Текст книги "Песни и сказания о Разине и Пугачеве"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Подчеркнуты мотивы классовой борьбы (Разин нападает толькб на богатых) и мотив чародейства (Разина не берут пули).

В другой вариации этого предания классовый мотив (заступничество за бедноту) оттенен ярче. – Однажды атаман приказал Разину взять бедную лодку; нагруженную лаптями. Стенька отказался грабить бедноту. Из-за этого произошла ссора, во время которой Разин убил У рака и, сделавшись сам атаманом, ушел со своими товарищами на тот бугор, что и сейчас называется Стенькиным (Б. В. Зайковский, «Бугор Стеньки Разина», Саратов 1907; то же в трудах Саратовск. учен. арх. комиссии, 1908).

41. Записано П. II. Рыбниковым в Петрозаводске от Захожих крестьян-пермяков. Напечатано в «Песнях», СПБ. 1910, т. II, № 220.

Ст. Разин изображен товарищем и первым помощником Ермака. Дает советы, как противостоять царскому войску и победить врагов. Сопоставление Ермака с Разиным характерно, особенно для Урала и Зауралья, где чрезвычайно распространены предания о Ермаке. Инициативе Разина Ермак и его дружина обязаны успехом. Походы Ермака– отмечены преданием, как удалые приключения «станишников». Разин упоминается на ряду с Ванькой-Каином. В песнях это сопоставление встречается очень редко, как единичные случаи.

42. Записано Д. Н. Садовниковым в с. Новиковке, Самарской губ., Ставропольского у. Напечатано в «Сказках и преданиях Самарского края», стр. 328–346.

В целом произведение дано в плане фантастических рассказов о разбойниках. Воспитание и жизнь Разина В шайке разбойников; многочисленные убийства, ограбление купеческих домов, магазинов и пр. Раэин-юноша с самого начала следует также обычаям разбойников: по их поверью для успеха в делах необходимо убить «первую встречу», кто бы она ни была. Дети Разина (после его смерти) изображены как разбойники. Но в данном повествовании также ясны моменты, характерные, п;ля волшебной сказки: мальчик Разин идет по запрещенной дороге; победа юноши-еилача (Разина) над чудовищем, Волкодиром, в брюхе которого он находит волшебный камень, дающий возможность узнать «все, что есть на. свете». (Ср. Н. П. Андреев. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л. 1929. 300, 560 и след.). Однако в дальнейшем рассказе мотив использования волшебного камня не встречается..

Характерна ритмика сказочного повествования, определяющаяся уже в самом вступлении: «В некотором царстве, в некотором государстве, именно в том, в котором мы живем, недалеко было дело от Чечни, близ речки Дону, в тридцати пяти верстах от Азовского моря, жил в одном «еле крестьянин. .» Или наир.: «Стал Стенька шашкой своей владать, все челюсти ему разрезать»; «Ура! и Степану честь-хвала»; «Заберемся мы к богатому купцу, он живет на самом краю, в полукаменном дому…»; «я теперь, где ни взойду, голодом не умру…»; «ни виду про них, ни слуху…» и др.

Отголоски событий разинщины, встречающиеся в преданиях и рассказах, вошли в сказку в виде отдельных Эпизодов, приключений героя: напр., расправа с астраханским губернатором и с архиереем (астраханский митрополит Иосиф), отдельные штрихц похода в Персию, плаванье по Каспийскому’ морю и Волге, быстрота переездов. Эпизод с шубой, подаренной Разиным астраханскому воеводе (хронограф о Разине; предания, зап. П. Якушкиным, № 43), здесь дан в новом осмыслении: Разинцы-разбойники, разграбляя (в отсутствии Разина) лавку одного купца, приобретают таким образом дорогую кунью шубу с бобровым воротником. Обманув товарищей, шубу крадет и прячет есаул Абсалямка, но, когда разбойники возвращаются, Разин раскрывает обман есаула и отнимает шубу.

В сказку вошли также и основные мотивы чародейства, характерные почти для всех преданий о Разине: плаванье на кошме, епанче; чудесное избавление из тюрьмы, от оков; лодка, начерченная на земле мелом, и т. д.

