Текст книги "Люди переменились"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Из долины донесся хриплый рев фабричного гудка, призывающего ночную смену. Калушка словно очнулась, поглядела вниз. Дым из труб тянулся к ночному небу, словно пытаясь добраться до звезд. Она снова подняла голову. Небо было по-прежнему высоким, зовущим, но радостное чувство, только что наполнявшее грудь, куда-то исчезло. Тягостные думы снова навалились на Калушку. Какая-то болезненная слабость растеклась по телу. Она покачнулась и ухватилась рукой за ветки куста. Позади послышались шаги. Кто бы это ни был, она заговорит с ним, чтобы почерпнуть у него силу, ободриться. Спросила, не оборачиваясь:

– Кто там?

– Это я, – Владо подошел к ней смущенно улыбаясь. – Хочешь, пройдемся немного.

– Хорошо, – согласилась Калушка.

Они медленно пошли по тропинке.

– Вот и стала я безработной.

– Да какой же из тебя борец, если хоть раз не уволят!

– И ты начинаешь как Георгий.

– Да нет, просто хочу сказать, что лично меня пять раз увольняли.

– Нашел чем похваляться.

Владо улыбнулся. Ему нравилась прямота девушки.

– Каждый день теперь увольняют, – шутливо заговорил он. – По любому поводу. Скажем, не приглянулись хозяину твои веснушки – ступай за ворота…

– Хватит об увольнениях. Весь день о них думаю, – прервала его Калушка и остановилась.

– Сходим в город, – предложил Владо.

– Чего я там не видала!

– А здесь что делать?

– Воздухом дышать будем.

– Верно, под открытым небом как-то легче на душе делается.

Калушка нахмурилась, встретив насмешливый взгляд Владо.

– Тепло сегодня. Давай посидим здесь, – кивнула она на лежащее у тропки бревно.

Сели рядышком. Внизу шумел город. Лес нежно вторил ему. В небе перемигивались звезды.

– Иду я сегодня по улице, – заговорил Владо. – Смотрю, малыш в лохмотьях, ручонку протянул, милостыню у прохожих просит… Так что наше положение совсем не такое отчаянное. Но я верю, что наступят иные времена, радость зальет весь мир, исчезнет горе. И если люди будут плакать, то лишь от радости.

– Что вы за народ… будто на сцене говорите. Мечтаете о том времени, когда нас не будет.

– Да неужто можно так жить – одним только настоящим! – возмутился Владо.

– А откуда тебе ведомо как я живу! – вспыхнула Калушка. – Если бы ты знал, что мне пришлось пережить, слезами бы залился…

Владо удивленно уставился на нее.

– Знаешь только, что зовут меня Калушка, и все. А моя история такая, будто не в жизни все это было, а в книге какой-то написано… – девушка помолчала немного и, уже спокойно, не глядя на Владо, продолжала: – Я на Дунае родилась. С двух лет осиротела. У бабушки моей было двое сынов-погодков. Один – отец мой, а другой – дядя. Жили дружно, в достатке. Свое берегли, на чужое не зарились… Но вышло так, что полюбили оба одну девушку. Не знали, как быть. После решили – пусть она сама выбирает, кто ей больше по сердцу. Оба они были видными собой. Однако мой отец больше ей приглянулся. С ним она и повенчалась. Дядя мой начал пропадать где-то, редко домой захаживал. Счастье с несчастьем не могут ужиться под одной крышей. Вскоре после того как я родилась, отца взяли в солдаты. Дядя все сохнул по моей маме. Однажды работали они в поле. И что у них там было, не знаю… Может, уговаривал он маму бежать с ним или еще что… да отказалась она. Тогда он убил ее…

– Убил?! – воскликнул пораженный Владо. – Как же это у него рука поднялась на жену брата?

– А вот ты… мог бы убить человека из-за любви? – задумчиво спросила Калушка.

