Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)

Череду вопросов можно было бы продолжить. Но очевидно, что разные люди, социальные группы, политические образования дадут на них различные, порой полярно расходящиеся ответы. Мы разные и осознали эту "разность". Среди прочих рухнул и миф об идейно-полити

ческом единстве советского общества. Политический плюрализм стал реальностью в СССР.

В этих условиях кто-то понимает под перестройкой слом тоталитарной системы и переход к подлинной демократии. Другие же хотели бы свести дело к замене деформированных, устаревших или не оправдавших себя, так сказать некондиционных, деталей, блоков социалистического здания, фундаментальные основы которого, по их мнению, прочны и надежны. Таков масштаб противостояния.

А что же происходило и происходит на самом деле? В чем изначальный замысел инициаторов перестройки и как соотносится с ее шестилетними итогами? И, наконец, почему произошло то, что произошло? В поисках ответов можно попытаться отследить цепь событий что называется день за днем. Предпочтительнее другой путь. Выявить ключевые, принципиальные события, их причины и на этой основе предложить укрупненный, концептуальный взгляд на процессы перестройки. (Пока же это слово употребляется для обозначения того периода в истории страны, который связан с деятельностью М. С. Горбачева как руководителя СССР.)

В контексте такого подхода необходимо вернуться к истокам. За точку отсчета в официальной пропаганде, в обиходе принято брать 1985 г. Вернуться туда важно и для того, чтобы прояснить стартовые условия.

1985 год начинался сложно. Во многих регионах страны стояли сильные морозы, лютовали метели. Лихорадило экономику. Сообщая об этом 28 января в передовой статье "К финишу пятилетки", газета "Правда" требовала: "Нельзя допустить, чтобы люди успокоились, снизили напряжение в работе". Социалистическая система традиционно была не в ладах с природно-климатическими факторами. Вспомним карусель ежегодных кампаний: "все ли готово к севу", "все на заготовку кормов", "битву за урожай –выиграем", "готовить города к зиме", и т. п. Заголовки передовиц, лозунги менялись, но не изменялась суть: народное хозяйство всегда оказывалось неподготовленным в полной мере к очередному сезону, а тем более к капризам погоды. Как будто бы сильные морозы для нас такая же неприятная неожиданность, как снег в Сахаре. Так было и так, к сожалению, остается.

Вместе с тем, год начинался в обстановке "нового трудового и политического подъема". 20 января "Правда" писала: "Тесно сплоченными вокруг ленинской партии

идут советские люди навстречу выборам в Верховные Советы союзных и автономных республик, в местные Советы народных депутатов. Они безраздельно поддерживают внутреннюю и внешнюю политику КПСС... Трудящиеся полны решимости превратить завершающий год пятилетки в год ударной работы, высокими достижениями встретить XXVII съезд партии". Предвыборная кампания, как повелось уже давно, шла гладко, размеренно, по хорошо отработанному сценарию. Но когда же 28 февраля по Центральному телевидению был показан акт вручения К. У. Черненко удостоверения об избрании депутатом, стало очевидным, что слухи о тяжелой болезни Генсека не беспочвенны и надо ждать вскоре очередной смены лидера.

Кто же возглавит ЦК, а значит и страну? Этот вопрос довольно вяло, среди прочего, обсуждался в курилках и на вокзалах, в очередях и на дружеских посиделках. Куда оживленнее обговаривалась проблема в кулуарах, так любимых у нас, совещаний и "форумов". Приход нового лидера мог непредсказуемо отразиться на карьере "ответственных" работников, вызвать заметные перемещения на различных этажах номенклатуры.

А в массовом сознании прочно укоренилась уверенность, что перемены наверху мало что меняют в жизни рядового человека. Они воспринимались как "дворцовые игры".

Надо учитывать особое, мифологизированное состояние общественного сознания. Официальные идеалы, о которых советскому человеку напоминали почти ежедневно на протяжении всей его жизни, находились в разительном противоречии с реалиями действительности. Но мало кто ставил это в вину самим идеалам. Мощная пропагандистская машина воспроизводила ложное сознание у миллионов людей. Сознание, из которого стремились вытеснить критическое начало, здравый смысл и утвердить серию мифов: "социализм – самый прогрессивный общественный строй", "мы – общество социальной справедливости", "мы – самый образованный, самый читающий народ в мире", "у нас – самая передовая наука" и т. п.

