Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

Несостоятельность такого утверждения сегодня более чем очевидна. А в двадцатые годы руководители партии и страны видели в нехватке товаров характерную черту, даже определенное преимущество социалистической экономики. Некоторый избыток денежного спроса, считали они, не сдерживает подъем экономики, а, наоборот, заставляет промышленность увеличить выпуск продукции ради удовлетворения спроса. Экономисты, работники Наркомфина, ряд ученых отвергали такой тезис. С ними не посчитались. В результате открывался дополнительный простор для волюнтаризма в практике планирования и ценообразования. Некоторые диспропорции тем самым как бы узаконивались.

Дискуссии вокруг заданий на пятилетку продолжались, когда в ноябре 1928 г. состоялся Пленум ЦК ВКП (б), рассмотревший контрольные цифры на 1928/29 годы. Доклады Рыкова, Кржижановского, Куйбышева свидетельствовали о единодушии в определении темпов роста промышленности. Упор делался на ускорение, но с учетом реальных возможностей самой промышленности и других отраслей народного хозяйства. "Мы должны,– отмечал Кржижановский,– идти еще по тому фарватеру, который намечен предшествующими годами нашей работы, поворот руля нашей экономической политики сейчас не нужен".

Куйбышев вновь подтверждал, что основные средства для нового строительства даст сама промышленность. Касаясь предложений с мест о дополнительном увеличении заданий по чугуну, он выразил сомнение в целесообразности поправок ("нужно в этом отношении быть осторож

ным, потому что ошибка в данном случае посеет лишние иллюзии у остальных отраслей промышленности и может запутать их программы на этот год"). К удивлению ряда делегатов, знавших Куйбышева как ревнителя интересов тяжелой индустрии, руководитель ВСНХ выразил сожаление в связи с урезкой ассигнований на текстильные фабрики.

Председатель Совнаркома Рыков, одобряя высокие темпы, высказался за увязку этого вопроса с проблемой качества выпускаемой продукции, снижения ее себестоимости, выразил тревогу в связи с нехваткой стройматериалов, с трудностями в решении зерновой проблемы. Он же выразил протест против утверждения, будто обострение классовой борьбы неизбежно. Имея в виду общие сложности 1928 года, Рыков подчеркнул: "Эти затруднения не могут иметь возрастающего характера и во всяком случае не вытекают из самой сущности советской экономики и переходного периода".

Теперь, по прошествии десятилетий, легко увидеть явную тенденциозность многих членов ЦК. Тема обострения классовой борьбы поистине затмевала у них все остальные проблемы. Самые большие трудности в проведении хозяйственной политики Косиор усматривал в "бешеном классовом сопротивлении кулака и нэпмана". Его дружно поддерживали Эйхе, Голощекин, Шеболдаев. Апеллируя к речи Сталина на XV съезде, Гамарник тоже критиковал Рыкова, который якобы не понял смысл лозунга "догнать и перегнать" капиталистические страны. Сам же Гамарник истолковал его так, что необходимо "подстегивание нас в деле индустриализации". Большинство вышедших на трибуну одобрило идею форсировать подъем промышленности. Проявились и более сдержанные настроения. Представитель Наркомфина Брюханов опасался чрезмерной эмиссии, то есть выпуска в оборот денежных знаков, не подкрепленных товарными запасами. Сулимов расценивал задания по транспорту как "волевое напряжение". Скрыпник требовал существенно изменить отношение к вопросам просвещения, его беспокоил разрыв между темпом хозяйственных работ и культурным строительством. А когда Шварц на примере Донбасса заговорил об острой нехватке жилья, об отсутствии денег на школы, на обучение рабочих, в зале заседания раздались голоса: "Правильно!".

Пленум принял взвешенные решения. Вопреки безоглядным призывам, раздававшимся прежде и звучавшим на самом Пленуме, приоритет был сохранен за принципом пропорционального развития промышленности и сельского

хозяйства, недопущения чрезмерной перекачки денег. Значит, возвращение к XV съезду? Нет, то был типичный компромисс, скорее, даже успокоение приверженцев нэпа, явных и потенциальных сторонников "правых". Политический почерк Сталина вполне заметен: разногласия вновь переносились на келейные заседания руководящих лиц. Здесь распри продолжались, хотя внешне все шло обычно. В те дни Бухарина избрали академиком: к нему обращались как к редактору "Правды" (где он, подобно Томскому, был уже блокирован), печатались его статьи. А вот слухи разрастались. Поговаривали, что бывшие члены дуумвирата друг с другом не здороваются.

