Текст книги "Люди переменились"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Что мог возразить Владо?

*

Поздним вечером Владо и Дончо вышли на задание в Крушево. Дончо были знакомы эти места и он шел впереди. Скоро лес кончился, и тропинка побежала по освещенной луной долине.

– Опасное место. Не нарваться бы на засаду, – прошептал Дончо.

Взяли ружья на изготовку и тихо двинулись по тропе. Но как только они вышли из тени леса, впереди блеснули огоньки и прогремели выстрелы. Они бросились на землю, и тяжелое эхо их ответных выстрелов прокатилось в тишине леса. Прозвучала автоматная очередь.

– Назад! – закричал Владо и пополз обратно к лесу. Он напряженно всматривался в ту сторону, где в темноте вспыхивали и гасли огоньки выстрелов. Оглянувшись, он увидел, что Дончо лежит неподвижно. «Убит!» – мелькнуло у него в голове, и он пополз назад.

– Дончо, Дончо! – зашептал он.

– Конец. Уходи!

Владо взвалил его на плечо и понес. Выстрелы участились.

– Брось меня, уходи! – стонал Дончо.

По щеке Владо потекла липкая кровь. Пули свистели над ним, но он, казалось не слышал их, стремясь скорее добраться до опушки леса. Войдя в лес, он положил Дончо на траву. Ощупал его окровавленную грудь. Дончо хрипел, задыхался, жадно ловя ртом воздух. Разорвав на себе рубаху, Владо стал перевязывать его. Но вот Дончо приподнял голову, из груди его вырвался странный всхлип, тело его расслабилось и замерло. Владо испугался, вскочил. Со стороны долины все еще хлопали выстрелы. Что теперь делать? Нести мертвого на базу. Зачем? Ведь там его все равно не воскресят. Но как бы то ни было – мертвого или живого, он не мог оставить его здесь. Снова взвалил его на плечо и понес. Ноги его подкашивались. Но он не останавливался. Ему казалось, что если он сядет передохнуть, то уже не встанет…

– Стой! Кто идет?..

– Это я, Владо! – забыв о пароле, ответил он, но услышав щелканье затвора, спохватился: – «Воробей!»

– «Василек»! – Вышел навстречу командир.

Владо осторожно положил мертвого товарища на землю, поглядел в его в открытые неподвижные глаза и зябко поежился.

– Холодно, – сказал он, поднял голову и обвел взглядом стоявших вокруг партизан.

Одна из женщин подошла к нему, помогла подняться.

Георгий строго взглянул на него. «Размяк, будто впервой мертвого видит», – и распорядился:

– Ботя, возьми четверых и выройте могилу!

– Где, товарищ командир?

– Тут, на базе, у большого дуба… для приметы, чтоб после победы найти было легко.

– Слушаюсь, товарищ командир!

Георгий повернулся к Владо.

– Вечером пойдешь в город.

– Хорошо! – равнодушно согласился тот.

Заря медленно растекалась по небу. На ветках деревьев весело защебетали птицы.

*

Вечером Владо и Герган собрались идти в город. Владо был рад, что представился случай повидаться с женой. Сколько времени уже прошло, как он ее не видел… месяц, два?

Нахлынули сумерки, и они двинулись в путь. В полночь достигли города. Пробираясь по темным улицам, они настороженно озирались по сторонам, прислушивались… Герган остался ждать во дворе, а Владо открыл дверь и начал подниматься по узкой лестнице. Ступеньки скрипели, но он не досадовал на этот шум, ему было даже приятно его слышать. Постучал тихо и замер в ожидании услышать звук родного голоса.

– Войдите, я не сплю! – раздался громкий голос жены.

– Потише, потише, – зашептал Владо. Губы его дрогнули, с ощущением неясной тревоги он вошел в комнату. В первое мгновение ему показалось, что он не туда попал – ни занавесок на окнах, ни пестрой скатерти на столе – Калушкиного приданого. Кровать разобрана – спинки прислонены к стене, рамка с пружинной сеткой лежала на полу. Рядом с ней – большой тюк, увязанный в половик. Все это он рассмотрел в скудном свете уличного фонаря, пробивающегося в окна.

– Ах, это ты? – сказала Калушка и снова села на голую сетку.

– А ты думала кто?

