Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)

В результате применения чрезвычайных мер в стране фактически были задушены все ростки политической оппозиции – не только реальные, но и потенциальные. Интеллигенцию заставили замолчать. Фронтовиков из героев-победителей разжаловали до "винтиков". "Строптивую" молодежь наказали. "Либералов" уничтожили. Оставалось подавить внешнюю оппозицию, навести порядок в "братских" странах. Здесь вопрос был решен разрывом с Тито и насаждением "послушных" Москве лидеров в странах "народной демократии". На такой отнюдь не мажорной ноте завершался первый этап послевоенной истории. Ее заключительным аккордом стала смерть Сталина в марте 1953 года.

Расстановка сил в высшем эшелоне руководства к моменту смерти вождя начала определяться гораздо раньше – еще во время войны и в первые послевоенные годы. Сталин, всегда делавший ставку на узкий круг соратников, вдруг изменил многолетнюю практику и уже в марте 1946 года расширил состав Оргбюро ЦК – с 9 до 15 человек. Политбюро и Секретариат продолжали работать в узком составе. Три человека являлись членами Политбюро, входили в Оргбюро и Секретариат – одновременно: сам Сталин, Жданов и Маленков. Между двумя последними на том этапе и сосредоточилась борьба за место "второго человека" в партии. Более опытный и искушенный в интригах Жданов до

паточно легко "обошел" Маленкова, который уже в мае 1946 года был выведен из состава Секретариата, что означало фактическую опалу. Однако загадочная смерть Жданова в августе 1948 года и, несмотря ни на что, лояльное отношение Сталина позволили Маленкову вернуть утраченные было позиции. Следующую крупную кадровую перестановку Сталин провел уже при непосредственном участии Маленкова в октябре 1952 года. 16 октября на пленуме ЦК вместо "узкого" Политбюро был избран расширенный Президиум ЦК, в который вошли 25 членов и 11 кандидатов. Кандидатуры подбирал аппарат Маленкова, среди них было немало людей с "мест" (руководителей республиканских, областных парторганизаций), попавших таким образом на самый верх, минуя обязательные ступени аппаратного продвижения. Привлечение к руководству новых кадров и заметное охлаждение Сталина к некоторым недавним фаворитам (прежде всего Молотову и Микояну) свидетельствовали, что эта кадровая перестановка не последняя и не решающая. Воплотить до конца замысел обновления своего окружения Сталину, впрочем, не удалось.

После его смерти ситуация наверху изменилась кардинально: к власти пришло так называемое "коллективное руководство", ближайшие соратники Сталина – Г. М. Маленков, В. М. Молотов, Л. П. Берия, Н. С. Хрущев, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов*. Люди, разные по возрасту и характеру, по опыту и способностям, объединенные в сущности одним – принадлежностью к свите вождя, – из бывшего окружения превращались в реальных властителей. Некоторые из них и до смерти Сталина пользовались большой властью, как Каганович в 20-е, Молотов – в 30-е, Берия и Маленков – в 40-е годы, однако их истинное место было там же – при вожде. И как потом ни менялись их политические судьбы, все они в сущности так и остались "окруженцами". Не так часто, как может показаться, лидеры обгоняют свое время, чаще бывает как раз наоборот. Перед нами – типичный случай второго порядка. Это станет совершенно очевидно, когда "коллективное руководство" проявит себя в конкретных делах. Пока же ему предстояло выбрать первого среди равных. Кого же?

Сталин не оставил прямых указаний о "наследнике".

* 5 марта 1953 г. на совместном заседании Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР было принято решение о сокращении расширенного Президиума ЦК (членов– с 25 до 10, кандидатов – с 11 до 4 человек). Это решение восстанавливало позиции "старой гвардии".

Единственным, впрочем, косвенным замечанием на этот счет можно считать его речь на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК, в которой он дал понять, что не хотел бы видеть в числе претендентов Молотова и Микояна. Другие старейшие соратники "вождя" – Каганович и Ворошилов – отошли на второй план в сталинском окружении еще в предвоенное время. После войны заметно окрепли позиции Маленкова, Берии и Хрущева. К моменту смерти Сталина эти три фигуры заняли решающее положение в руководстве: Маленков наследовал после Сталина пост Председателя Совета Министров СССР, Берия возглавил объединенное министерство внутренних дел и государственной безопасности, Хрущев взял на себя руководство Секретариатом ЦК КПСС.

