Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)

Однако в 1956-м "личному моменту" было придано почти что самодовлеющее значение, а возникновение негативных явлений в практике социалистического строительства отнесено к определяющему влиянию недостатков характера Сталина. Сама же деятельность Сталина оказалась разделенной на два периода – "положительный" (период борьбы с оппозицией, время индустриализации, коллективизации, Великая Отечественная война) и "отрицательный", когда у Сталина, упрощенно говоря, стал "портиться характер". Так, в истории появился и особый период – "период культа личности". Его хронологические рамки не были определены достаточно четко: начальная рубежная веха то отодвигалась на 20 лет назад (в конец 30-х годов), то появлялись ссылки на "последние годы" жизни и деятельности И. В. Сталина. Сам по себе этот период воспринимался более всего в качестве "аппендик

са" в нашем цельном историческом организме, своего рода "зигзага", "случайности", "недоразумения". Не было бы Сталина, не было бы и "периода культа личности". Такой преимущественно верхушечный характер критики культа личности, сведение его корней к "злой воле" Сталина не позволил вникнуть вглубь этого явления, рассмотреть его во взаимосвязи политических, экономических, психологических и нравственных сторон. Но первый шаг был сделан. И этот шаг тоже имеет свою нравственную оценку, как факт политического мужества тех, кто поддержал Хрущева.

Слово правды о Сталине, произнесенное с трибуны съезда, стало для современников потрясением, независимо от того, были для них приведенные факты и оценки откровением или давно ожидаемым восстановлением справедливости. Особенно ошеломляли факты – цифры, имена оболганных, репрессированных, преданных забвению. В их числе виднейшие представители "ленинской гвардии", выдающиеся ученые, военачальники, деятели культуры. Цвет общества, его интеллектуальная элита, тысячи просто честных, преданных партии людей. И рядом с этой национальной трагедией – имя того, кто долгие годы воплощал в себе все успехи и победы, все, что удалось достичь ценой величайшего напряжения сил всего народа. "На закрытом заседании 25/И во время доклада Хрущева несколько делегатов упали в обморок..., – вспоминал впоследствии И. Эренбург. – ...не скрою: читая доклад, я был потрясен, ведь это говорил не реабилитированный в кругу друзей, а первый секретарь ЦК на съезде партии. 25 февраля 1956 года стало для меня, как для всех моих соотечественников, крупной датой".

Крупной датой события февраля 1956 года стали не только для наших соотечественников. XX съезд стал отправным пунктом критического переосмысления мировой социалистической практики, развития международного коммунистического движения. "Мы слишком охотно и идеалистически полагали, будто великое дело построения социализма может осуществляться без серьезных ошибок, – делился своими мыслями один из руководителей Компартии США Юджин Деннис. – Мы отказывались верить в любые сообщения, в которых говорилось о серьезных несправедливостях в социалистических странах, и считали такие сообщения клеветой".

И далее: "Даже скептик должен признать мужество, честность и коллективный дух, с которым нынешнее совет

ское руководство действовало после 1953 года ... В настоящее время в Советском Союзе ощущается самокритика в ее наивысшей и единственно действенной форме – в форме практического самоисправления". И все же тогда партия стояла только у истоков этого процесса. Решения XX съезда должны были войти в массовое сознание, найти в нем адекватное отражение. Большая История, переживавшая свой переломный момент, ломала представления об истории жизни конкретных людей, целых поколений. Процесс этот не мог быть ни простым, ни безболезненным. Предстояла большая подготовительная и разъяснительная работа, в которой, – и это было оговорено специально – нет места "шараханьям" и поспешности. "Неправильно было бы представлять, –писала в те дни "Правда", – что достаточно принять некоторые административные меры, и с культом личности будет покончено навсегда...". Как покажет развитие дальнейших событий, полностью избежать "шараханья" так и не удалось.

