Текст книги "Песни и сказания о Разине и Пугачеве"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

с, Волги на берег кинет. «Эх, – говорит Афонька, – это, братцы, не так. Тут не поживёшься! Поедем дальше за ними». На путине баржа

приотдохнуть и встала. Афонька-следом..

«Вот где нам владать им, этим лоцманом! – шепнул Афонька. – Айда, братцы, за работу!». Взошли на баржу: лоцман стоит в своей хате… Отворил Афонька дверь и крикнул: «Эй ты, сонный тетеря, не отворяшь нам двери». С испугу лоцман вскочил, выбег на верхний борт, ножом горло перехватил. Разбили они эту баржу, златом и серебром лодку нагрузили и отправились домой.

Получает Афонька письмо, неизвестно откуда; стал его читать: письмо – от родного брата. «Эх, братец, не знал я, что ты был у меня в гостях и войну упорную сделал. Я теперь третий месяц в несчастьи: в тюрьме сижу». Афоньке жаль стало: он и поехал в Рязанову губернию, разыскал брата в тюрьме. Увидел весь народ, что самый тот разбойник в таком-то году архиерея с колокольни бросил (лицом схож был). «Давай, держи, лови!» Шум поднялся и гвалт, а Афонька подошел тихо к замку, выпустил своего брата и отправился в свое место. «Бросим это все дело, – сказал Иван брату. – Будет, брат, погрешили, пора на покаяние!» – «Нет, – сказал Афонька, – я до смерти свой дела ее брошу!»

Отправился на свое место, на разбойное дело. Недолго ему царить досталось: нагрянуло войско; пымали Афоньку в темном лесу, посадили его в тюрьму. Решил его суд сквозь тысячного строя три раза провести. Забили Афоньку¹ до смерти, а Иван пустился во моление и покаялся в девяносто семи людских душах.

43

Предания о Разине в записях П. И. Якушкина

– Скажите пожалуйста, – обратился мой спутник к казакам, – кто такой был Стенька Разин. Тоже, должно полагать, великий был в свое время воитель!

– Воитель-то большой был воитель, этот Стенька, – отвечал один казак.

– Так что ж?

– Да с Пугачевым или Ермаком – не одна стать.

– А что?

– Пугачев с Ермаком были великие воители, а Стенька Разин и воитель был великий, а еретик – так, пожалуй, и больше, чем воитель.

– Что ты!.

– Правда!..

– Какое же его было еретичество?

– А вот какое. Бывало, его засадят в острог. Хорошо. Приводят Стеньку в острог. «Здорово, братцы», – крикнет он колодникам. «Здравствуй, батюшка наш, Степан Тимофеевич!..» А его уж все знали!. «Что здесь засиделись? На волю пора выбираться..» – «Да как выберешься?. – говорят колодники, – сами собой не выберемся, разве твоими мудростями!» – «А моими мудростями, так пожалуй и моими!.» Полежит так, маленько отдохнет, встанет. . «Дай, – скажет, – уголь!..» Возьмет этот уголь, напишет тем углем на стене лодку, насажает в ту лодку колодников, плеснет водой: река разольется от острова до самой Волги¹; Стенька с молодцами грянут песни – да на Волгу!. Ну, и поминай как звали!.

– Так и убежит?

– Со всеми колодниками!

– А часовой солдат отвечай?

– Знамо дело – отвечай!.

– Эко дело!..

– Только господа под последок догадались, – продолжал казак, – будет Стенька просить испить – не давай воды, пой квасом!.. А Стеньке с квасом ничего не поделать… так и изловили…

– Вишь ты дело-то какое!..

– Еретик! одно слово, еретик!

– Такой еретик: всю Астрахань прельстил, все за него стали; один только архиерей. Архиереем в Астрахани был тогда Иосиф; стал Иосиф говорить Разину: «Побойся ты бога, перестань, Стенька, еретичествовать». – «Молчи, – крикнет Стенька Разин, – молчи, батька. Не твое дело». Архиерей опять Стеньке: «Грех большой еретичеством жить!» А Стенька знай свое твердит: «Молчи, батька, не суйся, где тебя не спрашивают! Сражу, говорит, тебя, архиерея!» Архиерей свое, а Стенька свое. Архиерей опять-таки Стеньке Разину: «Вспомни про свою душу, как она на том свете будет ответ богу давать!» Стенька мигнул своим, а те подхватили его да в крепость, да на стену, а со стены-то и бросили казакам на копья… Тут архиерей Иосиф богу душу и отдал. .

