Текст книги "Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)"

Автор книги: Неля Мотрошилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ИДЕИ СИСТЕМНОСТИ И ИСТОРИЗМА В «ФЕНОМЕНОЛОГИИ ДУХА»

Глава первая.
Загадки и противоречия «Феноменологии духа». Диалектика и системная взаимосвязь формообразований чувственности

«Феноменология духа» – первое значительное произведение Гегеля, после него на небосклоне немецкой и мировой философии засияло целое созвездие гегелевских работ, но «Феноменология…» не померкла в блеске зрелых произведений мыслителя. Что касается интереса гегелеведов, то в нашем столетии он был в наибольшей степени отдан именно «Феноменологии духа» ¹. Многочисленность интерпретаций выявляет любопытную особенность этого произведения – неисчерпаемость, многогранность, актуальное значение и в изменившихся исторических условиях. Эта работа была задумана как «лестница» ², помогающая взбираться на высоты «чистой» науки, которые, по убеждению мыслителя, постоянно будут привлекать индивидов, поколения, целые народы. Пожалуй, еще удачнее, чем образ лестницы, подходит другой символ, использованный Гегелем в кратком автореферате «Феноменологии духа» (он был помещен 28 октября 1807 г. в «Йенской всеобщей литературной газете»): фиксируемые и осмысливаемые в книге формообразования духа ее автор называет «станциями» (Station) того пути, который проходит чистое знание и абсолютный дух, станциями, которые, по замыслу Гегеля, не может миновать дух, где бы и когда бы он ни устремлялся навстречу науке ³. Мыслитель хотел таким образом обозначить эти «станции» и ведущий к ним маршрут, чтобы его «карта» духа пригодилась «путешественникам» других поколений, стран, эпох. Но сама эта карта задуманного маршрута создавалась Гегелем с превеликими трудностями.

Начать хотя бы с того, что «чистая наука» оказалась вовсе не такой ясной целью, как можно было предположить: с этим понятием можно было связывать различный смысл. «Станции» – иными словами, коренные для духа, поэтому неминуемые для него формообразования, – хотя и были, казалось, самым подробным образом зафиксированы, однако тоже не всегда вырисовывались сколько-нибудь четко. Поэтому вокруг вопроса о том, какие же формообразования духа на самом деле изучаются Гегелем, постоянно идут споры.

Один из самых важных и до сих пор открытых вопросов, над которым бился Гегель: как наиболее рациональным путем привести индивида к чистой науке? Сложность и актуальность проблемы очевидны, как очевидна сегодня и необходимость решать ее с учетом коренных исторических изменений общества и индивида, что также диктует необходимость постоянно возобновлять теоретическую разведку маршрута, заинтересовавшего Гегеля. В каком, например, порядке надо пройти через центральные «станции», сколько их и каких именно должно остаться на пути, чтобы индивид действительно вышел к «чистой науке» и вышел не раньше и не позже, чем сможет овладеть заветной целью? Наконец, существенно было заранее приготовить, опробовать и усовершенствовать в процессе движения те интеллектуальные инструменты, которые для обретения цели уже представлялись необходимыми, плодотворными. Важнейшими среди них Гегель, несомненно, считал принципы системности, историзма, диалектики, вернее, некоторый единый теоретико-методологический инструментарий, который он хотел получить из сплава упомянутых философских принципов.