Эти мотивы встречаются также в некоторых рассказах о Кудеяре, Ваньке-Каине и других разбойниках. Некоторыми отголосками вошла в сказку и легенда о Разине – великом грешнике. Хотя (по сказке) Разин умирает естественной смертью ста лет от роду, но все же тень его бродит по свету и ждет, когда над ней скажут: «Вечная. память!» Это наконец выпод-няется, и тогда труп Разина с грохотом проваливается в землю.

Ряд наиболее известных песенных сюжет эв также вошел в сказку – в виде отдельных случаев из жизни Разина и его сыновей: напр. сюжет о сынке, данный здесь в свободном переложении (то же, но как сочная передача песни, встречается в эап. Якушкина, № 43; о девице, которая пытается предать Разина «Ь руки властей (песни о девке-астраханке); отголосок песни о выборе атамана: после выборов атамана шайка Радина направляется в Жигулинские горы.

Чрезвычайно интересны отголоски пугачевщины, которые находим в сказке. Напр., сын Радина, Афанасий Степанович, сообщает, что он взял Ленбург (Пугачев под Оренбургом); затем он же берет Пермь. Узнав об этом, Стенька захватывает Самарскую губернию и «речку Урал». Здесь поселились вое «подданные» Стеньки, и он их награждает «землею и лугами, и лесом, и рекою Уралом» (известная формула пугачевских манифестов). Показательно осмысление героя, берущего Оренбург и Пермь, именно как сына Радина.

43. Напечатано в «Путевых письмах» П, И. Якушки-на. Сочинения Павла Якушкина, идд. В. Михневича, СПБ. 1884.

Путевые письма из Астраханской губ., стр. 406–410; 411–413.

Якушкин Павел Ив., родственник известного декабриста Ив. Дм. Якушкина. Писатель-этнограф, самоотверженный собиратель памятников устно-поэтического творчества. Его «Путевые письма» печатались в различных журналах: в «Русской беседе», в «Современнике», в «Отечественных записках» и др. Наиболее полное собрание всего написанного им – в вышеуказанном издании 1884 г.; здесь помещены также биографические данные и воспоминания друзей Якушкина. Захваченный общим движением 40—50-х годов изучения произведений «народного творчества», Якушкин уходит с IV курса математического факультета, покидает Москву и превращается в собирателя-этнографа. Якушкин явился представителем новой фады фольклорно-собирательского дви – жения, когда собирательская работа фольклористов ид

кругов высшего дворянства начинает распространяться в круги мелкого дворянства и разночинной интеллигенции. С офенским коробом за плечами, в самом близком общении с массами – Якупгкин исходил всю Россию; тем самым он дал первый пример нового приема собирательской работы: непосредственное ознакомление с

фольклором и наблюдение его в жизни, в обстановке его бытования.

Сам Якушкин несколько раз отмечал, что он не умеет составлять рассказы, – он записывает, как слышал. «Он ничего не сочинял», – пишут о нем его биографы и друзья… Но, безусловно, элементы известной литературной обработки и компановки материала имеются в записях Якушкина.

Рассказы и предания о Разине и Пугачеве опубликованы в виде путевых очерков. Реплики и обмен мнений со стороны слушателей, – что всегда внимательно отмечает собиратель, – восстанавливают картину бытования этих рассказов, а также и оценку их. О Разине и Пугачеве Як>шкин слышал во время переезда с Дона на Волгу (из Калача в Царицын) в вагоне железной дороги. Он характеризует участников беседы: «рабо

чие на баржах, еудах и донские казаки, несколько казачек..»