Важным направлением этого мифотворчества было создание образа врага. И прежде всего, естественно, в облике "загнивающего империализма", из-за происков которого и мы живем не так, как хотелось бы. Технология применялась довольно примитивная – противопоставление, но не фактов, а все тех же мифов. Если у нас "вы

сокая культура и духовность", то у них "массовая культура и бездуховность чистогана", у нас нравственность, у них нравы, у нас право на труд, у них безработица, у нас коллективизм, у них индивидуализм и так по любой проблеме до бесконечности.

Как вскоре выявилось, подобная пропаганда достигает каких-то результатов лишь в условиях безгласности и невозможности предложить человеку альтернативную точку зрения. Пропагандистская ложь, естественно, не выдержала испытание не правдой даже, а полуправдой. Но в 1985 г. она своих целей еще достигала.

Тогда противоречия идеалов и реальностей объяснялись согражданам не только происками чужеземных врагов, но и непреодоленными еще "болячками" капитализма в самом советском обществе: бюрократизм, спекуляция, мздоимство, воровство, некомпетентность руководителей. Всего этого вокруг было предостаточно, в особенности "дурных" начальников. И люди принимали все эти явления за первопричину бед и неурядиц, того, что реальный социализм не соответствовал программным сценариям.

Неприятие, возмущение всеми этими явлениями все же нарастало. Людям надоели увешанные золотыми звездами старцы-правители. Надоели хорошо отрежиссированные политические спектакли и фальшивые лозунги. Надоели всевластие бюрократии, коррупция, сановное хамство. Рапорты о трудовых победах, показуха, бодряческие лозунги в газетах – все это набило оскомину. Раздражало и высмеивалось.

Регулярно публиковалась информация о заседаниях Политбюро ЦК КПСС, принимались все новые и новые решения, произносились многочисленные речи. Но при этом ничего и нигде, ни в какой сфере общественной жизни не происходило, не изменялось. И это рождало господствующую установку в общественном мнении: движение идет, но совсем не в нужном направлении, что-то делается, но вовсе не так, как надо. Эту убежденность трагическим образом подтверждала непонятная и неизвестная война в Афганистане.

Словом, в стране сложилась ситуация, когда каких-то перемен желали все слои общества, все общественные группы. Вряд ли большинство глубоко осознавало их возможный характер и направленность. До прозрения – так жить нельзя!–еще трудный, многолетний путь. К тому же, рядовой человек не очень верил в возможность принципиальных перемен. Не верил, но желал, жил надеждой.

Хотели перемен и определенные группы партийных и государственных чиновников. Здесь тоже жила надежда, что более динамичные действия руководства партии оживят чахнущую экономику, укрепят систему и в конечном итоге упрочат власть. И эти надежды чутко уловил будущий Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев.

По традиции всякие новые веяния в общественной жизни СССР связывались со сменой лидера. Действовал своего рода принцип "новой метлы". Но означал ли приход нового руководителя действительное изменение политического курса? И могли ли сколько-нибудь радикальные изменения иметь место в принципе? Ведь смена "вождя" в стране всегда происходила в условиях жесткой преемственности политики КПСС, стратегии коммунистического строительства.

Об этом напоминала "Правда" 13 февраля 1985 г.: "Умело используя и развивая огромный накопленный опыт, КПСС обеспечивает преемственность руководства, осуществления внутренней и внешней политики. Еще одним убедительным тому свидетельством явился Февральский (1984 г.) Пленум ЦК КПСС, на котором Генеральным секретарем ЦК избран К. У. Черненко".

И все же из истории страны, из собственного опыта советские люди знали, что тезис "о роли личности в истории" не пустая фраза. Какие-то перемены в их жизни с приходом нового руководителя всегда происходили. К лучшему, или к худшему, другой вопрос. И всегда рождались надежды, но весьма осторожные, с оглядкой. История многому научила советских людей, но куда меньше – власть предержащих.

Какие-то перемены в СССР возможны только по инициативе "сверху" и только в результате кадровых перемен наверху. Это прекрасно понималось в обществе. Вопреки многолетним утверждениям, что продуктивная политика КПСС выражает общенародные интересы и вырабатывается в своих принципиальных основах на съездах партии. А задача ЦК и его руководства сводится лишь к ее воплощению в жизнь. Реальность же была совершенно иной. Если под политикой понимать процессы выявления и согласования интересов различных социальных групп и образований, интересов экономических прежде всего, то надо признать, что такого явления, как "политика", в СССР многие годы не было.

