Текст книги "Люди переменились"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Герган вспыхнул и смотрел не мигая, пока женщина не вышла.

Здравко тяжело вздохнул, расправил плечи.

– Ничего не поделаешь! Вечером уйдем.

– А если начну бриться, быстро вырастет борода?

Здравко не ответил.

«Одни неприятности от меня товарищам», – укорил себя Герган.

Настал вечер. Здравко и Герган, притаившись за темным плетнем, ждали, когда на улице затихнут чьи-то шаги.

Ятачка стиснула руку Гергана, вглядываясь в его лицо и шепнула:

– Мал ты еще, вот почему я так…

– До свидания, – кивнул Здравко.

– Теплые носки-то хоть есть? – ятачка посмотрела на ноги Гергана и сунула ему в руки пару. – Мужнины.

Снег скрипел под ногами, и шаги звонко отдавались в тишине улицы. Женщина подождала, когда они скроются из виду, и вернулась. На нее пахнуло приятным теплом кухни, и она снова подумала о парнишке, которого она обидела своим недоверием.

Мрак складками залег среди холмов. Впереди черной стеной тянулся лес. В небе мерцали звезды.

Герган шел ссутулясь, чувствуя себя виновным.

Здравко остановился и засвистел, подавая условный сигнал. Вспоров таинственную тишину леса, прозвучал ответный сигнал. Здравко и Герган быстро пересекли ложбину. Навстречу им вышел высокий партизан.

– Следов не оставили?

– Постарались.

– А, новенький, здравствуй! Я – Гената.

Герган переступал с ноги на ногу.

– Ну, ступай вперед, я тут хозяин, а ты вроде гостя, так что по протоколу. – И он пропустил Гергана вперед.

– Мы всех принимаем. И сотня человек разом придет – всем дела хватит. Так что и тебе достанется.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Герган.

Гената опустил за собой крышку люка и зажег спичку.

– Новенький, – представил он Гергана.

Герган, улыбаясь, пожимал руки партизанам.

– Быстро гольфы-то продрал!

– Были новые, когда к вам пошел.

– Сразу видать, лазил через плетни. Пока не победим, все закоулками ходить будем. Прямые дороги нам заказаны, – говорил низенький полный партизан..

– Вот твое место. Ложись и набирайся сил; иными словами – спи! – сказал Гената.

Еще одна спичка вспыхнула во мраке землянки, и Герган быстро оглядел ее. Влажные стены, низкий потолок и грубо сколоченные дубовые нары. Герган лег на свое место, взволнованный мыслью, что он теперь партизан. Полежав некоторое время, Герган припомнил о том, с каким аппетитом Здравко ел хлеб с салом. Почувствовал, что очень проголодался, но попросить хлеба не решился.

– Не ворочайся, тепло разгоните! – прозвучал голос Генаты.

Герган лежал прижавшись к чьей-то теплой спине, с нетерпением дожидаясь утра.

*

Было уже совсем темно. Герган и Владо, притаившись за плетнем, выжидали пока пройдет запоздалый прохожий.

– Пошли! – прошептал Владо.

Герган встрепенулся, отгоняя воспоминания, которые нахлынули при виде родного дома. Два месяца он только снился ему. Припомнил, что командир приказал ему быть осторожным, и с какой-то распирающей грудь гордостью сжал рукоятки двух пистолетов, подобно гайдукам, о которых он читал в книгах. Оглядываясь, пошел через двор. Посмотрели бы сейчас родители, каким он стал. Обрадовались, гордились бы. Он выпрямился во весь рост.

– Тише! – шепнул Владо.

Герган пригнулся, но мысли его были все те же: ему хотелось, чтобы его видели, чтобы им гордились мать, отец. Этого он желал сейчас больше всего.

Подойдя к двери, он прислушался и медленно нажал ручку. «Никогда раньше не запирали», – подумал он и дрожащими от возбуждения пальцами забарабанил по стеклу окна.

– Кто там? – послышался дрожащий голос отца.

– Я.

– Кто ты?

– Герган!

– Нет его дома.

– Я – Герган. Пришел повидаться.

Дверь скрипнула и в открывшейся щели показалось радостно взволнованное лицо его отца.

Герган, улыбаясь шагнул к нему.

Отец, придерживая кальсоны, разглядывал сына.

– Это ты? – вышла одетая еще мать.

Герган протянул было руки, чтобы обнять ее, но она отпрянула от него.

В окно струился звездный свет, и Герган подошел к нему, чтобы его лучше видели. Мать сердита, но она всегда понимала его. Поймет и сейчас.

Вагрила присела на кровать.

– Ну, как, дошел до конца своего пути?

– Конец нашего пути – это победа народа, мама.

Вагрила помотала головой, как бы отмахиваясь от этих слов.