В записи Якушкина вошли главнейшие мотивы преданий о Разине. Разин-чародей рисует на полу или на стене лодку и, плеснув из ковша воды, переносится на Волгу. Этот мотив широко известен в преданиях и песнях о Разине. Рассказы об архиерее, которого Разин сталкивает с крыши, встречается также в записях Костомарова, Садовникова (№ 36, 42). В основе его лежит действительное событие: гибель астраханского

митрополита Иосифа, который был умерщвлен по приказанию есаулов Разина в Астрахани. Подробный рассказ о шубе, подаренной воеводе, находим в хронографе о Разине («Москвитянин» 1841, ч. IV, стр. 168). «С великим ярым сердцем» атаман говорит воеводе: «Возьми, брат, шубу, только б не было в ней шуму..» То же встречается в поговорке «Возьми шубу, да берегись шуму!» «Возьми шубу, да не быть бы шуму. .» (Даль, «Пословицы русск. нар.» Т. VI, стр. 158, иэд. т-ва Вольф, Спб. – М. 1904.

В рассказе, приведенном Якушкиным, ясна дальнейшая рифмовка компоэиционно-органиэующих словесных образов: «шуба», «шкура».

Мотив заклятия Разиным комаров и других насекомых, беспокоящих человека, известен широко в Нижнем Поволжье и среди уральцев; он связан с чародейством Разина, который заклинает, заговаривает нули, змей и нр.

Характерно осмысление образа сынка Разина как родного сына; то же и в песнях о сыне. Рассказ о персидской княжне/брошенной Разиным в Волгу, – отголосок предания, впервые рассказанного иностранцем Стрюйсом. Никаких других документальных данных об этом факте не сохранилось.

Отголосок этого предания, его в ином оформлении, встречается в большой сказке, записанной Садовниковым в Ставропольском уезде, Самарской губ. (настоящ. сб., № 42).

44, Предания, слышанные И. И. Железновым от уральских казаков в 1858 г.

Железнов, Иосаф Игнатьевич (1824–1863), известен как этнограф и историк уральского казачества. Его очерки и статьи помещались в «Москвитянине», «в Русском вестнике», в «Библиотеке для чтения», в «Отечественных записках» и др.

Коренной казак по происхождению, Железнов воспитывался в обстановке давнишней борьбы казачества с правительственными ставленниками из-за оставшихся элементов самостоятельности казацкой общины. Эта борьба способствует выработке у Железнова определенных взглядов, с которыми он – молодой офицер – приезжает в Москву.

Здесь через своих знакомых, Шаповалова и Дриан-ского, Железнов начинает общаться с славянофильскими кругами, знакомится с Погодиным, Ив. Аксаковым, А. Н. Островским. С их помощью продвигаются в печать первые его очерки. Обладающий значительЛым литературным талантом, Железнов увлекается общим движением 40—50-х годов – собиранием материалов по истории народного быта и жизни.

Из всех очерков Железнова для фольклориста особенно ценны «Предания и песни уральских казаков», явившиеся результатом специальной поездки Железнова летом 1858 года к уральским казакам. В своих очерках Железнов не сочиняет. Но, безусловно, в оформлении и расположении материала ясны следы литературной обработки и, может быть, некоторой стилизации. Однако самый материал Дан точно, на основе записей непосредственных впечатлений. Подлинные имена рассказчиков почти всегда сохранены.

Рассказ дан со слов старого казака Ив. Никитича Ча-крыгина. Рассказ не о самом Разине, а об его товарище. Поэтому большая свобода повествования в сторону сказочного вымысла. Интересно сопоставление Харко с Со-ловьем-разбойником, – товарищ Разина устраивает свое гнездо (стан) на дереве. Однако организующим моментом всего повествования является мотив чародейства Разина, в связи с чем и развертывается рассказ о Харко. Рассказ о Харко, сохраняя самостоятельное значение, – в то же время подводит к преданию о раэинском кладе.

45. Рассказ помещен в очерке «Картины» казацкой жизни». Дан со слов слепого старого казака Ёпифана Наумова. Рассказывается на севрюжном рыболовстве в 50-х годах.

Взято из третьего издания «Очерков быта уральских казаков», т. I, стр. 44–51.

В рассказ вошли зпизоды, основанные на отголосках некоторых подлинных событий разинщины (наир., взятие Царицына, пленная девица), однако он оформлен в плане сказок о красавице, похищенной разбойником или чудовищем. В отсутствие последнего девица принимает молодца, который пытается ее освободить. Похититель попавшему к нему герою задает трудную задачу.