И не могло быть в условиях монопольного господства

КПСС. А разговоры о способности одной партии выразить общенародные интересы очередной миф, который, как и многие другие, быстро рухнул в годы перестройки. Не было и реальных субъектов политической жизни. Таковым не была и сама КПСС. Партия как система, охватывающая миллионы людей, никакого политического курса не вырабатывала. Этим неизменно занималась группа высших иерархов КПСС при помощи аппарата. И стержнем этой политики всегда была одна проблема – власть КПСС, ее укрепление и защита. Л структурам партии и в особенности ее рядовым членам отводилась роль статистов, дисциплинированных исполнителей воли, идущей сверху. Но по давно принятым "правилам игры", всякие перемены в обществе связывались с КПСС, благословлялись от ее имени. Суть этого мифотворчества проявлялась с особой наглядностью, когда тот или иной партийный лидер вещал от имени партии и не подумав, разумеется, с ней посоветоваться. В таких условиях и появился лозунг: "КПСС – инициатор перестройки!" Так ли это, нам еще предстоит исследовать. И для этого необходимо вернуться к событиям весны 1985 года.

10 марта на 74 году жизни скончался К. У. Черненко. А уже 11 марта состоялось заседание, созванного с завидной оперативностью, внеочередного Пленума ЦК КПСС. Решался, естественно, один вопрос – об избрании Генерального секретаря. По поручению Политбюро ЦК А. А. Громыко назвал кандидатуру М. С. Горбачева. Без альтернативы, в обстановке единодушия и сплоченности Пленум избрал Михаила Сергеевича Генеральным секретарем. Страна узнала обо всем этом 12 марта. Информация о смерти старого и об избрании нового Генсека была преподнесена советским людям, как говорится, в одном пакете. Народ безмолвствовал.

Вскоре наметилось некоторое оживление. Усиленно распространялись слухи об острой борьбе за власть на Пленуме, о заговоре стариков, выдвигавших будто бы на пост Генсека В. В. Гришина. О решительной поддержке кандидатуры М. С. Горбачева со стороны А. А. Громыко, голос которого якобы и сыграл решающую роль.

Есть все основания полагать, что ничего подобного на Пленуме не было. Тому не мало свидетельств его участников. Но как же тогда оценить туманные и не вполне корректные намеки Е. К. Лигачева, прозвучавшие в его выступлении на XIX Всесоюзной конференции КПСС? Он заявил тогда: "И вот пришел – не апрельский, заостряю

ваше внимание, – а пришел мартовский Пленум ЦК 1985 года, тот Пленум, который решил вопрос о Генеральном секретаре ЦК. Надо сказать всю правду: это были тревожные дни. Мне пришлось быть в центре этих событий, так что есть возможность судить. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердо занятой позиции членов Политбюро: товарищей Чебрикова (в то время кандидат в члены ПБ –авт.), Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно правильное решение".

В марте 1985 г. Е. К. Лигачев был секретарем ЦК – заведующим отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС. А это то подразделение аппарата, которое совместно с общим отделом выполняет функцию дирижера в подготовке различных внутрипартийных мероприятий, съездов партии и Пленумов ЦК прежде всего. Так что он действительно находился в "центре событий". А вот все остальное, в особенности анонимные первые секретари обкомов, вызывает глубокие сомнения. Конечно, какая-то работа с первыми секретарями в считанные часы перед Пленумом возможно и велась. И для этого самые благоприятные возможности имел как раз отдел оргпартработы ЦК КПСС. Именно здесь сходились в единый узел повседневные связи с партийными комитетами, с членами ЦК. И этот рычаг надежно контролировал Е. К. Лигачев.

Но даже если принять за истину существование сговора группы членов Политбюро с целью не допустить М. С. Горбачева к власти, то вряд ли их действия такого рода получили бы однозначную поддержку Пленума. Большинство членов ЦК знали, что М. С. Горбачев уже продолжительное время ведет заседания секретариата ЦК, т. е. практически занимает второй пост в партии. Его избрание рассматривалось как акт преемственности. И партия, и страна еще не отошли от шока, вызванного избранием К. У. Черненко. Очередного старца, кандидата на этот решающий пост, Центральный Комитет принимал бы с большим скрипом.