– Вишь дело какое!

– А у Разина свои казаки были?

– А как же, все равно как у Ермака. Пошел по станицам, крикнул по охотников на Волгу рыбу ловить. Кому надо, те уже знают, какую на Волге рыбу ловят, ну и соберутся. Так и Стенька Разин собрал себе казаков, да с теми казаками и пошел на Волгу, а там и в море пробрался, на персидского султана напал, сколько у него городов побрал…

– Ну, а за архиерея ему никакого наказания не было? – спросили рассказчика.

– А кто его будет наказывать?

– Как кто?

– Ведь, чай, начальство было?

– Убил архиерея и наказания никакого нет? – посыпались вопросы небывалых.

– Чай, начальству дали знать сейчас же, что Стенька Разин архирея сразил?

– Много он боялся того начальства, – отвечал рассказчик, – его и само-то начальство боялось: вот он был каков!

– Что же начальство смотрело?

– А вот что: как повоевал Стенька Персию,

приехал в Астрахань, пошел к воеводе… тогда губернатор прорывался воеводой. . приходит к воеводе. . «Пришел я, говорит, к тебе, воевода, с повинною». – «А кто ты есть за человек такой?» спрашивает воевода. «Я, – говорит, – Стенька Разин». – «Как, это тьг разбойник, который царскую казну ограбил. . Столько народу загубил!» – «Я, говорит, тот самый». – «Как же тебя помиловать можно?» – «Был, – говорит Разин, – я на море, ходил в Персию, вот столько-то городов покорил, кланяюсь этими городами его императорскому величеству; а его царская воля: хочет казнит– хочет милует! А вот и вашему превосходительству, – оговорит Разин, – подарочки от меня». Стенька приказал принести подарочки, что припас воеводе. Принесли. У воеводы и глаза разбежались: сколько серебра, сколько золота,

сколько камней дорогих! Хошь пудами вешай, хошь мерами меряй!.. «Примите, – говорит Стенька Разин, – ваше превосходительство, мои дороги подарки, да похлопочите, чтобы царь меня помиловал». – «Хорошо, – говорит воевода, – я отпишу об тебе царю, буду за тебя хлопотать, а ты ступай на свои струги и дожидайся на Волге царской отписки». – «Слушаю, – говорит Разин, – а вы, ваше превосходительство, мною не брезгуйте, пожалуйте на мой стружок ко мне в гости!» – «Хорошо, – говорит воевода, – твои гости, приеду». Стенька раскланялся с воеводой и пошел к себе на стружок, стал поджидать гостей. На другой день

8

О Разине и Пугачеве

пожаловал к Степану Тимофеичу.  – Тимофеичем стал, как подарочки воеводе снес —… пожаловал к Степану Тимофеичу сам воевода. Воевода кажой-то князь был. . одно слово все равно, что теперь губернатор. .Сам воевода пожаловал в гости к – простому казаку, к Стеньке Разину. Как пошел у Стеньки на стругах пир, просто дым коромыслом стоит. А кушанья, вина там разные подают не на простых тарелках, или в рюмках, а все подают как есть на чистом золоте. А воевода: «Ах, какая тарелка прекрасная!» Стенька сейчас завернет да воеводе поднесет: «Прими, скажет, в подарочек». Воевода посмотрит на стакан: «Ах, какой стакан прекрасный!» Стенька опять: «Прими в подарочек».

– Это все равно что теперь у калмыков…

– Все одно…

– Ты к калмыку приедешь, да если совесть имеешь, ничего и не хвали, а похвалил что – твое, без того тебя не отпустят ни за что.