– Опозорил ты нас, опозорил на всю жизнь! Слава богу, хоть недолго жить-то осталось! Целый месяц в лавку не хожу, прячусь ото всех, как сова.

– Мама, не срами меня! – Герган поглядел на Владо и развел руками, как бы извиняясь перед ним за мать.

– Перед кем же это? Ведь и он, как и ты, опозорил свой дом, – она сердито глянула на Владо, и тут же отвернулась.

– Говорит по своему разумению, – попытался успокоить Владо Гергана, который уже сжал кулаки.

– Да, худо ты поступил, сынок, – шептал отец, – ну уж не воротишь!

– Мама, ты должна гордиться… Ты слышала о бабушке Тонке?

– Знаете нашу слабость, вот и делаете с нами, что хотите. В огне мы сейчас горим.

– Мама, я пришел повидаться. Не беспокойся, видишь – жив и здоров.

– Поздно уже беспокоиться! Иди себе путем, который выбрал.

– По два пистолета носите? – спросил отец.

– По два, – ответил Герган, обрадовавшись, что наконец заметили это.

– Как гайдуки, – продолжал отец. – Если откажет один, стреляешь из другого.

Герган, задохнувшись от радости, только молча кивал головой.

Могла ли Вагрила не взглянуть на сына? Зачем он пришел?.. Снова тревоги, снова страх и новые надежды…

– Господи! – простонала она, закрыв лицо руками, повалилась на кровать.

– Мама! – взял ее за плечи Герган. – Не плачь!

– Оставь меня! – поднялась Вагрила, вытирая брызнувшие слезы.

Партизаны собрались уходить.

– Мама, товарищи придут к тебе за продуктами.

Вагрила подумала о чем-то, но не ответила.

– До свидания! – поцеловал ей руку Владо.

Она вышла вслед за партизанами, все время думая, что сказать сыну на прощанье.

Герган перепрыгнул через плетень. Вагрила глубоко вздохнула, пожала руку Владо.

Владо помедлил. Ему вдруг захотелось что-нибудь сказать ей в утешение, но ничего не сказав, он пошел следом за Герганом.

– Смотрите, не простудитесь! – тихо промолвила Вагрила.

Она долго смотрела в ту сторону, где исчез во мраке ее сын.

Гергану было неловко перед товарищем. Мать не встретила их так, как ему хотелось. Слабой оказалась она. Хотелось, чтобы она была другая – героичная, смелая, не жалела бы его, не плакала. Лучше уж было не приходить. «Никогда больше не приду», – решил он.

Владо думал о другом. Вагрила напомнила ему мать. И она была такая же добрая и строгая. Давно, когда он был еще мальчонкой, арестовали его… а когда вернулся, она все плакала и укоряла его, что по плохому пути пошел. С той поры стала чахнуть и… Владо почувствовал, что воздух в его груди словно затвердел.

– Мама очень жалостливая, – сказал Герган.

– Шагай, помалкивай! – рассердился Владо.

Задумчивые и печальные, они молча возвращались на базу.

*

Серое весеннее небо словно прохудилось, и целую неделю непрерывно моросил дождь. Воздух отсырел. Улицы опустели. Рано повисал за окнами желтый свет керосиновых ламп. На берегу реки Стоян Влаев и Мишо Бочваров остановились.

– Она не такая плохая!

– Знаю я ее! Вредная баба! – возразил Стоян Влаев.

– Ты не мешайся, я с ней поговорю.

– Ну, иди тогда вперед!

– Вот увидишь, даст все, что попросим.

– Ладно, идем!

Спустя некоторое время, они уже пробирались огородом к дому Гергана. Залаяла собака.

– Ты чего, цыц! – Вагрила еще не спала. Она вышла во двор, вглядывалась в приближающихся людей, и, еще не узнав их, поняла, кто они.

– Пошла прочь! – прикрикнула она на собаку и с тревогой огляделась вокруг.

Потом впустила пришедших в кухню.

– Садитесь!

– Мы не надолго, – пробормотал Мишо.

– Да что уж тут, говори прямо, – сказал Стоян.

– Слушаю, – посмотрела на него Вагрила.

– Партизанам нужны продукты! – Стоян Влаев уже приготовил резкие слова на случай отказа.

– Кому передать продукты?

– Или я приду, или Мишо.

Стоян Влаев невольно посмотрел на ночвы.

– Могу и сейчас дать.

– Ладно.

Пока Стоян Влаев укладывал в торбу хлеб, Вагрила подошла к Мишо и тихо сказала:

– Чего ты полез в это дело? Погубишь Тотку!

– О чем это вы шепчитесь? – сказал Стоян Влаев сердито.

– Учусь таится, да еще не научилась. Сказала Мишо, чтобы не лез не в свое дело. Ты-то у них на заметке, тебе некуда деваться, а вот он…

Стоян пожал плечами и двинулся к двери.

