Текст книги "Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

На протяжении четверти века инспирированные кампании против "врагов народа" были, как уже говорилось, фактически непрерывными. Конечной "сверхзадачей" всей этой чудовищной деятельности было создание системы идейного террора, страха и формального единомыслия.

В связи с тем, что сталинизм как идеология по всем линиям противоречил принципам общечеловеческой морали и подлинным идеалам марксизма, его неизбежной особенностью было то, что он весь был построен на лжи и фальсификации. Большая Ложь пронизывала теорию и практику, политику и экономику, историю и искусство. Фальсифицировалась история партии, жизнь и деятельность В. И. Ленина и, конечно, самого Сталина, искажались статистика и результаты социальных процессов, происходивших в обществе, разрывались слово и дело, желаемое выдавалось за действительное, наизнанку, как в пророческом романе Дж. Оруэлла "1984", выворачивались понятия общественной жизни – "социализм", "демократия", "право", "истина" и т. д. Власть бюрократии выдавалась за власть народа, воля вождя – за волю партии, решение аппарата – за голос партийных масс, формальное единогласие – за морально-политическое единство общества и т. д.

Оборотной стороной лжи и фальсификации было полное отсутствие гласности и безграничная секретность, касавшаяся прошлого и настоящего и прежде всего любых реальных негативных явлений, якобы порочащих социализм, который изображался как идеальное общество, лишенное якобы (в отличие от "гниющего капитализма") острых проблем, серьезных противоречий и существенных недостатков.

К сожалению, эта заложенная сталинизмом практика лживой идеализации реального социализма проявилась и после Сталина – в форме борьбы против правды истории под флагом "защиты" социализма от попыток его якобы "очернения". Да и сейчас приходится слышать многочисленные голоса сторонников "социалистического выбора" с требованиями "не обливать грязью" наше прошлое.

Эти люди забывают, однако, что история инвариантна. Мы должны принять ее такой, какой она была, и извлечь из нее соответствующие уроки.

Постоянно создавая "образ врага" на политическом "фронте", уничтожая своих политических противников и соперников, Сталин добивался утверждения своего единовластия, равно как и всеобщего подчинения и покорности созданному им режиму. Но этого ему было недостаточно. Он стремился подчинить себе также и сознание народа, обеспечить победу и на идеологическом "фронте", для чего, с одной стороны, принял на себя задачу выступать в качестве верховного идеологического арбитра, главного теоретика во всех областях марксизма-ленинизма, а с другой стороны, и здесь фабриковал несчетных "врагов", борьба против которых вызывала постоянную идеологическую напряженность в обществе, а ему создавала незаслуженный ореол защитника и продолжателя дела Маркса – Энгельса – Ленина.

Имеется немало неопровержимых доказательств того, что Сталин сам, лично организовывал идеологические кампании, направленные на проведение идеологических чисток, искоренение инакомыслия, подчинение общественных наук своему персональному диктату, приспособления их к потребностям созданной им тоталитарной системы власти.

Вот как это произошло применительно к философской пауке.

9 декабря 1930 года Сталин встретился с членами бюро партячейки Института философии и естествозна

ния и провел с ними беседу "о положении на философском фронте". Повод для встречи – письмо бюро этой партячейки Сталину с оценкой состояния философской науки. Начиная разговор, Сталин сказал: "Все, что тут у вас написано, правильно, только не все сказано. В критической части можно гораздо больше сказать. Оценка тут у вас дана правильная, только мягкая, недостаточная".

Может показаться, что инициаторами борьбы на философском "фронте" выступали рядовые философы-коммунисты. Однако это не так. Дело в том, что в условиях ожесточенной борьбы против "правого уклона" "самокритика", выявление якобы допущенных "ошибок" было обязательным требованием к теоретическим кадрам. Уклонение от "самокритики" рассматривалось в качестве тяжелого криминала. Поэтому представители каждой науки стремились не отстать в деле "саморазоблачения", во что бы ни стало найти в своих рядах "носителей враждебных взглядов".