Сложную позицию в этом триумвирате занимал Берия. Его роль, вопреки общепринятой точке зрения, в данном случае вряд ли сводилась к установлению личной диктатуры. Во всяком случае – напрямую. Игра Берии была более тонкой, а тактические ходы – не столь однозначны. В самом начале Берия, по-видимому, сумел убедить остальных "наследников", (в первую очередь Маленкова и Хрущева), что его вполне удовлетворила бы роль второго лица. И в этом был свой смысл: история знает случаи, когда второй фактически "делает" первого. Значит, на тот момент исход борьбы за власть зависел от того, к кому из двух лидеров – Маленкову или Хрущеву – примкнет Берия. Однако сам Берия допустил серьезный просчет, несколько затянув двойную игру, и тем самым дав повод соратникам подозревать его в "неверности", в собственных диктаторских планах. Это, думается, и решило его судьбу.

Из всех "дворцовых переворотов" послесталинской поры дело Берии является самым загадочным. Как у любого заговора, у этой истории фактически нет документального следа, кроме свидетельств очевидцев. Документально зафиксирован только июльский (1953 г.) пленум ЦК, на котором дело Берии подверглось внутрипартийному разбирательству. Что же касается главной операции – ареста Берии, – то здесь число свидетельств крайне ограничено. Упоминания об этом деле можно найти в воспоминаниях Хрущева (он описывает событие наиболее подробно), Молотова, Маленкова, а также в мемуарах непосредственных исполнителей процедуры ареста – маршала К. С. Москаленко и генерал-майора И. Г. Зуба. Мемуарный характер источников, обусловивший отдельные неточности в описаниях, и заинтересованность отдельных авторов в закреп

лении именно своей точки зрения привели к рождению двух версий ареста Берии. Назовем их условно "версией Хрущева" и "версией Маленкова". Свидетельства военных в том виде, в каком они опубликованы в настоящее время, не могут полностью ни подтвердить, ни опровергнуть какую-либо из версий. Возможно, это объясняется тем, что военным была поручена в основном техническая сторона дела и подключились они к нему на самом последнем этапе. В детали самого заговора посвящались немногие, а полной информацией, вероятно, обладали лишь трое – Маленков, Хрущев и Булганин.

Согласно "версии Хрущева", Берия готовился к захвату власти и устранению остальных "наследников". Хрущев разгадал его маневр и подготовил превентивный удар, переговорив с другими членами Президиума ЦК, которые поддержали его инициативу ареста Берии. Переговоры прошли незаметно для Берии, и арест явился для него полной неожиданностью. Последнее обстоятельство отмечают все мемуаристы. Однако в отличие от Хрущева Маленков дает другое объяснение фактору "неожиданности". Его версия такова: Берия действительно готовил государственный переворот, он планировал арестовать Маленкова и занять кресло премьера. Своим замыслом устранения Маленкова Берия поделился с Хрущевым. Но тот, оценив ситуацию и осознав, что следующим может быть он сам, рассказал обо всем Маленкову. Тогда они вдвоем с помощью Булганина разыграли вариант "подмены": на президиуме Совмина вместо Маленкова был арестован Берия. Тот знал о переговорах, которые вел Хрущев с членами Президиума, знал о готовящемся заговоре, – только расценивал его в свою пользу. Поэтому на заседании Президиума вел себя Берия относительно спокойно, вплоть до появления маршала Г. К. Жукова, непосредственного организатора ареста и своего непосредственного противника. И все-таки этот ряд событий – тоже пока только версия.