Владо смотрел на нее так, как будто видел ее впервые. Она никогда не рассказывала ему о своей жизни. А Калушка, как бы отвечая на какие-то свои мысли, тихо промолвила:

– Не сможешь… да и никто из вас не сможет, сила ваша на другое идет… – Некоторое время они молчали. Потом Калушка, словно спохватилась: – А после вот что было: вызвали телеграммой отца, а что стряслось не сообщили. Как приехал он, повели его в церковь. Глянул он на маму в гробу, закачался как пьяный, а в волосах будто коробочка хлопка лопнула, поседел он А потом что было… отслужил свой срок, снова женился. За мной бабушка смотрела, берегла от мачехи. Умерла бабушка, когда мне шестой год пошел, и осталась я совсем одна на белом свете. Худо стало жить, чего только ни вытворяли со мной, чего я только не натерпелась… даже на цепь нажали, как собаку… И вспоминать не хочу, да не забывается прошлое. Вот и нынче припомнила, как уволили меня… Ничего, не пропали и не пропадем.

Владо невольно взял ее за руку, погладил пальцы. Калушка встала.

– Быстро расчувствовался, – усмехнулась она. – Стало быть, не хлебнул ты еще горюшка. А вот я порой думаю, что вот здесь у меня камень…

Владо ничего не сказал на это, разглядывал лицо девушки, будто запоминая его.

В небе ярко блестели звезды.

*

Задувал теплый южный ветерок, слизывая последние остатки снега на казарменном плацу, поглаживал щеки солдат, выведенных на строевые занятия. С кровель одноэтажных, длинных как бараки построек срывалась капель, барабаня по плитам. В лужицах вспухали и плыли покачиваясь пузыри.

Поручик Буцев вышел из ротной канцелярии. На него повеяло влажной прохладой. На последней ступеньке крыльца поручик поглядел по сторонам и недовольно поморщился – ни зима, ни весна, одна только грязь и сырость. Зашагал на плац. Перепрыгивая через лужу поскользнулся, но удержался на ногах. Только брызнуло на голенища, да колесико на конце ножен сабли чиркнуло по грязи. Скулы поручика напряглись, на лбу вздулась синеватая жилка. Обогнув кирпичную стену конюшни, он вышел на плац, покрытый прошлогодней травой. Вынул носовой платок и смахнул брызги грязи с сапог. Выпрямился и зашагал как на параде, будто за ним неотступно следили тысячи глаз.

Увидев, что солдаты стоят кучками на плацу, раздраженно подумал: «Распустил их фельдфебель, растолстел, обленился…» На скулах заиграли желваки.

Фельдфебель заметил приближающегося поручика и быстро построил взвод, засуетился, выравнивая шеренги. Затем четко печатая шаг, направился к подошедшему поручику, щелкнул каблуками и отрапортовал. Испытывая желание придраться к чему-либо, чтобы дать выход накопившемуся раздражению, поручик Буцев прошелся вдоль шеренг. Однако все было в полном порядке. Довольный выправкой и видом солдат он повеселел, встал перед фронтом и поднес два пальца к козырьку фуражки.

– Здорово, молодцы!

– Здравия желаем, господин поручик! – рявкнул одним горлом взвод. Губы поручика слегка покривились, раздвинулись, словно он собирался улыбнуться, но не улыбнулся и снова вскинул руку к фуражке.

– Здорово, молодцы!

– Здравия желаем, господин поручик!

Эхо ответного приветствия замерло где-то за казармами. На этот раз губы поручика даже не дрогнули. Он был доволен.

– Вольно! – скомандовал он и поглядел на фельдфебеля. Тот не мигая смотрел на него крысиными глазками, тревожно думая: – «Не в настроении, задаст жару…» – и облегченно вздохнул, услышав распоряжение:

– Приступить к занятиям!

– Слушаюсь! – откозырял фельдфебель. «Пронесло, слава богу!» – успокоился он и скомандовал: – Разойдись!

Взвод распался, и тут же снова послышались команды:

– Стой!.. Стройся! Становись!.. Равняйсь!

Придирчиво оглядев снова построившихся солдат, фельдфебель заговорил:

– Подтяни живот!.. Кому говорю!.. Да, да, тебе!.. Вот так! Как скомандую «смирно», вытянись в струнку и замри… Выше голову, чего в землю уставился, не уронит она тебя… Взвод, сми-ир-р-но!

Поручик Буцев прохаживался, меряя шагами размякшую землю. Слушал привычные команды усердствующего фельдфебеля и улыбался чему-то про себя. Чувство досады словно испарилось. Теперь если он и по колено в грязи увязнет, это не нарушит его хорошего настроения. Ходил взад-вперед, искоса поглядывая на солдат. Он не знал их по именам, но зато отлично помнил кто где стоит в строю – в середине, на правом или левом фланге – четвертый справа, пятый слева… Относился он к солдатам строго, но справедливо. Не любил растяп, лентяев или ловчил и испытывал настоящее удовольствие обучать простоватых, но смышленых сельских парней.