Характерное свидетельство этого – написанное в феврале 1931 года (когда разгром историков, последовавший за публикацией письма Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма", еще не начался) письмо руководителя исторической секции Коммунистической Академии М. Н. Покровского в ЦК партии. В письме говорилось: "В заявлении, поданном в Президиум Комакадемии тремя его членами, и характеризующим разные недочеты в работе Коммунистической Академии, пожалуй самый тяжкий упрек брошен историческому сектору. Там как будто нет ошибок, говорит заявление, но это объясняется просто тем, что там ошибки "не вскрываются" (читай "скрываются") .

Таким образом, вполне возможно, что на историческом фронте имеются вещи, не уступающие рубинщине или деборинщине*, но так как они "не вскрываются", замазываются, так как в историческом секторе отсутствует самокритика, то широкие круги ничего об этих ошибках не знают... Всякий согласится, что такая "загнанная внутрь" болезнь хуже вскрытого гнойника на экономическом или философском фронте".

Иначе говоря, требовалось найти и разоблачить "врага", чтобы доказать собственную лояльность и политичес

* "Рубинщина" и "деборинщина" – обозначение "враждебных" взглядов в экономической и философской науке, связанное с именами специалистов, подвергавшихся особо острой критике.

кую непримиримость к отклонениям от партийной линии. Не случайно ведь в постановлении ЦК ВКП (б) "О работе Комакадемии" (март 1931 г.) говорилось: "Обострение классовой борьбы нашло в последние годы свое яркое отражение и на теоретическом фронте. Буржуазное влияние сказалось в форме ряда антимарксистских и ревизионистских теорий... Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние".

Именно к этой "неустанной работе по искоренению" враждебных теорий и звал философов-икапистов Сталин. И подчеркнув "мягкость" их оценки положения в философии, он задал вопрос: "Есть ли у вас силы, справитесь ли?" и заметил: "если у вас силы имеются – бить надо. Когда же у людей сил не хватает – они готовятся". Такова первая и главная установка Генерального секретаря – сделать критику разрушительной, бить идейных противников, именно бить их, а не спорить с ними.

Далее был указан и объект критики – группа Дебори-на*. "Они, –говорил Сталин, – занимают господствующие позиции в философии, естествознании и некоторых тонких вопросах политики. Это надо суметь понять. По вопросам естествознания черт знает что делают, пишут о вейсманизме и т. д. и т. д. -и все выдается за марксизм.

Надо переворошить, перекопать весь навоз (!), который накопился в философии и естествознании. Надо все разворошить, что написано деборинской группой, разбить все ошибочное. Стэна, Карева – вышибить можно; все разворошить надо. Для боя нужны все виды оружия". Установку "бить деборинскую группу" Сталин "обосновывал" примером классиков марксизма. "Маркс и Энгельс, – заявил он, – начали свою большую работу с критики старого... Ленин тоже начал с этого. Он бил народников, струвистов, экономистов, меньшевиков. Ваша главная задача теперь – развернуть во всю критику. Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били".

Оценивая взгляды Деборина, Сталин сказал: "Деборин и его ученики в области гносеологии – плехановцы. Мень

* Деборин А, М. – советский философ и историк, академик (с 1929 г.). В РСДРП с 1903 г., с 1907 г. – меньшевик. В ВКП (б) с 1928 г. Окончил философский факультет Бернского университета (в 1908 г.). В 1926–1930 гг. – отв. ред. философского журнала "Под знаменем марксизма".

шевистски мыслящие люди... На деле они антимарксисты. Какой же это марксизм, который отрывает философию от политики, теорию от практики. Формальных оснований, однако, уличить себя в антимарксизме не дадут". И на вопрос кого-то из членов бюро – можно ли так ставить вопрос в печати, Сталин ответил: "Они стали на путь антимарксизма".

Вот такой поворот: формальных оснований обвинить деборинцев в антимарксизме нет, но, утверждает Генеральный секретарь ЦК, "они стали на путь антимарксизма".