Сложностью, необычностью проблематики и трудным рождением оригинальных мыслительных результатов и можно в конечном счете объяснить то, что «Феноменология…» воспринимается как одно из самых загадочных и – не поэтому ли? – привлекательных произведений мировой философии. «Если от книги исходят такие чары и если автор выражает смелое притязание благодаря ей обосновать новую и фундаментальную философскую науку – тем более науку, которая позволяет привести в систематический порядок запутывающее множество духовных явлений, – то вполне можно ожидать, что вовсе не будет трудным делом выяснить, в чем состоит концепция этой книги. Вопрос, во всяком случае, состоит в том, представляется ли новая наука последовательно осуществленной и сколь она плодотворна. Но фактически в истории философии нового времени нет столь же значительного произведения, которое породило бы столько разгадок его идеи, как „Феноменология духа“ Гегеля; нет ни одной работы, которая настолько казалась бы тайной – тайной, которую еще надо раскрыть; ни одна работа не породила столько различных попыток раскрыть эту тайну», – так определяют противоречивую судьбу гегелевского произведения издатели книги «Материалы к „Феноменологии духа“ Гегеля» Г.Ф. Фульда и Д. Хенрих ⁴. Работа, которая, по определению Гегеля, посвящена знанию, находящемуся в процессе становления, сама – применительно к процессу развития гегелевских идей – оказалась переходным этапом, после которого снова начались поиски оснований системы.

Хорошо известно, что «Феноменология духа» начинается с апологии, просто апофеоза системности, отождествляемой с подлинной научностью, с самой истиной. Но почему же Гегель после создания «Феноменологии духа» будет существенно иначе понимать идею системности и пойдет по иному пути в организации собственной системы философии? («Феноменология…» впервые была издана с таким общим заголовком: «Система науки Г.В.Ф. Гегеля. Первая часть. Феноменология духа». Имелось предуведомление, извещающее, что публикуется основополагающая первая часть системы и что за ней последуют «прочие части» философии – науки о природе и духе. Эти части тогда не появились, что не случайно: прочие разделы системы возникли впоследствии, но уже не на фундаменте феноменологии. Феноменология в дальнейшем уже никогда не будет фигурировать в качестве первой – в смысле основополагающей, фундаментальной части системы.) Успехи, находки, обогащающие диалектический системный принцип, переплетены в книге Гегеля с заведомыми неудачами, натяжками, отступлениями от системной диалектики. (Отсюда – крайности в интерпретациях: одни авторы, например экзистенциалисты, считали автора «Феноменологии духа» «антисистемным» мыслителем ⁵, другие же приписывали ему непротиворечивую, зрелую системную концепцию.) В последнее десятилетие исследователи старались учесть противоречивость системной мысли Гегеля, и эта тенденция будет поддержана и критически переосмыслена в нашей книге ⁶.

Со сходными трудностями мы встречаемся и при исследовании того, как в «Феноменологии духа» представлены истористские идеи. Движение индивида через станции духа Гегель коррелирует с движением истории, по крайней мере с духовным развитием человечества, с «палеонтологией» духа. Однако возникает вопрос: почему же в таком случае Гегель так усердствовал в уничтожении исторических опознавательных знаков представленной им диалектики духа, почему начертанная философом генетическая картина объективных проявлений духовного так стыдится показать свое родство, и родство, надо сказать действительное, с человеческой историей?

«Феноменология духа» соткана из этих (и связанных с ними более частных проблем) трудностей, противоречий, разбор которых будет целью дальнейшего анализа. Недаром же, закончив «Феноменологию…» и желая поскорее опубликовать созданную им книгу, Гегель (в письме к Шеллингу от 1 мая 1807 г.) отмечает, что отдельные места сочинения «нуждаются в многократной переработке» ⁷. Когда вышедшая из печати работа не вызвала, по выражению Г. Фульды и Д. Хенриха, «ни резонанса, ни восхищения» ⁸, когда она встретила более чем прохладный прием у друга и соратника Шеллинга (подробнее об этом впереди), у самого Гегеля возникло особое отношение к «Феноменологии…». Уже в начале 1807 г., читая корректуру книги, Гегель был охвачен настроением, выраженным в одном из писем: «Во втором скоро выходящем – si diis placet (будет ли оно?) издании все должно быть улучшено» ⁹, – настроением неуверенности и недовольства, нормальным для любого автора отчужденной от него книги, тем более написанной, как «Феноменология…», в едином порыве вдохновения, в сложный для немцев период истории. И в 1829 г. – вот только когда зашла речь о новом издании – Гегель считал, что нужно сделать другой вариант, ибо сочинение нуждается в переработке. Осенью 1831 г. он, однако, отказался от плана дорабатывать «Феноменологию…»; в одном из документальных набросков (изданных Хоффмейстером) дано и объяснение: «Своеобразная ранняя работа; не перерабатывать – изложенное дано в связи с тогдашним временем – в Предисловии: тогда царил абстрактный абсолют» ¹⁰.

