Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 46 страниц)

Это "партийное" руководство Союзом писателей стало, однако, личным руководством со стороны самого Сталина. По воспоминаниям К. М. Симонова, например, состав секретариата Союза писателей, образованный в 1946 году, был целиком предложен Сталиным. "Все было решено за нас и мы были расставлены по своим местам Сталиным, и расставлены, насколько я могу судить по первым годам работы Союза, довольно разумно". Таким образом, организация "инженеров человеческих душ", как называл писателей Сталин, не имела даже такого элементарного демократического права, как избирать собственное руководство. Это в равной мере относится и к другим творческим союзам, которые также возглавляли люди, назначен

ные сверху, ЦК КПСС. Такой "порядок" сохранялся до середины 80-х годов.

Перестройка литературно-художественных организаций сопровождалась не только изменением их организационной структуры, но и установлением по отношению к ним прямого идеологического воздействия партии. Последнее было связано с внедрением в практику художественного творчества метода социалистического реализма, официально объявленного единственным идеологически и политически выдержанным методом художественного познания мира.

Наиболее подробное определение сущности и особенностей социалистического реализма в момент его утверждения дал Н. И. Бухарин в докладе "О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР" на I съезде писателей СССР. Не вдаваясь здесь в частности, отметим лишь, что применение метода социалистического реализма должно было превратить деятелей литературы и искусства в певцов строящегося социалистического общества, в апологетов действительности и "светлого будущего", в мастеров изображения "коллективной личности" и противников "психологического копания" в душах людей. И хотя о многообразии форм творчества в рамках метода социалистического реализма говорили не только Бухарин, но и другие теоретики, все же не форма, не талант и мастерство, а политическая позиция, отношение художника к революции и социализму были выдвинуты на первый план в качестве основного критерия его соответствия требованиям партии.

Проводником партийной линии по отношению к писателям был секретариат Союза писателей (равно как по отношению к другим "отрядам" творческой интеллигенции – секретариаты соответствующих союзов), состоявшие из специально отобранных людей, поставленных в привилегированное положение и занимавших вполне конформистскую позицию по отношению к власти. Постепенно бюрократизируясь, эти органы превращались в узкокорпоративные, оторванные от массы творческой интеллигенции, своеобразные "министерства" по делам литературы и искусства, казнившие и миловавшие членов союза по мановению указующего сверху перста, распределявшие блага и привилегии, осуществлявшие идеологическую цензуру произведений литературы и искусства, выносившие им приговор с позиций требований все того же метода социалистического реализма. И то, что все

это делалось руками самих писателей, художников, композиторов и пр., чаще, правда, посредственных, но иногда и выдающихся, было одним из отвратительных проявлений системы партийного тоталитаризма.

В предсмертном письме А. Фадеева, долгие годы руководившего союзом писателей, в частности, говорилось: "Не вижу возможности дольше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря попустительству власть имущих... Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа... Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это – "партийностью".

Понимание всего этого кончилось для Фадеева трагически: он покончил жизнь самоубийством. Наивно было бы, однако, думать, что и сами руководители творческих организаций что-то решали, обладали какой-либо самостоятельностью. Нет, им была предписана роль исполнителей воли высшего партийного руководства, исполнителей рьяных, но не рассуждающих, фактически лишенных инициативы.

Все решалось в Кремле, в высшем эшелоне власти. Не органы культуры, не соответствующие наркоматы и главки, даже не отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), а лично Сталин и уполномоченные им секретари ЦК по идеологии –Жданов, Щербаков, Поспелов, Суслов – пристально наблюдали за состоянием дел на "фронте искусств" (это нелепое словосочетание прочно вошло в те годы в идеологический обиход), казнили (нередко – буквально) и поощряли авторов различных произведений в зависимости от собственного к ним отношения.

В этой обстановке не объективная оценка произведения искусства, а субъективное отношение к нему главным образом самого Сталина, а также его присных, старавшихся чаще всего исходить из "вкусов" вождя и предугадать его позицию, определяли судьбу романа или сборника стихов, оперы или песни, архитектурного проекта или кинофильма. Понравившиеся Сталину произведения выдвигались на Сталинскую премию, часто по его личному предложению, авторы же произведений, противоречащих требованиям его ограниченного вкуса, подвергались

гонениям. Работы последних, получали, как правило, негативную эстетическую оценку, а авторы – соответствующий ярлык, ломавший их жизнь.

Сталин лично, чаще всего, когда это касалось произведений исторической тематики (особенно в области киноискусства, к которому он относился особенно пристрастно), давал указания сценаристам и режиссерам (Чиаурели, Довженко, Эйзенштейну) не только о темах, но и о направлении разработки темы, о трактовке образов персонажей. Широко известны, например, указания, которые дал Сталин Эйзенштейну по поводу того, как надо раскрыть историческую роль Ивана Грозного – "борца против боярского своеволия и объединителя Руси вокруг Москвы". Для Сталина Иван IV был положительным персонажем, которого он полностью оправдывал, одобряя в том числе и жестокие антибоярские действия опричнины.

По отношению к авторам фильмов, которые Сталину почему-либо не понравились, он был крайне резок. Характерна в этом смысле история погромного обсуждения фильма "Закон жизни", снятого по сценарию А. Авдеенко.

У картины была хорошая пресса, большой кассовый сбор. Но Сталин, просмотрев фильм, назвал его антисоветским. И это решило судьбу и фильма, и сценариста.

9 сентября 1940 года в ЦК ВКП (б) состоялось совещание по разбору фильма "Закон жизни", в котором приняли участие Сталин, Жданов, Маленков, Андреев, руководители Управления пропаганды и агитации ЦК, несколько писателей.

Против сценариста были выдвинуты обвинения в безыдейности, искажении советской действительности и даже в арцибашевщине.

В своем выступлении, резко отрицательно оценив фильм, Сталин заявил: "Правдивость, объективность (произведения искусства – авт.) должна быть не бесстрастная, а живая. Это (автор – авт.) живой человек, он кому-то сочувствует, кого-то недолюбливает из своих героев. Значит, правдивость и объективность – есть правдивость и объективность, которая служит какому-то классу". Отметив далее, что отрицательный герой фильма обрисован так, что имеет не только отрицательные, но и положительные черты, Сталин продолжал: "...Я бы предпочел, чтобы нам давали врагов не как извергов... У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать... Дело вовсе не в том, что Авдеенко изобра

жает врагов прилично, а дело в том, что нашего брата он и тени оставляет... Победителей, которые разбили врагов, повели страну за собой, он оставляет в стороне, красок у него не хватает". И несколько позже, вернувшись к этой теме, добавил: "...Я хотел бы знать, кому из своих героев он сочувствует. Во всяком случае не большевикам".

На замечание Авдеенко, что он никогда не думал, что в ЦК с ним будут так разговаривать, Жданов ответил: "Вы разве считаете, что творчество не под контролем партии?.. Наверно Вы так считаете, что каждый сам себе хозяин, как хочу, так и делаю, не ваше дело, не лезьте в эту область?"

Сталин, не ограничившись эстетическими оценками, перешел далее к политическим обвинениям Авдеенко*: "Ловко прячущийся, не наш человек. Как попал в партию, по чьей рекомендации? Его Гвахария рекомендовал, Кабаков.. На чем он держится? На том, что у него рабочее происхождение. Подумаешь, нас этим не удивишь. Рабочий класс в целом – это революционный, передовой класс, но в рабочем классе есть отдельные люди. А Ваш друг – Кабаков тоже из рабочих, а ведь он хотел продать Россию, добрую пятую часть России, японцам, полякам, немцам**. Разве Вы этого не знаете?

Томский тоже бывший рабочий, а ведь они поддерживали Троцкого. Вот вам и бывшие рабочие... Девять десятых рабочего класса – золото, одна десятая или одна двадцатая, или даже одна тысячная – сволочи, предавшие интересы своего класса. Они есть везде".

И обратившись опять к творчеству Авдеенко, Сталин продолжал: "Писатель неважный, культуры у него мало и не работает над собой. Полуграмотный, русским языком не владеет как следует. Какой у него язык – страшно делается.

Он не член партии и никогда не был членом партии. Это наша доверчивость и наша простота, вот на чем он выехал, посмотрите, какого Дон Жуана он рисует для социалистической страны, проповедует трактирную любовь, ультра-натуральную любовь. "Я вас люблю, а ну,

* А. О. Авдеенко – в начале пути рабочий, паровозный машинист с Магнитки, автор романа "Я люблю", посвященного пафосу индустриа-личации. "Моя книга, – говорит автор, – была, по существу, признанием в любви к преображенной стране, к Советской власти, к партии". ** Кабаков И. Д. –член ЦК ВКП (б), председатель Уральского облисполкома. Расстрелян как "враг народа". Ныне реабилитирован.

ложитесь". Это называется поэзия. Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди".

И еще одна деталь "обсуждения" фильма. Дело в том, что незадолго до этого А. Авдеенко побывал в Северной Буковине, только что включенной в состав СССР, и в газете "Боевая Красноармейская" опубликовал полосу о своих впечатлениях. Город Черновцы (тогда – Черновицы) ему понравился, о чем он откровенно и написал. Однако это вызвало бурное возмущение Сталина и Жданова. Жданов: "Вы описываете, что там прекрасные улицы, прекрасные здания... Затем вы описываете черновицкий театр... У Вас создалось такое впечатление, что этот театр не уступает нашим театрам". – Сталин: "А город всего-на-всего два вершка". – Жданов: "Подумаешь, какой-то мировой центр!" – Сталин: "Знаем, узкие улицы, контраст создать хотят, но плохо получается". – Жданов: "В чем тут дело?" – Сталин: "Тянет туда к старым Черновицам". – Жданов: "Так ли это?" – Сталин: "Красок хватает на старые Черновицы, а на наши – у него краски иссякают".

Это еще одно политическое обвинение – в преклонении перед буржуазным Западом. Оно обрушится на десятки тысяч людей позднее, после войны, но на Авдеенко – уже в 1940 году. Значит в латентном, скрытом виде оно уже присутствовало в сознании Сталина и его окружения. Хотя, впрочем, о превосходстве советского человека над высокопоставленным буржуазным чинушей уже было сказано, и с этой точки зрения советский писатель не должен был хвалить капиталистические Черновцы, только что вошедшие в состав СССР.

В результате этого "обсуждения" А. Авдеенко был исключен из партии, изгнан из Союза писателей и выселен из квартиры буквально на улицу. Правда, репрессирован он не был.

Оценивая деятельность Союза писателей, подчеркнув, что в нем "тунеядцев много", дав указание президиуму СП – "неисправимых, безнадежных –исключайте", Сталин предложил назначить к писателям администратора-комиссара: "Надо, – заявил он, – чтобы административные функции (в Союзе писателей – авт.) были переданы не литераторам, а людям, знающим литературу". Именно через такие решения проявлял Сталин заботу об "инженерах человеческих душ".

Были, конечно, и другие формы этой "заботы". Расправляясь с одними писателями (И. Мандельштам, И. Бабель и другие), он ограждал некоторых от репрессий,

лишая их, однако, возможности печатать свои произведения (А. Платонов, М. Булгаков, Б. Пастернак), третьих – активно поддерживал (В. Василевская, К. Симонов, И. Эренбург, А. Корнейчук), четвертых выдвигал на административные посты в Союзе (Н. Тихонов, А. Фадеев), пятых, как, например, Маяковского, официально канонизировал. Расставляя писателей по ступеням некоей "табели о рангах", Сталин интегрировал их в командно-административную систему, элементом которой становился сам СП, как и другие творческие союзы.

Что же касается кинематографии, то после обсуждения фильма "Закон жизни", было принято решение, что "сценарии фильмов на наиболее важные и ответственные темы должны утверждаться Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б)".

Большое внимание в идеологическом воспитании советского народа отводилось в сталинские времена музыкальному искусству. Однако и его развитие подчинялось политическим задачам и регламентировалось эстетическими вкусами партийного руководства. Так, например, оно категорически не приняло новаторство Д. Д. Шостаковича, особенно его оперу "Катерина Измайлова" ("Леди Макбет Мценского уезда"). Опубликованная в январе 1936 года в "Правде" статья "Сумбур вместо музыки", появившаяся, по словам Жданова, по указанию ЦК и отображавшая точку зрения ЦК, дала, что видно и из ее названия, резко отрицательную оценку опере. "Слушателей, – говорилось в статье, – с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков... Это музыка, умышленно сделанная "шиворот-навыворот", – так чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью". Новаторство гениального композитора было не понятно и осуждено, как не соответствовавшее принципу "общедоступности".

Совсем другое отношение проявляла партия к творчеству талантливых композиторов-песенников (И. О. Дунаевского, Б. А. Мокроусова и др.). Их произведения оказывали поистине огромное влияние на современников, формируя их сознание в духе официальной идеологии. Простые, если не примитивные, но легко запоминающиеся мелодии песен этих авторов были на слуху у всех, особенно у молодежи; они звучали и в быту, и на улицах во время праздников, и, позднее, во фронтовой обстановке.

А вместе с мажорной, бодрой музыкой звучали слова песен, утверждавшие советский патриотизм и социальный оптимизм, героику труда и борьбы за построение социализма. Пафос этих песен далеко не соответствовал реалиям жизни, но их романтическая приподнятость и революционная символика текстов оказывали сильное влияние на души людей. Сталин это хорошо понимал, дважды присудив И. О. Дунаевскому Сталинскую премию.

Что касается изобразительного искусства, то и оно было подчинено идеологическим целям. Провозглашение метода социалистического реализма открыло дорогу для одного только направления, по существу эпигонского, повторявшего зады русского передвижничества, сыгравшего выдающуюся роль в культуре России XIX века, но ставшего анахронизмом в веке XX. Другие течения в искусстве не могли развиваться, на них было наложено табу, и их сторонники (вспомним трагическую судьбу П. Н. Филонова, признанного ныне выдающимся советским художником) вынуждены были пребывать в безызвестности и нищете.

В то же время официальное искусство, в котором реализовали себя и талантливые художники, было направлено на воспевание героики революции, гражданской войны и социалистического строительства, а также на создание и укрепление все того же культа личности Сталина. Бесконечное тиражирование портретов, скульптур и тематических картин, посвященных Сталину, было едва ли не главной задачей целой отрасли художественной индустрии.

Монополия социалистического реализма неизбежно вела к деградации изобразительного искусства. Уже в послевоенном 1948 году некто В. Сажин, инженер-конструктор и, видимо, любитель и знаток живописи, писал в "Комсомольской правде": "Некоторая часть наших художников упрощенно поняла суть партийных решений (по проблемам искусства – авт.) и не нашла правильного пути. Многие еще до сих пор видят идейность только в сюжете, но никак не в самой живописи. Они забывают об эмоциональности цвета, ритмов и формы в живописи, о той необыкновенной силе, которая делает сюжет волнующим, убедительным.

Путь же, на который стали многие художники, – путь натурализма ведет к вырождению искусства".

Остается добавить только, что это была не столько

мина, сколько беда художников. На этот путь их толкала "новая" сталинская эстетика, сознательно проводимая партийным руководством политика в области художественного творчества.

Культурная близорукость, эстетическая неграмотность и утилитарное отношение к произведениям искусства проявилось не только в том, что был фактически остановлен процесс развития художественной культуры в нашей стране. Не меньший урон ей был нанесен распродажей за границу высших национальных ценностей – полотен величайших художников мира, хранившихся в советских музеях. Были проданы шедевры из Эрмитажа, Русского музея и музея им. Пушкина, а также из Музея нового западного искусства, который был вообще закрыт, поскольку его собрание считалось "идеологически не выдержанным". Были проданы многие ранее национализированные церковные ценности, предметы быта из собственности царской фамилии и многое другое. Все эти позорные, иначе не назовешь, сделки, конечно, не дали значительного экономического эффекта, но воочию продемонстрировали моральный облик и нищету духа сталинского руководства. Оно знало, что совершало преступление против народа: все сделки по продаже национального культурного достояния осуществлялись тайно, за спиной советских людей.

* * *

Этот очерк идеологии и идеологической практики сталинизма, конечно, далеко не полон. Но и он позволяет понять и оценить всю систему связи политики и идеологии в тоталитарном государстве и обществе. Политика, основанная на насилии, на страхе и порожденном ею конформизме, неизбежно вела к созданию ложной и лживой, мифологизированной идеологии. И если сегодня кто-то у нас льет слезы по поводу утраты идеалов, крушения идеологических ценностей, бывших, казалось бы, столь прочными в еще недавнем прошлом, то это или слезы неведения, или лицемерия. Разрушение идеалов было неизбежно в силу их несоответствия истине, реальности, общественной практике. В силу их враждебности личности и, следовательно, народу. В силу их античеловечности и враждебности высшим гуманным ценностям.

ЛИТЕРАТУРА

Волкогонов Дм. Триумф и трагедия. И. В. Сталин. Политический портрет. Ч. I–II. М., 1989.

Макаренко В. П. Бюрократия и сталинизм. Ростов-на-Дону, 1989. Осмыслить культ Сталина. М., 1989.

Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1988.

Суровая драма народа. Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989.

Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Поправки и дополнения к литературе эпигонов. Берлин, 1932 (репринт – М., 1990)

ГЛАВА 9

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж горевал? Вспомнил ли их, умирающий в штатской белой кровати? Полный провал.

Что ж он ответит, встретившись в адской области с ними? "Я воевал".

Иосиф Бродский. "На смерть Жукова".

А нам нужна одна победа. Одна на всех. Мы за ценой не постоим.

Из популярной песни.

Союз Сталина и Гитлера. – Война с Финляндией. – Соотношение сил СССР и Германии. – Сталинские репрессии. – Поражения Красной Армии. –Укрепление тыла. – Комиссары. – Экономическое противоборство. –Патриотизм. – Катастрофа на юге. – Наказанные народы.

Вторая мировая война оставила глубокий след в судьбах многих народов, в том числе и народов СССР. Она втянула в свою орбиту 61 государство, четыре пятых населения земли. Вооруженная борьба велась на территории сорока стран Европы, Азии и Африки, на обширных морских и океанских пространствах. Долгих шесть лет длилась эта война, самая кровопролитная и разрушительная за всю историю человечества. Она унесла свыше 50 миллионов жизней, из которых не менее половины – сыны и дочери народов Советского Союза.

Началом Второй мировой войны принято считать 1 сентября 1939 года, когда германские войска напали на Польшу, окончанием – 2 сентября 1945 года. В этот день на борту американского линкора "Миссури" в Токийском заливе был подписан акт о безоговорочной капитуляции Японии – последнего из агрессоров, развязавших эту войну. Вместе с делегациями союзных держав –США, Великобритании, Франции, Китая, Австралии, Канады, Голландии, Новой Зеландии – его принимал и представитель СССР.

Советский Союз являлся участником Второй мировой

войны почти с того самого дня, как она разразилась. В сентябре 1939 года советские войска вели бои против Польши, а с 30 ноября 1939-го по 12 марта 1940-го – против Финляндии. В обоих случаях Германия была дружественным Советскому Союзу государством. Вплоть до рокового дня 22 июня 1941 года правительство СССР не осуждало германскую агрессию, даже известным образом пособничало ей, пока Советский Союз сам не стал ее жертвой.

Для народов СССР вооруженная борьба против нашествия Германии и ее союзников стала Великой Отечественной войной за свою свободу и независимость, за освобождение других народов от фашистского порабощения. Защищая Отечество, они проявили подлинный героизм, несгибаемую волю к победе и в конечном счете внесли решающий вклад в разгром фашистских агрессоров. Война, длившаяся почти четыре года, 9 мая 1945-го увенчалась победой, величайшей за всю историю человечества.

Но Вторая мировая война еще продолжалась. Через три месяца, выполняя согласованное решение союзников, СССР вступил в войну против Японии. Тем самым было оказано большое влияние на ход и исход заключительного этапа Второй мировой войны на Дальнем Востоке, в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане.

В свое время Сталин сделал все, чтобы возобладало представление, будто участником Второй мировой войны СССР стал 22 июня 1941 года. Это соответствовало хорошо известным политико-идеологическим установкам тоталитарного режима, но не исторической действительности.

Что же касается истории Великой Отечественной войны, то ее изучение в СССР с самого начала проходило в русле единой – и единственной! –концепции, изложенной Сталиным в докладах, выступлениях и приказах времен войны. Модификации этой концепции, появлявшиеся в течение четырех послевоенных десятилетий, были связаны главным образом не столько с прогрессом исторической науки, сколько с изменениями политической конъюнктуры в стране, сменой лидеров КПСС и т. д. Партийно-государственная идеологизация истории влекла за собой догматизм, конъюнктурность, нетерпимость к иной точке зрения, претензию на обладание абсолютной истиной.

Воплощением конъюнктурности стало освещение военных биографий Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова,

Черненко в тот период, когда они находились на высоких партийных и государственных постах. Полемика с зарубежными учеными велась в жанре "разоблачения". Взгляды, не совпадавшие с официальной концепцией, рассматривались как сознательное и злонамеренное искажение истины, а их носители – как фальсификаторы истории.

Под строжайшим запретом был вопрос о цене победы в Великой Отечественной войне. Как справедливо сказал М. С. Горбачев: "Правда о цене победы на поверку сама стала испытанием. Произнести ее и сегодня трудно. Но не сказать нельзя, чтобы не порвалась связь времен и не очерствели от беспамятства иные сердца".

Забвение правды о цене победы отвечало партийно-государственной концепции истории Великой Отечественной войны, важнейшей чертой которой было сокрытие меры ответственности тоталитарного сталинского режима, названного социализмом, за внутреннюю и внешнюю политику, неоправданные военные потери и поражения в 1939–1945 годах. Эта правда не устраивала всех, кто в послевоенные десятилетия поднимал народ на новые бит-вы – "за хлеб", "за урожай", "за план". Еще недавно от трудовых коллективов официально требовали "план любой ценой".

Роковому дню 22 июня 1941 года, когда Германия напала на Советский Союз, предшествовали 22 месяца "дружественных отношений" между агрессором и жертвой. Официально они оформились 23 августа 1939 года. В тот день в Московском Кремле министр иностранных дел Германии И. Риббентроп и председатель Совета Народных Комиссаров СССР, народный комиссар иностранных дел СССР В. М. Молотов подписали договор о ненападении. Многие, в том числе и в Советском Союзе, расценили это как опасную перемену политического курса. Ведь совсем недавно, в середине марта, на XVIII съезде ВКП (б), И. В. Сталин прямо назвал "три агрессивных государства", к которым причислил Германию, Италию и Японию. Они, по его утверждению, уже начали "новую империалистическую войну", направленную "против интересов" Англии и Франции в Европе, США, Англии и Франции – на Дальнем Востоке, хотя в пропагандистских целях вели речь о "войне против Коминтерна". В докладе, сделанном на XVIII съезде партии, Сталин отнес Англию, Францию и США к "неагрессивным демократическим государствам".

В конце июля этот сталинский тезис почти дословно повторился в редакционной статье журнала "Больше

вик" – теоретическом и политическом органе ЦК ВКП(б). Всего лишь за девять дней до заключения советско-германского договора о ненападении в газете "Правда" появилась статья о фашистских агрессорах, создавших "угрозу для всех миролюбивых стран, и в первую очередь для Советского Союза".