Апогеем схватки стал объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б), проходивший в апреле 1929 г. Более 300 человек – едва ли не вся партийная элита –впервые ознакомились со взглядами тех, кто по настоянию Сталина был на исходе заседаний зачислен в "правый уклон", суливший спасти кулака, сорвать индустриализацию, предать рабочий класс, революцию.

Уклонисты не просто защищались. Отвечая на многочисленные нападки, они ясно изложили свои расхождения со сталинской группой. Спор шел уже не столько о методах преодоления хлебозаготовительного кризиса, изживания товарного голода, темпах и масштабах промышленного преобразования, сколько о последствиях глобального характера, к которым вела политика Сталина, направленная на осуществление индустриализации за счет военно-феодальной эксплуатации крестьянства и разорения страны. Бухарин опасался сущностных для социализма потерь. Его страстная речь, ставшая достоянием гласности только в конце 80-х годов, напоминает последнее выступление Дзержинского в июле 1926 г. Оба были необычайно встревожены положением дел в Политбюро и в ЦК, видели, как это сказывается и на хозяйственной политике. Каждого из них пугала мысль о "похоронщике революции".

Однако весной 1929 г. широкие партийные массы, рабочий класс этого еще не знали. Повседневные же трудности им были хорошо знакомы. С осени 1928 г. в городах началось введение карточек на хлеб. Безработица не сокращалась, достигая 1,5 миллиона человек и более. Реальная зарплата практически не росла. Газеты усердно изобличали кулака, перешедшего в наступление, требующего теперь и побольше денег, и побольше власти. А рядом шли материалы о преимуществах коллективного

труда. Товарность колхозного производства составляла 34 %, следовательно, вдвое превышала товарность единоличных хозяйств (а в совхозах – почти втрое). Весной 1929 г. хлебозаготовки снова вызвали большие осложнения. Волна чрезвычайных мер в деревне сразу же усилилась. Тяжелое впечатление на тружеников производили статьи о вредительстве в промышленности.

Получалось, Сталин прав: кулацкие стачки – это первое серьезное в условиях нэпа выступление капиталистических элементов деревни против Советской власти; а действия "шахтинцев" в разных отраслях – это уже прямая попытка зарубежной буржуазии сомкнуться с внутренней контрреволюцией. Чем не логично?

Где же выход? Предаваться панике, смириться? Подчиниться торгашеской психологии нэпмана? Вернуть прежних господ?

Правящая партия звала на иной путь: не сдаваться, мы первопроходцы, ударная бригада мирового пролетариата; свергли царя, прогнали помещиков, капиталистов, победили в гражданской войне, преодолели голод... Газеты, первые радиопередачи, тысячи агитаторов, выделенных ЦК ВКП (б) в центре и на местах, энергично и искренне призывали начать наступление социализма по всему фронту. Молодым особенно нравились слова Генерального секретаря о том, что нет таких крепостей, которыми большевики не могут овладеть. Собрания коммунистов и комсомольцев обычно завершались пением "Интернационала". Мажорная музыка гимна, предельно ясный текст подымали общий настрой, укрепляли веру в "последний решительный бой".

20 января 1929 г. газета "Правда" вышла с заголовком на всю первую страницу: "Ленин – знамя миллионов". На фоне большой фотографии Владимира Ильича впервые публиковалась его статья "Как организовать соревнование?" Перепечатанная другими газетами, изданная отдельными брошюрами, она с помощью партийных, комсомольских, профсоюзных ячеек оказалась в центре внимания широких слоев рабочих. Ее читали, обдумывали, сопоставляли с цифрами пятилетнего плана развития промышленности, тоже опубликованными в печати. Иначе говоря, ЦК ВКП (б) сознательно концентрировал силы рабочего класса, всей советской общественности на главном направлении борьбы за завтрашний день.

Первый пятилетний план придал этим направлениям силу закона. Обсуждение контрольных цифр на 1928/29-

1932/33 гг. состоялось в апреле 1929 г. на XVI конференции ВКП (б). Через месяц их утвердил V съезд Советов СССР.