Постепенно содержание материалов XX съезда по вопросу о культе личности становилось достоянием сначала партийной, а затем и более широкой общественности. В общественном сознании зрел перелом, не случайно 1956 год зафиксирован в нем однозначно в качестве рубежной вехи. Неоднозначны были только оценки этого рубежа: в результате "смятения умов" одни приобретали стимул к развитию мысли, другие теряли "точку опоры". В ходе одного из социологических опросов 60-х годов, целью которого было выяснение отношения людей к различным событиям своей жизни, в числе прочих был получен и такой характерный ответ: "Называю самое плохое. Все события, связанные с критикой деятельности Сталина и работы партии в тот период. Никакое другое событие в своей жизни я так тяжело не переживал, даже неудачи первых месяцев войны с фашистской Германией". Вот другое свидетельство – первая реакция после обсуждения доклада Хрущева: "... Уже прошла неделя с тех пор, как наша партийная организация подробно ознакомилась с материалами XX съезда партии по культу личности и все время хожу под их впечатлением... В первые дни раздражало то, что суд устраиваем над умершим человеком и так хотелось, чтобы на всю жизнь Иосиф Виссарионович Сталин остался в памяти такой справедливый и честный, каким нам его рисовали в течение более трех десятилетий... И теперь, когда узнали о его крупнейших недостатках, трудно, очень трудно

погасить в сердце эту великую любовь, которая так сильно укоренилась во всем организме".

Переключение критики культа на личность Сталина отнюдь не было случайным. Можно сказать, что такой поворот был как бы заранее задан характером обсуждения этого вопроса на XX съезде и в последующих материалах печати. Культ Сталина – причина неудач первого периода Великой Отечественной войны, культ Сталина – источник "голого администрирования", культ Сталина – первопричина застоя в духовной жизни и т. д. В этой позиции, несомненно, было и рациональное зерно. Но уже тогда что-то мешало принять ее за бесспорную истину, что-то "не сходилось" в сознании. Общее настроение сомневающихся выразило, думается, одно из писем, направленных в те годы в редакцию журнала "Коммунист": "Говорят, что политика партии была правильной, а вот Сталин был неправ. Но кто возглавлял десятки лет эту политику? Сталин. Кто формулировал основные политические положения? Сталин. Как-то не согласуется одно с другим". Это и подобные ему рассуждения свидетельствовали не только о том, что общество постепенно поворачивалось от механического приятия спущенных сверху указаний к действительному осмыслению происходящего, но и о том, что процесс этого осмысления снизу подчас шел дальше тех рамок "личной темы", которая была предложена вначале. Люди задумывались о том, как стало возможным развитие культа личности и разгул фактически ничем и никем не контролируемого произвола. Что помогало власть имущим открыто совершать беззакония и при этом пользоваться доверием и поддержкой большинства народа?

По свидетельству современников, такого массового движения наше общество давно не знало. Шли собрания, неформальные обсуждения, споры и дискуссии. "Повсюду говорили о Сталине: в любой квартире, на работе, в столовых, в метро", – вспоминал И. Эренбург. – Встречаясь, один москвич говорил другому: "Ну, что вы скажете?..." Он не ждал ответа: объяснений прошлому не было. За ужином глава семьи рассказывал о том, что услышал на собрании. Дети слушали. Они знали, что Сталин был мудрым, гениальным... и вдруг они услышали, что Сталин убивал своих близких друзей... что он свято верил в слово Гитлера, одобрившего пакт о ненападении. Сын или дочь спрашивали: "Папа, как ты мог ничего не знать?"