– Вот и воевода этот, князь, глаза-то бесстыжие, и давай лупить: стал часто к Стеньке в гости понаведываться. А как приедет – и то хорошо, и то прекрасно, а Стенька знай завертывай, да воеводе: «Примите, ваше превосходительство, в подарочек!» Только хорошо. Брал воевода у (Разина, брал, да и брать уж не знал что. Раз приехал воевода-князь на стружок к Стеньке в гости. Сели обедать. А на Стеньке Разине была шуба, дорогая шуба, а Стеньке-то шуба еще тем была дорога, что шуба была заветная. «Славная шуба у тебя, Степан Тимофеич», говорит воевода. «Нет, ваше превосходительство, плохинькая». – «Нет, знатная шуба!» – «Плохинькая, ваше превосходительство», говорит Разии: ему с шубой-то больно жаль было расстаться. «Так тебе шубы жаль!»– закричал воевода. – «Жаль, ваше превосходительство: шуба у меня заветная». – «Погоди ж ты, шелымец этакой, я об тебе отпишу еще царю». – «Помилуй, воевода! Бери что хочешь, оставь только одну мне эту шубу». – «Шубу хочу! – кричал воевода, – ничего не хочу, хочу шубу!» Привстал Стенька, снял с плеч шубу, подал воеводе да и-говорит: «На тебе, воевода. шубу, да не наделала бы шуба шума. На своем стружке обижать тебя не стану, ты мой гость; а я сам к тебе в твои палаты в гости буду!» Воеводу отвезли на берег; не успел он ввалиться в свои хоромы, как Стенька Разин, со своими молодцами, казаками-атаманами, нагрянул на Астрахань. Приходит к воеводе Стенька. «Ну, говорит, воевода, чем будешь угощать, чем потчевать?» Воевода туда-сюда. . А Стенька Разин: «Шкура мне твоя больно нравится, воевода!» Воевода видит: дело дрянь, до шкуры добирается! «Помилуй, говорит, Степан Тимофеич, мы с тобой хлеб-соль вместе водили». – «А ты меня помиловал, когда я просил тебя оставить мне заветную шубу? Содрать с него живого шкуру!» – крикнул Разин. Сейчас разницы схватили воеводу, повалили наземь, да и стали лупить с воеводы шкуру, да и начали-то лупить с пяток. . Воевода кричит, семья, родня визг, шум подняли. А Стенька стоит, да приговаривает: «А говорил я тебе, воевода, шуба наделает шуму. Видишь, я правду сказал, не обманул!» А молодцы, что лупили с воеводы шкуру, – знай лупят, да приговаривают: «Эта шкура нашему батюшке Степану Тимофеичу на шубу». Так с живого с воеводы всю шкуру и содрали! Тут кинулись разинцы на Астрахань, кто к ним не приставал, – побили, а дома их поразграбили, а кто к ним пристал, того волосом не обидели.

– Так и содрали с воеводы с живого шкуру?

– Так и содрали.

– С живого?

– С живого.

– Ну, смерть..

– Да ведь Стенька Разин и выдумал такую смерть воеводе. Уж больно шибко обирать его стал воевода: на что бельмы вылупит, то и за пазуху.

– А богат был этот Стенька Разин! – проговорил кто-то из казаков.

– Да как же не богат! сколько раз воеводу угощал. Что стоит одно угощение, ведь воеводе не поставишь полштофа выпить да воблу на закуску. Да сколько пошло на подарки. Воевода на одно угощение не пошел бы.

– Знать, богат был!

– Коли не богат, говорит, на всех стругах, на всех до одного, шелковые паруса были. Да все струги словно жар горели: все были раззолоченные, уключины были все серебряные.

– Знамо дело, не столько силой брал, сколько еретичеством: всякого добра было много, – утвердительно проговорил слушавший казак.

– А комара, небось, не заклял!

РАЗИН С гравюры Беккера Гос. Музеи изобразительных искусств

– Комара ему заклясть никак невозможно было, – сказал рассказчик.

– А для чего?

– А для того. . Да дело было вот как: вся Астрахань за Стеньку Разина стала, всю он Астрахань прельстил. Астраханцы, кому что надо, шли к Стеньке Разину; судиться ли, обижает ли кто, милости ли какой просит – все к Стеньке. Приходят астраханцы к Разину. «Что надо?» – спрашивает Разин. «К твоей милости». – «Хорошо, что надо?» – «Да мы пришли насчет комара: сделай такую милость, закляни у нас комара, от комара у нас просто житья нет!» – «Не закляну у вас комара, – объявил /Стенька. – Закляну комара – у вас рыбы не будет». Так и не заклял.

– А ведь и теперь еще остались внуки аль правнуки Стеньки Разина.

– А как же? На Дону и теперь много Разиных, все они пошли ют Стеньки Разина.

– У Стеньки один только сын был, – утвердительно объявил казак Зеленая-шуба. ⁴⁴

– Любовниц было много. – Он холостой был, – возразил другой казак, вероятно, помнивший старину.