А факты общеизвестны: 26 июня 1953 года во время заседания Президиума Совета Министров СССР Берия был арестован, состоявшийся несколько дней спустя пленум ЦК КПСС лишил его всех постов, исключил из партии и передал дело Берии в суд. В декабре 1953 года Берия и несколько его ближайших подручных по приговору Верховного Суда СССР были расстреляны. Существует несколько косвенных свидетельств, что в то время Маленков как формальный лидер государства пользовался поддержкой военных, в частности маршала Жукова, и с их

помощью вполне мог получить единоличную власть, устранив с политической арены всех возможных конкурентов. Однако по этому пути Маленков не пошел, по-прежнему сохранив за собой только один пост главы правительства. И дело было, конечно же, не только в его принципах и личных возможностях. Определяющую роль здесь сыграла позиция всего послесталинского руководства. Любые попытки установления личной диктатуры обязательно натолкнулись бы на решительное сопротивление остальных соратников, что в общем понятно: только ограниченная, контролируемая власть могла гарантировать их от репрессий со стороны более сильного и удачливого. Эта позиция сыграла не последнюю роль в коллективном заговоре против Берии, однако одним устранением Берии вопрос о безопасности бывших сталинских приближенных не решался. Необходимо было позаботиться о создании дополнительных страховочных механизмов, которые могли бы стать гарантами на будущее. Совершенно очевидно, что новая личная диктатура такого рода гарантии исключала в принципе. Это хорошо понимали все "наследники". Поэтому волей-неволей они вынуждены были пойти по пути трансформации режима личной власти, уходя от вож-дистской модели ее организации, но еще не представляя себе вполне даже контуров будущих властных структур. Непроясненность позиций по этому основному вопросу, надо полагать, и отлилась в провозглашенный тогда же принцип "коллективного руководства".

Для начала важно было договориться хотя бы в принципе. Поэтому на пленуме ЦК в июле 1953 года Маленков сделал следующее заявление: "Никто один не смеет, не может и не хочет претендовать на роль преемника. Преемником великого Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии..." Конечно, говоря о том, что "никто не смеет, не может, не хочет", Маленков немного лукавил. Поэтому он выбрал довольно своеобразное объяснение своей позиции: "Если при т. Сталине возможны были ошибки, то тем более чревато большими опасностями повторение их в отсутствии такого вождя, каким был т. Сталин".

Маленков, долгое время работавший вместе со Сталиным, надо думать, хорошо представлял себе место этого человека в созданной им же самим системе. Сталин был ее мозгом, ее мотором, главным судьей и живым божеством. Возможности "коллективного руководства" в сравнении с этим выглядели более чем скромными. Поэтому, счи

тал, например, Маленков, сохранение системы вождизма в отсутствии истинного (харизматического) вождя будет не укреплять эту систему, а только множить ее пороки, наращивая элементы субъективизма в политике.

Уже на первом после похорон Сталина Президиуме ЦК 10 марта 1953 г. Маленков, выступавший с критикой центральной печати, подытожил: "Считаем обязательным прекратить политику культа личности". Секретарю ЦК П. Н. Поспелову было дано поручение обеспечить необходимый контроль за прессой, а Хрущеву – непосредственно за материалами, посвященными памяти Сталина. Так первоначально весь вопрос преодоления культовой традиции свелся к перестройке пропаганды.

Видимо, в ЦК существовала стойкая тенденция этим ограничиться, потому что, спустя несколько месяцев, в июле на Пленуме ЦК Маленков сделал новое уточнение: "... Дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства". Так был сделан еще один шаг в направлении к изменению основ партийной жизни. "Вы должны знать, товарищи, – говорил на пленуме Маленков, – что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала. Мы не имеем права скрывать от Вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной".

На пленуме приводились конкретные факты, когда Сталин единолично при молчаливом одобрении остальных принимал заведомо ошибочные решения. Вспоминалась его инициатива с новым повышением налогов на деревню, идея строительства Туркменского канала без обоснованных экономических расчетов.

Вместе с тем, все, о чем шла речь на пленуме, о чем спорили, с чем не соглашались его участники, оставалось для народа "тайной за семью печатями". Развитие действия шло пока не выходя за рамки узкого круга посвященных.