Иными словами, на закате своей жизни Гегель придавал «Феноменологии…» скорее то значение, что она знаменовала «утреннюю зарю» его творчества и что была тесно связана с идейно-философской ситуацией начала века, став ее свидетельством. Эта авторская оценка обусловлена главным образом изменившимся характером зрелой философской системы Гегеля, но также – о чем забывают некоторые гегелеведы, захлебывающиеся от восторга, когда пишут о «Феноменологии…», – существенными недостатками теоретического характера, которые выявляются не только в свете более поздних идей, концепций, методологических решений, но и при сопоставлении одних положений текста с другими, объявленных самим автором целей и способов их реализации, достигнутых результатов.

Далее будет сделана попытка реконструкции идей системности и историзма, выраженных в «Феноменологии духа», которая опирается на целостную интерпретацию гегелевского произведения. В ней нет претензии на то, чтобы дать исчерпывающий комментарий к книге Гегеля, но подробной текстологической работе будет придано большое значение. Это представляется тем более необходимым, что работа такого рода (исключение составляет небольшая книга В.А. Погосяна) у нас до сих пор не осуществлялась.

1. Апология системности и истористские идеи в Предисловии

При анализе Предисловия необходимо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, имеется различие между начальным гегелевским текстом и теми наслоениями, которые внесены в более поздние издания и вместе с которыми, как правило, воспринимает работу современный читатель. Во всяком случае в 4-м томе Сочинений Гегеля на русском языке ¹¹ «Феноменология…» напечатана с подзаголовками, внесенными Лассоном ¹². Возможно, они, как надеялись издатели, облегчают восприятие текста, но они же маскируют известную фрагментарность, сбивчивость Предисловия, непродуманность, непроясненность некоторых логических переходов. Есть в этих фрагментах определенная цельность мысли и устремлений, но их надо специально реконструировать в процессе обстоятельного разбора. (Не случайно анализу Предисловия и Введения к «Феноменологии…» посвящались специальные исследовательские работы – на некоторые мы будем далее ссылаться.) Во-вторых, новейшие исследования с применением статистических методов убедительно продемонстрировали, что Предисловие было написано после завершения работы. Его вернее было бы считать послесловием, причем таким, в котором автор post festum формулирует идеи и принципы, в самом труде еще не развернутые четко и последовательно.

Идея системности заявлена именно в Предисловии к «Феноменологии духа», причем столь определенно, что в мировой литературе и после Гегеля трудно, пожалуй, найти такую апологию системного принципа. «Истинной формой, в которой существует истина, может быть лишь научная система ее. Моим намерением было – способствовать приближению философии к форме науки – к той цели, достигнув которой она могла бы отказаться от своего имени любви к знанию и быть действительным знанием» ¹³. Или: «Среди различных выводов, вытекающих из сказанного, можно выделить то, что знание действительно и может быть изложено только как наука или как система; что, далее, так называемое основоположение или принцип философии, если он истинен, тем самым уже и ложен, поскольку он существует лишь в качестве основоположения или принципа» ¹⁴.

Итак, ряд важнейших – притом высоких, позитивных для мышления нового времени – понятий поставлен в теснейшую связь, взаимозависимость с понятием «система»: это понятия «истина», «наука», «действительное знание», «основоположение», «принцип» философии. Введено понятие «научная система». Подобные формулировки увязаны с критической оценкой состояния философии: такой искомой «научной системы», т.е. истинной формы, в которой была бы воплощена философская истина, по мнению Гегеля, в истории философии пока не было создано. Вместе с тем философия подошла вплотную к решению задачи: уже имеется, считает Гегель, «истинный принцип» философии («абсолютное тождество» субъекта и объекта), но он еще не развернут в систему, стало быть, дело лишь за системной работой.