Круто повернувшись поручик Буцев подошел к взводу и приказал построиться полукругом. Взял винтовку у ближайшего солдата, чтобы показать ружейный прием.

– Смирно! – скомандовал он сам себе. – Наперевес!..

Ложе винтовки словно треснуло от сильного шлепка ладони. – Коли! – поручик мгновенно присел, откинувшись назад и тут же сделал резкий выпад. Глаза его расширились, будто он действительно проткнул штыком незримого врага. Затем он приставил винтовку к ноге и щелкнул каблуками.

– Вольно! – и поручик вернул винтовку солдату.

– Штыковые атаки доблестных болгарских солдат, – заговорил он, – повергали в панику противника… Услышав нашу команду «К бою! В штыки!» и громовое «ура», противник обращался в бегство… Золотыми письменами вписаны в историю наши славные победы под Адрианополем, Люле-Бургасом и Чаталджой…

Выспренная речь поручика завораживала солдат, они впитывали каждое его слово, сами загораясь его воодушевлением.

– Вопросы?

Обычно солдаты избегали задавать вопросы, по опыту зная, что ничего хорошего из этого не выходит. Но сейчас многим из них хотелось показать поручику, что им понравились его слова.

– Дозвольте мне, господин поручик. Рядовой Лалю Бижев!

– Говори, молодец!

– Когда я учился в третьем классе, учитель рассказывал нам о сражении под Чаталджой. Как услышали турки команду: «К бою, в штыки!», подумали, что приказано «по пять на штык» и разбежались, кто куда…

– Анекдоты сейчас неуместны… Ваш учитель слишком приукрасил свой рассказ.

Поручик Буцев окинул солдат строгим взором, как бы давая понять, что вопросы излишни.

– Внимание, показываю еще раз… Винтовку, молодец.

Поручик повторил ружейный прием, и опять ложе винтовки словно треснуло в его руках, как будто они были железными.

– Все понятно?

– Так точно, господин поручик!

Солдаты с удовольствием смотрели на своего командира. В большинстве своем сельские парни, они привыкли с уважением относиться к людям, выказывающим себя мастерами своего дела.

Все приступили к отработке ружейного приема.

Поручик Буцев натянул на руки черные кожаные перчатки, взялся за эфес сабли и снова начал прохаживаться по плацу. Вид у поручика был задумчивый, но в сущности он ни о чем ни думал.

Спустя некоторое время поручик услыхал тот самый, подобный треску звук, который только он умел извлекать, делая ружейные приемы. Он обернулся. Высокий и стройный солдат с широким открытым лицом, командовал сам себе:

– Смирно!.. Наперевес!.. Коли! – Со стуком перехватывая винтовку, он пружинисто приседал, запрокидывался и рывком посылал тело вперед, резко выбрасывая руки, крепко сжимавшие винтовку.

Поручик подошел поближе. Взгляд солдата – мягкий, добрый, по-девичьи застенчивый, мгновенно менялся при команде «коли!» – становился суровым и решительным. Поручику захотелось поговорить с этим парнем.

– Эй, молодец! Подойди-ка.

– Слушаюсь, господин поручик! – солдат подошел, выбрасывая и твердо ставя ноги. – Рядовой Мишо Бочваров.

– Давно в моем взводе?

– Поступил…

– Стоп! – прервал его поручик. – Помню, третий справа в первой шеренге. Во взводе с марта месяца.

– Так точно, господин поручик. С десятого марта.

– Откуда родом?.. Стоп! Знаю… Отлично, молодец!

– Рад стараться, господин поручик! – ответил Бочваров, недоумевая, за что его похвалил командир.

Губы поручика раздвинулись в улыбке, обнажай ровные белые зубы.

– Продолжай, молодец!

– Слушаюсь, господин поручик! – Бочваров четко сделал поворот кругом и вернулся на свое место.

Фельдфебель ни слова не упустил из разговора поручика с солдатом. Проходя мимо Бочварова остановился и тихо сказал:

– Ежели всегда будешь так стараться, помогу стать унтером.

– Слушаюсь, господин фельдфебель! – рявкнул Мишо Бочваров.