– Он холостой был, возразил другой казак.

– Может, от любовницы и сын был, – пояснил казак Зеленая шуба.

– От любовницы, может быть.

– А сын у него был, это верно, – говорил казак Зеленая шуба. – Про его сына еще и теперь рассказывают, да и па голос эту историю положили, на голос она памятней гораздо выходит.

– Какая же это история?

– А как сына своего Стенька Разин из астраханского острога (выручил.

– Ты знаешь эту историю?

– И на голос знаю.

– На голос здесь нельзя!

– Отчего нельзя?. Можно… Только по шапке дадут, сострил кто-то.

– Да ты словами расскажи.

– Словами можно. Как по городу по Астрахани проявился там незнакомый человек, – начал рассказывать казак Зеленая-шуба. – Он незнакомый, незнакомый, мало ведомый. Как по городу он, по Астрахани, баско, щебетко погуливает, астраханским он купцам не кланяется, господам-боярам челом не бьет, к самому астраханскому воеводе на суд нейдет! Как увидел добра молодца воевода из окна… Приказал своим адъютантам привести к себе этого молодца, стал у него спрашивать: «Скажи, скажи, добрый молодец, какого ты роду имени. Княженецкий сын, боярский, аль купеческий?» – «Я не княжецкий, не боярский, не купеческий сын, – говорит ему добрый молодец, – а сын я Степана Тимофеича, по прозванию Стеньки (Разина». – «Посадить его в острог», – крикнул воевода. А сын Разина все свое: «Приказал тебе батюшка кланяться, да приказал тебе сказать, что он, мой батюшка, Степан Тимофеич, к тебе в гости будет, да еще приказал тебе сказать, чтобы ты умел его угощать, умел потчевать». – «Взять его в острог! – закричал воевода, – держать его в остроге, пока ему казнь выдумаю. .» А сынок Стеньки Разина вое свое: «Да приказал тебе еще мой батюшка, Степан Тимофеич, сказать: коли не сделаешь, как он тебе приказывает, то он с тебя, воевода, с живого шкуру сдерет». – «Посадить в острог!» крикнул воевода. Отвели молодца в острог, а тот и там не робеет: «Здравствуйте, говорит, господа колоднички. Не пора ли вам на волюшку?»– «Как не пора, – на то ему колоднички, – да как отсюда выберешься: двери, решетки, железные, караулы крепкие!» А Стенькин сынок: «Посмотрим, говорит, господа колоднички, в окошечко: снаряжен стружок что стрела летит; на стружке мой батюшка погуливает, к астраханскому губернатору в гости спешит». Как приехал Стенька в Астрахань, с воеводы шкуру содрал.; пошел в острот, сына выручил, всех колодников выпустил, а после весь город Астрахань разграбил: «Вы, шельмецы эдакие, не умели моего единородного сына выручить, так вот я вас выучу. .» Ну и выучил: колодники, что Стенька из острога выпустил, да казаки, что со Стенькой пришли, так пошарили! Три дня граб'или… Кабаки, трактиры разбили, не столько пьют, сколько наземь льют… И чего-чего они тут не поделали! знамо, колодники– отпетый народ.

– Ну, а казаки?

– Ну, и казаки хороши были… Пошли с еретиком, какого добра ждать.

– И казаки вместе с колодниками? – спросил казака верховой мужик с насмешкой.

– А что ж, друг, и казаки всякие бывают: бывают и добрые казаки, бывают и лядащие!. Всякие бывают. . А те, что пошли с Стенькой, народ грабили, молодых баб, девок обижали, в церкви с икон оклады обдирали, из сосудов церковных водку пили, святыми просвирами закусывали.

– Экое дело!

– Бот попускал!

– Грехов, знать, много было!

– Знать, много было!

– На голос это еще складнее выходит, заметил рассказчик.

– И Стенька долго грабил?

– Долго.

– Что же, его поймали?

– Поймать-то поймали, сколько раз ловили, а он все-таки вырвется, да вырвется на волю, да и опять за свое, за те же промыслы примется..

– Опять грабить?.

– Опять грабить!. Молодцы его уже знали, что Стеньке Разину недолго сидеть в остроге, так уж и дожидаются; а Стенька выйдет из острога, возьмет какую девку с собой за полюбовницу, да на свой струг и пошел опять на матушку Волгу с своими ребятами рыбу ловить..