Присмотримся к тому, как далее развивается и конкретизируется эта идея. Поставим вопрос так: что же удалось Гегелю в Предисловии сказать нового, оригинального – по сравнению с предшествующей и современной философией – о системе философии и ее исходном принципе? Гегелеведы считают новаторским требование, согласно которому понять и выразить истинное надо «не как субстанцию только, но равным образом и как субъект» ¹⁵. Сам же Гегель более верно констатирует: «То, что истинное действительно только как система, или то, что субстанция по существу есть субъект, выражено в представлении, которое провозглашает абсолютное духом, – самое возвышенное понятие, и притом понятие, которое принадлежит новому времени и его религии» ¹⁶. Тут существенно, что Гегель видит исторические предпосылки и заимствованный характер понимания системы как одновременного взаимопроникающего развертывания субстанции и субъекта. Кантианцы, фихтеанцы, наконец, Шеллинг будут иметь немало оснований думать и писать, что идея «одушевленной» субъективностью субстанции, понятой в качестве живого «творческого» духа, открытием Гегеля не является.

Ряд других положений, касающихся системности, вводится декларативно, в виде постулатов, которые потому и утверждаются столь категорично, что тогдашней философией были хорошо освоены. Когда Гегель заявляет, что «суть дела исчерпывается не всей целью, а своим осуществлением и не результат есть действительное целое, а результат вместе со своим становлением», что «голый результат есть труп, оставивший позади себя тенденцию» ¹⁷, то он высказывает столь же здравую, сколь и популярную в его время диалектическую идею. Кто же в начале XIX в., после системных разработок Фихте, не принимал как должное требование строить развернутую философскую систему, выводя ее из исходного принципа? Кто же стал бы оспаривать, что «истина не есть отчеканенная монета, которая может быть дана в готовом виде (gegeben werden) и в таком же виде спрятана в карман»? ¹⁸ Да и сам этот образ заимствован Гегелем из «Натана Мудрого» Лессинга – произведения, на которое философ ссылался еще в «Народной религии…».

Общая нацеленность этих и подобных программных требований Гегеля (против отрыва цели, принципа от их осуществления ¹⁹, «ставшего знания» – от процесса его становления ²⁰, «голых истин» – от «движения самосознания» ²¹, «позитивности» результатов – от движения «негативного», «устойчивых» мыслей – от «энергии мышления» ²²) четко диалектическая. В идейном развитии самого Гегеля это очень важный знак решительного поворота к диалектике, принципы которой выражены в Предисловии в яркой, страстной, порой поэтической форме. Это великое умонастроение порождено всем духом прежней немецкой классической философии, а также античной диалектики, идеями немецких мистиков, Бёме, Лейбница и многих других философов. Ценно для последующего развития философии заострение внимания на понятии научности, научной системы. Но после работ Канта и стремления Фихте построить системное наукоучение пропаганда идеи научности (в связи с системностью) тоже не представляется особенно оригинальной. Гегель и сам признает это: «…я не могу не принять в соображение… что самое лучшее в философии нашего времени само усматривает свою ценность в научности, и, хотя другие понимают это иначе, оно фактически приобретает значение только благодаря научности» ²³. «Активистские» идеи – та, например, что «разум есть целесообразное действование» ²⁴, – тоже, несомненно, подсказаны кантовско-фихтевско-шеллинговской традицией.