В ходе беседы выяснилось также, что "бить" за антимарксизм в философии надо не только группу Деборина. "Плеханова надо разоблачить. Его философские установки. Он всегда свысока относился к Ленину, а также Юшкевич, Валентинов, Базаров и другие. Перерыть надо теперь все их работы, как они критиковали Ленина, как относились к нему, к "Материализму и эмпириокритицизму". У Плеханова в вопросах исторического материализма географический уклон от марксизма". "И у Энгельса не совсем все правильно... Не беда, если в этой работе кое-где заденем Энгельса", – заявил далее Сталин.

"Разворошить надо основательно также Бухарина, – требовал Сталин. –Его надо крепко критиковать, ибо по истмату он здорово и основательно напутал. Критика по этим вопросам Бухарина, которая была в печати, неверна. Тут и (журнал – авт.) "Под знаменем марксизма" наворотил всяких ошибок и глупостей. Все это надо основательно разворошить".

Таким образом, задание, которое дал Сталин фи-лософам-икапистам, заключалось в том, чтобы идейно и организационно разгромить наиболее авторитетных философов-марксистов, включая Г. В. Плеханова и самого Ф. Энгельса, чтобы (но об этом, конечно, не говорилось) расчистить путь на философский Олимп для него, Сталина, который должен был стать корифеем философской науки на все последующие времена. На вопрос одного из участников беседы – надо ли связывать борьбу на два фронта в области теории с непосредственно политическими уклонами в партии? – Сталин ответил: "Можно и должно связывать, ибо всякое отклонение от марксизма, даже в самых абстрактных вопросах теории, приобретает политическое значение в обстановке обостренной классовой борьбы".

Свои "теоретические" претензии Сталин прикрывал, однако, необходимостью защиты Ленина и ленинизма от

врагов партии, выступавших якобы под прикрытием фи-лософской науки. "Надо вот что понять, – внушал Сталин слушателям ИКП, – Ленин дал очень много нового во всех областях марксизма. Он сам был очень скромен. Он об этом не любил говорить. Нам же, ученикам Ленина, надо эту роль показать, обнаружить".

Беседа Сталина со слушателями-философами ИКП послужила началом широкой кампании по проработке видных философов, разгрому редколлегии журнала "Под знаменем марксизма", дальнейшей политизации общественных наук.

Сравнительно недавно был опубликован яркий документ – копия письма А. М. Деборина Н. С. Хрущеву – раскрывающий тайные пружины всей этой отнюдь не "философской" истории. В нем говорится, в частности, следующее: "В конце 1930 г. тогдашний заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК (Культпропотдел ЦК ВКП (б) в то время возглавлял А. И. Стецкий – авт.) объявил мне, что отныне требуется утвердить один авторитет во всех областях, в том числе и в области философии. Этот авторитет – наш вождь Сталин.

В связи с этим меня скоро посетили на квартире тт. Митин, Юдин и Ральцевич, которые предъявили мне ультиматум: на публичном собрании я должен разгромить своих учеников, объявив их врагами народа. Самого же Сталина провозгласить великим философом. Хорошо зная, чем я рискую, я все же категорически отказался от выполнения этого приказа. По-видимому, Сталину к тому времени нужно было "благословение" на его злодеяния.

После моего отказа последовала бешеная атака на меня и моих единомышленников – преданных ленинцев, которых обвинили в терроризме. Особенно дико действовал М. Б. Митин, не останавливавшийся перед самой дикой клеветой".

Несколько позже единомышленники Деборина – Карев, Стэн, Луппол и другие были репрессированы. Сам же Деборин, несмотря на то, что был объявлен "главой" школы "меньшевиствующих идеалистов", по счастливой иронии судьбы не был даже арестован, хотя и был устранен от дел, пережил Сталина и уже в 60-е годы опубликовал несколько своих трудов.

Разгромив несуществовавшую философскую "оппозицию", Сталин в 1938 году опубликовал весьма банальную и далеко не безупречную в теоретическом смысле работу

"О диалектическом и историческом материализме" (она вошла в "Краткий курс истории ВКП (б)" в качестве 2 главы IV) и с помощью того же Митина и других присяжных льстецов превратил себя в величайшего философа современности, гениального преемника и продолжателя философской мысли Маркса, Энгельса, Ленина. В этом произведении популярность выродилась в вульгаризацию положений философии, а научное знание обернулось схоластикой, набором догматических стереотипов. Сталинский 2 четвертой главы "Краткого курса" стал философским катехизисом, изучение которого было сведено к заучиванию поставленных вопросов и готовых кратких ответов, заменявшее глубокое проникновение в суть сложных философских проблем.