Важнейшие наметки плана хорошо известны, и повторять их нет смысла. Индустриализация рассматривалась как ведущее начало социалистического строительства в масштабах всей страны и во всех сферах народного хозяйства. При опережающем росте промышленности наивысшие темпы предусматривались для отраслей группы "А"; сюда направлялось 78 % всех капиталовложений.

Подробное изложение программы развития всего народного хозяйства заняло три обширных тома, дважды изданных Госпланом в четырех книгах. Впоследствии столь детальных, скрупулезно обоснованных пятилетних планов наша общественность не получала. Задания второй пятилетки (1933–1937 гг.) практически были изложены в одной книге (кстати сказать, их утвердили лишь осенью 1934 г.). А третий пятилетний план, рассчитанный на 1938–1942 гг. и принятый в 1939 г., в развернутом виде опубликован не был. Читателю предложили лишь "изложение проекта", изданное в небольшом объеме и тиражом всего в 3 тыс. экземпляров.

Первый пятилетний план в отличие от последующих базировался на принципах нэпа. Намечалось дальнейшее развертывание хозрасчета, доведение его до каждого предприятия (а не треста, как полагалось по закону 1927 г.). Составителям удалось добиться сбалансированности важнейших заданий между собой, должной согласованности в развитии индустрии и сельского хозяйства. При опоре на промышленность, призванную увеличить поставки тракторов, удобрений и другой продукции, предполагалось объединить в колхозах до пятой части всех крестьянских хозяйств, значительно расширить посевы, поднять урожайность. В свою очередь деревня, вставшая на путь стабильного подъема, рассматривалась как равноправный партнер пролетарского города в строительстве новой жизни. Коллективными усилиями двух основных классов общества предполагалось при общем росте их благосостояния решить проблему накоплений для крупномасштабного строительства современной (по понятиям тех лет) индустрии.

Обсуждение и принятие плана прошло достаточно спокойно. Легко сообразить, чьим интересам это отвечало. Перед партконференцией "правые" потерпели полное поражение. А на самой конференции лишь из информа

ционного доклада Молотова делегаты узнали о ходе пленума и его решениях. (В стенографическом отчете доклад не напечатан; он не издан и по сей день.) Обсуждения не было. Некоторые исследователи поныне строят догадки о причинах такого поведения генсека, пишут о шаткости его положения и т. п.

Нам же кажется, узнай он о таких гипотезах – смеялся бы от души. Любопытнейшее подтверждение тому его письма Молотову, относящиеся к тому времени. Чудом сохранившиеся, отнюдь не предназначавшиеся для огласки, они показывают, как спокойно и деловито генсек расставлял кадры, давал указания руководству ОГПУ, Госбанка, печати, не скупился на ядовитые характеристики "оппозиционеров", плел интриги, руководил разворотом "революции сверху". Вспомните, как он цинично отказался от документов XV съезда. На XVI конференции ВКП (б) даже не попросил слова. Зачем? Налаженный им механизм политического руководства действовал надежно. Ему важнее и проще было принимать решения на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК ВКП (б). Теперь уже всерьез никто не возражал, в том числе и глава Совнаркома Рыков, и его "содельники" Бухарин и Томский, номинально еще остававшиеся членами Политбюро. Иллюзия мира в партии была для генсека тем важнее, что обстановка в стране накалялась.

Летом 1929 г. задания, касавшиеся тяжелой индустрии, прежде всего металлургии, машиностроения, химии, были резко увеличены. Председатель ВСНХ СССР Куйбышев, находясь на отдыхе, стороной узнал о том, что "берется значительно больший размах", чем в его варианте пятилетки. Вернувшись из отпуска, он сам активно включился в пересмотр. 14 августа 1929 г. в докладе на Президиуме ВСНХ СССР он признал возможным поднять во втором году пятилетки выпуск валовой продукции крупной промышленности уже на 28 %, а не на 21,5, как проектировалось планом. Призывы досрочно выполнить намеченную на пять лет программу заняли центральное место в газетах. Мотивы были просты. Рождается невиданное в истории общество, в его распоряжении такие рычаги, как власть рабочего класса на основные средства производства, государственный план, соревнование, энтузиазм первопроходцев, вера в собственные силы. Следовательно, потребности народного хозяйства не только нужно, но и можно удовлетворить в минимальные сроки.