В одном Гегель, вводя идею системы и системности, идет, вернее, начинает идти против основного потока современной ему философии. Это связывание судьбы системной идеи именно с понятием, что на фоне увлечения Фихте, Шеллинга и их сторонников самосознанием, Я, созерцанием представляет собой шаг новый и достаточно смелый. Однако и принцип понятия выливается скорее в призывы, смысл которых в последующей системе для самого Гегеля более ясен тому, кому история даровала возможность ретроспективного взгляда. Во всяком случае гегелевское требование при создании и изучении науки (включая создание научной философии) «взять на себя напряжение понятий» ²⁵, «освободиться от собственного вмешательства в имманентный ритм понятий» ²⁶, несомненно, представляло собой новаторскую заявку.

Несколько слов о гегелевской критике псевдосистемной философии. Когда Гегель писал, что метод «приклеивания ко всему небесному и земному, ко всем природным и духовным формам парных определений всеобщей схемы и раскладывания всего по полочкам есть не что иное, как ясное, как солнце, сообщение об организме вселенной» ²⁷, то всем было ясно: это выпад против Фихте. Гегель подмечал действительные слабости системы Фихте, но в целом и по существу был необъективен по отношению к превосходному философу, немало сделавшему для утверждения принципа системности. Выступление против Шеллинга было несколько смягчено. Но, несмотря на все уважение к другу, Гегель должен был противопоставить «напряжение понятия» «инертной простоте» столь дорогой для Шеллинга интеллектуальной интуиции. Правда, понятие «понятия», что не преминул заметить Шеллинг в письме к Гегелю ²⁸, осталось в Предисловии неясным. (Шеллинг, кстати сказать, удосужился прочесть в «Феноменологии духа» одно лишь Предисловие.)

И все же в критических замечаниях Гегеля, обращенных против некоторых типичных исполнений системного принципа, есть немало верного. Как точно и едко были заклеймлены некоторые примитивные (и сегодня нередкие) построения, представляющие собой не более чем классификаторскую игру в системность. Как метко поражают стрелы гегелевской критики другие квазисистемные потуги: за систему выдают случайный «агрегат сведений», которые не имеет права называться наукой ²⁹, при этом забывая о постепенной, терпеливой системной работе и сваливая в одну кучу то, что разделено мыслью ³⁰; используют то обстоятельство, что в определенной области науки бывает собрана «куча материала», и вверяют философии якобы системную задачу – этот материал «подводить под правила» ³¹ и т.д.

Конечно, неверно было бы ожидать от Предисловия и Введения, чтобы там глубоко и подробно анализировалась идея системности. Яркая апология системной идеи и не менее яркие критические выпады против ее псевдотолкований – уже и этого немало. И все же контраст между заимствованным характером, декларативностью системных идей в Предисловии к «Феноменологии духа» и глубоким раскрытием смысла оригинального системного принципа во Введении к «Науке логики» снова говорит о слабостях и противоречиях йенских системных концепций. Характерно для «Феноменологии…» и то, что более глубоко проблема системы разрабатывается там, где идет конкретная, кропотливая работа над приведением в порядок, т.е. над системной организацией формообразований являющегося духа. Системоформирующая работа над «являющимся духом» была философским опытным полем, где проверялись, изменялись, уточнялись многие идеи Гегеля, и в их числе идея системы. Был сделан первый реальный шаг, подготовивший оригинальные, беспрецедентные в истории философской мысли метасистемные построения «Науки логики». Но между ними и началом пути еще пролегала длинная дистанция.

Вопрос о характере и степени разработанности истористских идей в Предисловии также является дискуссионным в современном гегелеведении. Вернер Маркс, западногерманский философ, посвятивший специальную работу анализу Предисловия и Введения, правильно отмечает: «Вновь и вновь вызывает беспокойство вопрос о значении истории для феноменологии и об особом характере ее историчности. Специфическая историчность „Феноменологии духа“, как она выражается в Предисловии, в заключительном разделе этого произведения, но прежде всего в совокупном движении изображенного в нем развития, – это главным образом и привело современную философию к вопросу, в каком смысле мыслима антиномия „историчности абсолютного“» ³². Надо отметить, что столь четко поставленная В. Марксом проблема затем уже сравнительно мало фигурирует в его книге. Остается неисследованным вопрос о том, в чем состоит специфика историчности «Феноменологии…», в частности Предисловия, в других аспектах более тщательно анализируемого В. Марксом.