Главное, однако, в другом. Административно-командная система всегда нуждалась в определенном самообновлении, освежении одряхлевших структур. А именно такой структурой уже продолжительное время являлась

сама вершина пирамиды власти. Инстинкт самосохранения должен был сработать. Горбачев был востребован этой ситуацией, востребован как умеренный реформатор, призванный облагородить внешний облик и оживить склеротические механизмы системы. Другой, равноценной кандидатуры, хотя бы с учетом возраста, на советском Олимпе в те дни не было. Так что тревожные воспоминания Е. К. Лигачева связаны, очевидно, не с 11, а с 10 марта, когда поздно вечером заседало Политбюро. Там, возможно, и разыгралась та драма, исходом которой и оказалось "единственно правильное решение". Правда, В. В. Гришин в интервью "Независимой газете" в 1991 году категорически опровергает это. Но суть в другом. Номенклатура принимала избрание М. С. Горбачева как естественный и необходимый шаг к обновлению системы.

Мартовский Пленум ЦК завершился, как и положено, тронной речью вновь избранного Генсека, ритуальной и по значению, и по содержанию. Никаких программных положений в ней искать не следует. Не тот случай. И тем не менее именно 11 марта, как заговорили позднее на Западе, началась "вторая русская революция". Почему? На каком основании? На вполне очевидном. У кормила власти встал человек, которого на том же Западе со временем наградят многочисленными титулами: "мужественный реформатор", "архитектор перестройки", "освободитель Восточной Европы", "тончайший политик и блистательный тактик" и т. п.

Таким образом, политики и общественность цивилизованных стран связывают "новую революцию" в СССР прежде всего не с каким-то новым политическим курсом, а с появлением в Кремле совершенно неожиданного, с их точки зрения, политического деятеля. От СССР можно было ожидать всего, но только не этого. Вот смысл позиции многих на Западе. И это понятно. Они судят по результатам. А результаты впечатляющи. Ведь за шесть лет не только улучшился международный климат, но и отодвинута угроза ядерной катастрофы, произошли заметные сдвиги геополитического характера. В этом контексте людей на Западе меньше всего интересовали истинные побудительные мотивы тех или иных действий М. С. Горбачева. То есть интересовали, но постольку-по-скольку интриговала, казалась загадочной личность нового руководителя СССР.

В СССР отсчет "нового времени" ведут с апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, который и дал старт курсу на перестройку. Так уверяли Генеральный секретарь и другие советские руководители, твердила официальная пропаганда. Так это вошло и в массовое сознание. Но так ли это на самом деле? Пленум собирался для решения вполне рутинных вопросов: о созыве очередного XXVII съезда партии и сроках его проведения, о повестке дня съезда и норме представительства, о задачах по его подготовке. И, естественно, успешно их разрешил.

Но произошло нечто. По официальной версии в докладе нового Генерального секретаря на Пленуме Центральному комитету, партии и стране была предложена программа радикальных реформ, осуществление которых должно было преобразовать советское общество, перестроить социалистический дом ко благу всех его жильцов. Что же было и чего не было в этом историческом докладе? И Что могло быть?

Было. Докладчик подтвердил преемственность стратегического курса, разработанного XXVI съездом КПСС и "нашу генеральную линию на совершенствование общества развитого социализма". В духе самых устойчивых традиций правящей партии, он подчеркнул, что страна, "опираясь на преимущества нового строя, ...в короткий исторический срок совершила восхождение к вершинам экономического и социального прогресса, а также, что "впервые в истории человек труда стал хозяином страны, творцом своей судьбы". Что это? Ритуальные поклоны или искренняя убежденность? И если достигли "вершин", то зачем тогда необходима "революционная перестройка"? Разумнее было бы осваивать эти вершины, вкушать от плодов прогресса и двигаться дальше к новым высотам.

На самом деле положение было принципиально иным. Стагнация, спад производства. По данным экспертной группы Госкомитета СССР по статистике, валовой внутренний продукт страны в расчете на душу населения составлял в 80-е годы около 37 % от уровня США. Это позволяло бы СССР претендовать в лучшем случае на статус развивающейся страны. Не в апреле 1985 г., а несколько позже советские люди узнали, что в 80-е годы прирост производительности труда уменьшился почти в два раза и приблизился вплотную к нулевой отметке. Что на единицу национального дохода в СССР расходовалось по сравнению с развитыми странами электроэнер

гии, топлива, металла, цемента в полтора-два раза больше. Катастрофически отставали от уровня развитых стран системы народного образования и здравоохранения. В сущности была взята только одна "вершина" – военно-стратегический паритет с США.