– Небось, на какую девку кинет глазом, та и его?

– Знамо!

– Что ни есть красавиц выбирал!

– Роду не спрашивал?

– Какого там роду спрашивать. . Какая ему показалась, – ту и тащат к нему… побалуется-побалуется, да и бросит ее… другую возьмет..

– И (без обиды пустит?

– Наградит?

– А как случится: какую наградит, а какую сразит до смерти. *. как ему вздумается. .

– Сразит до смерти?

– Да вот раз как случилось, – заговорил казак Зеленая-шуба, – »захватил Стенька Разин себе полюбовницей дочку самого султана персидского. .

– Самого персидского султана?..

– Самого султана персидского, – продолжал казак Зеленая-шуба. – Ему, Стеньке, все равно было: султанская ли дочка, простая ли казачка, – спуску не было никому, он на это был небрезглив…

– Бей, значит, сороку и ворону, нападешь и на ясного сокола! – ввернул слово казак.

– Что же Разин с султанкой этой? – спросил жадно слушавший верховый мужик.

– Ну, с султанкой не совсем ладно вышло. Облюбил эту султанскую дочку Разин, да так облюбил!. стал ее наряжать, холить. . сам от нее шагу прочь не отступит: так с нею и сидит!. Казаки с первого начала один по одном, а после и крут собрали, стали толковать: что такое с атаманом случилось, пить не пьет, сам в круг нейдет, все со своей полюбовницей-сул-танкой возится. . Кликнуть атамана!. Кликнули атамана. Стал атаман в кругу, снял шапку, на все четыре стороны, как закон велит, поклонился, да и спрашивает: «Что вам надо, атаманы?» – «А вот что нам надо: хочешь нам атаманом быть – € нами живи; с султанкой хочешь сидеть – с султанкой «сиди. А мы себе атамана выберем настоящего. Атаману под юбкой у девки – сидеть не приходится». – «Стойте, атаманы, – сказал Стенька, – постойте маленько!» Да и вышел сам из круга. Мало погодя идет Стенька Разин опять в круг, за правую ручку ведет султанку свою, да всю из-наряженную, всю разукрашенную, в жемчугах вся и в золоте, а собой-то раскрасавица!.. «Хороша моя раскрасавица?» спросил Разин. «Хороша-то хороша», на то ему отвечали казаки. «Ну, теперь ты слушай, Волга-матуш-ка!. – говорит Разин, – много я тебе дарил-жаловал: хлебом-солью, златом-серебром, каменьями самоцветными, а теперь от души рву, да тебе дарю». Схватил свою султанку поперек, да и бултых ее в Волгу. А на султанке было повешено и злата, и серебра, и каменья разного самоцветного, так она как ключ ко дну и пошла… «Хорошо, казаки-атаманы?» спросил Разин, а' те. . архирея сразили… сам знаешь, Какой народ есть. . «Давно пора тебе, – говорят, – атаман, это дело покончить».

44

– Был ли у нас на Яике Разин? – спросил я Ивана Никитича Чакрыгина.

– Разин? Должно полагать, что был, – отвечал старик. Потом, немного подумав, сказал:

– То ись в самом-то городе нашем, пожалуй, и не был, а был на низу, у Гурьева: там у него главный притон был. А город наших казаков

Стенька на Волге

С гравюры неизвестного художника Гос. Исторический музей

в ту пору был на Голубом Городище, на острове Кош-Яике, близ Нлека реки, иль-бо на Кир санов ом-Яр у, где теперь Кирсановский форпост. С Кирсанова-Яра на реку Чаган, то-ись на теперешнее место, город наш перенесен после Разина, по благословению Алексея митрополита. Слыхал?-

– Слыхал!

– Ну, и ладно. А в Разину пору тут, то ись где теперь Уральск, была глушь и заросль.

– Почем ты все это знаешь?

– Почем? Слухом земля полнится. Старики так из рода в род передавали.

– Старики могли ошибаться, могли перезабывать и перепутать обстоятельства, – заме

тил я.

– А песню-то куда денешь? – сказал старик. – Сказка – складка, песня – быль.

–¹ Какую песню?

– А вот какую.

И старик, не дожидаясь, чтобы я просил его, стал читать мне нараспев следующую песню: ⁴⁵

Крепку думушку с казаками не думывал,

А нынче Степанушка в кругу стоит,

С казаками крепку думушку он думает. Водговорил Степанушко таковы слова:

«Ой вы, гой еси, казаки-братцы, добры

молодцы!