Казалось бы, для дискуссий в области философии необходимости, да и возможности больше не оставалось. Однако еще один раз при жизни Сталина, а именно в 1947 году, была организована философская дискуссия – на этот раз по учебнику Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии". Сам Сталин в ней не участвовал, но лично ее инспирировал и направлял. Дискуссия вышла за рамки разбора одной книги Александрова и вылилась в критику общего состояния советской философской науки в первые послевоенные годы. "То обстоятельство, что книга (Александрова – авт.) не вызвала сколько-нибудь значительных протестов, – заявил секретарь ЦК ВКП (б) Жданов, выступивший в ходе дискуссии с большой речью (внимательно прочитанной до этого и одобренной Сталиным), – что потребовалось вмешательство Центрального Комитета и лично товарища Сталина, чтобы вскрыть недостатки книги, означает, что на философском фронте отсутствует развернутая большевистская критика и самокритика".

Подоснова дискуссии – это стремление Сталина, его ближайшего окружения усилить обстановку нетерпимости к инакомыслию, к "примиренчеству" по отношению к буржуазной науке и культуре, напомнить идеологическому и теоретическому активу о необходимости усиления классовой борьбы в области теории и идеологии.

Философская дискуссия имела также целью "погасить" то глухое стремление к общественным переменам, которое принесли с собой вернувшиеся с фронта солдаты и офицеры, гордые своей ролью победителей над самой реакционной силой – гитлеровской Германией и освободителей

Европы от коричневой чумы, стремление, которое не осталось незамеченным сталинским руководством.

"Видимо, Сталин, имевший достаточную и притом присылаемую с разных направлений и перекрывающую друг друга информацию, – писал в изданной посмертно книге "Глазами человека моего поколения" К. М. Симонов, –почувствовал в воздухе нечто, потребовавшее... немедленного закручивания гаек и пресечения несостоятельных надежд на будущее".

Начав с дискуссии вокруг вопросов истории западноевропейской философии, казалось бы таких далеких от актуальных проблем жизни разоренной войной страны, с великим трудом залечивавшей нанесенные ей раны, Сталин продолжил этот процесс "закручивания гаек", развернув чуть позже кампанию борьбы против "низкопоклонства перед Западом" и "безыдейности" в области литературы и искусства.

Основное содержание и задачи дискуссии по поводу книги Александрова были сформулированы Сталиным в продолжавшемся 1 час 15 минут телефонном разговоре с секретарем ЦК и главным редактором "Правды" П. Н. Поспеловым. Уже одна продолжительность разговора говорит о значении дискуссии, которую он предложил провести.

Сталин отметил в книге Александрова прежде всего оторванность от политической борьбы, аполитичность, недостаток боевого политического духа. "Нет, – сказал он, – того боевого партийного духа, образцом которого являются ленинские работы по философии". Второе, что не устроило "вождя" –это неверное, с его точки зрения, освещение немецкой классической философии, особенно философии Гегеля, которую автор книги оценил как консервативную, а Сталин – как реакционную, вызванную страхом перед Французской революцией и направленную против французских материалистов. И, наконец, третье – это недостаточно сильная, по его мнению, характеристика марксизма как системы взглядов, ниспровергающей всю буржуазную науку, а появления марксизма – как революции в философии. И в подтверждение последнего сослался на свою статью "Анархизм или социализм" (написано в 27 лет, подчеркнул Сталин), где говорилось, что "Маркс и Энгельс являются не просто родоначальниками какой-либо философской "школы" – они живые вожди живого пролетарского движения, которое растет и крепнет с каждым днем".