– Тише ты, – оглянулся фельдфебель и, улыбаясь, отошел.

Южный ветер продолжал задувать. В разрыве облаков показалось солнце. Заблестели черепичные кровли. Спустя некоторое время раздались медные звуки горна. Солдаты построились.

– Смирно! – шеренги качнулись и замерли.

– Шагом… марш!

Раскисшая земля захлюпала под тяжелым обрушивающимся на нее слитным шагом солдатских шеренг.

 
Вели-и-ик солдат страны моей…
 

Песня парила над взводом, заглушая его мерную поступь.

– Веселей! Веселей! – покрикивал поручик, оглядывая солдат. Песня как бы возвращала его в прошлое, когда он, пять лет тому назад, будучи еще юнкером, маршировал вот так же на плацу училища. «Как быстро летят годы!» – подумал он.

Вечером в казарме записные остряки подшучивали над Мишо.

– Показался ты поручику. Быть тебе унтером!

– Бери выше – офицером станет!

– Эй, Бочвар, не забудь тогда про меня!

Мишо Бочваров только улыбался в ответ.

*

Воскресенье. Сегодня молодые солдаты увольняются в город. После обеда ротный фельдфебель построил взвод и пошел по шеренге – осматривает обувь, воротнички, теребит пуговицы шинелей, заставляет поднимать руки, проверяя не распорото ли под мышками.

– Ежели я что не замечу, дежурный в воротах не пропустит. Тогда пеняй на себя! – прогремел в каменном коридоре его хриплый бас.

Встав перед строем и подав команду «вольно» фельдфебель назидательно заговорил:

– Слушайте, что я вам сейчас скажу. Солдат в отпуску должен быть как девка на смотринах. По улице идешь, вид покажи, гляди орлом! А с барышнями кто погулять захочет, чтоб обхождение было приличное. И ничего такого себе не дозволять… На кого это там нетерпячка напала! Я все вижу… Один вот так торопился да в яму свалился! Да ты хоть лопни, покуда всего не скажу, никого не выпущу. Запомните это раз и навсегда… А пуще всего бойтесь опоздать. На одну секундочку не поспеешь до горна – в карцер и под суд! Так что гляди в оба. Пошел куда, соображай – поспеешь ли назад вовремя… Смирно!.. Вольно!

Фельдфебель встал в дверях.

– Проходи по одному!

Он в последний раз оглядывал солдат, проверяя все ли в порядке.

– Покуда просеют… сколько времени зазря пропадет, – не выдержал кто-то.

Фельдфебель услыхал и мигом закрыл дверь.

– Стой! Кто это там недовольствует?.. Верно, из образованных кто. Вот вычеркну из списка, будет знать… Давай, следующий!

К нему шагнул трепещущий от волнения Лалю Бижев.

– Брюхо-то подбери, – ткнул его в живот фельдфебель. – Ровно баба на сносях!

Солдаты засмеялись.

– Чего ржете? Солдат должен делать серьезный вид, бравый вид, чтоб ему уваженье было…

Казарменные порядки не тяготили и не раздражали Мишо Бочварова. Он все принимал как должное. Служба давалась ему легко.

Фельдфебель было собрался накинуться и на него, но не нашел к чему придраться и молча пропустил мимо себя.

Поглядывая по сторонам Мишо весело шагал по улице.

В скверике с памятником гуляли гимназисты и гимназистки. Впереди на аллее он увидел офицерский плащ. Мишо тронул пряжку ремня и вытянулся. Навстречу ему шел поручик Буцев. Четко ставя ногу Мишо козырнул и прошел мимо, вспоминая с приятным чувством, как поручик похвалил его на занятиях.

– Стой, солдат! – услышал он голос поручика и обернулся.

– Иди сюда!

Мишо подошел и встал навытяжку.

– Что прикажете, господин поручик.

Гимназистки поблизости остановились, глядя на них. Они ждали что офицер учинит разнос солдату и уже готовы были засмеяться.

– В отпуске?

– Так точно, господин поручик.

– Ты из моего взвода?

– Так точно, господин поручик.

– Можешь идти.

– Слушаюсь, господин поручик.