Но здесь сказка отступает от традиционной схемы повествований о злом похитителе. Разин в ней изображен справедливым и великодушным, любящим удалой подвиг, лихое состязание (здесь – меткая стрельба в цель).

46. Взято со слов того же рассказчика, что и предыдущий рассказ. Железнов «Очерки», т. I, стр. 57–61.

По существу соединение двух целых: 1) фантасти

ческой сказки о странствиях матросов на «безвестных» кораблях и 2) рассказа о Разине – великом грешнике..

Мучения Разина даны в монологической форме, как сокрушение о своих грехах.

Возможно, что подобное оформление преданий о Разине– великом грешнике создалось на основании покаянных настроений, раскольничьих групп уральского казачества.

П'о свидетельству собирателей уральские казаки вспоминают Разина большей частью враждебно. И Пушкин и Железнов указывают, что выражение «Разина порода» считается на Яике самым обидным. Старый казак, собеседник Железнова, уверяет, что уральцы с Разиным не имели ничего общего. Действительно, яицкие казаки почти не принимали участия в разинщине. Живя на далекой степной окраине, уральские казаки самостоятельно нападают на степных кочевпиков и эксплоа-тируют яицкие рыбные ловли. Приток беглых на Яик гораздо слабее, чем на Дон, поэтому в основном экономическое социальное расслоение не столь резко, как на Дону. Яицкие казаки в ХУН веке по экономическому состоянию сравнительно далеки от бедноты, бездомного и бродяжного элемента, батраков и судовых рабочих, из которых формировались р азиатские отряды. Разинщина с ее стремлениями находит в уральском казачестве слабый отклик. Уральский песенный репертуар о Разине сравнительно очень скуден.

Предания о Разине, дошедшие до нас, носят на себе отпечаток скорее враждебного отношения окружающей среды. В них мы не найдем отражения классовых стремлений разинщины. Образ Разина рисуется главным образом в плане сказок об удалом разбойнике и в то же время великом грешнике. Чародейство Разина проскальзывает лишь в одном: Разин заговорил степных змей на Урале, поэтому они не кусаются.

47. Предания, слышанные Н. И. Костомаровым в Нижнем Поволжье. Даны (в переложенци) в его монографии «Бунт Ст. Разина;, М. 1863, стр. 376–380.

Изображение Разина, скитающегося в далекой чужой

стране или на острове-среди моря, встречается и в

других записях, напр. у Мадуева, Железнова и др.

Картина мучений Разина обычна. Характерна и оценка пугачевщины и Пугачева, как вторичного прихода Ра-

Зина. Мотив вторичного прихода необходимо подчеркнуть. Хотя в данных рассказах классовое осмысление разинщины и образа Разина заменилось религиозным, однако и в этом понимании Разин должен явиться в роли наказующего судьи.

Возможно, что здесь ео стороны рассказчиков (а может быть, и собирателя) мы имеем некоторое смягчение политического смысла преданий. Известный историк Костомаров, который был сослан в конце 40-х годов в Саратов, занимается историей и фольклором Нижнего Поволжья. Интересны его наблюдения широкой известности преданий о Разине в конце 40-х и 50-х годов.

«Имя Стеньки Разина известно и старому и малому в том краю, где совершались его похождения. Берега Волги усеяны урочищами с его именем. В одном месте набережный шихан (холм) называется «Столом Стеньки Разина», потому что он там обедал со своими товарищами; в другом – такой же холм называется «Шапкой Стеньки Разина», потому что будто 'бы он оставил на нем свою шапку, в третьем – ущелье, поросшее лесом, называется «Тюрьмою Стеньки Разина»: там, говорят, он запирал, в подземельях, взятых в плен господ.

На север и на юг от городов Камышина и Царицына (теперь Сталинграда. – А. Л.), по нагорному берегу Волги – ряд бугров, которые называются «буграми Стеньки Разина», (в память его, будто бы он там закладывал свой стан. Все эти бугры схожи между собою тем, что отделяются от материка ущельями, которые в весеннее время наполняются полою водою; все эти бугры – экземпляры одного идеального бугра, существующего в народном воображении.