Одновременно усилилось давление на деревню. Летом

того же года провозглашается лозунг "сплошной коллективизации" целых округов. Лидером такого соревнования стал Нижневолжский край. Ширилось число кулаков, лишенных избирательных прав ("лишенцев"). У крестьян, не сдавших хлеб, заколачивали колодцы, им не продавали товары в кооперации, их детей не пускали в школу. В это время на одно кулацкое хозяйство в среднем приходилось 1,7 коровы, 1,6 головы рабочего скота, а у середняка было столько же коров и 1,2 головы рабочего скота. Чаще всего они различались по стоимости средств производства. А на практике получалось то, о чем молодой Шолохов писал из Вешенской в Москву 18 июня 1929 г.: "...Вы бы поглядели, что творится у нас и в соседнем Нижневолжском крае. Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и полостей, продают в Хоперском округе у самого истового середняка, зачастую даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшается. И как следствие умело проведенного нажима на кулака является факт (чудовищный факт!) появления на территории соседнего округа оформившихся политических банд... После этого и давайте заверять о союзе с середняком. Ведь все это проделыва-лось в отношении середняка".

Сталин знал о письме писателя. Схожие сведения поступали из разных мест. Социально-политическая обстановка в деревне резко осложнялась. Но маховик "раскулачивания", вернее раскрестьянивания продолжал раскручиваться. Вот тут и вспомнили про Бухарина. Опять случайное совпадение?

Огонь открыла "Правда". 21 и 24 августа 1929 г. Центральный орган ВКП (б) ударил по "главному лидеру и вдохновителю уклонистов". В следующие четыре месяца едва ли не все газеты и журналы страны активно предавали анафеме человека, которого основатель большевизма называл "любимцем всей партии", ее крупнейшим теоретиком. Ему припомнили разногласия с Лениным, спорные формулировки в многочисленных выступлениях и т. п. Лейтмотив яростной атаки был очевиден: пора покончить с кулацким идеологом, с его антибольшевистскими идеями эволюционного развития, сотрудничества классов, гражданского мира.

Ретроспективно оценивая травлю Бухарина, нельзя не заметить ее подготовленность. Она началась не вдруг, и многие статьи против него были написаны совсем не в

одночасье. Борьба с ним вовсе не ограничивалась задачей дискредитировать врага, мешающего ускоренными темпами строить заводы, организовывать колхозы и совхозы. Вместе с Бухариным, его многочисленными учениками, последователями, сторонниками изгонялись взгляды и настроения, связанные с творческой разработкой ленинского наследия, особенно его последних работ, нацеливавших на пересмотр прежнего, догматического представления о социализме. Здесь находилось главное направление удара.

Думается, советские обществоведы только подходят к всестороннему освещению истории "правого уклона"; в литературе еще нет полнокровного рассказа о том, почему его ликвидация была прежде всего антибухаринской кампанией. Конечно, Рыкова и Томского знали хорошо, знали как опытных практиков и организаторов с подпольным стажем, как активных участников Октября и гражданской войны. Оба зарекомендовали себя последовательными сторонниками нэпа. Первый возглавлял правительство (с 1924 г.), второй был бессменным руководителем профсоюзов. Авторитет и популярность Бухарина имели иной ранг. То был политик и идеолог международного масштаба. Он был (после Зиновьева) председателем Коминтерна. Вместе с генсеком ряд лет стоял у руля партийного руководства. По его статьям, речам, книгам миллионы знакомились с Лениным, осмысливали нэп, перспективы внутренней и внешней политики. Не секрет, многие документы, в том числе важнейшие резолюции XIV–XV съездов, были подготовлены именно им.

Разгром Бухарина стал составной частью отказа от прежней политики. Таким он и был задуман. Одно подкрепляло другое. Отныне – и это, повторяем, готовилось загодя – главным и единственным толкователем Ленина становился Генеральный секретарь. И получится так, что в течение многих последующих лет, целых десятилетий население будет воспринимать ленинские мысли и положения в трактовке Сталина.

Но прежде чем это произошло и для того, чтобы это произошло, нужно было устранить Бухарина, низвести его до уровня раскольника, фракционера, выразителя чуждых революции взглядов. Сама практика быстрого преодоления остатков капиталистических элементов должна была похоронить идеи последнего конкурента генсека в борьбе за единоличную власть.

Реальный ход событий того времени хорошо известен.