«Послушайте вы, казаченьки, своего

атаманушки,

«Меня, Степанушку, сына Тимофеича 'Разина. «Сядемте мы, ребятушки, в свой легкий корабличек,

«Побежимте мы, ребятушки, в сине море, «Станемте, ребятушки, разбивать бусы-

кораблики:

«Татарские, армянские, все басурманские,

«Без того только без сиза орла, без осударева. «Поедемте, ребятушки, к царю с повинною; «Поведемте «с собой, братцы, топор-плаху. «Поведемте, братцы, царю дары драгоценные: «Сребро-злато и каменья самоцветные.

«Тут нас станет царь благодарить-жаловать,

«И станет нас царь крепко спрашивать.

«Мы скажем царю всю правду-истину».

Тут водговорит православный царь таковы

слова:

«Уж вы, гой еси, младые корабельщички, «Степана Радина вы согласиички!

«Скажи мне всеё правду-истину:

«Где вы были, где вы ездили?

Тут подговорили младые корабельщички, Степана Радина все согласнички:

«Уж ты, батюшка наш, православный царь!

«Мы скажем тебе всеё правду-истину:

«Мы где были, мы где ездили.

«Уж мы были, уж мы ездили в синем море, «Разбивали мы на синем море бусы-кораблики: «Татарские, армянские, все басурманские,

«Без того только без сиза орла, без осударева. «Ты пусти нас, батюшка, на Яик-реку;

«Мы заведем на реке Яик «славный Яик-люрод. «Заведем мы его между двух речушек:

«При первой речке – при Яике быстрыим,

«При другой речке – при Чагане тихиим». Потом побывали они во городе Гурьеве,

Из Гурьева пошли они на матушку Волгу-реку, С Волги-реки пошли они на Узень-реку,

С Узень-реки переправились за Яик-реку, Прошли-то они, изошли всю орду азиатскую: Киргизскую, трухменекую, кызылбацкую.

– Слышишь, Степан Тимофеевич и его согласнички, младые корабельщики, собирались заводить город промеж быстрого Яика и промеж тихого Чагана. Значит, место было пустое, незанятое, – сказал старик.

– Однако Разин знал это место, – заметил я.

– Еще бы ему (не знать! – возразил старик. – В этом и сумненья не нужно иметь. Степан Тимофеевич всю вселенную мот знать, как свои пять пальцев: он был с прибылью.

– С чем?

– С прибылью, – говорят!

– Что такое: с прибылью, – вот этого-то

слова я не понимаю.

– Экой ты какой! Простого русского слова не понимаешь, а еще книжки пишешь. Это значит попросту ворожец, что чертями повелевает. Понял?

9

О Разине и Пугачеве

– Понял.

– Ну, и ладно! – сказал старик. – Еще надо и то в толк взять, что есть-когда не сам Разин, то его сподручники могли и вдоль и поперек искрестить наш Яик, разузнать, где какие речки, проточки, раскопать вое, можно сказать, мы-шины норки: на то они и сподручники Разина. Один, думаю, Харко исходил, изъездил всю нашу земелюшку из конца в конец.

– Кто такой Харко? – спросил я.

– Ну и славно! Харку-то не знаешь, а ведь по нем, добром молодце, и форпост Харкинский прозван, – сказал старик.

– Будто? – спросил я.

– Не будто, а на самом деле так, – сказал старик.

– Верю, верю, – сказал я. – А кто же такой Харко? Расскажи-ка.

– С великим удовольствием! – сказал старик. – Слушай.

– Харко, сударь мой, был сподручник Разина, первый, можно сказать, герой по (нем. После того как Разина совсем порешили, Харко с двенадцатью человеками, с своими, значит, причетниками, и удалился с Волги на Яик.