Одна дискуссия питала другую, волна общественной

активности становилась шире и глубже. Не обошлось и без крайних выступлений. К такому размаху событий политическое руководство оказалось не готовым. "После XX съезда, когда развернулись активные выступления, мы не были подготовлены к тому, чтобы дать отпор", – прижалась на собрании московского партактива Е. А. Фурце-ва. Было принято решение временно прекратить чтение закрытого доклада Хрущева. На поступающие с мест в этой связи вопросы обычно давались следующие разъяснения: чтение доклада временно прекращено а) во избежание происков западной пропаганды и б) для проведения более тщательной подготовительной работы среди коммунистов, у которых возникло в ряде случаев "неправильное отношение" к "нездоровым высказываниям". Считалось, что в результате распространения критики культа личности были допущены "перегибы", ведущие, с одной стороны, к стихийному митингованию, а с другой – к попыткам свержения авторитетов как таковых. Между тем отдельные "перегибы" получались в результате логических рассуждений: если партия выступает против обожествления вождей, то почему по сей день существуют памятники живым людям, находящимся у руководства, почему их именами называются города, колхозы, предприятия? В обществе начала складываться особая ситуация. Свергнув Сталина с его пьедестала, Хрущев снял вместе с тем "ореол неприкосновенности" вокруг первой личности и ее окружения вообще. Система страха была разрушена (и в этом несомненная заслуга нового политического руководства), казавшаяся незыблемой вера в то, что сверху все видней, была сильно поколеблена. Тем самым Хрущев, хотел он того или нет, поставил себя под пристальный взгляд современников. Готов ли он был к такому повороту событий?

Руководство страны приступило к большой и долгосрочной работе, не имея по существу развернутой с расчетом на перспективу теоретической программы.

Концептуальный "вакуум" ставил инициаторов общественных преобразований в достаточно сложное положение, толкая их на путь тактических действий, лишенных стратегической основы. В такой ситуации легко было попасть под влияние наиболее распространенных общественных настроений, нередко подменяющих долговременные интересы сиюминутными. В условиях отсутствия комплексной программы развития социально-экономической политики на реальную практику оказывали дав

ление настроения нетерпения, требующие немедленного исправления всех недостатков "с сегодня на завтра". Это приводило к поспешности и в определении сроков заявленных целей, и в выборе методов осуществления этих целей.

Как решалась в тот период ставшая уже визитной карточкой времени задача "догнать" и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения – в ближайшие годы?". С одной стороны, было заявлено, что для выполнения этой задачи есть все необходимое и достаточное (подразумевался уровень развития сельского хозяйства). Но с другой стороны, главный упор при этом был сделан на сознательность колхозников, понимание ими значимости поставленной цели. В 1957 г. газетные полосы буквально пестрели многочисленными коллективными обязательствами работников сельского хозяйства, а вслед за этим – рапортами об их выполнении. Широко практиковалось непосредственное обращение ЦК и Совета Министров к работникам колхозов и совхозов. В ответ на эти обращения в ЦК шли коллективные письма: "Колхозники и колхозницы колхоза ... (далее название колхоза и области. –Авт.), как и все колхозы и труженики сельского хозяйства нашей страны, от всего сердца и как свою боевую задачу восприняли призыв Коммунистической партии – догнать в ближайшие годы США по производству мяса, молока и масла на душу населения...".

Так делалась экономическая политика. В которой, впрочем, было мало экономического. Поэтому и управление экономикой осуществлялось больше политическими методами. Главную причину хозяйственных трудностей и неудач Хрущев видел в "недостатках руководства", неумении и нежелании отдельных хозяйственников работать с полной отдачей.

"Нерадивый" хозяйственник стал одной из главных фигур фельетонов, критических статей, публицистики. На XX съезде Хрущев говорил о целой категории ответственных работников, которых назвал "занятыми бездельниками": "...на первый взгляд они очень деятельны и они действительно много трудятся, но их деятельность идет вхолостую. Они проводят заседания "до третьих петухов", а потом скачут по колхозам, бранят отстающих, собирают совещания и произносят общие, и, как правило, заранее написанные речи, призывая "держать экзамен", "преодолеть все трудности", "создать перелом", "оправдать

доверие" и т. д." Одновременно в печати настойчиво культивировался образ советского хозяйственника с присущим ему "моральным кодексом": не хитрить с государством, не ставить ведомственные интересы выше общественных, настойчиво бороться за технический прогресс, уважать подчиненных и т. д. Хозяйственник, не отвечающий этим требованиям, должен был уступить место другому, более подходящему. И снова все возвращалось к испытанному методу кадровых перестановок. Еще была жива в памяти недавняя практика, когда существовали специальные "лимиты" и очередность на сменяемость руководящих работников, особенно в сельском хозяйстве: по одному-два человеку за провал весеннего сева, за провал уборки, за срыв хлебопоставок.