Сегодня о драмах и трагедиях начавшегося наступления социализма по всему фронту знает едва ли не любой школьник. Но справедливости ради нужно сказать, что сами участники "наступления" многое воспринимали иначе. Решения ускорить развитие тяжелой индустрии уже в 1929 г. вызвали небывалый прежде размах строительных работ. Поездами, на подводах, а то и пешком десятки и сотни тысяч людей двинулись в районы, где намечалось возводить гиганты советского машиностроения, металлургии, химии. Газеты заполнятся сообщениями о Магнитогорске, Кузнецке, Хибинах, Бобриках, Березниках, Днепрострое...

Лозунг сплошной коллективизации обернется и призывом послать в деревню 25 тысяч лучших рабочих; им предстояло своим организаторским опытом ускорить объединение крестьян в производственные артели, помочь им освободиться от частнособственнической психологии.

Стремление максимально быстро преодолеть много-укладность, создать материально-техническую базу социализма рождалось не на пустом месте. Мы немало знаем теперь о тех, кто опасался забегания вперед, предостерегал от "бешеных темпов". Но были и другие подсчеты, которые настойчиво пропагандировали многие экономисты, в том числе работники Госплана СССР. Согласно гипотезе Н. А. Ковалевского (под его руководством составлялись долгосрочные перспективные планы), Советский Союз мог в течение трех пятилеток превзойти США по выпуску продукции. Ему активно вторил П. М. Сабсович. А когда Базаров подверг подобные суждения критике, его тут же одернули. В. Е. Мотылев, в частности, писал: "Напрасно иронизирует т. Базаров относительно того, что при таком темпе развития еще современное поколение могло бы дожить до безгосударственного вольного коммунизма..."

Во второй половине 1929 г. уже никто не сомневался в том, что на Западе начинается тяжелейший кризис, охватывающий весь капиталистический мир. Ныне даже трудно представить, какие беды свалились тогда на трудящихся Америки, Западной Европы, какими страшными сообщениями были переполнены зарубежные газеты всех направлений. Безработица, голод, нищета, бесперспективность... Разве не таким изображали буржуазное общество в советской печати? Теперь это признавали и на самом Западе.

В Кремле тоже делали выводы. Здесь еще более крепло представление о приближающемся крахе буржуазного

строя, его неспособности справиться с новыми потрясениями. Призыв к максимальному напряжению сил, к форсированному осуществлению скачка, обеспечивающего в минимальный срок построение социализма, становится не просто заманчивым. Такой призыв, такой скачок многим представлялся уже единственно верным решением.

Самое главное – так считал Сталин, его голос был уже решающим. К 12-й годовщине Октября он опубликовал статью с характерным заголовком "Год великого перелома". В ней говорилось о "решительном переломе в области производительности труда", о том, что "мы в кабалу к капиталистам не пошли и с успехом разрешили своими собственными силами проблему накопления, заложив основы тяжелой индустрии". Третий признак великого перелома – поворот крестьянских масс к сплошной коллективизации, автор органически связал "с двумя первыми достижениями".

Никаких весомых аргументов для доказательства своих выводов Сталин не приводил. Да и не мог. Опубликованные тогда же данные статистики свидетельствовали, что производительность труда в промышленности росла не быстрее, чем в прошлом году, и плановых показателей не достигла. Столь же странным было утверждение, будто в стране уже заложены основы тяжелой индустрии и решена проблема накоплений. Не отвечал реальности и тезис о "решающей победе" в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. Прослойка коллективизированных хозяйств выросла с 3,9 % в июне до 7,6 % в октябре...

Со времени появления статьи "Год великого перелома" минуло более 60 лет. Даже теперь как-то неловко уличать во лжи человека, возглавлявшего правящую партию, политика которой вершила судьбами миллионов людей. Неловко вдвойне: и за того, кто шел на сознательный обман, и за тех, кто тогда принял желаемое за действительное, поверил, воодушевился.

Как бы то ни было, великий перелом, начавшийся в 1928 г., получил, наконец, законодательное утверждение.