– Да агенты… частенько ночью заходят, прикидываются партизанами… точно так стучат, как ты.

Владо сел рядом, обнял ее и поцеловал.

– А я уж собралась, – сказала Калушка.

– Куда? – удивился Владо.

– Интернируют нас.

Владо поднялся. В углу в деревянной люльке спал ребенок. Владо наклонился, жадно вглядываясь в маленькое личико, которое едва различалось в темноте.

Калушка встала и сняла его руку с люльки.

– Разбудишь!

Владо недовольно взглянул на нее, проглотив твердый и неприятный комок, подкатившийся к горлу.

– А все из-за тебя! – сказала она.

– В чем дело?

– И еще спрашиваешь! Уже целую неделю сидим и ждем, когда нас увезут.

– Куда?

– Да откуда я знаю. Интернируют и все!

– Тише ты, не кричи.

– А вы прячетесь в лесу, как барсуки!

– Думаешь, нам легко… Все мы идем на жертвы, во имя свободы… вот когда победим, будем самыми счастливыми.

– Не люблю сказок! – оборвала его Калушка.

За окнами блеснула заря. Владо неловко обнял жену. Она не отстранилась, но и не ответила на его объятие. Владо тихо пошел вниз по дощатым ступенькам. На душе у него было тяжело. «Сколько ей еще придется пережить…» – подумал он о Калушке и остановился, услышав ее легкие шаги.

– Владо, погоди! – тихо окликнула его Калушка.

Они нашла его в темноте, обняла и поцеловала.

– Ты о нас не беспокойся, – сказала она. – Делай свое дело. Мы тут как-нибудь справимся. Себя береги!

Она вернулась в комнату и подошла к окну. Долго смотрела на пустынную улицу, прислушивалась к спокойному дыханию ребенка.

*

На следующую ночь, незадолго до рассвета, они вышли к родному селу Гергана. Было тихо. Оглянувшись по сторонам, Герган предложил:

– Пойдем лугом.

– Зачем? – спросил Владо, хотя и догадывался, какие чувства волнуют сейчас его товарища.

– Сократим дорогу.

Владо усмехнулся про себя, понимая, что Герган хочет пройти поближе к своему дому и сам сказал:

– Может, заглянем к вам? Как думаешь, не опасно ли это?

– Нет, – уверенно ответил Герган.

Он повел товарища задами. Остановился только тогда, когда из темноты выплыли очертания родного дома. Пригибаясь пошли через двор. Собака тявкнула, но тут же умолкла, узнав Гергана, завиляла хвостом. Один за другим, они, как тени, скользнули в кухню.

Вагрила как-то равнодушно поглядела на них и сказала:

– Садитесь!

Или уже чужим стал Герган, что мать встречает его, как гостя?

– А, это ты? – узнала она Владо и протянула ему руку. – Сказала тогда, что и ты опозорил свой дом, ну уж не взыщи.

Владо только улыбнулся в ответ.

Бабушка Габювица наклонилась, раздувая огонь в очаге.

– Мама, не холодно! – заметила Вагрила.

Окна засеребрились. Необычный в эту пору шум поднялся над селом. С улицы донеслась громкая брань. Вагрила вышла во двор и скоро вернулась.

– Облава!

Владо и Герган вскочили, схватив ружья. Уже совсем рассвело.

– Идите за мной, – сказала Вагрила и пошла вперед, не оглядываясь. Они поднялись за ней на чердак.

– Спрячьтесь в корзинах! – сказала она. Потом прошла через кухню в комнату, открыла сундук с приданым. Нащупав маленький пакетик, она облегченно вздохнула, словно нашла что-то очень важное, и снова поднялась на чердак.

– Герган! – позвала она.

– На, возьми… вот это. – И сунула в его протянутую руку маленький белый пакетик. Герган взглянул на него и в его удивленно раскрытых глазах застыл вопрос.

– Ежели случится что, чтобы другим матерям не плакать!

«Яд!» – догадался Герган. Он понял, что хотела сказать мать – мертвый, он не выдаст своих товарищей.

Вагрила ступила на земляной пол, ноги ее подкосились, она села, вся сотрясаясь в беззвучном плаче.

– Пошла прочь, пошла прочь! – донеслись до нее чужие голоса.