В одном селе указывают на бугор и говорят: «вот бугор Стеньки Разина, тут был его стан»; а в другом селе говорят: «неправда, не там этот бугор, а вот он!» Старые люди рассказывали, что давно видны были тут окопы и погреба, и железные двери. В погребах Стенька спрятал свое богатство и теперь оно там лежит, да взять нельзя: заклято!» (Костомаров, «Бунт Ст. Разина»,

М. 1863, стр. 376).

48. Напечатано в брош. А. С. Мадуева «Вновь записанные легенды о Ст. Разине», стр. 6.

Рассказ дан в плане рассказов о великом грешнике: на героя наложено проклятие и зпитимья. Мотив искупления грехов через страдания не развит. Здесь также мотив вторичного прихода Разина, встречающийся и в предыдущих вариациях. Исследование сюжета о великом грешнике дано в работах ироф. Н. Г1. Андреева. N. Р. Andrejew «Die Legende von

Библиография сюжета о великом грешнике приведена также в книге Ю. А. Яворского «Памятники галицко? русской народной словесности», вып. I, Киев 1915, стр. 282–284.

49—50. Предания, записанные акад. А. А. Шахматовым среди мордвы Саратовского края.

Напечатано в «Мордовск. этнографии. сборнике», СПБ. 1910, стр. 73–74 и 1–2. Дан мордовский текст и русский перевод.

Показательна известность легенд о Разине среди угнетенных народов царской России. К сожалению, этот материал собирался в свое время очень мало. О нем встречаются лишь глухие упоминания. Например, Н. В. Никольский сообщает: «Стенька Разин неодно

кратно бывал в Чебоксарском уезде. Прельщал чувашей обещанием больших выгод. Те верили ему. Держали его сторону. Спасаясь от преследований, Стенька избирал самые глухие (Места». (Н. В. Никольский, «Краткий конспект по этнографии чуваш». Иэв. об-ва археологии, ист. и этногр. при Казанск. ун-те, вып. XXYI, Казань 1911). Несомненно, эти краткие замечания даны автором на основе устных преданий и рассказов. Но самый материал не представлен.

Мордва, принимавшая деятельное участие в разинщине, в некоторых районах играла даже ведущую роль. Среди мордвы пользовались известностью и песни о Степане Разине, напр. песня о сыйке. Замечательный по своей яркости вариант ее (№ 2) от старухи-мордовки сообщен в Саратовский сборник кн. Голицыным.

В первом предании (№ 49) – соединение двух мотивов: 1) о кладе и 2) о мучениях великого грешника, которого земля не принимает. Схема рассказов и преданий о кладах постоянна: для добычи клада предлагаются особые, трудно выполнимые условия. Интересен, «апр., вариант № 44. Картина мучений Разина да грехи также почти одинакова во всех преданиях Этого типа.

51. Напечатано в «Саратовском справочном листке» 1878, № 198; слышано на пароходе от крестьян поволжских деревень Царицынского и Камышинского у. Предание подчеркивает богатство Разина и желание помочь бедноте. Последний момент получил стилизацию в христианском духе.

52. Сообщено Мамакиным. Напечатано в «Живой старине» 1890, вып. 2, стр. 139, «Великорусские народные легенды, сообщ. Ив. Мамакиным из Лукояновского у., Нижегородской губ.».

53. Записано в Саратовском крае. Напечатано у Минха «Народные обычаи», обряды и суеверия крестьян Саратовской губ.», СПБ. 1890. Соединение двух тем: о Марине (Маринке) – безбожнице и о Ст. Разине. Образ Марины в устно-поэтическом творчестве почти всегда дается как воплощение коварства, безнравственности, но вместе с тем красоты. То же в песнях о Григорпи Отрепьеве и Марине. Напр., М. 212, 213, 214 и др. в образе Разина оттенены мотивы чародейства и богатства (владение кладами).

54. Записано в Среднем Поволжье. Напечатано в ст. Н. Я. Аристова «Предания о кладах», «Зап. Русск. географ, об-ва по отд. этнографии», т. I, СПБ. 1867, стр. 732–733.

Интересна кладовая запись, приписываемая Разину. Такие записи о том, как разыскать клад, встречаются довольно часто. Аристов приводит и самое письмо о кладе Разина. Подобные письма, безусловно, являются позднейшим сочинением и носят на себе яркие следы многократного переписывания.

55. Напечатано в отмеченной выше ст. Н. Я. Аристова, стр. 715.

56. Напечатано там же, стр. 723.

Все рассказы о кладах Разина интересны разнообразием своего содержания, именно богатством преданий о Разине, с которыми они связаны, при чем необходимо

заметить* что этот материал из одного лишь Симбирского края.

57. Записано в Симбирске Садовниковым. Напечатано в «Сказках и преданиях Самарского края», стр. 348.

ПЕСНИ, ПРЕДАНИЯ И РАССКАЗЫ О ЕМЕЛЬЯНЕ ПУГАЧЕВЕ

1. Сообщено В. М. Далем. Записано в Оренбургской губ. (вероятно, в 30-х годах XIX в. – А. Л.)

Напечатано в 9 вып. «Песен» Киреевского, сгр. 244–245.

Песня яицких казаков. С 20-х годов XVIII в. правительство все более и более распоряжается внутренними делами «шцкого казачества. Атаманы назначаются уже Петербургом. С каждым годом настроения недовольства нарастают. Создаются две партии: казаки «войсковой стороны» стоят за прежние порядки; казаки «старшинской стороны» стоят за подчинение требованиям правительства. Казаки жалуются в Петербург на старшин. В ответ на жалобы правительство присылает неоднократно комиссии для разбора конфликтов.

Незадолго до пугачевщины правительство решило составить московский легион как особое отборное войско. Туда должны были войти и яицкие казаки. Слухи об этом' разнеслись по Яику и усилили волнения. Казаки просили не брать их в легион. Это было исполнено. Песня отражает события перед началом пугачевщины.

2. Записано И. И. Железновым в 1858 г. от старого казака Ивана Михайловича Бакирова. Напечатано в цикле «Предания о Пугачеве», «Уральцы», т. III, стр. 166–168.

Песня о ходе пугачевского движения. Начало ее тесно связано с предыдущей песней о назначении ка-~ заков в московркий легион. Упоминается о волнениях на Яике 1771–1772 гг. и об убийстве генерала Траубен-берга (январь 1772 г.). Вероятно, песня сложилась на Яике, но в рядах «старшинской партии» (действия пугачевцев расцениваются как бунт; передавшиеся на его сторону названы изменниками и т. д.). Возможно, что эта песня была известна среди усмирителей пугачевщины. Интересно мнение самого исполнителя о ней. Он не оканчивает ее, отговариваясь, что дальше «Запамятовал». «Да и с молоду-то я не очень любил петь ее: солдатска она! Солдаты же, чтоб их одрало, – прибавил рассказчик, – солдаты ж, энамо, и приплели тут «донского казака – Емельяна Пугача».

«А по-нашему, – продолжал старик, – по нашему, он был не Пугач, а настоящий Петр Федорович».

В другом варианте (№ 3), из Симбирской губ., как раз утрачена острота отрицательной оценки пугачевщины, бросающейся в глаза здесь, в яицком варианте.

3. Записано Языковым в Симбирской губ., с. Головино.

Напечатано в 9 вып. «Песен» Киреевского, стр. 245–246.

Вариант предыдущих песен. По сравнению с № 2 – более сокращенный.

Интересен финал песни, вероятно, иносказательно изображающий участие различных социальных групп в пугачевском движении («Мелка рыба вниз пошла»).

Отрывок этой песни был записан Пушкиным 1833 г. в Оренбургском крае. Запись Пушкина является отрывком той же песни, вариант которой записан 25 лет спустя Железновым. См. гл. «Песни и предания о Разине и Пугачеве в записках Пушкина.

4. Записано от К. Ослова в Симбирской губ., Корсун* ского у.

Напечатано П. В. Шейном в «Чт. в О-ве истории и др. росс.», 1859, стр. 146–147. То же в № 9 вып. «Песен» П. В. Киреевского.

По колориту и топографическим штрихам эта песня пугачевская. Аристов высказал мнение, что эта песня о стремлении екатерининского солдата проникнуть в стан пугачевцев изображает казака Перфильева, который, находясь в начале пугачевщины по делам яицких казаков в Петербурге, обещал начальству принять все меры к поимке Пугачева; однако, вернувшись на родину, превратился в одного из самых активных сторонников Пугачева. Нам думается, что едва ли можно отнести эту песню к точно определенному лицу. Возможно, что она родилась в станах пугачевцев под Оренбургом. Вероятнее всего, она имела продолжение, – и данная запись сохраняет лишь часть ее. Именование Пугачева генералом Пугачем, а также последние два стиха:

Не дают-то мне, доброму молодцу, волюшки —

Во Ленбург сходить, Пугача убить…

нам думается, представляют собою замену, принятую исполнителями с целью нейтрализации политической остроты всей песни.*

5. Напечатано П. В. Шейном в «Чт. в о-ве истории и др_. росс.», 1877, кн. III, стр. 127–128.

Песня о разгроме пугачевских отрядов князем П. М. Голицыным (весна 1774 г. – начало крупных поражений восставших). Она интересна как один из образцов антипугачевской песни, возникшей, повиди-мому, уже после ликвидации движения среди верных правительству (или желавших показать свою верность) войсковых частей. Вероятно, сложение подобных песен поощрялось начальством.

6. Записано П. В. Киреевским от семидесятилетней старухи, Катерины Андреевны. Напечатано' в 9 вып. его л Песен», стр. 249–250.

Песня о появлении и казни Пугачева. Тон ярко осудительный. Аристов находит, что она «сочинена кем-либо из боярской партии» (Н. Аристов, «Об историческом значении русских разбойничьих песен», Воронеж 1875, стр. 87). Действительно, песня проникнута настроениями приверженцев императрицы (восхваление царицы, осуждающие эпитеты по адресу Пугачева; отношение к его казни).

7. Записано в Оренбургское крае, без указания кем. Напечатано в 9 вып. «Песен» П. В. Киреевского, стр. 247.

Песня изображает тоскливые предчувствия «доброго молодца Емельяна Ивановича». Он едет по чисту полю и замечает, что конь его спотыкается. В данном случае известный эпический мотив —^L предчувствие беды по поведению коня – ассоциируется с образом Пугачева (возможно, именно с поспешным его отступлением, попыткой спастись от преследований полковника Михельсона). В этом же плане осмысления известного мотива воен-

ных и казацких песен, мотива защиты знамени (казаком, солдатом), – смерти героя на поле битвы со знаменем в руках и т. п., – интересна песня об «Алтын* ском знамени».

На зоре было, на зореньке,

На восходе было красна солнышка,

В полку у нас несчастье случилося,

Что убила в полку у нас хорунжего,

Что ни лучша из нас нерва воина,

Что Иванушку Семеновича Барханскова.

Как убила его дао белую грудь,

Во белую грудь, в ретиво сердце.

Он вскричал, возгаркнул громким голосом:

«Уж ты гой еси, мой племянничек,

«Что Степанушка сын Михайлович.

«Подбеги ко мне ты скорехонько,

«Поддержи, подыми знамя царское,

«Знамя царское, все алтынное.

«Не допусти ты знамя до сырой земли.

«Сбереги, соблюди знамя царское,

«Знамя царское, все алтынное.

И он пал-то к коню на черну гриву.

Со черной-то гривы на сыру землю.

М. Михайлов, «Уральские очерки», «Морской сборник» 1859, № 9, стр. 27–28, ч. III, неофициальная.

Перепечатано в «Сборнике уральских казачьих песен» М. Г. Мякушина, Спб. 1890, № 25. И у Михайлова и в сборнике Мякушина приводится сокращенный вариант песни, без упоминания о Пугачеве. На Яике эта песня ассоциируется с пугачевским движением. В отряде Пугачева было голштинское знамя. Пугачевцы очень дорожили им, как эмблемой подлинности царского происхождения «Петра Федоровича» (Дубровин, «Пугачев и его сообщники», Спб. 1884, т. III, стр. 355). Тревожно справляется о голштинском знамени императрица. 15 сентября 1774 г. она пишет из Петербурга кн. М. Н. Волконскому: «.. При сем посылаю к вам голыптейиское знамя Дельвигова драгунского полка, которое было отбито Михельсоном у Пугачева под Царицыном и тотчас же сюда

25

О Разине и Пугачеве

отравлено… Хорошо – было бы, если б вы открыли источник, каким образом сие знамя дошло до Пугачева, ибо вывело б много плутней наружу». В письме от 3 октября 1774 г. Екатерина опять напоминает генерал-аншефу: «… Когда привезут к вам Пугачева, то не забудьте спросить о голылтейнском знамени. .» (Сочинения имп. Екатерины II, т. I, изд. Ал-дра Смирдина, Спб. 1850, стр. 289, 291).

8. Сообщено А. М. Языковым, Симбирск, губ., с. Головине. Напечатано в 9 выл. «Песен» П. В. Киреевского, стр. 248.

Одна из самых ярких песен о пугачевщине. Ясно выражен непримиримый классовый антагонизм борющихся сторон. Вся песня является поэтическим отображением и переосмыслением встречи графа Панина с Пугачевым в Симбирске. Когда скованный, в клетке, Пугачев был доставлен в Симбирск, на другой день туда же приехал и граф Панин. Он приказал привести Пугачева и показать его собравшейся толпе. В тот же день, 2 октября 1774 г., в письме к кн. М. Н. Волконскому он описывает эту встречу: «Пугачев на площади, скованный, перед всем народом велегласно признавался и каялся в своем злодеянии и отведал тут, от моей распалившейся крови на его произведенные злодеяния, несколько моих пошечин, от которых из своего гордого вида тотчас низвергся в порабощение» (Гос. архив, YI. д. 527; также «Москвитянин» 1841, кн. II, стр. 482; Н. Дубровин «Пугачев и его сообщники», т. III, Спб. 1884, стр. 307–308. Панин ничего не пишет о своем разговоре с Пугачевым. О разговоре упоминает Рычков, описывая это свидание: «…может быть по привычке, своей, или по злой своей натуре, он (Пугачев. – А. Л.) ответствовал на вопросы его сиятельства очень смело и дерзновенно, то, раздража тем его сиятельство, тут же пред всем народом получил от собственных его рук несколько пощечин и ударов, из-за чего и начал уже быть кроток..» («Летопись Рычкова. Пушкин, Приложения к «Истории Пугачевского бунта»).

Возможно, что устное предание расцветило и развило разговор екатерининского сановника с предводителем восстания крепостных.

Возможно, именно на основании устных преданий Пушкин ввел в «Историю пугачевского бунта» разговор Пугачева с гр. Паниным. Пушкин так изображает эту встречу: «Пугачева привезли прямо на двор к графу Панину, который встретил ею на крыльце, окруженный своим штабом: «Кто ты таков?» – спросил он у самозванца. «Емельян Иванов Пугачев», – отвечал тот. «Как же смел ты, вор, называться государем?» – продолжал Панин. «Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно): я вороненок, а ворон-то еще летает». Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора,' ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды». (Пушкин, «История Пугачевского бунта», гл. VIII).

Характерно, что в песне выступает мотив особого положения Пугачева – Петра III; его не могут судить сенаторы. Этот же мотив развивается и в современных пугачевщине рассказах (о чем ясно свидетельствуют показания пугачевцев на допросах. Этот же момент ясен и в рассказах уральских казаков.

9. Записано А. Н. Лозановой в 1930 г. в Нижнем Тагиле от жительницы гор. Невьянска (Средний Урал), Веры Васильевны Петровой, 52 лет, грамотной.

Замечательный фрагмент песни-плача о погибшем Пугачеве. Он особенно ценен для нас, как живой (до настоящего времени) след яркого и эмоционально богатого репертуара непосредственных участников пугачевского движения – горнозаводских крестьян.