Отдав честь, Мишо повернулся кругом и пошел дальше. В глазах его сверкнул недобрый огонек и тут же угас. «Чего ради поручик остановил меня? Может, покрасоваться хотел вон перед той белокурой…» Он вспомнил о Тотке и, оправдывая поручика, подумал, что ради нее мог поступить так же, мол, погляди какой я…

Шагая по улицам, Мишо Бочваров продолжал думать о Тотке. Припомнил как перед уходом в казарму, они долго стояли у калитки, он держал ее за руку, перебирая пухлые пальцы. Сейчас Мишо пожалел, что не сказал ей о том, что надумал. Ускорил шаги, чтобы поскорей добраться до дома, где жили Герган и Здравко. Он хотел спросить их о Тотке.

Гимназисты были дома. Здравко читал, а Герган сидел перед железной печкой, запихивая в нее разный бумажный сор.

– Здорово, ребята.

– Здравствуй, в город пустили?

– Ага, дай, думаю, зайду. Ходили в село?

– Только что воротились, – ответил Здравко.

Герган взял сумку и вывалил на стол грудку чернослива и сушеных груш, угостить земляка.

– Как идет служба? – спросил Здравко.

– Ничего, привыкаю. В нашем взводе все деревенские, один только городской, пройдоха. – И догадываясь, что интересует Здравко, добавил: – Сынков из богатых хозяйств нету, все бедняки, славные ребята…

– Я по дороге с матерью твоей повстречался, – сказал Герган.

– Что она тебе говорила? – радостно встрепенулся Мишо.

– Да мы и не разговаривали, она на телеге ехала.

– Трудно ей теперь, одна она, – посетовал Мишо.

Время шло, а он все не решался спросить – видели ли они Тотку, все ждал подходящего момента. Послышался бой городских часов – пробило семь. «А пуще всего бойтесь опоздать…» – прозвучали в ушах Мишо слова фельдфебеля. Он стремительно поднялся, затянул ремень. Пожал руку Здравко.

– Заходи, – сказал тот.

– Ладно.

Герган пошел проводить его. На крыльце Мишо потоптался, и, заливаясь краской смущения, спросил:

– Как там Тотка?

– Чья, Биязовых, что ли?

– Ага.

– Здесь она в городе, в прислугах.

Глаза Мишо Бочварова радостно блеснули, торопливо простившись с Герганом, он быстро зашагал по улице. Лицо Тотки неотступно маячило перед ним – кроткое, с застенчиво потупленными глазами. Мишо даже ощутил теплоту ее пальцев, словно она шла рядом с ним. В сердце рождались, одно за другим, нежные слова… У железных ворот казармы он остановился, помедлил немного и, оберегая правую руку, в которой, как ему казалось, еще хранилось тепло пожатия Тотки, открыл калитку левой рукой.

*

Зазеленели дворы. Желтым цветом покрылись ветки кизила. Поднялась трава под плетнями. Ничто уже не мешало победному шествию весны.

Дед Габю, без шапки, в суконной куртке, чинил ограду вокруг тока. Ленивый ветерок пошевеливал седые пряди его волос. Послюнявив гвоздь, он ожесточенно вколачивал его в доску.

Неподалеку от него Петкан тесал заготовку для нового дышла. Старик поглядел на сына и заметил:

– Не просохло еще дерево-то.

– Так что, дожидаться покуда подсохнет? Старое-то поломалось совсем.

– Дед твой веревкой его подвязывал и никто не попрекал его – Георгия Ненова Караколювца, дескать, плохой он хозяин. Уважали его, да еще как! Вон, омут на реке доселе его именем зовут. А твоим, торопыга, именем, чего назвали?

– То же самое, что и твоим!

– Зачем его таким длинным делаешь?

– Хватит тебе ворчать. Как кончу, тогда и говори.

Бабушка Габювица вышла из кухни, чтобы предотвратить перепалку.

– Довольно вам орать!

– А тебе что, не суйся не в свое дело! – загремел старик. – Поговорить нельзя, что ли?

– Хорош разговор, орете так, что в кухне слышно.

– Вот и ладно, что услыхала и вышла на белый свет поглядеть, а то все безвыходно дома сидишь! – ответил дед Габю.

– Мама, занимайся своим делом! – сказал ей и Петкан.

– Перестань басить, Габю! Петко, не связывайся с ним. Идите, поедим.

– Упрямая голова, – ворчал дед, направляясь к дому.

– Знаешь ведь, что не любит он, когда ему под руку говорят, а все стоишь у него над душой.