Во дворе дед Габю сдерживал собаку, и всякий раз, как она начинала лаять, испуганно поглядывал на полицейских, которые уже направлялись к кухне. Сняв шапку, он забежал вперед и открыл им дверь.

– Сноха, сноха! – позвал он Вагрилу.

– С вами мы давно знакомы, – подошел к ней Митю Христов.

– А, это ты? Добро пожаловать!

Митю Христов пододвинул стул и без приглашения сел. Вошедший с ним полицейский встал в дверях.

– Пришли с обыском.

– Делайте, что хотите!

Дед Габю принес еще один стул и поставил его перед другим полицейским, все еще держа шапку в руках.

– Садись и ты, дед Габю! – повеселев, пригласил его Митю Христов.

– Да, я и так все сижу, – словно извиняясь за что-то покачал головой Караколювец.

Для Митю Христова облава явилась удобным случаем показать себя. Ведь кто Караколювцы, а кто он? А сейчас дед Габю шапку перед ним снял.

– Давненько я не был в селе, – заговорил он. – Надень шапку-то, дед Габю!

Караколювец нерешительно глянул на другого полицейского.

– Надень, коли говорят! – сказал тот. Это был Венко.

– И он был раньше с ними, – представил его Митю Христов.

– Умом-разумом пораскинул и нашел свое место в жизни, – сказал Венко. – Все равно все с голоду перемрут, ведь одни листья едят.

– Не за тем сын в лес ушел, чтобы только о еде думать, – заметила Вагрила.

Митю Христов встал. Приступили к обыску. Открыли ларь, заглянули в погреб, в амбар. Потом пошли на верхний этаж.

– Идем с нами! – крикнули Вагриле. Сознавая свое бессилие предотвратить опасность, избежать ее, она не возразила. Молча пошла за ними. Открыла комнату. Митю Христов взглянул на большую кровать. «И у нас такая же», – и первый раз за все это время он подумал о своем доме.

– Господин старший! Чердак еще не смотрели, – напомнил ему Венко.

– Идите, смотрите! – равнодушно сказала Вагрила, но вся напряглась, сотрясаемая внутренней дрожью. Прошла вперед, опасаясь, что полицейские заметят ее волнение. Венко медленно поднимался за ней. Она откинула крышку люка.

– Вот, смотрите, – повторила она, отстраняясь. – У кого в эту пору чердаки-то полные?

– От нас не убежит! Везде сыщем! – ответил тот, мельком оглядев чердак, и пошел вниз.

Вагрила проводила полицейских до ворот. Войдя в кухню, она спокойно взялась за прялку, будто ничего не случилось. Но силы вдруг оставили ее, и она ничком повалилась на кровать.

*

Выйдя вечером на поляну, Владо и Герган присели отдохнуть.

Владо прищурился, разгадав по выражению лица товарища, какие мысли его волнуют.

– Знаешь, – заговорил он, – есть у меня один знакомый в вашем селе. Он не коммунист, но помогает нам. Это ведь я его сделал нашим ятаком. Когда кого-нибудь из наших посылают к нему, мне кажется, что идет он к кому-то из моих родных, ну, к брату, что ли. Таким близким чувствую его, дядю Трифона…

– Пошли! Далеко еще до базы, – прервал его Герган, вставая.

– Пойдем! – неохотно поднялся Владо. Какие-то мысли все не давали ему покоя, и пройдя немного, он снова повернулся к Гергану и заговорил:

– Как-то пошли мы к нему с нашим командиром. Знаешь ведь, какой у Георгия нрав. Никому поблажки не дает. Даже мне. А ведь мы с ним старые друзья. Дальше ты поймешь, к чему я это. Так вот, пошли мы, значит, с ним к дяде Трифону. Два дня маковой росинки во рту не было. Я так прямо и сказал дяде Трифону. «Что ж делать-то? – ахнула его жена. – Ведь у нас ничего нету!» «Голодными не оставим! – засуетился дядя Трифон. – Даже скотину и то грех голодной держать!» Сварили нам немного мамалыги, но не знали, видно, что мука-то была затхлая. Попробовал я, будто мне кто в рот горсть толченого перца насыпал. Невозможно есть! Кое-как проглотил ложку и больше не мог. А Георгий, знай себе, уплетает! Я молчу и удивляюсь. А он даже миску выскреб. Трифоница прибрала котелок и проводила нас в комнату, постелила нам поспать. Когда она вышла, Георгий накинулся на меня. «Научись уважать людей, – говорит. – Они из последней муки мамалыгу сварили, а ему видите ли, горько, не может есть!.. Очень уж привередливым стал! Борются за свободу народа, – говорит, – а человека уважать не научились!»