Тревожные нотки, будем справедливы, звучали в докладе М. С. Горбачева. В общем виде говорилось об усилении неблагоприятных тенденций, о возникших трудностях. Правда, по мнению докладчика, начиная с 1983 г. (т. е. в связи с усилиями Ю. В. Андропова), что-то удалось подтянуть и улучшить. Но для быстрого продвижения вперед еще надо основательно потрудиться. В чем же причины этих проблем и трудностей? Их немало. Но, подчеркивалось в докладе, "...что особенно важно, не проявлялось настойчивости в разработке и осуществлении крупных мер в экономической сфере". На эту фразу стоит обратить самое пристальное внимание. Из нее со всей очевидностью следует, что из сложившейся к 1985 г. социально-экономической ситуации М. С. Горбачев и его окружение делают вывод: основная причина возникших проблем в слабой дееспособности и нерешительности прежнего политического руководства СССР, в его нежелании идти на риск масштабных экономических реформ.

Завуалированная оценка бывших вождей, безусловно, верна. Понятно и почему она давалась в такой замаскированной, безадресной форме. Ведь в составе ЦК, на всех руководящих постах в партии и государстве сидели авторы и творцы той самой "нерешительной политики". Нельзя не учитывать, разумеется, и того, что сам М. С. Горбачев входил в высшую руководящую команду с 1978 г. – как секретарь ЦК, а с 1980 г. – как член Политбюро. И нес свою долю ответственности за действия "верхов" периода застоя. Еще совсем недавно, в декабре 1984 г., в докладе на совещании идеологических работников М. С. Горбачев говорил: "Центральный Комитет, его Политбюро ведут многогранную теоретическую, политическую и организаторскую работу, направленную на дальнейшее укрепление экономического и оборонного могущества нашей Родины. Эта работа пронизана духом коллективности и высокой ответственности перед народом".

Но принципиально важнее другой вопрос. Верно ли выявлялась основная причина бедственного состояния советской экономики? Совокупный опыт прошедших после

"апрельского поворота" лет позволяет дать категорический отрицательный ответ. И эта ошибка дорого обошлась народам СССР. Сведя все к субъективному фактору, М. С. Горбачев не только соответствующим образом выстроил "конструктивную" часть доклада на апрельском Пленуме, но и свою стратегию и тактику на все последующие годы. Он встал на хорошо проторенный путь: не посягая на фундаментальные основы, попытаться реанимировать уже умирающую экономику, традиционно опираясь на субъективные факторы.

Плохо дело идет? Значит не те кадры, плох стиль работы, не овладели прогрессивными методами управления, неверна инвестиционная политика, несовершенен хозяйственный механизм, недостаточно активно ведется воспитательная работа, низка трудовая дисциплина, партийные комитеты и организации не сделали все возможное для мобилизации трудящихся. Поднимали, нажимали, меняли, овладевали, исправляли. Не получается. Значит не тех меняли, не так исправляли, плохо овладевали, слабо нажимали и еще хуже поднимали. Словом, как в "Соснах" у Пастернака: "Мы переглянемся – и снова меняем позы и места". Этот порочный круг действовал десятилетиями с предельно низким коэффициентом полезности.

Мог ли М. С. Горбачев в 1985 г. разорвать этот круг? Мог ли в принципе в то время любой другой человек на его месте, обращаясь к товарищам по КПСС, сказать: друзья, а может быть мы вовсе не туда дело ведем? Может быть надо освободить экономику от идеологических оков, разрушить монополизм государственной собственности, не давать дотацию нерентабельным предприятиям, допустить конкуренцию, дать землю крестьянам в собственность, резко сократить военные расходы и провести конверсию оборонных отраслей промышленности. Ответ очевиден. Этого в 1985 г. быть не могло. Такого партийного вождя тут же изгнали бы из КПСС и незамедлительно препроводили бы в психушку.