Партийность хозяйственного руководителя определялась по его отношению к посевам кукурузы, а рост урожайности ставился в прямую зависимость от уровня политической зрелости. "Если в отдельных районах страны кукуруза внедряется формально, колхозы и совхозы снимают низкие урожаи, то виноват в этом не климат, а руководители, – говорил Хрущев. – Там, где кукуруза не родится, есть "компонент", который не содействует ее росту. Этот "компонент" надо искать в руководстве".

В форме непосредственной апелляции к энтузиазму, на той же базе сознательности решались задачи освоения целины, строек Сибири и Дальнего Востока. Усиливался партийный контроль за ходом осуществления этих задач. Так, "в целях обеспечения в установленные правительством сроки организации и строительства новых зерновых совхозов на целинных и залежных землях" был создан даже специальный институт уполномоченных ЦК КПСС (по одному уполномоченному на 4–5 хозяйств). Возникновение впоследствии негативных проблем целинного землепользования в немалой степени было связано с абсолютизацией организационного фактора и недооценкой научной, экономической стороны освоения целинных земель.

Нельзя сказать, что работа экономической мысли в 50-е годы не была заметна. Напротив, экономический поиск в эти годы активизировался, особенно в конце десятилетия. Другое дело, что ставка на быструю отдачу от проводимых преобразований мешала обратить должное внимание на долгосрочные экономические прогнозы. Среди них между тем были и серьезные предостережения. На XX съезде КПСС А. Н. Косыгин выступил с рядом

предложений по совершенствованию планирования, отметил недостатки в практике составления текущих и перспективных планов. Особенно беспокоило специалистов состояние перспективного планирования, целью которого в первую очередь является разработка стратегической линии экономической политики. "В последние годы, – говорил А. Н. Косыгин, – методика перспективного планирования не только не совершенствовалась, а, наоборот, была значительно ухудшена". Несогласованность текущего и перспективного планирования привели к созданию ряда диспропорций в народном хозяйстве. Детальный пятилетний план на 1951 –1955 гг. так и не был разработан, единственным отправным документом, направляющим работу народного хозяйства в течение этих пяти лет, были Директивы XIX съезда партии. Но Директивы – это еще не план, а лишь контуры будущего плана, который должны были разработать (но так и не разработали) планирующие органы. Не были разработаны и официально приняты планы на 1956–1960 гг., а также на семилетку.

Серьезные претензии предъявлялись к качеству низового планирования –составлению планов на уровне предприятия. Такие планы предприятию и далее –в цехи, на участки – спускались, как правило, уже после того, как начинался новый производственный цикл (годовой, квартальный, месячный), что приводило к сбоям в производственном ритме. Частые корректировки плановых заданий сверху делали план не работающим инструментом, а номинальным документом, необходимым в основном для правильного начисления заработной платы и премиальных (которые зависели от процента выполнения плана).

Сосредоточение в ведении центра большинства оперативных функций, мелочная регламентация деятельности предприятий только осложняли производственную ситуацию на местах. На ее исправление была направлена перестройка управления по территориальному принципу (упразднение большей части министерств, создание Советов народного хозяйства экономических районов). Совнар-хозовская перестройка включила в себя все основные идеи, высказанные за последние годы: проведение децентрализации управления, создание условий для обеспечения контролируемости работы хозяйственных органов снизу, обеспечение комплексного развития экономики в пределах конкретной территории, сокращение и удешевление аппарата управления и др. При этом звучала мысль, что реорганизация форм управления проводится не с целью

ликвидации каких-либо неполадок и диспропорций (считалось, что они не имеют места), а в интересах дальнейшего развития производительных сил страны. Сейчас такая оценка исходной ситуации кажется излишне оптимистичной: достаточно хотя бы сравнить официальные данные экономического роста за первую и вторую половину 50-х годов.* Попыткам углубленного анализа проблем, связанных с предстоящей реорганизацией, помешала общая обстановка торопливости, в которой она проводилась. 30 марта 1957 г. были опубликованы для обсуждения Тезисы Н. С. Хрущева, а уже 7 мая, немногим более месяца спустя, сессия Верховного Совета СССР приняла Закон "О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством". К 1 июля того же года предполагалось в основном закончить перестройку, хотя даже сам факт отнесения этого важнейшего мероприятия на середину года создавал дополнительные трудности для предприятий, ломая начатый производственный цикл.