– Интересный человек, – прошептал Герган.

– И с тех пор, скажу тебе, я убедился, что самое главное – это уважать и любить людей.

Некоторое время они шагали молча. Потом Владо, словно что-то вспомнив, тронул Гергана за рукав.

– Вот, сказал я тебе, что самое главное на свете – это любить людей. Вот и твоя мать такая, любит она людей…

– Ночь уже, а мы, смотри, где еще! – прервал его сердито Герган. – Пошли скорей.

Так и не закончив разговора, они вошли в лес и скоро были в отряде.

*

Партизаны готовились к операции. Укладывали рюкзаки, латали обувь, чистили оружие. Только Здравко не участвовал в сборах. Он сильно сдал за последнее время. У него часто шла горлом кровь. Все понимали, что он долго не протянет.

С полей надвигался прозрачно легкий летний вечер. Отряд ждал, когда стемнеет и ярче заблестят звезды. Наконец, командир поднял руку. Партизаны гуськом двинулись вниз по склону. Спустя некоторое время, партизаны, обложили село, перерезали телефонные провода, арестовали полицейских и старосту. Барабан глашатая оповестил все село, что на площади перед общинным правлением состоится политическое собрание. Агитгруппы пошли по домам беседовать с крестьянами, звать их на собрание.

У ворот одного дома под большим орехом, белели рубашки крестьян. Владо рассказывал о борьбе Отечественного фронта, партии, о победах Красной Армии. Кончив говорить, он выжидательно оглядел крестьян. «Ежели не спросят, кто я, да что, женат ли, стало быть сочли меня чужим…» – подумал он. Возникло неловкое молчание и вдруг:

– А ты, парень, из каких будешь?

– Крестьянин, да только давно уже в город перебрался.

– Нас крестьян – больше всех!

– Детишки-то есть?

– Один.

– Дай бог ему здоровья!

– А вот ты, дядя, за какую власть, за самостоятельную сельскую власть? – поспешил переменить разговор Владо.

– Да ведь не о партиях мы сейчас речь повели, – уклончиво ответил крестьянин.

– Так, стало быть, ваша коммунистическая партия хочет сделать всех людей равными? – спросил кто-то.

– Да, мы за равенство! – гордо ответил Владо. – Скажем, принимают в партию, спросят: «Любишь людей?» «Люблю», – ответишь, но этого мало. «Готов ради них жизнь отдать?» Ежели ответишь: «Готов и умереть за них!» – только тогда тебя примут в партию.

– Не легко это, – заметил один из крестьян.

– Конечно, не легко! Потому-то и коммунистов не так много, но они ведут за собой народ. – Владо помолчал, глядя какое впечатление произвели его слова на крестьян. – А ежели обманул, – продолжал он, – или оказался слабым и ничего хорошего в жизни не можешь сделать для других, тогда, – тогда тебя, как паршивую овцу, вон! Нет тебе места в наших рядах!

– Правильно это, – согласился кто-то.

Владо простился с крестьянами и отправился на площадь. Мысли, легкие и веселые, как перелетные птицы, проносились в его возбужденном мозгу. «То, что я им сказал, не совсем точно… Но верно… Без любви к людям человек ничего для них не может сделать хорошего…»

Собрание кончилось. Крестьяне уже разошлись по домам. Мрак заколыхался от занимавшейся зари. Владо взглянул на небо и улыбнулся. Чьи-то твердые шаги оборвали нить его мыслей.

– Ты опять самодеятельностью занимался? – спросил Георгий Ваклинов.

– Ты же знаешь о чем я мог говорить…

– Крестьяне это крестьяне. Никто не может до конца осветить их душу. Хоть и меняются они…

– К лучшему, – поспешил вставить Владо.

Ваклинов недовольно помолчал.