Идея, от которой мы отправляемся и которую постараемся доказать, состоит в следующем: в Предисловии делается заявка на исследование знания и познания в их взаимосвязи с крупными историческими эпохами. Говоря конкретнее, Гегель связывает познавательные задачи, которые приходится решать в его время науке и философии, с глубинными чертами «современной эпохи», взятой в ее отличии от прошлых исторических эпох. Его историзм с самого начала покоится на идеалистическом основании. Хотя философ дает эпохально-исторические характеристики конкретных духовных образований, однако последние он сводит только к «саморазвитию духа». Это главное противоречие гегелевского историзма важно и далее иметь в виду, потому что на него мы наталкиваемся не только в «Феноменологии…».

Автор «Феноменологии духа» вместе с тем проявляет себя как большой мастер эпохальных характеристик человеческого познания. В теоретико-методологическом отношении историзм феноменологии представляет прообраз и предпосылку социологии познания. Гегель смело бросает обобщающий взгляд на целую историческую эпоху в развитии человеческого познания, сознания, культуры, – словом, в развитии духа и пытается выявить ее черты. Интересно, масштабно изображаются столкновение и смена идейных стилей двух эпох: это «прежние времена» (с размытыми историческими контурами) и «современность». Философ сопоставляет исторические эпохи, выявляя различное значение духовных ценностей и различное отношение индивидов к опыту, к своей обычной жизни. «В прежние времена люди наделяли небо огромным богатством мыслей и образов. Значение всего того, что есть, заключалось в той нити света, которая привязывала его к небу; пребывая на небе, вместо того чтобы держаться этой действительности, взор скользил за ее пределы, к божественной сущности, к некоей, если так можно выразиться, потусторонней действительности. Око духа силой вынуждено было направляться на земное и задерживаться на нем; и потребовалось много времени, чтобы ту ясность, которой обладало только сверхземное, внести в туманность и хаотичность, в коих заключался смысл посюстороннего, и придать интерес и значение тому вниманию к действительности как таковой, которая была названа опытом» ³³.

Духовное противоборство двух исторических форм социального бытия – средневековья и нового времени – обрисовано Гегелем через переоценку жизненных ценностей. В условиях средневековья привязанное к небу – к таким символам, понятиям, ценностям, как бог, потустороннее, загробный мир, бессмертие души, духовные устремления и помыслы, – сознание человека (здесь, как и повсюду в «Феноменологии…» оно берется в качестве всеобщего сознания) на заре нового времени «укореняется в земном», что сначала обедняет духовные помыслы человека. Гегель анализирует возникшую уже в его веке новую тенденцию, которая воплощалась в самых различных идейных формах, включая философскую. Философ прослеживает ее начиная от смысложизненных корней. Это «напряженные и, можно сказать, страстно и раздраженно проявляющиеся усилия вырвать людей из погруженности в чувственное, низменное и единичное и направить их взор к звездам…» ³⁴.

Для Гегеля существенно то, что наука и философия в упомянутые эпохи проходят через исторически развивающиеся, сменяющие друг друга стадии: на одной совершается преимущественное накопление эмпирического материала в различных областях знания, на других наступает пора его углубленного изучения. (Разумеется, речь не идет об исключении теории на первой стадии и опыта – на второй, а лишь о преимущественном интересе того или иного периода, о его своеобразном колорите.) Характеристика современной Гегелю эпохи в свете названного критерия в высшей степени важна, и не только для «Феноменологии…»: в той или иной степени гегелевская философия и впоследствии будет исходить из этого определения специфики начатой в новое время и переживаемой также и в начале XIX в. познавательной эпохи. «В новое время, напротив, индивид застает абстрактную форму подготовленной; усилие, прилагаемое к тому, чтобы постичь ее и освоить, есть скорее непосредственное произрастание внутреннего и урезанное порождение всеобщего, нежели извлечение его из конкретного и из многообразия наличного бытия. Поэтому работа состоит теперь не столько в том, чтобы извлечь индивида из непосредственного чувственного способа и возвести его в мысленную и мыслящую субстанцию, сколько, можно сказать, в противоположном: путем снятия установившихся определенных мыслей претворить всеобщее в действительность и в дух» ³⁵.