Именно эти указания "вождя и учителя" советского народа легли в основу критики учебника по истории западноевропейской философии, выступления на ней А. А. Жданова и общих выводов дискуссии. Запрограммированная с самого начала как разгромная по отношению к объекту дискуссии (несмотря даже на то, что в 1946 г. Александрову за эту книгу была присуждена Сталинская премия), она разыгрывалась будто по нотам, и не случайно журнал "Большевик" определил ее позднее как "замечательный образец большевистской критики и самокритики".

Главное обвинение, предъявленное Александрову, – это "буржуазный объективизм" и, следовательно, отход от "марксистско-ленинской партийности" в ее сталинском понимании. В ходе дискуссии было выдвинуто утверждение о недопустимости якобы выявления каких-либо "рациональных зерен" и объективных достижений в трудах домарксистских буржуазных философов. "Изложение философских взглядов (буржуазных философов – авт.) в учебнике, – сказано, например, в выступлении Жданова, – ведется абстрактно, объективистски, нейтрально... Остается непонятным, зачем понадобилось т. Александрову отдать дань академическим научным традициям старых буржуазных школ и забыть основное положение материализма, требующее непримиримости в борьбе со своими противниками". Более того, история идеалистических учений совсем исключалась из истории философии, согласно, как говорится, определению. Действительно, в предложенном Ждановым (и одобренном Сталиным) определении предмета истории философии говорится: "Научная история философии... является историей зарождения, возникновения и развития научного материалистического мировоззрения и его законов. Поскольку материализм вырос и развился в борьбе с идеалистическими течениями, история философии есть также история борьбы материализма с идеализмом".

В ходе дискуссии настойчиво проводилась идея о, будто бы, полном разрыве основоположников марксизма с предшествовавшей им немецкой классической философией (что отрицало утверждение Ленина, который рассматривал немецкую классическую философию в качестве одного из трех источников марксизма), о "скачке", в результате которого появился марксистский диалектический и исторический материализм.

Все это было, с одной стороны, направлено на уничи

жение буржуазной общественной мысли вообще и бур-жуазной философии в частности. Такая линия была, как сказано, своего рода подготовкой к массовой борьбе против "низкопоклонства" перед буржуазной наукой и отрицания необходимости ее обстоятельного изучения и даже простого знакомства с ней. Вся "старая" и "новая" буржуазная философия была объявлена сплошь реакционной и целиком враждебной марксистской идеологии.

Это было несомненной вульгаризацией и упрощенчеством: не говоря уже о ценности "старой" классической буржуазной философии, и "новая" буржуазная философия в лице, например, неопозитивистов и экзистенциалистов несла в себе положительный заряд общечеловеческих ценностей, моральных идей и методологических открытий.

С другой стороны, поход против буржуазной философии и философских корней марксизма, как это нетрудно понять, означал и дальнейшую, доведенную до предела догматизацию марксистской общественной мысли, советской философской науки. Утвердившиеся в ней сталинские стереотипы еще более, если это было возможно, окостенели, а ее связи с мировой философской наукой были решительно оборваны.

Продолжением высказанного на философской дискуссии Ждановым требования "возглавить борьбу против растленной и гнусной буржуазной идеологии" явились дальнейшие кампании в естествознании, других областях науки, в искусстве и литературе, вылившиеся в изуверские погромы научных школ, в физическое уничтожение и моральное унижение выдающихся представителей советской культуры.

В условиях господства идеологии сталинизма важнейший методологический принцип марксизма – партийность общественной науки, требующий классовой оценки социальных явлений, приобрел ярко выраженный субъективный характер. "Товарищ Сталин, – писал верный оруженосец Сталина академик Митин, – учит нас политически подходить к философским системам, не ограничиваться лишь философской характеристикой данной философской системы или учения, а возможно точно характеризовать их политический эквивалент." "Введение" такого "политического эквивалента" приводило к полной утрате объективного содержания науки, к превращению ее в бесправную служанку политики, к забвению самой цели научного исследования – поиска истины.

Другой общественной наукой, которую Сталин подчинил своим политическим целям, была история.