– Эх, Мишо, погубишь ты Тотку! Не смотри на этих оглашенных. Ваше дело другое. Стоян, не бери его с собой! Я сама буду носить тебе, что нужно.

– Ступай в дом! – обернулся он. – Чем меньше людей на дворе, тем лучше!

Вагрила послушно вернулась в кухню.

*

На дворе давно уже было светло.

– Тетя Вагрила! – послышался громкий голос Тотки.

– Заходи, заходи! – обрадовалась Вагрила.

Тотка уселась на кровать и достала из передника вязанье. Занимаясь домашними делами, Вагрила спрашивала ее о том, о сем. Тотка спокойно отвечала. Лицо ее, казалось, излучало какое-то сияние. На пухлых губах словно застыла улыбка. Казалось, ничто не может смутить или встревожить ее. Она жила словно ничего не видя и не слыша. Даже постоянные встречи мужа со Стояном Влаевым не беспокоили ее.

Спицы мелькали в ее руках.

– Очень стянуто, – потрогав вязанье, сказала Вагрила. – Надо свободнее. Младенец – он вроде рассады, которой нужна рыхлая грядка. Одежка должна быть мягкой и легкой.

– Что же теперь, распустить? – спросила Тотка.

– Нет, не нужно, но дальше вяжи свободнее.

– Чтобы ему не жестко было, да?

Тяжелые шаги прервали их беседу.

Вагрила поглядела в окно. У нее перехватило дыхание.

– Что там, тетя Вагрила?

Вагрила молча вышла в кухню. Когда не можешь избежать беды, надо пойти навстречу ей.

– Отойди! – отстранил ее от ночвы полицейский.

Иван Портной скользнул вьюном мимо Вагрилы, откинул полотенце. Подойдя с куском хлеба к окну, он сравнил его с тем ломтем, который принес с собой.

Вагрила все поняла.

– Это один и тот же хлеб? – спросил полицейский.

– Оба ломтя из чистой муки выпечены.

– Кого провести хочешь? Дураками, что ли, считаешь? – толкнул ее полицейский. Митю Христов молчал, стоя у двери.

– Этот хлеб твой? – сунул Вагриле ломоть в лицо полицейский.

– Тот, что в ночве был мой, а тот, что Портной принес, не мой.

– Стало быть, не ты его передала.

– Кто же в такие времена хлеб раздает?

– За сына своего ты и душу отдать не пожалеешь.

– И две души бы отдала, да нету его.

– Ты ведь знаешь где он.

– Если бы знала, пошла бы проведать.

– Мать не оставит голодным сына. Говори – носила ему хлеб?

– Нет! – выпрямилась Вагрила.

– Тот самый. Вот, по противню видно, – заявил Портной.

– Проверьте в других домах, неужто я одна пеку в противне?

– А мука?

– Сеем одно и то же зерно и мелем на одной мельнице.

– Пойдем! – взял ее за локоть полицейский.

– Пусти! Не убегу.

– Пойдем!

– Я готова. – Она направилась к двери.

– Балованный у тебя сынок. Получил двойку, обиделся и – в лес! – сказал Портной.

Вагрила не собиралась с ними разговаривать, но не стерпела:

– Каким хотите можете его называть, но двоек он никогда не получал.

– Ладно. Знаем мы их! – подтолкнул ее Иван Портной.

– И ты, Иван, не тем путем пошел. Не доведет он тебя до добра.

– Ладно, ладно, поменьше разговаривай! Прибереги слова для следствия.

В окне показалась Тотка. Встретив взгляд Митю Христова, она не покраснела, как раньше, и не отвернулась. Митю поразило несоответствие между ее миловидным лицом и полным телом, и он сощурил глаза. «Ишь разнесло, как бочка стала! Хорошо, что я не связался с ней», – подумал он, догоняя своих товарищей.

Вагрила шла, опустив голову, не желая видеть любопытные взгляды соседей, стоящих у калиток.

– Гергана что ли поймали? – говорили они.

– Почему ее забирают?

Силы вдруг оставили ее и она горько заплакала.

– Поплачь, поплачь, пусть и наши дети увидят до чего они родителей доводят. Пусть им неповадно будет…

«Ожесточились людские сердца», – подумала Вагрила, чувствуя, что надо собраться с силами для предстоящих испытаний. Она шла с опущенной головой, но уже не плакала.