Антифашистская направленность внешней политики СССР получила признание мировой общественности. Обеспечению международной безопасности и борьбе с германской агрессией служили советско-англо-французские переговоры в Москве, которые завершились 2 августа 1939 года принятием проекта соглашения трех держав о взаимной помощи. Не была согласована лишь формулировка пункта о косвенной агрессии. А через десять дней начались переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции об организации совместной обороны против агрессии в Европе. По настоянию главы советской делегации К. Е. Ворошилова "кардинальным вопросом" дискуссии стал проход советских войск через польскую территорию, "чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу", или "через румынскую территорию, если агрессор нападет на Румынию". Эти предложения не были приняты. Советское правительство их не обсуждало ни с польским, ни с румынским правительствами. Поэтому трудно сказать, чем закончилось бы такое обсуждение, хотя после Второй мировой войны стала известна, например, посланная 20 августа телеграмма польского министра иностранных дел Ю. Бека своему послу во Франции: "Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не собирается".

Тем временем обстановка вблизи границ СССР обострялась. Германская агрессия стала суровой реальностью в Прибалтике. 22 марта 1939 года гитлеровцы оккупировали порт Клайпеда (Мемель) и Клайпедскую область, навязав Литве унизительный договор. Вызывала тревогу антисоветская позиция правительств прибалтийских стран, особенно "дружественные" договоры о ненападении, заключенные Германией с Латвией и Эстонией в разгар англо-франко-советских переговоров. У советского правительства имелись основания считать, что агрессия Германии против СССР, если ее не удастся предотвратить, будет или в союзе с Польшей, или с лояльным рейху польским тылом, или при подчинении Польши. Но в любом случае – с использованием территории Литвы, Латвии и Эстонии.

Военная опасность усиливалась и на дальневосточных границах СССР, где в летние месяцы 1938 и 1939 годов Красной Армии пришлось отражать японскую агрессию у озера Хасан и реки Халхин-Гол.

В такой обстановке Сталин и Молотов приняли решение о заключении с Германией договора о ненападении и прекращении переговоров с Англией и Францией, хотя никто им таких полномочий не давал – ни правительство, ни Политбюро ЦК ВКП(б). Да они и не нуждались в этом: в условиях тоталитарного режима исключался какой-либо контроль за деятельностью Сталина. Решение с кем быть – с западными демократиями или с фашистской Германией – он принимал в свете чуждых интересам народа принципов.

Сталину были известны мотивы, толкавшие Гитлера на заключение договора с СССР. Еще в начале июля 1939 года советская разведка доложила руководству страны, что нападение Германии на Польшу может произойти в конце августа –начале сентября, а 7 августа Сталину доложили, что Германия будет в состоянии начать вооруженные действия против Польши в любой день после 25 августа.

По разным каналам Сталину поступала информация, из которой следовало, что договору с СССР Гитлер отводил сугубо утилитарную роль – выключить СССР из борьбы как потенциального противника Германии на срок до двух лет, что максимум через 24 месяца нацисты растопчут свои обязательства и нападут на Советский Союз. На этот срок, как еще в июле предупреждала советская разведка, рассчитывалась Гитлером инсценировка добрососедства в отношении СССР и, в частности, уважения к его интересам в Прибалтике.

Но все это не остановило Сталина. 20 августа Гитлер послал ему телеграмму, в которой настаивал на заключении "пакта о ненападении" и подготовке "в возможно короткое время" дополнительного протокола. "Напряженность между Германией и Польшей, – откровенничал Гитлер, – стала невыносимой... Кризис может разразиться в любой день". Гитлер спешил. У него оставалось мало времени до утра 1 сентября, на которое назначалось нападение на Польшу. Поэтому он просил Сталина "во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа", принять имперского министра иностранных дел, который "имеет полные полномочия на составление и подписание как пакта о ненападении, так и протокола".

Заключив 23 августа 1939 года договор о ненападении, правительства СССР и Германии обязались споры и конфликты между двумя странами "разрешать... исключительно мирным путем в порядке дружеского обмена мнениями". Договор изолировал СССР от сил, боровшихся против фашистской агрессии. "В случае, если одна из Договаривающихся Сторон, – говорилось во второй статье, –окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу". На практике это означало, что СССР не будет осуждать фашистскую агрессию или помогать ее жертвам.