Вторжение Генерального секретаря ЦК РКП (б) в область истории – и прежде всего в область истории партии, ленинизма и Октябрьской революции началось особенно интенсивно в 1924 и последующих годах, когда, после смерти В. И. Ленина, он понял необходимость для себя приобрести авторитет партийного теоретика, чтобы "на равных" вести борьбу за власть с другими деятелями партии, давно уже признанными теоретическими столпами партии. Именно поэтому, как уже говорилось, Сталин принял на себя, с одной стороны, функции защиты и развития ленинизма, а с другой – сокрушения его действительных или, главным образом, мнимых противников, стоявших на пути его, Сталина, к авторитарной власти. И поэтому он стал все чаще и чаще обращаться к истории партии, чтобы ее теперь уже фальсифицированными данными оправдать свои претензии на руководство партией и страной.

История не была для Сталина ни "учителем жизни", ни источником накопления опыта, ни базой для извлечения уроков из прошлого. Она стала для него лишь объектом циничных политиканских упражнений ради достижения личных целей. Поэтому он без всяких сомнений всегда шел на грубую фальсификацию исторических фактов и событий, осуществляя это и собственными руками и руками тех историков, которые были готовы отречься от истины или ради сохранения жизни, или ради высоких постов и академических званий.

Примером циничного, политиканского отношения к истории может служить эволюция оценки Сталиным роли Ленина, Троцкого и своей личной роли в событиях Октябрьской революции.

6 ноября 1918 года в "Правде" Сталин писал: "Вдохновителем переворота с начала до конца был ЦК партии во главе с тов. Лениным. ... Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого". 19 ноября 1924 года в речи "Троцкизм или ленинизм?" Сталин заявил: "... Должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог, что будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого..." В 1938 году, в "Кратком курсе

истории ВКП (б) по этому поводу было сказано уже совсем другое: "16 октября (1917 г. – авт.) состоялось расширенное заседание ЦК партии. На нем был избран Партийный центр по руководству восстанием во главе с тов. Сталиным. Этот партийный центр являлся руководящим ядром Военно-революционного комитета при Петроградском Совете и руководил практически всем восстанием". Наконец в книге "И. В. Сталин. Краткая биография" (1947 г.), которую он, так же, как и "Краткий курс", тщательно редактировал, после утверждения, что вдохновителями и организаторами Октябрьской революции были Ленин и Сталин, курсивом подчеркнуты слова: "Сталин – ближайший сподвижник Ленина. Он непосредственно руководил всем делом подготовки восстания".

Так писалась история, так создавался миф о Сталине – руководителе Октябрьской революции, хотя в действительности его роль в ней была не более чем второстепенной. Именно это позволило американскому историку Роберту Слассеру назвать Сталина "человеком, оставшимся вне революции".

Сталин, однако, стремился представить себя не только руководителем Октябрьской революции, но и создателем и руководителем (наряду с Лениным) партии, Советского государства, автором плана строительства социализма, наконец, вождем советского народа, под "единоличным руководством которого была осуществлена вековая мечта человечества" и впервые в истории в СССР был построен социализм. Для этого было необходимо полностью "пересмотреть" историю, ликвидировать (или изъять из обращения) все труды историков, в которых прошлое описывалось более объективно, создать и канонизировать новую концепцию истории партии и страны. Сталин взял решение этой задачи в собственные руки, постоянно привлекая к участию в этом позорном занятии и свое окружение от Каменева, Зиновьева, Бухарина до Кагановича и Берия.

Непосредственную и успешную попытку воздействовать на историческую науку и превратить ее в инструмент создания культа своей личности, а следовательно, в часть новой идеологии, Сталин предпринял в 1931 году, опубликовав в журнале "Пролетарская революция" свое письмо-статью "О некоторых вопросах истории большевизма". Это резкое, местами просто грубое письмо, направленное против "троцкистской контрабанды" в области истории и содержавшее недвусмысленные политические обвинения против

"троцкиствующих" историков, содержало в себе три момента, вроде бы частных, которые, однако, сыграли затем решающую роль в осуществлении далеко идущих замыслов Сталина.