Вместе с тем первые результаты реформы были вполне обнадеживающими. Уже в 1958 г. (через год после реорганизации) прирост национального дохода составил 12,4 % по сравнению с 7 % в 1957 г. Возросли масштабы производственной специализации и межотраслевого кооперирования. Тогда же родилась идея создания научно-производственных объединений. Ускорился процесс создания новой техники. Но следует ли все эти положительные сдвиги считать однозначно следствием реорганизации управления 1957 года? Еще в самом начале создания совнархозов, даже в преддверии этого процесса, специалисты сделали интересное наблюдение: на какой-то период, когда предприятия остались "бесхозными" (министерства фактически сложили свои полномочия, а совнархозы

* Темпы роста экономики во второй половине 50-х годов, хотя и продолжали оставаться относительно высокими, стали снижаться по сравнению с первой половиной того же десятилетия. Среднегодовой прирост национального дохода составил в 1950–1955 гг. 11,3 %, а в 1956– 1960 гг. – 9,2 %, валовой продукции промышленности – соответственно 13,1 и 10,4 %. Только валовая продукция сельского хозяйства увеличивалась во второй половине 50-х годов более быстрыми темпами, чем в начале десятилетия, что в основном достигалось за счет приращения новых земельных площадей. Главное –замедляются темпы роста производительности труда: в промышленности увеличение этого показателя в среднем за год на одного работающего составило за рассматриваемые периоды времени соответственно 9 и 7 %. (История Социалистической экономики. Т. 6. С. 253; Народное хозяйство СССР в 1970 г. М., 1971. С. 65).

еще не оформились), многие из них именно в период "межвременья" вопреки опасениям не только не сбились с производственного ритма, но и стали работать значительно лучше. И так продолжалось в целом до тех пор, пока новые органы управления не окрепли и не сложились в устойчивую систему. С этого момента начали нарастать негативные последствия их деятельности –местничество, диктат и администрирование по отношению к подведомственным предприятиям, прогрессирующая бюрократизация и др.

Совнархозы стремились производить и перевыполнять задания по выпуску продукции для собственных нужд и отказаться от напряженных заданий по ее производству для других экономических районов. Налаживалась внутрирайонная специализация и кооперация производства, но проблема отлаживания межрайонных производственных связей оставалась нерешенной. В сущности сохранился принцип так называемой "сложившейся кооперации", т. е. связей, которые сформировались еще при министерствах.

"Узкие" места работы совнархозов обнаружились практически сразу. Однако наверху они были расценены не как следствие реорганизации, а, наоборот, как ее недостаточно последовательное проведение в жизнь, своего рода отдельный неудачный опыт. В дальнейшем же общая политическая ситуация и та атмосфера, которая была создана вокруг самой идеи реорганизации, никак не способствовали ее конструктивно-критическому осмыслению.

До тех пор, пока процесс общественного обновления не стал необратимым, наличие колебаний и даже прямых отступлений в его развитии является в известном смысле закономерным – как естественное отражение борьбы между сторонниками и противниками перемен. Возможность реванша со стороны последних делает поворотный процесс уязвимым, подверженным влиянию привходящих факторов – внутренних или внешних. Думается, что в судьбе "оттепели" немаловажную роль сыграл внешний фактор – венгерский кризис 1956 года. Анализ внешней, событийной стороны кризиса без глубокого проникновения в существо проблемы вызвал у советского руководства опасения возможности повторения подобного и "у нас". На собрании Ленинградского партактива упоминалось о том, что в связи с событиями в Венгрии среди части партийных работников имеют место панические настроения, по городу ползут слухи: кто-то ходит по домам и негласно составляет списки коммунистов.