Другой аспект историзма Предисловия связан с принципиальной для всей «Феноменологии…» конструктивной идеей – идеей, которая обусловливает и фактическое развертывание имманентной системности данного произведения: речь идет о знаменитом тезисе, согласно которому феноменология указывает индивиду маршрут, каким он должен идти навстречу науке (или соответственно другому образу предоставляет ему ведущую к науке «лестницу»), и в то же время благодаря раскрытию логики являющегося духа в сжатом виде очерчивает основные станции, которые исторически были пройдены внеиндивидуальным, всеобщим человеческим духом. Гегель говорит об индивиде как об обобщенном субъекте: «Задачу вывести индивида из его необразованной точки зрения и привести его к знанию следовало понимать в ее общем смысле, и всеобщий индивид, т.е. обладающий самосознанием дух, следовало рассмотреть в его образовании» ³⁶. Образование здесь является символом формирования, становления, прибытия в конечную точку – в лоно науки – «субстанции индивида».

Разумеется, можно на данный путь бросить взгляд и «со стороны индивида» (но и тогда, как изображает дело Гегель, мы увидим разве индивида, добывающего себе то, что находится перед ним, поглощающего в себя свою неорганическую природу и овладевающего ею ³⁷). Специфика же «Феноменологии…» – в том, что индивид, его познание, его «образование» превращены Гегелем в особого рода духовные процессы, причем индивидуальность служит маской безличного, а историчность становится с большим трудом распознаваемой, глубоко скрытой характеристикой движения духа, которое принимает внеисторическую «сущностную» форму. Выбранный ли путь исследования толкает к тому Гегеля, или ход работы сам является следствием сдвига в ценностях, но только факт остается фактом: если в ранних работах Гегель порой колебался, отдать ли предпочтение индивидуальному или настаивать на примате всеобщего, то теперь все его симпатии и надежды на стороне индивида, с готовностью, даже энтузиазмом отдавшегося во власть всеобщего.

Этим принципом, опять-таки подкрепляемым авторитетом самой истории, самой эпохи, заканчивается «Предисловие»: «Так, как, впрочем, в эпоху, когда всеобщность духа так окрепла, а единичность, как и должно быть, стала гораздо равнодушнее, всеобщность также придерживается полного своего объема и развитого богатства и требует его, а участие, которое в общем произведении духа выпадает на долю деятельности индивида, может быть только незначительным, то индивид, как того требует уже природа науки, должен тем более забыть о себе; и, хотя он должен стать тем, чем может, и делать то, что может, все же от него следует требовать тем меньше, чем меньше он сам смеет ждать от себя и требовать для себя» ³⁸. Эта ценностная позиция Гегеля воплотится в сложном движении являющегося духа, где обязательно будет присутствовать и за всем «наблюдать» почти что божественное всеобщее. Позиция индивида, как мы увидим, становится противоречивой: его Гегель и наделяет особыми правами, и безусловно подчиняет необщему.

Так мы подошли к предмету исследования «Феноменологии…» – «являющемуся духу». Его неправильно было бы считать – из-за того, что он «является», – заранее данной, лишь требующей описания реальностью. Являющийся дух «Феноменологии…» – труднейшая для понимания, отчасти теоретическая, отчасти ценностная конструкция. И прежде, чем мы поймем суть реализующегося в этом произведении системного движения и специфику связанного с ним историзма, надо выяснить, о движении чего идет речь. А это и значит обнаружить, что понимает Гегель под «явлением духа».