Когда на страницах газет впервые появилось понятие "культ личности", в массе своей современники не оценили это событие как предвестие большого поворота. Только чуткая мысль могла уловить тогда новые акценты в трак

товке вопросов о движущих силах истории, о роли личности и народных масс, о партии и ее вождях. 10 июня 1953 года "Правда" опубликовала материал под заголовком "Коммунистическая партия – направляющая и руководящая сила советского народа", рассчитанный на широкий актив партийных пропагандистов. Эта публикация в целом была направлена на преодоление субъективистских подходов в понимании роли партии и отдельных личностей в истории общества. Упоминалось при этом о вреде культа личности, против которого выступали Маркс, Энгельс, Ленин. В рядах первых борцов с культом был назван и Сталин. Его имя было огорожено спасительным "табу", а сама критика культовой традиции получала исключительно положительную направленность, оформленную как переход на коллегиальные основы руководства.

Эта положительная заданность имела и особый психологический фон: в обществе после смерти Сталина достаточно сильны были настроения, отражающие не столько ожидание перемен (как это было, например в первые послевоенные годы), сколько надежду на стабильность, на преемственность общего курса нового руководства и сталинской политики. Учитывая эти настроения, руководители партии должны были действовать в общем как "наследники Сталина".

? И все-таки вопрос, "от какого наследства мы отказываемся?", впервые прозвучал именно сверху, хотя его конкретное осмысление продвигалось медленно, шаг за шагом, путаясь в противоречиях общественного блага и личной ответственности. Известную роль здесь сыграла и личная позиция Маленкова: ему так хотелось подвести под прошлым черту, будто его – этого прошлого –и вовсе не существовало, начать все с чистого листа. Тогда путь в будущее виделся как простое неповторение прошлых ошибок. Однако, как это бывает, простота оказалась обманчивой, а выбранный путь превратился в долгое блуждание по коридорам и закоулкам системы, выйти за пределы которой Маленков был уже не в силах. Поэтому он делал лишь то, что мог. Действуя не столько по заранее продуманной программе, сколько по обстановке.

Трудно сказать, стал бы вообще Маленков реформатором, окажись он у государственного руля в более благоприятный, спокойный момент. Но ситуация 53-го года была именно таковой, что требовала решительных, незамедлительных действий. Внешне все выглядело по-прежнему устойчиво, почти незыблемо, но те, кто находился

на самом верху, не могли не чувствовать, что эта устойчивость становилась все более относительной. Положение властей предержащих начинало напоминать сидение на вулкане, внутри которого вызревала и накапливалась энергия огромной разрушительной силы. Источник социальной напряженности создавался благодаря постоянно расширяющейся зоне подневольного труда, рассредоточенной между ГУЛАГом, с одной стороны, и колхозной деревней – с другой.

До сих пор ученые и публицисты ломают копья в спорах о количестве жертв сталинского режима. Не имея возможности вдаваться в существо этих дискуссий, отметим только, что даже по самым строгим (и вероятно, наиболее достоверным) подсчетам к моменту окончания войны в лагерях и колониях НКВД (без учета спецпоселенцев) находилось почти полтора миллиона человек, а за восемь послевоенных лет (т. е. к 1953 г.) эта цифра увеличилась еще на миллион человек, достигнув рекордной за все годы российской истории величины. Содержать это "государство в государстве" становилось все труднее. И не только по меркантильным соображениям.

После смерти Сталина среди узников ГУЛАГа пробудились определенные надежды, связанные с амнистией и реабилитацией. Эти настроения сыграли роль детонатора беспорядков, прокатившихся по лагерям и колониям в 1953-54 годах. Указ об амнистии 27 марта 1953 года, подаривший свободу "преступному элементу", не затронул осужденных за так называемую "контрреволюционную деятельность". Среди последних, между тем, было много "повторников", т. е. людей, пострадавших дважды, осужденных в 30-е годы, затем амнистированных и вновь арестованных уже после войны. Бывшие военнопленные и побывавшие в немецкой оккупации, "крепостные" ученые, работники расплодившихся после войны "шарашек". Были, конечно, и изменники, и предатели, бывшие полицаи и каратели, но не они определяли "лицо" ГУЛАГа. Со всем этим надо было "что-то делать". И кстати объяснять миру, почему в стране "победившего социализма" (пусть пока и в "основном) и в "оплоте реальной демократии" такое количество политзаключенных. Тем более, что в советском руководстве постепенно брала верх линия на расширение международных контактов: "железный занавес" оказался не слишком надежным, а главное, авторитетным прикрытием.