Это могло бы произойти несколько позже в результате целенаправленной подготовки народа и партии к трезвой, идеологически незамутненной оценке истинных причин многочисленных проблем советского общества. И это в конце концов произойдет. Значительная часть людей отрешится от догматизма, раскрепостится. Но мучительно, с огромной потерей времени. А М. С. Горбачев, сохраняя приверженность "социалистическому выбору" в больше

вистской интенции, предпочел действовать и в последующем в традиционном режиме. Антиалкогольная кампания, государственная приемка, государственный заказ, неоднократные изменения в структурах управления народным хозяйством и многое другое. В итоге – углубление экономического кризиса, достигшего к 1991 г. стадии развала народного хозяйства, всеобщий дефицит, социальные потрясения.

Что могло быть. Теоретически существовала возможность для подлинного, смелого реформатора, опираясь на опыт Китая, который к 1985 г. дал прекрасные результаты, не прибегая к идеологическому разоружению и реформе политической системы, раскрепостить аграрный сектор экономики. То, что при этом можно было бы в два-три года снять остроту продовольственной проблемы, говорит и более поздний опыт реформ во Вьетнаме (1988–1989 гг.). Но для М. С. Горбачева этот путь был исключен априори. Инициатор, ведущий автор Продовольственной программы СССР, без малого три года непосредственно руководивший ее практической реализацией, М. С. Горбачев исходил из необходимости и в дальнейшем усиленно подпитывать агропромышленный комплекс ресурсами и конечно же совершенствовать управление им.

Нужен не хозяин земли, а единый хозяин на земле – вот основной постулат этой с треском провалившейся программы. Но в 1985 г. провал еще не ощущался. Печальный прошлый опыт аграрных "экспериментов" не в счет. Авторы программы, безусловно, считали себя новаторами и без колебаний шли взятым курсом. И поэтому в докладе на апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК звучит твердая установка: "...следует осуществить меры, которые позволят управлять, планировать и финансировать агропромышленный комплекс как единое целое на всех уровнях". Этим и занялись.

Уже в ноябре 1985 г. принимается совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом". И единый "хозяин" на земле вскоре появился в лице Агропромышленного комитета и его многолюдных структур на всех этажах управления (рапо, облапо и т. д.). Затем последовали новые и новые решения и ...многомиллиардные инъекции из госбюджета. Только в 1990 г. за счет повышения закупочных цен, списания долгов с колхозов и совхозов,

дотаций и т. п. аграрный комплекс получил около 100 млрд. рублей.

А положение с продовольствием с каждым годом становилось все хуже. В 1989 г. обозначился дефицит на самые необходимые продукты, и он нарастал. Вводились всевозможные регламентации на продажу продуктов. Возникли сахарный и табачный кризисы. В 1990 г. талоны, карточки, визитки действовали уже на территории всей страны. А 2 января 1991 г. газета "Известия" опубликовала заметку – "Продовольствие из Германии для Украины". Финита.

Судьба Продовольственной программы весьма показательна, ибо она типична для экономической деятельности в СССР и в прошлом, и в годы перестройки. Она демонстрирует глубокую преемственность в подходах, в приемах решения возникающих проблем у вождей "перестройщиков" и их предшественников. Суть одна: командно-административная методология. Она органично связана с историей КПСС, вытекает из большевистских представлений о руководящей и направляющей роли партии. Отсюда слепая вера в силу очередной директивы, мобилизующую мощь партийного слова. И в то же время игнорирование объективных закономерностей, да и здравого смысла. Это подтверждает и печальная участь других программ: жилищной – каждой семье квартиру или дом к 2000 году, "комплексной программы развития производства товаров народного потребления и сферы услуг на 1986–2000 годы". К 1990 г. жилищная проблема обострилась, а полки магазинов опустели. Так было и со всеми другими "перестроечными" инициативами в экономической области.

Командная методология – стержень весьма причудливого явления, сложившегося за годы советской власти. Эдакий отечественный фантом, который можно определить как социалистическая ментальность. Своеобразная смесь доктринальных постулатов, идеологических конструкций, мимикрирующих на потребу дня (прежде всего в виде смены лозунгов и призывов) и приемов практики. Ее важнейший атрибут – особый язык, советский новояз, язык, обюрокраченный, насыщенный словами-метками, канцеляризмами, военно-фронтовой терминологией, со специфической помпезно-выспренной стилистикой.