В те поры наши казаки, известно тебе, жили на Кош-Яике, иль-бо на Кирсанов ом-Яр у; значит, далеко от моря, верст без малого семьсот будет. Хеша казаки наши из предков всем вла-дали Яиком, однако далеко на низ редко спускались по той самой причине, что красной рыбы было не в прибор и (около города. Ну, и выходит, где пустыня, там, известно дело, и

– орда: без этою быть нельзя. Говорится, без Дурака город не стоит. Наподобие сейму, можно сказать: без орды пустыня не бывает. Пустыня значит пустое место, а орда, знамо дело, пустой человек, никакою толка нет. Ну, одно к другому и идет. Казаки наши хоша не в частым бываньи хаживали в походы – супротив басурманцев, гоняли басурманов от Яика, однако нет-нет да и прикочует кака-либо орда к Яику; знаешь, чтобы лугами казачьими поживиться. Так было и в ту пору. Прикочевала к Яику и села около Маринкина городка ¹ одна орда, а казаки наши и не чуют. Этою ордой повелевала девка, воин-девка. У этой девки и гвардия была из девок. В старину такие оказии были не в диковину.

Харко с своими приспешниками пробирался к нашим казакам на Кош-Яик; но девка-воин преградила ему дорогу. Хоша воин-девка была и девка, попросту баба, однако дело свое знала не хуже мужчины. Созвала она совет и говорит своим гвардейкам и всей сущей орде:

– Нам и без того от них (то ись от казаков наших) житья нет, а как еще этот дьявол (си-речь Харко) с своими причетниками соединится с ними, тогда совсем пропадем; тогда, говорит, не поживишься от них клочком травы или беремем дров, тогда, говорит, не дадут они нам и воды напиться из своею заповедного Яика. Надо, говорит, во что бы то ни стало не допускать до них Харку.

¹ Так называется одно урочище, где, по преданию, имела пребывание жена Лжедмитрия Марина после бегства ее из Астрахани, в 1614 году. (Примеч. собирателя,)

Сказала это и стала свое дело делать.

Тем временем и Харко держит совет с своими; говорит к ним таковую речь:

– Погуляли мы с батюшкой нашим, Степаном Тимофеевичем, по святой Руси и по всему вольному свету довольно-таки. Много погубили мы всякого народа, и крещеного, и некрещеного, где по делу, а где и не по делу. Знамо, некрещеным туда и дорога, а за крещеных доведется когда-нибудь ответ отдать на суде страшном. Теперь, братцы, настало время удобное, можно загладить, сколько ни на есть, грехи наши тяжкие. Давайте, говорит, очищать расейские границы от орды поганой. Давайте, братцы, доканайте эту орду, чтобы она и воздухом здешним не дышала! Этим самым делом, говорит, мы сделаем три хороших дела: первое дело – отпущение грехам получим, второе дело – расейские границы от орды очистим, третье дело – яицких казаков хлопот избавим.

Сказал это и стал свое дело делать.

Воин-девка кибитки свои и весь скарб отправила от Дика в степь, к Кара^Кулю, в безопасное место, а сама с гвардейками вышла супротив Харка, и с его буйною головой, всего-на-все тринадцать человек. Но Харко был травленый волк: он не пошел на нее открытым боем, а пустился на хитрости.

Девка с гвардейками наступала на Харка, а Харко отступал. Таким манером хороводились они несколько дней. Напоследок Харко улучил темную ночь, обрядил двоих или троих своих согласничков в бирючьи (волчьи) шкуры и велел им подкрасться к конскому табуну гвардеек и броситься на него. Обряженные в бирючьи шкуры подползли на четвереньках к табуну, да и завыли, словно бирюки, – на всё были до-тошники, – а потом и бросились в самую середку табуна. Лошади шарахнулись, и как был табун, так весь и понесся в степь, в разные стороны. Лошадям, знамо дело, лиха беда только чего испугаться, а там и сам чорт не удержит.

В лагере у гвардеек сделалась суматоха страшная, а Харко того только и ждал. Не медля ни секунды, он с остальными своими молодцами И нагрянул на гвардеек, да и пошел их душить. (К утру он всех их пошабашил. Не отвертелась и предводительша: ее убил своею рукой Харко.

Покончимши дело с гвардейками и их предводительшей, Харко пошел за Яик искать ихнюю кочевку. Добрался и до кочевки. Там, сударь мой, много было золотой казны и цветного платья всякого. Все это добро Харко забрал и раздуванил по своим согласничкам. Там же, в кочевке-то, застали они сколько-то девок, – девки были все молоденькие, – иных побили, а иных, что были покрасивей, взяли по себе..