– Ладно тебе, и ты то же – всем дыркам затычка, все суешься…

Бабушка Габювица только махнула рукой и скрылась в кухне.

Старик взял кувшин с водой, сполоснул лицо и вошел в кухню.

– Зовешь, а на стол еще не собрала! Мне, что ли, собирать. Сама видела, делом занят. Теперь что, сидеть и ждать, время терять понапрасну!

Старуха, ворча себе под нос, суетилась, собирая на стол.

– Сколько раз я вам говорил, коли зовете есть, то все должно быть готово, – ворчал он, подсаживаясь к столу.

– Не выговорился еще, а? Ну говори, говори, я послушаю…

– Полно вам, – не выдержала Вагрила, – хоть бы за едой помолчали.

Хлопнул дверью Петкан, сел и сразу же принялся хлебать из большой общей миски, лежащей на середине стола.

– Хоть бы лоб сперва перекрестил! – нахмурилась Вагрила.

Петкан положил ложку, с усмешкой проглотил поспешно застрявший в горле кусок, и сделав серьезное лицо, размашисто перекрестился.

Некоторое время ели молча, только постукивали ложки, да мяукал похаживающий вокруг кот.

– Петкан, – первая нарушила молчание бабушка Габювица.

– Ну?

– Кроме нас, кто другие бахчу вскопали?

– Да как он тебе это обскажет, когда ты со двора не выходишь, и не знаешь что и где! – вмешался дед Габю.

– Уж и спросить нельзя! Стоян-то вскопал свою бахчу?

– Ровно с неба свалилась, да ведь его же арестовали, кто ему вскопает?

– Меилица сказывала, выпустили его.

– Коммунистов теперь не держат долго под арестом. Такая теперь политика, – заметил, не поднимая глаз, Петкан.

– Ведь за столом сидишь, хлеб ешь! – легонько хлопнула его по колену Вагрила. Не любила она когда во время еды разговаривают. Но дед Габю словно того и ждал. Поспешно хлебнул еще разок, и забасил:

– Не держат их долго! Просто зло берет такое слушать. Да когда власти наши согласятся терпеть коммунистов? Как это ты не можешь понять такой простой вещи. Сам посуди, неужто ты позволишь кому чужому распоряжаться у тебя на дворе. Так и государство…

– Да разве я об этом? Говорю, что больше недели их не держат. Такая теперь политика. Знаешь что такое политика?

– Да вот только сейчас от тебя услышал, а то бы и не знал!

– Завтра все может по-иному обернутся и начнут их сажать. А покуда только так, для острастки, арестуют и выпустят.

– Ладно что Гергана нет, послушал бы он твои речи.. Он и без того таиться начал, не те книжки почитывает…

– Да будет вам, ведь хлеб едите, – сказала с досадой Вагрила.

– Всегда вы за столом споры затеваете. Просто кусок в горло нейдет! – поддержала сноху старуха.

– А ты не садись есть с нами!

За столом снова стало тихо.

На этот раз Вагрила не рассердилась на свекра – прав он был насчет Гергана. Она и сама тревожилась за младшего сына и все собиралась потолковать с ним. Петкан первым положил ложку и, отряхнув шаровары, спросил:

– А взвару нету?

– Есть, – ответила Вагрила и поставила на стол миску.

Дед Габю хлебнул несколько ложек, поднялся и улегся на кровати.

– Ведь дело у тебя срочное, торопился, не хотел время терять понапрасну, а теперь, поглядите на него, – поддела мужа бабушка Габювица.

– От бестолкового человека жди бестолковой речи! Что же я по-твоему, куска не прожевавши бежать на поле должен? А ты печку обтирать будешь?

– Мама! – остановила Вагрила свекровь, которая уже было открыла рот, чтобы ответить мужу хлестким словом.

*

Тревожилась Вагрила о Гергане. Встречался он со Стояном Влаевым. Читал запрещенные книги. Тут недалеко и до беды. С Влади совсем иное дело. «Женится и остепенится…»

Погода установилась хорошая. Через неделю можно будет сажать лук, Вагрила принялась перебирать семенной лук, откладывая головки покрупнее на медный поднос.

– И махонькие они тоже в дело идут, лишь бы здоровые были, наверстают, – заметила свекровь.