Это, во-первых, утверждение недопустимости научных дискуссий по вопросам, которые Сталин назвал "аксиомами большевизма". В результате сам метод дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что неизбежно привело ее к догматизации, к утрате творческого характера, к остановке в развитии.

Это, во-вторых, утверждение, что "бумажные документы" не могут служить делу выявления исторической истины. "Кто же, кроме безнадежных бюрократов, – издевательски писал Сталин, – может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?" Сталин сделал вид, будто он не понимает, что и дела партии историк может исследовать только на основании источников, то есть тех же "бумажных документов". Следствием этого было резкое сокращение допуска историков в архивы, возможность изучения ими подлинных исторических документов. Эта возможность была еще более урезана, когда позднее, в 1938 году, государственные архивы были переданы под управление НКВД, поставлены под контроль Берии и его аппарата.

И, наконец, в-третьих, это брошенное в конце письма, обвинение в адрес большевистских (подчеркнуто Сталиным – авт.) историков партии, и среди них – в адрес Ем. Ярославского, в том, что и они. "не свободны от ошибок, льющих воду на мельницу" троцкистских фальсификаторов истории. Результатом этого явились начавшиеся разносные "проработки" историков, в ходе которых на них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании любых инкриминировавшихся им "ошибок". Первым, кто "в свете письма Сталина" выступил с подобными нападками на историков, был Л. М. Каганович. Его речь в Институте красной профессуры (декабрь 1931 г.) изобилует такими, например, формулировками, как "троцкистско-клеветническая попытка исказить историю нашей партии", "троцкистский хлам", "клеветническая чепуха", "историки пытаются оправдать себя жалким лепетом", "формально-бюрократический подход ковыряния в бумажках" и т. д.

Вслед за проработками и политической дискредита

цией историков последовали и репрессии. Были в разное время арестованы и погибли А. С. Бубнов, В. Г. Кнорин, В. И. Невский, Н. Н. Попов, В. Г. Сорин и многие другие. Оставшиеся в живых и на свободе (Ем. Ярославский, И. И. Минц и другие) прошли через унизительную процедуру "перековки". Были и такие, которые срачу встали на путь "разоблачения" своих коллег и активного участия в фальсификации прошлого.

Правда, в начале некоторые из них еще пытались защищаться. Так, Ем. Ярославский 28 октября 1931 года писал в письме к Сталину: "И все-таки, без ложной скромности, я прихожу к выводу, что это (речь идет о 4-томной "Истории ВКП (б) под редакцией Ярославского – авт.) самая значительная, самая инициативная работа в этой области... А Вы знаете, т. Сталин, что самая трудная вещь теперь в области научно-литературной и научно-исследовательской работы – инициатива. Ее почти нет. ... Вы очень много сделали, т. Сталин, чтобы пробудить инициативу, чтобы заставить людей думать, – вы знаете, что я это говорю без всякой лести, я никогда этой профессией не занимался. Когда пробуешь говорить с товарищами, наталкиваешься на какую-то боязнь выступить с новой мыслью... Творческой инициативной мысли мало. Когда спрашиваешь: чего боитесь? Боятся несправедливой критики. Было бы очень хорошо, если бы Вы об этом сказали... Вы пустили в ход немало острых стрел по нашим врагам, по обывательщине. Такими стрелами являются ставшие крылатыми слова "аллилуйщик", "гнилой либерализм", "троцкистские контрабандисты". Но у нас не мало людей, проникнутых прямо-таки раболепством, сейчас же подхватят каждое новое слово и будут лепить направо и налево, не особенно разбираясь".

Ответа на это письмо, в котором он, конечно, кривил душой и занимался "профессией" льстеца, Ярославский не получил, в то время как обвинения против него продолжали множиться. И Ярославский сломался. Признав все приписанные ему, в том числе мнимые, ошибки, он встал на путь безудержного восхваления Сталина и предательства коллег. В одном из писем к соавторам он писал: "В основу (работы по Октябрьской революции – авт.) надо было положить, главным образом, работы Ленина и Сталина, тогда бы у нас не было тех ошибок, какие допущены в этом томе".

Конечно, Ярославский не исключение: такую эволю