Пожили они тут сколько-то времени, отдохнули и стали собираться в путь-дорогу. Харко свою девку бросил, живую пустил, на все четыре стороны; порешить ее совсем жалко стало: ведь так ли, сяк ли, а все-таки она жила у него заместо жены. Советовал то же сделать и своим причетникам, чтоб и они девок своих бросили, а те не послушались: жалко было расстаться с девками; больно уж по сердцу пришлись. Тогда Харко говорит своим согласничкам:

– Все мы люди свободные, казаки вольйые, приказывать вам не. смею, а совета моего не слушаетесь. Ваше дело, воли с вас не сымаю. Ступайте, куда хотите, а я вам после этого не товарищ!

Согласнички говор ят:

– Теперь девки нам не помеха, а когда будет нужно, – бросим.

Харко говорит:

– Когда будет нужно, тогда будет поздно.

Согласнички спрашивают:

– Как так?

Харко говорит:

– Эти девки не семьянны: оне, думаю, на своем веку и сами не мало нюхали человечьей крови. Мы же гнездо ихнее разорили: не забудут оне этого, и рано ли, поздно ли, порешат, доканают нас, – не мытьем, так катаньем, проклятые, доймут. Эй! послушайте меня: бросьте!

Сподручники смеются и говорят:

– Доселева, Харкушка, мы чли тебя за храбреца, а теперь видим, ты трусу празднуешь. Вспомни, давно ли мы, двенадцать человек, набили девок более двухсот. Ну, статочное ли дело, чтобы двенадцать девок осмелились супротивничать нам, таким молодцам?

Харко говорит:

– Открыто поле особь статья, постель особь статья. Слыхали, чай, сказание библейское про Олоферна, а если не слыхали, так я скажу.

Олоферн был не вам чета, однако отмахнула же ему голову жена слабая.

Подручники Харка только засмеялись, да промеж себя говорят: «трусу празднует!»

Харко осердился и поехал прочь.

Согласнички его поехали сами по себе. Выбрали они себе местечко на Краоном^Яру, где теперь Красноярский форпост, и тут устроили стан.

Харко один остановился ниже этого места, верстах в пятнадцати, и тоже устроил себе стан, не на земле, а на дереве. Там он свил себе гнездо, словно Соловей-разбойник, и зажил в милу душу. Итти к нашим казакам 1на Кош-Яик пораздумал: ждал, что будет от его соглас-ничков, думал, не образумятся ли, не разведутся ли с девками-то.

Пожили они на новых местах сколько-то времени, самую малость однако: Харко сам по себе, а согласнички его сами по себе. Вот, сударь мой, в одну ночь, на самой на заре, притащился к Харке с Красного-Яра один из его согласничков, весь, бедняжка, изранен, еле-еле дышит, да тихо, жалобно, чуть слышно и говорит:

– Сбылись слова твои, атаманушка: сгубили нас змеи скорпии…

Сказал (это, да и тут же и дух свой испустил.

Харко тое ж секунду спрыгнул с гнезда своего, вскочил на бурого коня, что у дерева привязан был, и помчался к Красному-Яру. На восходе солнышка он был уже там и застал девок: те, бестии, дуван дуванят, значит, делят по себе дч)бро убитых молодцов. Лишь только узрели оне его, так и одурели на месте. Как тигра, е пеной у рта Харко бросился на девок с саблей в руке, да вдруг и остановился. «Этого для вас мало, бестии!» – сказал Харко, да и давай живьем вязать девок: всех перевязал, да и положил, словно осетров на багреньи, в ряд, одну подле другой. Славно! Осмотрел и сотласничков своих, а те, бедняжки, все измясничены донельзя, узнать даже не можно, кто¹ Карп, кто Иван: так, бестии, постарались. Съездил и за тем, что у его дерева умер. Потом вырьгл две^ наддать могил, положил в них убитых согласничков, а подле каждого из них доложил по девке-душегубке: эти, бестии, были живые, кричали, визжали, просили Харку, чтоб он добил их; да не на того напали:

«Что торопитесь? успеете еще околеть!» – говорит Харко, и дело свое делает.

Потом, сударь мой, опустил в могилу к каждому согласничку по ноше серебра, по ноше золота, по сабле, по ружью, по копью, по паре пистолей, и все это, не торопясь, чин-чином, зарыл. Напослед всего на могиле каждого согласничка посадил по лесной яблоне. Покончим-ши это дело, Харко сказал:

– Не пропадай эта казна даром: дайся казна эта тому молодцу, кто на своем веку убьет двенадцать дюжин «басурманов, иль-бо басурманок!