Дед Габю подремал немного и, открыв глаза, заговорил, будто продолжая прерванную беседу:

– Драть Гергана надо, а Петкан ему потакает. В таком возрасте легко с пути сбиться. Ну да это не страшно, ежели вовремя наставить. Вот взять Петко Владова, как молодой был, все против властей шел, самый что ни на есть коммунист. Все в рощу ходил, речи там деревьям говорил, оратором стать готовился. А после что – получил образование, устроился на государственную службу, живет припеваючи. Мозгляком таким был, а теперь разжирел ровно кабан. Попробуй, напомни ему о прошлом, полицию кричать станет, в участок тебя отведет…

– Будет тебе, слышали мы об этом, сколько раз уже говорил, не надоело ли, – прервала его бабушка Габювица. Она знала, что снохе не по душе эти речи.

– Я знаю о чем говорю, – старик спустил ноги с кровати и сел. – Покуда он еще молодой да зеленый надо его остеречь, а то потом, как в возраст войдет, поздно будет. А еще и донести могут, есть худые люди, только и глядят оговорить кого. Пропало тогда его учение. Вернется домой недоучкой. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Вроде попа расстриги. Что тогда? Я знаю о чем говорю. Ты мне рта не затыкай!

– Со Стояном он дружбу водит, – не вытерпела и Вагрила. – Нет, надобно его приструнить…

– О том и речь веду. Скрипнула дверь.

Заглянул Петкан.

– Вранка ревет. Верно, на сходку ей пора.

Дед Габю кашлянул, слышу, мол, и встал с кровати. Что касалось скота, то это было его дело. Буйволов своих он никому не доверял. Вот уже двадцать лет он не брал в руки серпа, но чтоб кто без него телегу запряг и куда-нибудь поехал – на мельницу, за сеном или за хворостом – этого не было. Он тут же отправился в хлев. Вранка беспокойно переступала, мычала, глаза ее возбужденно блестели. Сено в яслях лежало нетронутым. Караколювец прищелкнул языком, надел на буйволицу недоуздок и повел за собой…

– Может, он покрывал недавно, не понесет Вранка, – спросил он Марина – пастуха общинного быка.

– Нет, еще не приводили. Только ты не входи, стой в сторонке, сам знаешь, какой он буйный, – ответил тот, отвязывая быка.

– Ладно, – Караколювец обмотал недоуздок вокруг рогов Вранки и пустил ее в загон.

Бык скосился на Вранку, потянул воздух, раздувая ноздри. Вранка жалобно замычала. Подступив к ней бык ткнул ее широким лбом – раз, другой. Буйволица рванулась в сторону от него и пошла прочь на ослабевших, подгибающихся ногах. Но бык не отставал от нее, ударил лбом и сбил наземь. Она пыталась подняться, но бык не давал. Марин наскакивал на него с колом, пытался отогнать.

– Погубил буйволицу, проклятый, погубил! – кричал Караколювец за оградой.

– Не принял он ее. Теперь его не укротить, побегу за лесником, – сказал Марин и, бросив кол, побежал к общинному правлению. Бывало, что приходилось выстрелами отгонять рассвирепевшее животное, а то и застрелить.

– Погубит ее, зверюга, погубит!..

Прибежал лесник с карабином.

– Пошел! – крикнул он, щелкнул затвором и выпалил в воздух. Бык яростно взревел и тяжело затрусил прочь.

– Вранка! Погоди, Вранка!.. – бежал за буйволицей Караколювец, не зная как успокоить ее.

– Зверюга! Выложить его надо бы, да в ярмо!.. Мать его… – хрипел, матерясь, старик, едва поспевая за напуганной Вранкой.

– Да погоди ты, милая, хорошая! Вранка, милая… – Караколювец вдруг спохватился, что повторяет слова жены, страшно разгневался на себя за это и снова выматерил быка.

Вранка обернулась и, увидев, что бык не гонится за ней, остановилась, задирая голову. Шумно всхрапывала, с ноздрей срывались на зеленую траву клочья пены.

Дед Габю размотал недоуздок, ласково похлопал буйволицу по шее, погладил по боку и повел ее за собой. Они уже были далеко от загона, когда Вранка снова замычала. Стала упираться, бить копытами.

– Да он тебя чуть до смерти не забодал, а ты опять к нему захотела! – удивился дед Габю.