Таким образом, решение вопроса о реабилитации су

лило большой политический выигрыш и в плане формирования доверия к новому руководству внутри страны, и в глазах мировой общественности. Однако, чтобы решиться на такой шаг, надо было преодолеть психологический барьер, побороть страх перед будущим, перед возможными разоблачениями. Маленков первым переступил через ту черту, Хрущев шагнул следом. Назад дороги не было. Но впереди ждал новый порог, за которым должно было наступить покаяние. И Маленков, и Хрущев – оба остановились перед этим порогом. Освобождение политзаключенных так и не стало реабилитацией в полном смысле, свобода пришла как подарок сверху, как некое "отпущение грехов", результат "доброй воли" руководства. Впрочем, от этого сама свобода не перестала быть таковой, а вышедшие на волю люди первоначально вообще не задумывались о ее неполноценности.

Уже в марте 1953 года было прекращено следствие по "делу врачей", а 4 апреля в печати появилось сообщение о реабилитации осужденных по этому делу медиков. В сентябре того же года Указом Президиума Верховного Совета СССР было ликвидировано Особое совещание при МВД СССР и другие внесудебные органы ("тройки", "пятерки" и т. д.), вершившие в недавнем прошлом свою расправу без суда и следствия. В апреле 1954 года Верховный Суд СССР пересмотрел "Ленинградское дело" и реабилитировал осужденных по нему партийных и хозяйственных руководителей. Годом позже началась реабилитация по политическим процессам 30-х годов. Из тюрем и ссылок стали возвращаться люди. Теперь можно по-разному оценивать тот первый шаг: с высоты прошедших лет все виднее и очевиднее. Но одного все-таки отрицать нельзя: несмотря на все издержки и недоговоренности, то был шаг от перманентной гражданской войны к гражданскому миру.

В реальной политике наметился поворот. И этот поворот необходимо было подкрепить решениями экономического характера. В августе 1953 года на сессии Верховного Совета СССР Маленков выступил по существу с программной речью, в которой он и определил основное содержание своей экономической политики: "Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления". Предполагалось резко изменить инвестиционную политику, значительно увеличить финан

совую "подпитку" отраслей нематериального производства, ориентированных на выпуск товаров для народа, обратить особое внимание на сельское хозяйство, привлечь к производству товаров народного потребления машиностроительные заводы и предприятия тяжелой промышленности. Так был взят курс на социальную переориентацию экономики, который достаточно быстро стал воплощаться в конкретные товары, деньги, жилье.

Другим ключевым пунктом новой экономической программы было решение продовольственной проблемы, а вместе с тем и решение вопроса о выводе сельского хозяйства из затяжного кризиса. Исчерпав последние резервы энтузиазма, деревня могла подняться только с помощью полновесного материального стимула.

Материалы августовской сессии Верховного Совета, более детально разработанные последующими пленумами ЦК, предусматривали снижение сельхозналога (на 1954 г. – в 2,5 раза), списание недоимок по сельхозналогу за прошлые годы, увеличение размеров приусадебных хозяйств колхозников, повышение заготовительных цен на сельхозпродукцию, расширение возможностей для развития колхозного рынка. Проведение в жизнь комплекса этих мер помимо экономического имело и большой политический эффект. Газету с докладом Маленкова "в деревне зачитывали до дыр, – вспоминала в своем письме к Хрущеву учительница М. Николаева, – и простой бедняк-крестьянин говорил "вот этот за нас".

Справедливости ради надо сказать, что с мест поступали сигналы совершенно иного рода: колхозники, наученные печальным опытом, не спешили принимать на веру партийные решения, опасаясь, что новый курс в деревне не продержится долго. Их опасения полностью подтвердились, когда в конце 50-х годов началась кампания по "коммунизации" деревни, основным стержнем которой стала ликвидация личных подсобных хозяйств. Но это уже не вина Маленкова, который к тому времени был фактически не у дел. Вряд ли он мог одобрить такую трансформацию прежнего курса, поскольку его собственная позиция по отношению к деревне определялась отнюдь не только пропагандистскими соображениями. Здесь было другое: деревня, по сути, была его единственной потенциальной опорой, той социальной базой, в случае укрепления которой он мог состояться как лидер государства. Иной у него просто не было. Аппарат, на который тра

диционно опирались советские "вожди", Маленкова не принял. И на то были свои причины.

Еще в 1953 году, после вступления в силу нового руководства, в ЦК было принято решение провести совещание для партийных и хозяйственных работников в традиционных целях "постановки задач". С основным докладом на совещании выступил Маленков. "Главный пафос его речи был, – вспоминал присутствовавший на нем Ф. М. Бурлацкий, – борьба против бюрократизма "вплоть до его полного разгрома"... То и дело в его устах звучали такие уничтожающие характеристики, как "перерождение отдельных звеньев государственного аппарата", "выход некоторых органов государства из-под партийного контроля", "полное пренебрежение нуждами народа", "взяточничество и разложение морального облика коммуниста" и т. д. Надо было видеть лица присутствовавших, представлявших как раз тот самый аппарат, который предлагалось громить. Недоумение было перемешано с растерянностью, растерянность – со страхом, страх – с возмущением. После доклада стояла гробовая тишина, которую прервал живой и как мне показалось, веселый голос Хрущева: "Все это так, конечно, верно, Георгий Максимилианович. Но аппарат – это наша опора". И только тогда раздались дружные, долго не смолкавшие аплодисменты".

Этот тактический просчет в конечном счете стоил Маленкову политической карьеры. Все нити управления шли через аппарат, значит, ситуацией мог владеть лишь тот, кто держал контроль над аппаратом. Маленков в данном случае явно переоценил силу своего положения. Хрущев же вовремя учел этот промах, используя поддержку аппарата для укрепления своих собственных позиций. Однако, спустя время, он тоже нарушил принцип компромисса, – и сразу попал в ту же ловушку, в которую угодил когда-то Маленков.

Маленков не замахнулся на систему, сведя ее пороки к ошибкам "переродившихся" или просто не очень дальновидных руководителей. Мог ли он в таком случае надеяться на устойчивые результаты своей политики?

А. Т. Твардовский, присутствовавший на одном из пленумов ЦК 1954 года, который решал очередную хозяйственную проблему, пометил в своей записной книжке: "Опять – впечатление дельности, практичности, разумности во всем конкретно. Нехватка одного – того "ключа", которым бы завести все это, и все бы пошло без

постоянного, неусыпного понукания, контроля и т. п." Были идеи, практические подходы, планы на будущее. Не было главного – стратегического стержня, того самого "ключа", о котором упомянул Твардовский, того связующего звена, которое одно способно превратить отдельные мероприятия в то целое, что и называется политикой. И еще. По-прежнему не было надежной социальной опоры, на деятельную поддержку которой Маленков мог бы рассчитывать. Как это часто бывает в судьбе лидеров, его авторитет за рубежом был несравненно выше, чем внутри страны. Этому в немалой степени способствовала внешнеполитическая линия, которую с первых же дней своего премьерства выбрал для себя Маленков.

Еще в своей августовской речи 1953 года Маленков произнес облетевшее затем весь мир слово – "разрядка". А в марте 1954 года он высказался еще определеннее: "Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики холодной войны, ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой бойни, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации".

Человеку, воспитанному на идеологических догмах сталинской школы, сама мысль о человеческой цивилизации как о едином целом (пусть даже в условиях угрозы войны) могла показаться по меньшей мере странной: и политическая и военная доктрина делила Землю на два мира – мир социализма и мир капитализма – и объявляла последнему войну, войну до победного конца. Простая догадка о том, что конец может стать общим, а от этого отнюдь не "победным", совсем не вписывалась в рамки прежней концепции, саму возможность войны рассматривающей как еще один повод "угробить" капитализм. Маленков же, по долгу службы хорошо знакомый с современным состоянием вооружений, первый из советских лидеров сумел посмотреть в глаза реальности и сделать необходимые выводы – пусть даже вопреки собственным убеждениям. Соратники его "не поймут" и расценят этот шаг как отступничество. Именно такого рода обвинения придется выслушать Маленкову на январском (1955 г.) пленуме ЦК.

Доклад на пленуме делал Хрущев. Из его уст Маленков получил упреки в том, что он не проявил себя "достаточно зрелым и твердым большевистским руководителем", что он "претендовал не только на руководство деятельностью

правительства, но и на руководство Президиумом ЦК", стремился к "дешевой популярности" среди народа. Вспомнились и близкие отношения с Берией, и участие в "Ленинградском деле". Выступление премьера на сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 года Хрущев назвал "парламентской декларацией", "оппортунистической речью". Столь же ошибочными были признаны его высказывания об изменении соотношения темпов роста производства группы "А" и группы "Б" и тезис о гибели мировой цивилизации в случае развязывания третьей мировой войны.

Сам Маленков выступал на пленуме дважды. Ошибки свои признал, но политической оценки им не дал. Он не умел, да и, по-видимому, не хотел бороться. Таким его и запомнил в тот день Твардовский: "Тяжкое впечатление, как в полчаса увял этот человек, исчезла вся его значительность, был просто толстый человек на трибуне под устремленными на его указательными пальцами протянутых рук президиума, запинающийся, повторяющийся, "темнящий", растерянный, чуть ли не жалкий... Жалка и безнадежна его дальнейшая судьба. Это-то он понимал".

В феврале 1955 года на сессии Верховного Совета СССР Маленков официально попросил об отставке. Просьба была, естественно, удовлетворена.

После отставки с поста премьера Маленков был назначен министром электростанций, одновременно – заместителем Председателя Совета Министров СССР. За ним было сохранено членство в Президиуме ЦК. Однако все эти перемещения носили скорее временный характер: Хрущеву не нужна была оппозиция внутри Президиума ЦК. Во всяком случае, долго мириться с ней он не стал бы. Его "звездный час" был еще впереди. Как впереди был и XX съезд партии.

* * *

25 февраля 1956 года – последний день работы XX съезда партии, впоследствии войдет в историю. Именно тогда, неожиданно для абсолютного большинства присутствовавших на съезде делегатов, Хрущев вышел на трибуну с докладом "О культе личности и его последствиях". И хотя заседание было закрытым и делегатов предупредили о секретности происходившего, тайны, долгие годы окружавшей имя Сталина, с того момента больше не существовало. Поэтому документы, рожденные XX съездом, до сих

пор стоят на особом счету среди всех других партийно-правительственных материалов. Они воплотили в себе фактически первую серьезную попытку осмыслить суть пройденного этапа, извлечь из него уроки, дать оценку не только прошлой истории как таковой, но и ее субъективным носителям. А для этого нужно было пройти через ломку привычных представлений об "авторитете партии", об "устоях социализма", через опасения быть непонятыми и не получить поддержки. Процесс перестройки политического сознания тогда только начался, находился в целом на поверхностном уровне переоценок – что само по себе закономерно. Вероятно, именно поэтому характеристика такого многомерного явления, как культ личности, была сделана первоначально с упором на морально-нравственный аспект. Отсюда – попытки (имеющие место и по сей день) не столько уяснить смысл исторических процессов, понять действия отдельных исторических личностей, сколько вынести им оправдательно-обвинительный приговор. И все-таки о многом было сказано в полный голос: и об отступлении от принципов демократизма, и о нарушениях законности, и о порочных методах, партийного и государственного руководства. Объяснение причин возникновения подобных явлений было дано в основном в русле старой традиции, указывающей на наличие капиталистического окружения и трудности построения социализма в одной стране. Принципиально новым стало выделение в качестве немаловажного для судеб страны фактора субъективного –личности самого Сталина.