– Какой же ты борец, если только стараешься снискать расположение людей? – заговорил снова Георгий Ваклинов. – Бывает, что большая далекая перспектива борьбы входит в противоречие с насущными интересами народа. Какой же ты руководитель, если не можешь твердой рукой проводить данную линию? Неужто будешь стараться всем угодить? Для борца прежде всего важна перспектива… А ты разглагольствуешь… От всяких таких слов оскомину набило! Завоюй ее, человеческую любовь-то, вместо того, чтобы только мечтать о ней!..

– Товарищ командир! – прервал его торопливый шепот. Их догнал невысокий юноша.

– А, это ты? – узнал его Георгий. – Почему не остался в селе?

– Примите меня в отряд, товарищ командир, примите! – повторил он снова, как тогда на площади, свою просьбу.

Георгий Ваклинов улыбнулся.

– Ладно, иди! – махнул он в сторону уходящей колонны.

Мрак, подгоняемый рассветом, теснился в котловину. На вершины опустилось утро.

*

Караколювцу не спалось, и он без нужды вышел посмотреть скотину. В предрассветной дымке проступили очертания огромного, как сказочный исполин, Юмрукчала. Небо посветлело. Буйволы недовольно засопели, когда к ним приблизился дед Габю. Они, как человек, сердились, что кто-то нарушает их предутренний сон. Везде Караколювец чувствовал себя не на месте. Снова лег, но так и не мог заснуть.

С той поры, как ушел Герган в лес, Караколювец заметно увял. И еда ему была не в охотку, и не работалось. Голос стал тихим, как у батрака, и не гремел больше по гумну и пастбищу, на проселках. Замкнулся он в себе. Целыми днями лежал в дровяном сарае. В обед съест пару яблок, и только, да и яблоки были что-то не те, – не нравились они ему в этом году.

В кухне Вагрила нетерпеливо поглядывала в устье печи, из которого веяло приятным теплом. Караколювец сел у печи, молча жался к ней, в надежде, что от жара схлынет малость та тяжесть, которая теперь постоянно давила ему грудь.

– Пойду, запрягу буйволов! – сказал Петкан и вышел.

– Петко, я сейчас, только возьму хлеб и догоню тебя! – крикнула ему вслед Вагрила.

Скоро по каменному двору загромыхала телега. Вагрила перекинула через плечо торбу с теплым хлебом и побежала догонять мужа. Караколювец дождался восхода и снова лег на дровяную колоду.

Спустя некоторое время щелкнула задвижка, и в воротах появились двое полицейских, сопровождаемых глашатаем. Они оглядели двор и, заглянув в кухню, крикнули:

– Эй, есть люди в этом доме?

Давно никто не кричал так громко во дворе Караколювцев.

– Кто там? – выглянул из сарайчика дед Габю.

– Добрый день, старче!

– Доброго здоровья! – сняв шапку, воззрился на полицейских дед Габю.

– Где сноха? Где сын?

– В поле.

– Сведи нас к ним!

Они шли впереди, а за ними, словно ступая по раскаленным углям, с непокрытой головой плелся дед Габю. Вышли в поле. Дождь раскаленных лучей июльского солнца заливал нивы. Полицейские оставили деда Габю позади и направились к телеге. Завидя их, Вагрила вздрогнула и встала, как вкопанная, с хомутом в руках: «С Герганом что-то случилось».

– Пойдемте! – приказали полицейские.

Вагрила сняла передник и пошла, не спрашивая, что случилось, что от них нужно, только облегченно вздохнула, поняв что пришли за другим, а не сказать, что ее сына больше нет.

– Ну чего ты там? – сердито крикнул один из полицейских Петкану, который торопился привязать буйволов. Он подошел, прихватив с собой, не зная зачем, занозу.

– Батя, – сказал он, проходя мимо кладбища, где под кустом шиповника сидел дед Габю, – прибери, – и бросил занозу на землю.

*

Одетые как в воскресный день, Вагрила и Петкан пришли к общинному правлению. Скоро подошли Илийца с мужем, и еще несколько семей – все родители или близкие родственники партизан.

– А нас-то зачем забираете? – сердился Христо Дрыгнеолу, двоюродный брат Гергана.

– Останется хлеб неубранным, – всхлипнула его жена.

– Так вам и надо, коли детей не уберегли! По одному у вас, и тех не углядели… – посыпались упреки на двух матерей.

Вагрила закрыла лицо руками, чтобы не смотреть на людей. «Господи, до чего дожила!»

Подождали, пока приведут крестьян из соседних сел, и после полудня караван интернируемых потянулся к городу.