Стремление пресечь возможные неблагоприятные последствия стихийных массовых действий привело к целой серии мероприятий перестраховочного характера, оформленных под лозунгом "борьбы с ревизионизмом". Для Хрущева наступил момент решительных действий.

Его поведение – гораздо более самостоятельное – не могло не настораживать других членов Президиума ЦК. В руководстве постепенно сложилась и оформилась антихрущевская оппозиция, несколько позднее названная "антипартийной группой". В действительности оппозиционная группа не была антипартийной, более того, ее нельзя считать в полной мере ни просталинской, ни реваншистской, как это иногда делается. Достаточно вспомнить, что помимо постоянного "костяка" группы (Маленкова, Молотова, Кагановича) в нее входили или склонялись к ее поддержке довольно разные и не склонные большей частью к взаимным симпатиям люди (Первухин, Сабуров, Шепилов, Ворошилов, Булганин). Что же связало их, объединило в довольно опасной игре? Если боязнь дальнейшего развития политики разоблачений, то не только и не для всех. Несогласие с Хрущевым по отдельным вопросам конкретной политики? Возможно. Но и это – суть отдельные мотивы. Все дело в общем организующем стержне. И этим стержнем был Хрущев, даже не он сам, а его ставшие недвусмысленными попытки утвердить свое положение в качестве единоличного лидера – без "коллективного руководства". Осуществление этих планов означало бы политический крах для всех бывших сталинских приближенных, а также для людей, выдвинутых ими в свое время на ответственные партийные и государственные посты: в том мире всегда было важнее не какой ты работник, а "чей" ты человек.

Это была борьба за власть в чистом виде, борьба, в которой сторонники Хрущева одержали победу, а "оппозиционеры" потерпели поражение. Теперь уже окончательное. Они сошли с политической сцены, получив весьма скромные –для их ранга – должности. Маленков стал директором электростанции сначала в Усть-Каменогорске, затем в Экибастузе; Каганович – управляющим трестом Союзасбест в Свердловской области; Молотов уехал послом в Монголию. Их, впрочем, не исключили из партии, еще раз доказав тем самым, что обвинение в "антипартийности" было использовано в качестве удобной вывески, сделанной к тому же "на скорую руку" (решение об исключении Маленкова, Кагановича

и Молотова из партии состоялось уже после XXII съезда КПСС).

Лишившись оппозиции справа, Хрущев стал быстро "леветь": именно с этого момента берут начало знаменитые скачки "великого десятилетия" и громкие кампании тех лет. Возможно, положение удалось бы со временем исправить, создать противовес единоличной власти Первого секретаря. Однако этот путь Хрущев практически заблокировал, поскольку процесс "полевения" в политической сфере довольно быстро остановился. Тем самым была перекрыта возможность дальнейшей либерализации режима, а вместе с ней – и создания новых политических институтов, новых механизмов власти.

В одном из своих публичных выступлений 1960 года Хрущев, подводя главный итог начатой после 1953 г. работы, сказал: "Мы не только раскритиковали недостатки прошлого, но провели такую перестройку, которую без преувеличения можно назвать революционной в деле управления и руководства всеми областями хозяйственного и культурного строительства". И далее: "...мы, в Президиуме ЦК, очень довольны положением, которое сейчас сложилось в партии и в стране. Очень хорошее положение!". Таково было мнение лидера страны. А что думал народ? Многие, безусловно, могли бы разделить оптимизм позиции руководителей. Но были и иные оценки. Примерно в то же самое время, когда Хрущев заверял соотечественников, что в стране, наконец, сложилось "очень хорошее положение", редакцией журнала "Коммунист" было получено любопытное письмо, автор которого (подписавшийся как К. Гай из г. Дрогобыча) решил собрать наиболее часто встречающиеся в разговорах людей критические замечания в адрес партийного руководства. Свое письмо он предварил замечанием: "Прошу поместить следующие подслушанные в пути мысли и ответить на них людям". Что же это за мысли, которые, не высказанные публично (кстати, так и не опубликованные), имели "хождение в народе?" Приведем текст письма с некоторыми сокращениями: "Н. С. Хрущев... называет наших руководителей "слугами народа", это все равно, что черное назвать белым... Всегда слуга плату получал у хозяина, хозяин ее ему устанавливал. У нас наоборот. Страшно широкий замкнутый крут общегосударственных и местных вождей, считающих себя гениями против руководимой ими черни, сами себе установили огромные оклады, боятся разрешить самому народу подумать об установлении оплаты руково

