологического действия. Названием уже очерчивается важность сюжета для всего философствования, для обычного сознания человека, для его жизни. Ведь сознание постоянно вращается именно вокруг вещи и ее свойств. Гегелевская феноменология трактует тему восприятия глубоко и оригинально. Тут нас снова ожидают ситуации интеллектуальные, но в то же время и драматические; перед зрителем будут выступать и вещь, как она «принята» сознанием, и сознание, поскольку оно приняло вещь и приняло ее как «истину» (игра со словами «wahr» – истинный и «nehmen» – принимать, брать, составляющими части немецкого термина «Wahrnehmung» – восприятие). На сцене появятся, пусть ненадолго, феноменологизированные идейно-философские позиции, в том числе и зафиксированные философской наукой теоретические иллюзии, упорствующие в своих претензиях на истинность.

Когда восприятие впервые вступает на феноменологическую сцену, Гегель сразу определяет его основную роль: оно призвано стать носителем всеобщего. Но далее «вобравшее в себя всеобщность» восприятие вновь, согласно диалектической структуре анализа, распадается. «Для нас или в себе всеобщее как принцип есть сущность восприятия, а по отношению к этой абстракции обе различенные стороны – воспринимающее и воспринимаемое – составляют несущественное» ⁵⁷. Теперь мы готовы к тому, что «несущественному для нас» и «в себе» автор «Феноменологии…» все равно предоставит слово. Позиция «воспринимающего» и позиция «воспринимаемого» заявят о своих претензиях.