*

Привели их на «пересылочный пункт» – в школу. К вечеру все помещения школы были битком набиты. Те, которых привели позднее, устроились во дворе, под открытым небом. Полицейские заперли железные ворота и больше уже ими не интересовались. Утомленные долгой дорогой, люди постелили на голой земле одеяла и коврики, и легли спать. Надежда, что на другой день им предоставят помещения и койки не оправдалась. Прошла третья, четвертая неделя, а положение не изменилось. В комнатах оставались только старики, больные и дети. Одна и та же участь сближала людей. Беседуя, они тешили себя надеждой, что, может быть, их арестовали только для того, чтобы попугать.

– Почему нас держат?

– Ведь без дела сидим!

– Наверное, скоро отпустят. Мы же пользу государству приносим.

– Теперь, как мы страху набрались, не станем тянуть с поставками.

– Отпустят!

– Что-то не торопятся!

Наконец, в школу пришел начальник полиции Атанас Душков. Двор притих. Взоры крестьян со страхом и надеждой обратились на начальника.

– Завтра поведете интернированных! – сказал он Митю Христову.

– Слушаюсь, господин начальник! – ответил тот и щелкнул каблуками.

Атанас Душков козырнул и ушел.

*

Заря гасила побледневшие звезды, небо становилось пепельным, как утоптанный большак. Митю Христов поднялся. Крестьяне увязывали свои пожитки. Дети плакали, и матери унимали их рассказами о сахарных петушках, которых им купят в большом городе. Те, что уже были готовы выйти в дорогу, стояли перед железными воротами.

Митю Христов, окинув взглядом ожидающую толпу, дал знак трогаться. Ворота распахнулись, и толпа крестьян, как разрушивший преграду поток, хлынула по широкой улице. Митю Христов сел на лошадь и поехал впереди колонны…

Крестьяне скинули куртки и пиджаки. Конвойные расстегнули вороты мундиров. Солнце припекало. Все поглядывали на тень, отбрасываемую растущей по обочинам акацией. Митю Христов ехал по-прежнему в наглухо застегнутой куртке. Только сапоги уже успели покрыться тонким слоем пыли. Он смотрел прямо перед собой. Глаза под козырьком низко надвинутой на лоб фуражки, отливали сталью. Вслушиваясь в топот ног позади, он старался как можно прямее держаться в седле, не опуская плеч.

Вышли на Вран. Лошадь, утомленная, как и люди, фыркала, тянула в сторону. Митю Христов сердито натянул поводья и оглянулся.

– Господин старший, отдохнем немного? – встретив его взгляд, спросил один из конвойных.

– Там отдохнем, – указал Митя рукой на потонувшее в мареве село.

– В селе, в селе будем отдыхать, – прокатилось по колонне. Митю Христов улыбнулся и впервые огляделся по сторонам. Кругом простирались поля.

Словно тычась головой в желтую стену, жнецы подрезали колосья поблескивающими серпами, оставляя позади себя похожие на спеленутых младенцев тяжелые снопы. Кое-где они были уложены в крестцы. Завидев колонну, жнецы долго глядели на нее из-под ладони. Черная колонна, такая чуждая среди желтых полей и зеленых лугов, медленно двигалась к селу. Митю Христов с неудовольствием подумал, что село, наверное, встретит его безмолвием, ведь все люди в поле, и брови сердито нависли над его маленькими глазками.

У корчмы Ивана Портного, Митю Христов осадил лошадь. Колонна распалась. Люди поспешили сесть в тени под оградой. Полицейские сошли с коней и расположились за столиком в тени акации.

Митю Христов досадовал, что никто кроме Портного не видит, какую он приобрел власть над людьми. Но и сам Портной как-то небрежно поздоровался с ним и поспешил обратиться к людям:

– Есть холодное пиво и лимонад!

Митю еще больше нахмурился, в глазах блеснуло, затаилось сдержанное раздражение. Он стоял и смотрел как суетится Портной. А тот один за другим тащил ящики пива и лимонада. Мельком взглянув на хмурое лицо Митю Христова, он бросил на ходу:

– Расторговался я сегодня!

Митю Христов посмотрел на людей, которые допивали лимонад, и вскочив на коня рявкнул:

– Поднимайся!

Полицейские, с сожалением покинув тень акации, сели на коней. Вагрила оторвала прицепившийся к подолу репей и посмотрела в сторону общинного правления. По улице к ним спешила бабушка Габювица, махала рукой, мол, погодите. За ней, опираясь на палку, ковылял Караколювец. «Зачем пришли, хлеб-то в поле не ждет», – упрекнула их про себя Вагрила.

Митю Христов, прищурившись, оглядывал двинувшуюся колонну.

– Петко, сноха, погодите! – подошла Габювица. Доковылял и Караколювец. Митю Христов скосился на них.

– Принесли вам хлеба. Не ведали, что проведут вас через село, ничего другого не приготовили.

Митю Христов дернул поводья, завернул коня и подъехал к ним.

– Здорово, Митю! – сняв шапку, поклонился ему дед Габю, и только после этого подошел к сыну.

Митю усмехнулся.

– Ничего не нужно, мама. То, что мне надо, никто мне не может дать, – сказала Вагрила.

– Хлеб хоть возьми! – совала ей в руки узелок Габювица.

– Без хлеба не останемся, мама. На край света ушлют, все равно найдутся добрые люди…

Вагрила пошла догонять колонну, которая уже шла по мосту.

Митю Христов нагнал Вагрилу и крикнул, словно плетью ожег:

– Шагай быстрей!

Караколювец долго глядел из-под ладони на дорогу.

*

В тесных помещениях участка, прижавшись друг к другу, сидели и лежали люди. Негде было повернуться, перепеленать детей. Половину единственного окна, которое было закрыто, заслоняла широкая спина сидящего на дворе полицейского. Женщины снимали свои платки и сидели нахохлившись, как птицы в ненастье. Духота сгущалась, и к полудню стала совсем невыносимой. Дети, положенные у стен, чтобы было прохладнее, плакали, и матери напрасно пытались обмахивать их потными ладонями.

– Петко, постучи, покричи, может услышат нас, смилуются! – обернулась к мужу Вагрила. – Патроны берегут, что ли, удушить нас решили? Скажи им, что дети тут. Они-то разве виноваты?

Петкан посмотрел на широкую спину полицейского, на ружье, стоявшее рядом, и нерешительно шагнул к двери.

– Спроси, чего нас тут мучают! Окно хоть бы открыли! И воздух, что ли, от нас охраняют?

– Дети тут! Задыхаемся! Хоть бы окно открыли, – постучал негромко Петкан.

Все затаили дыхание, напряженно вслушиваясь, подойдет ли кто.

– Задыхаемся!.. – закричала Вагрила и нагнулась к замочной скважине.

В коридоре прозвучали шаги, кто-то протопал мимо.

– Откройте! Дети тут задыхаются! – стучала в дверь Вагрила.

Наконец, снова раздались шаги, щелкнул замок.

Вагрила невольно быстрым движением рук, оправила складки передника и выпрямилась. Дверь отворилась и перед Вагрилой предстал офицер.

– Господин офицер!.. – обратилась к нему Вагрила.

Офицер сморщился: в нос ему ударил смрадный воздух, и он невольно отпрянул назад.

– Господин офицер! – продолжала Вагрила. – Мы ни осужденные, ни подследственные, за что с нами так обращаются…

– Что вам угодно? – прервал ее Буцев.

– Прикажите хотя бы окно открыть. Сами видите, дышать нечем! Дети тут задыхаются. Они-то за что страдают?

– Я только что приехал, и еще не в курсе дела. Впрочем, я распоряжусь.

Буцев козырнул по привычке, щелкнул каблуками и ушел. Полицейский, стоявший в коридоре, снова закрыл дверь.

– Что бы там ни было, а человек должен оставаться человеком, – сказала Вагрила.

– Порой он хуже зверя! – сказал кто-то из мужиков.

– И зверь доброе слово понимает, – ответила Вагрила.

Время шло, а окно не открывали. Дети уже не плакали, а только хныкали. Широкая спина полицейского по-прежнему маячила в окне.

– То, что ты молвила, – спустя немного обернулся к Вагриле все тот же мужик, – верно для зверей, но не для людей.

– Человек добрым рождается, да мир во зле живет! – возразила ему Вагрила.

«Господи, станут ли когда-нибудь люди такими, чтоб только добро друг другу делать? Чтоб спокойно, без страха жили!» – думала она.

Полицейский вдруг встал, повернулся и приник к окну.

– Кто здесь воздуха хочет? – заорал он. – Вы не у себя дома, чтобы распоряжаться!

Вагрила поджала губы. Она понимала, что права, но люди еще не скоро станут такими, какими должны быть. Вечером их увезли.

*

Юмрукчал надвинул белую шапку. Зима уже засела в горах, в ожидании удобного случая, чтобы покрыть снегом леса и поля.

– Где зимовать будем? – волновались партизаны. Одни предлагали разойтись по селам, другие – разбиться на небольшие группы и вырыть землянки в лесных дебрях. Георгий Ваклинов только улыбался, зная, что этого нельзя делать, но никому не возражал. Наконец он распорядился объединить отряды двух околий на одной базе.

– Товарищи! С сегодняшнего дня мы – один отряд, – сказал командир. – А выпадет снег – каждый вечер операция. Больных отправим в лазарет…

Здравко закусил рукав, сдерживая кашель. Сидевший рядом Герган невольно вздрогнул, взглянув на его неестественно удлинившиеся пальцы, – никогда еще не видел таких длинных пальцев.

*

Наступил вечер. Партизаны, проходя мимо Здравко, прощались с ним. Он пожимал протягиваемые руки, заглядывал в глаза товарищей. Что-то странное было в его взгляде. Он словно навсегда прощался с ними и потому старался запомнить их.

– Мы еще встретимся, – шепнула Дафинка, ласково улыбаясь, но уверенность, прозвучавшая в ее словах, показалась ему наигранной.

– До свидания! – сказал Здравко и тоже, с наигранной бодростью помахал рукой.

Дафинка побежала догонять колонну, которая уже спускалась к селу, и засевший среди деревьев мрак быстро поглотил ее.

*

Проводив Здравко и других больных партизан в лазарет, находящийся в глухом месте в глубине гор, Стоян Влаев и Герган возвращались на базу. Темнота уже опустилась на долину и огоньки села казались издалека тлеющими кострами. Стоян Влаев спешил. Он шел напрямик, срезая повороты тропинки. Герган едва поспевал за своим спутником, недоумевая, почему он так торопится.

– Надобно зайти в село, дело есть, – обернулся Стоян, отвечая на его вопрос. – К Мишо Бочварову заглянем.

С Мишо нужно было встретиться во что бы то ни стало. В соседних селах произошли провалы, арестовали некоторых товарищей. Может, кто не выдержит, развяжет язык, тогда полиция доберется и до Мишо. Нужно было предупредить его. Впрочем, тот, может быть, уже знает об этом, но поговорить с ним не мешало бы. Кроме того, Стояну Влаеву очень хотелось кое-что разузнать о своей семье. Дом, жена, дочь часто снились ему, занимали его думы…

Когда они спустились в долину, огоньки в селе уже погасли: в нем, как и в окрестных полях и рощах, притаился мрак безлунной ночи. Стоян часто останавливался, прислушивался. Один только раз взлаяла где-то собака, но тут же умолкла, словно испугавшись чего-то. Выйдя задами ко двору Бочваровых, Стоян некоторое время вглядывался в неподвижную темноту, затем махнул рукой неотступно следовавшему за ним Гергану. Низко пригибаясь, они подошли к дому. Стоян тихонько стукнул в окно, и тут же к стеклу приникло лицо Мишо. Он будто дожидался их прихода. Стояну показалось, что узнав его, Мишо недовольно поморщился.

Бесшумно отворилась дверь. Мишо вышел в наброшенном на плечи полушубке.

– Уж не взыщи, что мы в такую пору… – криво усмехаясь, прошептал Стоян.

Мишо, не отвечая, молча пожал руки партизанам, но в дом их не пригласил. Повел под навес.

В непроглядной тьме под навесом Стоян сразу сел, словно показывая этим, что разговор будет долгим. Герган последовал его примеру, с удовольствием вытянув усталые ноги. Сел и Мишо, зябко кутаясь в полушубок. Стояну очень хотелось расспросить Мишо о своей семье, но сперва надо было покончить с тем делом, ради которого он пришел сюда.

– Слышал об арестах? Знаешь, кого взяли? – придвинулся он к Мишо.

Тот неопределенно пожал плечами.