дителям, о выборе руководителей... Опубликуйте, кто из депутатов и сколько получил "за" и "против" (персонально), зачем скрывать это от избирателей... Программу коммунистов Югославии нужно же дать почитать всем желающим, а то детективные романы переводят с любого языка, а небольшую программу коммунистов (пусть и ошибающихся) прячут... В судах должно быть больше нарзасов, чем присяжных, доверяйте людям, приобщайте к руководству страной, решению общегосударственных дел... Проводите референдумы...

Люди хотят снижения цен. Его нет несколько лет...

Нужно, чтобы хотя бы по внешнему виду наши руководители были похожи на трудящихся больше, чем на буржуев...

По радио и в газетах меньше восхвалять сегодняшний день, а больше звать к завтрашнему. Культ личности был не только Сталина и не по его только вине, а большинства руководителей, по их вине. А они в седле...".

Из этих разрозненных суждений складывается своеоб-разная "фотография" общественного мнения с выделением "болевых точек" действительности, существование которых наиболее остро ощущалось на уровне обыденного сознания. Конечно, во все времена были недовольные, и любая, сколько-нибудь серьезная перестройка не приносит быстрых улучшений в положении людей, а на определенном этапе может привести и к временному снижению жизненного уровня. И все-таки за высказанными критическими мыслями важно увидеть не голый скепсис, а общественную проблему, ущемленное чувство социальной справедливости, которое всегда было важным "индикатором" состояния общества. А после этого уже решать, в каком случае претензии и беспокойство обоснованы, а где имеет место упрощенное понимание принципов социального распределения или недопонимание особенностей момента. С точки зрения особенностей момента, чья же позиция – верхов или определенной части низов – была более жизненной, насколько был обоснован оптимизм одних и пессимизм других?

Закончилась крупная реорганизация управления народным хозяйством (1957 г.), которая на первом этапе дала несомненный эффект. Принят новый план на семилетку. Форсируется развитие науки, готовится прорыв человечества в космос. Политическая жизнь внутри страны стала более стабильной: критическая волна явно пошла на спад, все реже поднимался вопрос о борьбе с культом личности,

который в свое время дал импульс общественной активности. В 1959 году на стадии верстки была остановлена публикация закрытого доклада Хрущева на XX съезде партии: нет Сталина – нет и культа личности, а развенчание "антипартийной группы" легко было представить как последний аккорд в борьбе со "сталинистами". В стране набирала силу новая общественная инициатива –рождалось движение за коммунистический труд, оно было "узнаваемо", поскольку шло в привычных традициях социалистического соревнования, а следовательно и предпочтительнее предшествующей митинговой стихии. Организующее начало движения за коммунистический труд было быстро взято на вооружение пропагандой и стало основой его массового тиражирования. Наверху тогда так и не оценили возможностей нового смысла, заложенных в движении: в этом одна из причин, что оно после временного взлета свернуло в традиционное русло формализма.

Международное положение тоже не внушало пока особых опасений. Напротив. Произошла некоторая стабилизация ситуации в Западной Европе, мир следил за развитием национально-освободительных движений в Африке, за событиями на Кубе, вновь поднявших популярность идеи социалистического выбора. В общем положение дел как внутри страны, так и за ее пределами при одномоментной оценке ситуации могло служить основанием для оптимизма. Правда, с одним лишь условием: если считать это положение неизменяемым или способным к развитию лишь в одну сторону – от хорошего к лучшему.