У дощатой калитки своего двора он закричал во все горло:

– Эй, есть ли кто живой в доме! Спите или померли все?

Жена побежала к нему через двор, поправляя платок на голове.

– Чего ты, Габю, что стряслось?

– Уши у всех, что ли, заложило?

– Да не ори ты. Как услышала, ну, думаю, пожар или убили кого.

– Ступай, положи в торбу хлеба и головку лука.

– Зачем? Куда ты собрался?

– Да чего тебе объяснять, спешу я. Ступай скорей. Ничего не вышло с Вранкой.

– Как так?

– Да вот так, поди спроси у быка. Не приглянулась ему Вранка.

– Так бы и сказал…

Спустя несколько минут дед Габю уже шагал по шоссе, ведя за собой буйволицу. Он торопился. Не случишь ее вовремя – останется яловой. Зачем тогда тебе она? И продавать станешь, никто ее не купит. Веди тогда ее на бойню, а это прямой убыток. Потому время от времени он дергал ее за повод и бранил разными словами.

*

На село неторопливо опустился вечер. Дома устало обмякли в его теплых ласковых объятиях. Сады притихли. Засветились окна. Караколювец лежал на кровати. Время от времени вставал, поглядывал в окошко на кухню – не собирают ли на стол, и снова ложился. Устал он, натрудил ноги. Мало ли пришлось ходить с буйволицей. Наконец он не вытерпел и вышел в кухню. У очага поклевывала носом жена.

– Эй, рассвело уже.

– А? Чего тебе? – вздрогнула она.

– Как чего? Ужинать давно пора. Время сейчас такое, каждая минута дорога. Кого ждем? Поедим и спать.

– Да когда мы это не ужинавши спать ложились, – сказала старуха, шумно зевнув и встала. Выкатила и поставила на середине кухни низенький столик с круглой столешницей. Кошка первая заглянула что на нем.

– Брысь! – крикнула ей бабушка Габювица, ставя на стол миску с похлебкой из фасоли, над которой вился парок.

Караколювец, как обычно, уселся спиной к двери.

– Может, подождем Влади, а? – спросила Габювица.

– До утра и прождем, – сердито ответила Вагрила.

Караколювец зачерпнул ложку, поморщился, похлебка ему не понравилась. Накрошил хлеба в миску с кислым молоком. Необычно тихо отворилась дверь и вошел Влади. Тихо поздоровался и подсел к бабушке. Домашние давно уже не видели его за столом. Дед Габю удивленно поглядел на внука и снова принялся шумно хлебать.

Влади чувствовал себя как-то скованно, словно в гостях у незнакомых людей. И не посмел он сразу, как собирался, направляясь домой, объявить домашним о своем решении. «Тот и господин, кто все может сделать один», – подумал он и ласково взглянул на бабушку. От нее он слыхал эту поговорку. Потом оглядел любящим взором всех сидящих за столом, почувствовал, что они сейчас стали для него еще роднее, чем раньше. Ему показалось, что даже в сладостные минуты свиданий с Недкой он не забывал о них.

Дед Габю облизал ложку, со стуком положил ее на стол и хлопнул себя по коленям – так он обычно делал, собираясь встать из-за стола. И Влади не стал больше медлить.

– Мама, мы с Недкой уговорились, слово друг другу дали…

Вагрила поспешно поднесла ложку ко рту, чтобы скрыть набегающую на губы радостную улыбку. Сделала серьезное лицо.

– Стол у нас широкий, места хватит, – первая дала свое согласие бабушка Габювица.

Дед Габю не снял с колен широких ладоней, не встал и с неудовольствием глядел на внука. «И чего ты пришел спрашивать? Схватил бы ее как волк ярочку и приволок, а мы уж после все бы устроили. Показал бы свое молодчество. А ежели все торной дорожкой идти, не о чем будет вспомнить на старости лет. Дерево познается в плодах, а человек в делах. Эх, на твоем месте, уж я бы…» – думал Караколювец, но не решился выразить свои мысли вслух и только сказал:

– Завтра Бияза пошлем сватом в Здравковец. Чтоб все как полагается.

– Ступай, Петко, скажи ему об этом сейчас, – заторопилась Вагрила.

Петкан стряхнул крошки с колен и, не говоря ни слова, встал. Дед Габю тоже поднялся и пошел в комнату, но в дверях обернулся и тихо промолвил: