Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц)

Победа большевиков в этом не только политическом, но и насильственном противоборстве, сопровождалась острейшими идейными дискуссиями с оппозицией. Особенно жесткая и развернутая полемика шла с эсеровско-меныневистской альтернативой социально-экономического развития страны. По сути это было противостояние двух идейно-политических доктрин: диктатуры партии и революционной демократии. Решающие аргументы в этой идейной полемике предъявила диктатура. Правда,

аргументы эти были не теоретического, а практического свойства: насилие и террор. Против этих "аргументов" мужественно и решительно восстал человек, который по идейным воззрениям был ближе к коммунизму, чем к традиционной демократии. Речь идет о "мятежном князе", главном теоретике анархизма П. А. Кропоткине. В 1918–1920 гг. после начала "красного террора" он неоднократно обращался к Ленину. Вот несколько выдержек из его писем. "Неужели среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры... не достойны людей, взявшихся созидать будущее общество на коммунистических началах; что на такие меры не может идти тот, кому дорого будущее коммунизма". "Озлобление, вызванное в рядах Ваших товарищей после покушения на Вас и убийства Урицкого, вполне понятно. Но что понятно для массы, то непростительно для "вожаков" Вашей партии. Их призывы к массовому красному террору; их приказы брать заложников; массовые расстрелы людей, которых держали в тюрьмах специально для этой цели – огульной мести... это недостойно руководителей социальной революции...". "Россия уже стала Советской республикой лишь по имени... Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты...". "Несомненно одно, если б даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безусловно вредна".

По свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, эти письма вызвали большой интерес и живую реакцию адресата. В начале мая 1919 г. на квартире Бонч-Бруевича состоялась встреча "одного из святых столетия" Кропоткина и вождя большевистской революции Ленина. Хозяин квартиры, сообщая о содержании разговора, касается лишь проблемы бюрократии и бюрократизма. О том, как реагировал автор теории "диктатуры партии" на приведенные выше замечания своего оппонента, можно судить по конкретным действиям ВЧК – ГПУ и всей большевистской власти в целом.

У Ленина было немало других, не столь знаменитых корреспондентов, которые многое увидели и поняли в происходивших событиях. Приведем несколько выдержек из писем, хранившихся в ранее недоступных архивных фондах. П. Г. Шевцов из Воронежской губернии в декабре 1918 г. пишет Ленину следующее: "Коммунисты (больше

вики) – не на высоте положения: базируются почти единственно на оружии и ЧК... ответственные работники прев-ратили коммунизм в "акклиматизм" к РКП; в их среде торжествуют революционная поза и морем разливанным разливается по Руси... контрреволюционный расстрел. Смертная казнь!.. И, подобно старой охранке, занялись сыском. Демократия выродилась в советократию и... нечистоплотность, угроза "к стенке" стала криком ребят на улицах". "Имейте терпение прочесть до конца, – так обратился к Ленину в 1920 г. некий Е. Павлов. – Когда-то один из профессоров писал Вам, что Вы затворились в кремлевском одиночестве. Я сказал бы, что не затворились Вы в кремлевском одиночестве, а что между вами и пролетариатом целой массой вырастает стена "коммунистов" урожая 1919 г. ...коммунистов, зашитых с ног до головы в кожу, и, что главное, с сердцами, зашитыми в свиную толстую кожу."

Все это было не только средством удержания монополии на власть, но и в нужный момент решающим аргументом в идейной полемике.

В 20-е гг. главным вопросом политической дискуссии становится вопрос о том, можно ли надеяться, что по мере развития послереволюционного общественного процесса произойдет утверждение пролетарской власти в стране или начавшийся социальный переворот обречен на неудачу и неизбежно откатится на пусть и не исходные, но буржуазные в своей основе рубежи? По этому коренному вопросу революции выступили фактически все основные политические и теоретические силы России, включая эмигрантские. В. И. Ленин и Н. И. Бухарин, Г. Е. Зиновьев и Л. Д. Троцкий, Л. Мартов и В. М. Чернов, Н. В. Устрялов и П. Н. Милюков и еще с десяток не менее крупных фигур самых разнообразных мировоззренческих и политических ориентации дали каждый свое понимание проблемы и перспектив ее развития.

По мнению оппонентов Ленина из числа социал-демократии, взятие его партией власти пришлось на момент, когда "русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма" (Плеханов), и тем самым поставило большевиков в "ложное положение". С одной стороны – отсутствие в стране достаточных материальных и культурных ресурсов для движения по социалистическому пути. С другой стороны –"большевистский якобинизм", необоснованное стремление низвергнуть частную собственность, обобщест

вить всю промышленность, упразднить частную торговлю, социализировать земледелие, словом, "утопия немедленного и полного коммунизма" (Мартов).

Чем разрешится это центральное противоречие революции – между "коммунистическим экспериментом" большевиков и мелкобуржуазной экономикой России – сомнений у анти– и небольшевистских теоретиков не вызывало: поскольку победа всегда остается за объективными тенденциями хозяйственного развития, постольку большевизм ждет грандиозное историческое поражение, призванное открыть дорогу заурядной буржуазной эволюции.

Если по поводу неизбежности падения большевизма уверенность противников Ленина была единодушной, то о возможных формах предполагаемой ликвидации большевистского режима мнения расходились. Решающую роль здесь играла уже не пресловутая "неподготовленность" России к социализму, а то или иное понимание (или непонимание) генетических корней и характера самого большевизма.

Одна из наиболее влиятельных точек зрения по этому вопросу, причем не только в "России No 2", как называл Ленин эмиграцию, но и среди западноевропейских социалистов, была представлена взглядами А. Н. Потресова. Все "коммунистические доспехи" большевизма, полагал Потресов, – не более чем ширма, прикрывающая до поры (пока контрреволюционер-крестьянин их не скинул) сугубо реакционную сущность. В общем, заключал Потресов, большевизм представляет собой болезнь, которую можно вылечить лишь путем хирургического вмешательства, "его нельзя причесать, его можно только сломать", – хотя бы и средствами гражданской войны.

На освобождавшееся от большевистской власти место Потресов прочил режим "капиталистической буржуазии" в "национальном" союзе ее с пролетариатом и культурным – кооперированным – авангардом деревни при безусловной гегемонии первого класса ("Наш призыв к капитализму" – так называлась одна из его статей того времени).

Позднее, в 20-е гг., Потресов внес в свое понимание революции и большевизма определенные коррективы. Он отказался от "почвеннической" характеристики большевистской власти и стал разрабатывать популярную тогда мысль о том, что большевизм по ходу революции постепенно оторвался от вскормившего его мелкобуржуазного движения и фактически выродился в политическую струк-туру, которая встала над массами и даже превратилась в

новый эксплуататорский класс, в "деспотию олигархической клики".

"Все различие между ординарной деспотией и этой экстраординарной коммунистической, – считал Потресов, – заключается лишь в историческом происхождении коммунистической деспотии из революции. Это происхождение немало не уменьшает, однако, эксплуатацию неимущих сформировавшейся олигархией, но оно самое олигархию вынуждает – из элементарного чувства самосохранения – продолжать цепляться за свою защитную коммунистическую "декларацию", еще и тогда, когда логика положения власть имущих, безответственных перед народными массами, уже давно опустошила в них всякое "коммунистическое" содержание".

Таким образом, весь "большевистский период" российской истории Потресов начисто лишал революционного содержания и объявлял национальной катастрофой, общественно-политическим провалом. Понятно, что рассматривая большевистскую диктатуру как "врага беспросветного в своей зловредности, безусловного и беспримерного", он не мог не прийти к экстремистскому выводу о необходимости насильственного свержения "коммунистически-олигархической" власти военно-политическими средствами. Дело доходило до того, что Потресов не исключал возможности решения вопроса на путях внешнеполитических "осложнений", а некоторые из его единомышленников, рисуя гипотетическую картину военного столкновения России с европейским империализмом, прямо объявляли о своей будущей помощи Западу. Один из вождей грузинской социал-демократии Н. Жордания, например, по этому поводу недвусмысленно писал, что "борется против войны тот, кто борется, прежде всего, против ее гнезда, против советской деспотии".

В разной степени и форме к идее ликвидации большевистской власти силовыми военно-политическими способами (наиболее вероятным и самым желательным из них все-таки признавалось "очередное издание" крестьянской войны в России) склонялись также такие видные деятели российской эмиграции, как кадет Милюков, эсер В. М. Зензинов, энес Н. В. Чайковский, а среди западноевропейских "эсдеков" К. Каутский и др.

Иной взгляд на возможные пути устранения "коммунистического самодержавия" сложился у теоретиков так называемого "официального меньшевизма", сначала в лице Мартова, а затем – Д. Далина, Ф. Дана, Р. Абрамовича

и др. Не слишком расходясь с лидерами право-центристской эмиграции в характеристике большевистской власти как "узурпаторской", "деспотической" и т. д., официальный меньшевизм, тем не менее, отрицал целесообразность ее насильственного свержения.

В отличие от одномерной оценки революции и большевизма Потресовым, "партийный меньшевизм" рассматривал проблему более объемно. Исходной посылкой тут служило убеждение, что Октябрьский переворот, несмотря на его "крайние" формы, является все же прогрессивным этапом российского освободительного движения и что большевизм имеет сочетающую противоречивые образования природу.

В заслугу большевикам ставилось то, что они, свойственным им политическим радикализмом, освободили страну от многочисленных пут полуфеодального самодержавия, довели Февральскую революцию до ее мелкобуржуазной стадии и отстояли нарождавшуюся "свободно-капиталистическую" социально-экономическую базу от посягательств монархической реставрации. Меньшевики возражали тем, кто подобно Потресову отстаивал тезис о "новой олигархии" и в противовес этому проводили анализ "большевистского деспотизма" как "тирании неимущих". Ни власть революционного прошлого, ни социальные связи, внутренние и внешние, не позволяют рассматривать большевистскую власть в качестве сложившейся буржуазной диктатуры, подчеркивали меньшевики.

Вместе с тем, указывая, что производственный потенциал страны созрел лишь для мелкобуржуазной, крестьянской, а никак не пролетарской революции, они выступали с резкой критикой "коммунистической утопии" большевизма, его пренебрежения действительным состоянием экономики, абсолютизации роли насилия и принуждения в деле строительства социализма, свертывания демократического процесса и т. д. Эта тенденция в большевизме, считали меньшевики, грозит революции гибелью, ибо не только подрывает народнохозяйственные связи, но и организационно разоружает общественное движение и дезориентирует пролетариат.

Особую опасность "социально-реакционная" сторона большевизма приобрела, по мнению меньшевиков, с введением нэпа. Нэп, считали они, представляет собой лишь начало того исторически неизбежного процесса, который должен постепенно привести к полной легитимации капиталистического строя. Неумолимые закономерности мелкобур

жуазной экономики заставят большевиков и дальше искать псе более тесного соглашения с крупной буржуазией, иностранными капиталистами, кулаками и т. п., что в условиях деспотической системы правления, лишенной обратной связи, чревато для власти ее трансформацией из дик-татуры якобинского типа в открытую буржуазную диктатуру. "Из революционно-утопической рабочей партии. – предупреждали меньшевики в середине 20-х гг., – Р. К. П. все более превращается в партию нового правящего слоя, с преобладающим влиянием военной, гражданской и хозяйственной бюрократии, охраняющей свое привилегированное положение".

Для того, чтобы избежать перманентную смену форм диктаторского режима, меньшевики предлагали дополнить экономический нэп политическим. Легальной трибуной для пропаганды этих взглядов стал, например, VIII Всероссийский съезд Советов. Совершенно отчетливо был поставлен вопрос о неотложности перехода от "террористических методов управления" к "демократическим", равенстве "прав трудящихся города и деревни", свободе "печати, союзов и собраний, неприкосновенности прав личности", "отмене бессудных расправ и административных арестов и ссылок".

В мае 1921 г., вскоре после X съезда РКП (б), видный деятель меньшевистской партии и крупный историк И. А. Рожков в своем письме Ленину говорил: "Вы встали на верный путь в последнее время в Вашей экономической политике. Все, кому дороги интересы революции и социализма, могут это только приветствовать. В хозяйственной области надо сделать главное – восстановить индустрию и, как Вы сами понимаете, "государственным капитализмом", т. е. при участии частной инициативы. Но, насколько я понимаю, Вы не имеете в виду делиться властью ни с одной группой или организацией, Вы намерены сохранить во что бы то ни стало Коммунистическую диктатуру... ведь совершенно ясно, что без юридических гарантий, без правового порядка частная инициатива невозможна: рабов ленивых и лукавых, пиявок, которые без пользы дела будут сейчас все тот же казенный тощий кошелек высасывать, Вы, может быть, и найдете, но настоящие предприниматели не пойдут без юридических гарантий... При таких условиях предприниматели должны были бы стать просто овцами, добровольно отдающимися стрижке. На это они, конечно, не пойдут, и объективная задача времени останется не решенной.

Таким образом, как бы ни целесообразна была экономическая политика, –она нуждается в юридических дополнениях. Минимально необходимые из них –это постепенное введение выборов в советы тайным голосованием.

/.../ Переизбранные таким образом советы, при условии свободной агитации социалистических партий, приобретут больший авторитет и санкционируют тот минимум правовых гарантий, которые одни только способны вызвать к жизни частную предпринимательскую инициативу под контролем государства. /.../ Без этой меры /.../ катастрофа – самая ужасная, глубоко печальная и безусловно вредная – неизбежна".

Нельзя сказать, что все без исключения большевики испытывали восторг по поводу монополии легальности своей партии. В письме Г. И. Мясникова В. И. Ленину и в ЦК РКП (1921) ставился, например, вопрос о свободе слова и свободе печати как наиболее эффективном противоядии против бюрократизма партийной верхушки.

Во второй половине 1921 г. к Ленину по вопросу о возможности политических уступок с целью демократизации существующей системы обратились с записками Н. Осин-ский (В. В. Оболенский) и Т. В. Сапронов.

Осинский предложил образовать Крестьянский советский союз на принципах, аналогичных организации Коммунистического союза молодежи: "под идейной и организационной гегемонией РКП".

Ленин проявил интерес к проекту Осинского, однако счел его не вполне своевременным: "По моему мнению, рано еще. Надо бы придумать несколько мер, более осторожных, подготовляющих к этому".

Т. В. Сапронов в своей записке писал: "В экономическом вопросе мы сделали реальные уступки, в политике мы этой роскоши позволить не можем, но видимость уступок сделать необходимо".

Сапронов предлагал Ленину ни много ни мало как "поиграть в парламентаризм", допустив "десяток, другой, а может быть и три десятка бородатых мужиков во ВЦИК".

Такая постановка вопроса о "народном представительстве" в органах Советской власти, которые на самом деле не имеют никакой власти и ничего не решают, говорит сама о себе. Вместе с тем даже бунтарская демократия и "игра в парламентаризм", предлагавшаяся Сапроновым, не были поддержаны, а его записка так и осталась без ответа.

На рубеже 1921 –1922 гг. дискуссия в РКП(б) по

проблемам власти приобрела неожиданный поворот. Режим диктатуры Коммунистической партии, критиковавшийся представителями как буржуазии (кадеты и проч.), так и демократии (эсеры и меньшевики), вдруг начал до известной степени позитивно оцениваться бывшими принципиальными противниками "русского интеллигентского нигилизма", выпустившими в 1921 г. в Праге сборник, статей под символическим заголовком "Смена вех", который даст название целому движению. Однако еще за год до этого события один из главных авторов сборника экс-кадет Н. Устрялов выпускает в Харбине собственную книгу, в которой содержалась вся идеология "сменовеховства".

Согласно Устрялову, наступили "сумерки формальной демократии", и началась новая эпоха всемирного развития: на авансцену истории вместо "профессионалов демократии и первосвященников парламентаризма" отныне вступили "железные когорты труда и почина, ударные батальоны государственности", инициативное меньшинство, завершенное авторитетною волей вышедшего снизу вождя.

"Реально правят авангарды социальных слоев: промышленной и финансовой буржуазии, крестьянства, рабочих союзов, – писал Устрялов. – Фокус современной политики – за стенами парламентов. Политику делает инициативное меньшинство, организованное и дисциплинированное. Не избирательный бюллетень, а "скипетр из острой стали", хотя и без королевских гербов, –сейчас в порядке дня. И день этот будет долог. Это будет целый исторический период". На смену демократии грядет сверхдемократия...

В контексте этой большой проблемы Устрялов рассматривал мировое значение Октября. "Всемирно-исторический смысл Октябрьской революции, –подчеркивал он, – заключен прежде всего в ниспровержении устоев формально-демократической государственности XIX века". Действенный антипарламентаризм" Ленина, "напряженная волею спираль" большевизма, "диктатура активного авангарда" партии не только не пугали Устрялова %– в отличие, скажем, от меньшевиков, – но и приветствовались им как прогрессивные новации истории. Устрялов-"социалист" признал пролетарские задачи революции в принципе совместимыми с собственными идеалами "просвещенного абсолютизма". В общем Устрялов принял таким специфическим образом понятый большевизм и призвал российскую интеллигенцию к примирению с действительностью.

Поначалу о сборнике "Смена вех" советская печать

пишет с восторгом: "Сущность всех статей сборника, – говорилось в известинской статье "Психологический перелом", – сводится к приятию Октябрьской революции и к отречению от всякой борьбы против ее результатов". Л. Троцкий считал, что в каждой губернии должен быть "хоть один экземпляр этой книжки "Смена вех".

Полного приятия Устряловым Советской власти, разумеется, не было, его не устраивали все те же "коммунистические утопии" большевиков. Но препятствия эти, уверяли сменовеховцы, скоро исчезнут, произойдет решительное "самоограничение революции и самоопределение коммунизма", порукой чему – мелкобуржуазная экономика России.

В статье "Редиска", имея в виду Советскую Россию, он пишет: "Редиска. Извне – красная, внутри – белая. Красная кожица, вывеска, резко бросающаяся в глаза, полезная своей привлекательностью для посторонних взоров, своею способностью "импонировать". Сердцевина – сущность – белая, и все белеющая по мере роста, созревания плода. Белеющая стихийно, органически. Не то же самое – красное знамя на Зимнем Дворце и звуки Интернационала на Кремлевской башне?" Стихийное органическое "беление" большевистской власти Устрялов связывал еще и с тем, "что среди вершителей современных русских судеб есть люди, наделенные достаточным чувством реальности и не враги революции. Логика событий неумолимо заставляет их сдавать свои практически неверные позиции и становиться на те, что более согласуются с требованиями жизни..."

Когда о перерождении большевистского коммунистического строя заговорили бывшие принципиальные противники, тут стоило задуматься над социально-экономическими и политическими последствиями нового экономического курса.

Сменовеховский прогноз не только получил в Коммунистической партии широкий резонанс, но и стал одним из основных сюжетов политической дискуссии в преддверии ее очередного XI съезда. До того главным образом обсуждалась дилемма: либо советская демократия в форме "раздела власти" между социалистическими партиями, либо диктатура Коммунистической партии, использующая Советы как ширму для прикрытия фактически осуществляемых ею государственных функций.

Теперь внимание было привлечено к другой дилемме: либо однопартийная советская демократия в совокупности с известными уступками крестьянству по части организации

"крестьянского союза", либо "коммунистическая директория", эволюционизирующая под давлением экономической необходимости в направлении к буржуазной демократии.

В политическом отчете ЦК XI съезду РКП (б) Ленин предупреждал: "Враг говорит классовую правду, указывая на ту опасность, которая перед нами стоит. Враг стремится к тому, чтобы это стало неизбежным. Сменовеховцы выражают настроение тысяч буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это – основная и действительная опасность".

Но опасность "диктатуре партии" исходила уже не от "тысяч и десятков тысяч всяких буржуев" и даже не от организованной политической оппозиции, которая к этому времени была фактически подавлена. Политические разногласия сосредоточились теперь внутри самой большевистской партии. "Партия вобрала в себя всю политическую жизнь страны. И с тех пор ее внутренние дела представляли собой историю страны". Сами же внутренние дела РКП (б) сопровождались нарастанием острого противоборства.

Опираясь на резолюцию X съезда "О единстве партии", запрещавшую не только фракционную деятельность, но на деле даже изложение коллективного мнения, противоречащего линии большинства ЦК, началось подавление остатков традиционного для РСДРП внутрипартийного демократизма. Однако на закрытом заседании следующего XI партийного съезда, обсуждавшего выводы комиссии по поводу так называемого "Заявления 22" (требования группы коммунистов о демократизации внутрипартийных отношений), выяснилось, что режим директивного единства уже не в такой степени пользуется поддержкой в партии, как это было на X съезде. За решение, осуждающее поведение представителей бывшей "рабочей оппозиции", проголосовало 227 делегатов. За резолюцию В. А. Антонова-Овсеенко, оправдывающую их и предлагавшую в корне изменить отношение к инакомыслящим, было поднято 215 голосов. В своем выступлении Антонов-Овсеенко, в частности, сказал: "По отношению к нашей партии мы в праве требовать, чтобы было иное отношение к инакомыслящим. Это отношение должно быть иное, чем то, которое было необходимо, когда непримиримость оправдывалась обостренностью фракционной борьбы. Мы сейчас вышли из этого периода и можем решать вопросы с гораздо большей терпимостью".

О зревших в партии настроениях в духе плюрализма

свидетельствует содержание тайно распространявшегося в парторганизациях накануне XII съезда документа под названием "Современное положение РКП и задачи пролетарского коммунистического авангарда", который, согласно версии Зиновьева, мог принадлежать перу бывших "демократических централистов" (Осинский, Сапронов, Смирнов) . Авторы документа указывали на тенденции бюрократического перерождения РКП (б), предлагали уничтожить монополию коммунистов на ответственные места, требовали удалить ответственных работников, наиболее разложивших партийную среду, наиболее способствовавших развитию бюрократии под прикрытием лицемерных фраз из господствовавшей группы: Зиновьева, Сталина, Каменева.

Зиновьев вскользь упомянул об охотниках "маленько поколебать единство партии и придумать какую-нибудь платформу, подписанную или не подписанную" и под аплодисменты делегатов заявил, что нашу партию и исправлять нечего... Если есть хорошие "платформы" относительно создания другой партии, скатертью дорога". Тем не менее оппозиционные настроения продолжались. Пленум ЦК в сентябре 1923 г. был вынужден рассматривать вопрос об оппозиционной нелегальной деятельности "Рабочей группы" и "Рабочей правды". Но начавшаяся вскоре внутрипартийная дискуссия и борьба с "троцкизмом", как "мелкобуржуазным, антиленинским уклоном в РКП (б), возглавленная Зиновьевым, Сталиным, Каменевым, поглотили демократические настроения в партии.

Таким образом, предсказанный РКП (б) "сменовеховцами" путь перерождения оказался не только более тернистым, но и направленным в прямо противоположную сторону. Этот путь пролег не через "буржуазное перерождение тканей революции", не через "изживание коммунистической утопии", а через перемещение функций управления из рук Коммунистической партии ("диктатура партии"), в руки все более сужающегося слоя партийных сановников и обслуживающей его политические интересы многочисленной партийно-государственной бюрократии.

ЛИТЕРАТУРА

Боффа Джузеппе. История Советского Союза. Т. 1. М., 1990.

Геллер М., Н е к р и ч А. Утопия у власти. Лондон, 1989.

Карр Эдвард. История Советской России. Книга 1. М,, 1990.

Непролетарские партии России. М., 1984.

Своевременные мысли, или пророки в своем Отечестве. Л., 1989.

Скрипилев Е. Л. Всероссийское Учредительное собрание. М., 1982.

ГЛАВА 4

МЕТАМОРФОЗЫ ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА

"Мы хотим добровольного союза наций".

Ленин

Интернациональный Октябрь и национальный "Февраль". – О "националистических" правительствах. – Освобождение или завоевание? – Цена централистской спешки. – Нужна ли была России партия? – О "мусульманском коммунизме" и здравом смысле. – Национальная по форме, социалистическая по содержанию?

Революция произошла в многонациональной империи, нерусские народы в которой составляли почти 51 % населения. Испытывая различные формы национального угнетения, они оказывали правящему режиму все нарастающее сопротивление.

Национально-освободительное движение являлось важнейшей составной частью общероссийского демократического процесса. Требование предоставления жителям многонациональной страны равных гражданских прав, независимо от национальности и вероисповедания, в той и иной форме входило в программы всех оппозиционных царскому режиму политических партий и организаций.

Все оппозиционные партии понимали важность решения национального вопроса в России. Лидер кадетов П. Н. Милюков замечал: "Национальный вопрос – одна из наиболее трудных и сложных проблем современности". А его коллега по партии публицист А. С. Изгоев с тревогой констатировал, что борьба национальностей становится мало-помалу одним из главнейших факторов внутренней политики. Либералы осмеливались указывать царизму на его просчеты в национальном вопросе, требовали более гибкой и маневренной (хотя той же вели

кодержавной) политики в национальной сфере. Но речь шла о "свободе" народов в рамках сохранения унитарного Российского государства. Ограниченный демократизм программных основ либералов в национальном вопросе проявлялся в отрицании права народов на политическое самоуправление. В этом В. И. Ленин усматривал "... один из корней национализма и шовинизма кадетов – не только Струве, Изгоева и других откровенных кадетов, но и дипломатов кадетской партии вроде Милюкова...".

В отличие от либералов широко понимаемые права наций отстаивались революционными партиями. Программа эсеров ратовала за "возможно большее применение федеративных отношений между отдельными национальностями" и предусматривала в областях со смешанным населением право каждой национальности на пропорциональную своей численности долю в бюджете, предназначенном на культурно-просветительные цели.

Вслед за "Декларацией прав народов России" (2 ноября 1917 года) и особым обращением правительства "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока" (декабрь 1917 года) новая власть пошла в сентябре 1920 года на созыв в Баку I съезда народов Востока. В вышеназванном обращении от лица революционной власти верования, обычаи, национальные и культурные учреждения народов Поволжья и Крыма, Сибири и Туркестана, Кавказа и Закавказья объявлялись свободными и неприкосновенными. Права трудящихся мусульман, как и всех народов многонациональной страны, говорилось в обращении, "охраняются всей мощью революции и ее органов, Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов".

Актом доброй воли, направленным на ликвидацию последствий национального гнета, явилось и принятое в 1917 году постановление Советского правительства о возвращении реквизированных в свое время царизмом национальных реликвий. Советская власть провозгласила политику уважения к народным традициям. Ныне нет больше угнетенных народов в свободной России, говорилось в специальном обращении от 24 ноября 1917 года по случаю решения передать украинскому народу знамена, бунчуки, грамоты, изъятые еще Екатериной II. Народ великорусский и революционный Петроград с приветом посылают вольному Киеву (столица Украины) священный дар в знак братства народов. Да славится и крепнет братский союз свободных народов России и всего мира, да исчезнет

вражда и даже тень угнетения одной нации другою – подытоживалось в обращении.

Подобные же шаги были предприняты в отношении других национальных культурных ценностей. Так, 6 декабря 1917 года Ленин – глава Советского правительства – отдает распоряжение о немедленной выдаче "священного Корана Османа" Краевому мусульманскому съезду Петроградского национального округа.

Советское правительство учредило специальный орган, регулирующий национальные отношения, – Народный комиссариат по делам национальностей (сокращенно Нарком-нац).

В двадцатые – начале 30-х гг. был создан и весьма успешно функционировал динамичный механизм управления национальными процессами. Национальные секции, отделы, комиссии, сектора и целый институт изучения национальных проблем. Специализированные издательства, библиотеки и клубы национальных меньшинств. Журналы – "Жизнь национальностей", "Революция и национальности". Национальные районы и советы. Не хватало кадров, средств, но страна чувствовала, что на нее смотрят угнетенные народы мира, и видела свои обязанности в том, чтобы показать пример внимания и уважения к национальному фактору. Однако на деле национальное в большевистском менталитете всегда имело второстепенное значение по отношению к классовому приоритету. Не случайно "Декларация прав народов России", как и другие демократические лозунги, под которыми большевики брали власть, стала трактоваться как право и обязанность народов служить делу мировой коммунистической революции.