Пленум ЦК ВКП (б) в ноябре 1929 г. прошел всецело уже под его знаком. Разговор шел почти исключительно о тяжелой промышленности, о новом строительстве, о необходимости любыми силами, любой ценой (именно так и говорилось) ускорить развитие машиностроения, выпуск тракторов, различных видов сельхозтехники. Когда же Куйбышев в своем докладе в очередной раз сказал о предстоявшем увеличении капиталовложений в развертывание

индустрии, Микоян не выдержал и крикнул: "Нарушаем пятилетку на каждом шагу. Что это такое?" В ответной реплике все услышали: "Да, пятилетка нарушается по всем швам".

Общий тон выступлений был оптимистичен. Результаты первого года ободряли, и ряд участников Пленума твердо выразил уверенность в досрочном выполнении пятилетки. Угольщики с учетом достигнутого полагали справиться с заданием в четыре года. Тракторостроители не сомневались в большем: они считали возможным обогнать Америку в три года. Шло как бы соревнование за провозглашение наивысших обещаний. В итоге постановили резко увеличить в 1929/30 году темп развития крупной промышленности по сравнению с наметками пятилетки. Причем даже не до 28 процентов, как не без колебаний предложил Куйбышев, а до 32 – именно эту цифру еще до Пленума назвал в своей статье Сталин. Никаких аргументов при этом он снова не приводил.

Отступления от пятилетнего плана, по сути отказ от него, касались и программы переустройства сельского хозяйства. Трудно поверить, но уже был брошен клич: завершить сплошную коллективизацию в важнейших районах к лету 1930 г. в крайнем случае – к осени. Почин был за Молотовым. А. Андреев заверял, что Северный Кавказ сделает это даже к весне 1930 г. В республиках Средней Азии появился лозунг "Догнать и перегнать передовые районы по темпам коллективизации!" Сильнейшее давление сверху немедленно сказалось и на масштабах раскулачивания, которое на практике затронуло широкие слои середняков, крестьянства в целом. Политика, провозглашенная в Москве, повсеместно проводилась под руководством разного рода комиссий и уполномоченных. На деле все было куда примитивнее и жестче. В деревню приезжал представитель центра, собирал работников сельсовета, бедняцкий актив, спешно составляли списки и приступали к раскулачиванию. Была даже спущена квота, по которой от 3 до 5 % крестьянских хозяйств предлагалось отнести к "кулацким". А если не хватало? Да и другие критерии вызывали горячие споры, порождали произвол.

Волна безнаказанного насилия захлестнула страну. Слово "перегиб" стало одним из самых часто употребляемых. Хотели к исходу пятилетки охватить колхозами примерно пятую часть хозяйств. В марте 1930 г. всех опередила Белоруссия – здесь объединили 63 %, на Украине и в РСФСР – 58%, в Закавказье – 50 %, в Узбекистане -

46 %. Далее начался провал, и в июне 1930 г. Белоруссия из лидеров перешла на последнее место – 12 %. В РСФСР произошло снижение до 20, а на Украине до 38 %. А ведь народу уже сообщили о "решающей победе".

Как известно, официальная пресса (а другой в стране не было) не могла поведать о муках и боли миллионов, о слезах и крови, о противоборстве и страхе, об утрате веры и озлоблении. Лишь через несколько десятилетий советский читатель познакомится с произведениями А. Платонова, дневниками М. Пришвина, написанными по горячим следам, с романами М. Алексеева, В. Белова, Б. Можаева и других "деревенщиков", взявшихся за художественное воспроизведение народной трагедии уже в 70–80-е годы. Историку сложнее. Он ищет обобщающие сведения, подлинные первоисточники, однако до сих пор многое остается недоступным. И все же мы уже знаем о том, как во имя быстрой коллективизации уполномоченные сажали под арест невиновных людей, на помощь вызывали работников ОГПУ, армейские части, даже авиацию.

Недовольство крестьян вело к массовому убою скота. Только за зиму 1929/30 гг. поголовье скота в деревне сократилось значительнее, чем за все годы гражданской войны. Не случайно в 1929 г. в Средней Азии вновь набрало силу басмачество, особенно в Каракумах. Против многотысячных отрядов мятежников пришлось двинуть большие воинские соединения под командованием П. Дыбенко. Столкновения продолжались еще осенью 1931 г. Впрочем, о таких вещах тогда тоже не писали. Но слухи роились. В ЦК, в Политбюро, в Совнарком, лично Сталину или Калинину шло множество писем самого откровенного содержания. Руководство регулярно получало секретные сводки не только о чрезвычайных случаях в городе или в деревне, но и о настроениях рабочих, крестьян, служащих, военных. Только за период с января до середины марта 1930 г. в стране произошло более 2 тыс. антиколхозных восстаний. Это всего за 70–75 дней. В Московской области движение крестьян охватило 5 районов. На Северном Кавказе только в январе было 11 массовых волнений. В Центрально-Черноземной области вооруженные выступления проходили с участием десятков тысяч. Так, в Козловском округе к началу марта восстание захватило 54 села, а в Карачаевской области восставшие окружили областной центр и держали его в осаде 8 дней.