Ментальность эта создавалась, воспроизводилась и насаждалась усилиями КПСС, и потому руководящие кадры партии – ее самые верные послушники. Ее черты

и проявления многолики. В первую очередь ритуальное поклонение обветшалым догмам. Постоянное цитатничество не только обряд, но и самый расхожий, да и надежный способ аргументации. Взгляд на себя, на деяния свои как на нечто бесспорно героическое, светлое, совершенное. Мы избраны для осуществления великой исторической миссии. Мы лучшие. Советское – значит отличное. Как заметил известный поэт: "У советских собственная гордость".

Из этого же ряда и горделивое утверждение: "Проблемы страны способна решить только КПСС", зазвучавшее все чаще и настойчивее в связи с ухудшающейся социально-экономической ситуацией в СССР и появлением у партии хотя и слабых, плохо организованных, но все же с определенным влиянием политических оппонентов. Наконец, твердая убежденность в своей правоте, уверенность, что никто другой истиной не владеет и в принципе владеть не может. Все это порождало упрощение, искажение и даже неприятие реальной действительности, коль скоро она не согласовывалась с доктринальными схемами, не вписывалась в рамки классового подхода.

Подобная атмосфера естественным образом культивировала почти полную социальную слепоту и глухоту структур власти, горделиво-спесивое отношение к чужому опыту. Особенно примечательно нежелание извлекать уроки из отечественной истории и критически оценивать собственные ошибки. Сложилась традиция все негативное в прошлом связывать исключительно с действиями вождей (культ, волюнтаризм, субъективизм, застой). Исключение только одно –В. И. Ленин. А КПСС при этом всегда вне подозрений, ее политика неизменно мудра и прозорлива.

Собственные ошибки, грехи и даже преступления списывались на счет внутренних и внешних врагов, на природно-климатические условия и другие объективные факторы. Привычки эти в той или иной мере проявлялись и в годы перестройки. А на шестом ее году стало правилом в острейших проблемах страны обвинять прежде всего "деструктивные силы", "так называемых демократов" и "амбициозных политиков, рвущихся к власти". М. С. Горбачев овладел и неоднократно блистательно применял и такой прием: решения в принципе мы принимали правильные, но не все просчитали, не все додумали, допустили ошибки, но теперь все переосмыслили и выходим на правильные решения, убежден – другого пути нет.

Слепая вера в силу приказа – тоже характерная черта этой ментальности. Производство постановлений ЦК КПСС и партийных органов всех уровней, распоряжений Совмина, ведомственных решений, а с 1990 г. и Указов Президента поставлено на конвейер. Этот ритуальный в сущности процесс есть не что иное, как имитация движения и бурной деятельности. Люди, поддерживающие ритм конвейера, всерьез уверены: если решение принято, значит и дело почти сделано. Надо, правда, проконтролировать выполнение. Контроль и учет – это свято. Но контроль носит, как правило, формальный характер. Да и времени на него маловато, на очереди "штамповка" очередного решения. Вновь и вновь эти бумаги произвольны, декларативны, не идут от запросов жизни, а потому и не востребуются ею.

Основа основ социалистической ментальности революционные нетерпимость и максимализм. Решить проблему штурмом, искусственно, не считаясь с реальностями, формировать процесс (пятилетку – за 4 года и т. п.). Так появился и стартовый термин перестройки "ускорение". И еще об одном свойстве этой политической псевдокультуры нельзя не сказать. Устойчивое неуважение, даже пренебрежение к конкретному человеку, его индивидуальности и интересам. Привыкли оперировать категориями "народные массы", "класс", "трудящиеся", "партийные массы" и через их призму интерпретировать явления действительности. При этом постоянно присутствовало недоверие к этим самым "массам": надо научить, разъяснить, убедить, сами люди не разберутся и не поймут. Не народ, а дитя неразумное. В паре с этой снисходительной недоверчивостью у вождей, у официозной пропаганды неизменно ощущалась уверенность в интеллектуальной неразвитости подданных. Что ни скажешь – все примут на веру. Программный принцип "Все во имя человека, все для блага человека" был очередным ритуальным заклинанием, мало что значившим в реальной жизни. А в кадровой работе это проявлялось в поощрении и воспроизводстве некомпетентности и серости. Система могла простить своему солдату отсутствие убеждений и даже цинизм, но не терпела инакомыслия, самобытности и самостоятельности.