Выполняя начальственные приказы, части Красной

Армии вынуждены были двигаться на войну против своего народа.

Никакая стена секретности не могла оградить партию, рабочий класс, горожан от последствий сталинской чрезвычайщины. И хотя у нас пока нет работ, объективно отражающих обстановку, царившую тогда в стране, известно немало случаев, когда с гневным протестом против такой политики в высшие органы власти обращались и городские коммунисты, и рабочие промышленных предприятий. Положение усугублялось неподготовленностью массового строительства, нехваткой на стройках транспорта, оборудования, опытных организаторов.

Миграция охватила огромные массы людей, перемещавшихся главным образом из деревни в город, из одного промышленного центра в другой. Текучесть рабочей силы в короткий срок приняла небывалые размеры. Нехватка техники, преобладание ручного труда, а больше всего преувеличенные задания, чаще всего не подкрепленные расчетом, толкали руководителей предприятий и строек на внеплановое расширение штатов. Это вело к обострению жилищной проблемы, к срывам в снабжении рабочих и служащих продовольствием. Намеченные планы срывались.

25 января 1930 г. ЦК ВКП (б) принял обращение к партии, ко всем трудящимся с призывом максимально напрячь силы для выполнения контрольных цифр, утвержденных в ноябре 1929 г. Члены ЦК были распределены по важнейшим индустриальным районам с целью повседневного контроля за работой промышленности. Принимались явно чрезвычайные меры, но рубежей, декларированных руководством, достичь все-таки не удавалось.

Кризис проводившейся политики мог выйти из-под контроля. Надо было спасать реноме. Чтобы объяснить народу причины срывов, Сталин опубликовал в марте 1930 г. статью "Головокружение от успехов". Заголовок звучал интригующе. А вот анализ обстановки был удивительно простым. Оказывается, вся беда в том, что на местах среди части коммунистов имеют место "головотяпские настроения": "Мы все можем!", "Нам все нипочем!".

Спрашивается, о каких же успехах вообще шла речь? Карточная система распространилась уже на все промышленные центры. Безработица еще не снижалась, зарплата не росла. Вождь не собирался вдаваться в частности. Успех он связывал с вытеснением капиталистических элементов, с наступлением социализма, разумеется, по

всему фронту. Итак, верхи были оправданы. Их линия верна. Значит, удар нужно нанести по нижестоящим, которые, видите ли, забегают вперед, дискредитируют замыслы руководящих органов ВКП (б).

Складывалось впечатление, будто Сталин только сейчас узнал о трудностях, переживаемых страной. Тоном удрученного этими неожиданностями человека он призывал подчиненных "образумиться", ибо они под воздействием успехов "лишились на минуту ясности ума и трезвости взгляда". Были в статье и такие наставления, к которым вождь рекомендовал прислушаться всем нетерпеливым "подхлестывателям" событий: "Искусство руководства есть серьезное дело. Нельзя отставать от движения... Но нельзя и забегать вперед, ибо забегать вперед – значит потерять массы и изолировать себя".

Эти слова Сталину следовало бы адресовать прежде всего самому себе. Однако последующие события еще раз показали, сколь велико расхождение у него между словом и делом. В его докладе на XVI съезде партии, летом 1930 г., объективный анализ опять был подменен громкими фразами да перечнем данных, на этот раз о росте промышленности за два года пятилетки (хотя до итогов второго года оставалось еще три месяца), о сдвигах по сравнению с 1926/27 г. и даже дореволюционным уровнем. Как и прежде, речь шла о выпуске валовой продукции. Знал ли докладчик, что уже ликвидировано ЦСУ, что цены на продукцию определяют, как правило, ведомства, которые ее производят, и официальная стоимость оборудования, машин, всей выпускаемой техники растет намного быстрее, чем их производство в натуре? Конечно, знал.