*

От правления общины направились к городу. Вагриле и присниться не могло, что она когда-нибудь будет идти так, конвоируемая полицейскими. Хотела было попросить полицейских, чтобы повели ее напрямик, через лес, но не решилась. «Да что им, нарочно сделают наперекор, да еще и посмеются», – подумала она и пошла быстрее. Что могут ей сделать? Убить? Но это ее не пугало. Лишь бы поменьше людей попалось ей навстречу…

Подходя к воротам участка, Вагрила окинула взглядом поток спешащих куда-то прохожих и вошла в утоптанный, как гумно, двор. На крыльце стряхнула с ног пыль. В темном коридоре на Вагрилу пахнуло сырым, затхлым воздухом, и она робко огляделась по сторонам.

– Входи! – вздрогнула она, услышав голос полицейского. Она вошла в кабинет. За отливающим лаком письменным столом сидел поседевший, но не старый еще человек, с наружностью учителя. Из-под рукавов его кителя выглядывали белые манжеты. Его приветливый вид немного успокоил Вагрилу.

– Сядьте!

Вагрила робко присела на кончик мягкого стула. Напротив сидела женщина, попыхивая сигаретой. Встретив взгляд Вагрилы, она одернула короткую юбку и еще больше задымила сигаретой, словно хотела укрыться за завесой дыма от глаз арестованной крестьянки. «Где-то я ее видела», – промелькнуло в голове у Вагрилы.

– Где твой сын? – обратился к ней начальник.

– Всякого встречного спрашиваю об этом.

Она знала, что будет говорить правду, только о Мишо и Стояне ничего не скажет, и ждала, что еще спросит начальник.

– Кого снабжала хлебом?

– Целый месяц из дому не выхожу. Соль и керосин соседи покупают.

– Муж твой где?

– Во Фракии[11]11
  Фракия – область в Болгарии.


[Закрыть] на заработках.

– Кому же ты все-таки передала хлеб? – не унимался начальник.

– Никакого хлеба я никому не давала.

– Продолжаешь стоять на своем?

– Говорю, что знаю.

Начальник подошел к ней и она невольно вдохнула приятный запах его новой одежды. Скривив тонкие губы, он показал рукой.

– Видишь эту машинку?

Она не знала, что это орудие пытки, но спросила:

– Убьет?

– Может и убить.

– Смерть легче мучений.

– Суд тоже может приговорить к смерти.

– За что же меня судить?

– За то, что сына в лес пустила.

– Тоже придумали – матерей судить за вину сыновей. Да ежели бы я ведала, что он в лес уйдет…

– Хватит болтать!

Начальник быстрыми шагами подошел к столу и несколько раз нажал кнопку звонка.

В комнату вошел человек в штатском. Он был аккуратно одет, гладко причесан. Вагрила не испугалась его. Штатский даже не спросил, зачем его вызвали. Размотав, присоединенные к машинке провода, он подозвал Вагрилу и сунул ей в руки их оголенные концы. Она спокойно взяла их. Спустя мгновенье концы проводов словно вонзились в ладони. Она хотела бросить их, но не смогла. Сотрясаемая дрожью, попыталась сказать что-то, но только простонала и, как будто споткнувшись, упала, скорчилась на ковре…

Через некоторое время она открыла глаза. Блестящие концы проводов лежали рядом с ее руками. Приятное, как сон, мгновение забытья прошло, она встрепенулась, подумав, что неприлично лежать так на ковре, и быстро встала. Ноги подкашивались, и она ухватилась за стул, на котором недавно сидела.

– Встать прямо! – вскричал начальник.

Вагрила взглянула на свои ладони, словно боясь, что испачкала дорогую обивку стула. Человек в штатском приблизился к ней и тяжелым кулаком ткнул ее в лицо. Из рассеченной губы потекла струйка крови. Вагрила даже не вытерла ее.

– Где твой сын?

– Не знаю.

Человек в штатском, стиснув зубы, снова ее удалил. Вагрила покачнулась.

– Где сын?

– Не знаю.

Снова удары и снова вопросы:

– Где твой сын?

– Не знаю.

Начальник был раздражен ее упорством.

– Может, она действительно не знает, – заметила женщина.

Вагрила смахнула пот, заливавший ей глаза и взглянула на нее.

– Где-то я тебя встречала…

– В первый раз тебя вижу… Значит, вырастила сына и послала его в лес на погибель. А самой тебе умереть не страшно?

Лесева поморщилась, словно подавляя подступившую к горлу тошноту. Пухленький подбородочек ее задрожал, и Вагрила вдруг узнала ее.

– На базаре ты куру у нас купила. Еще парнишка наш отнес ее тебе домой.

– Не помню.

– И у вас, наверное, есть дети, вы меня поймете.

– Замолчите! – махнула на нее рукой Лесева.

– Что ни скажу – все не так!

– Отпустите ее, отпустите, – сказала вдруг Лесева, и глаза ее налились слезами. – Зачем вы меня сюда привели, зачем? – обернулась она к начальнику.

Начальник, взяв ее под руку, отвел к дивану.

– Уберите ее! – кивнул он на Вагрилу.

«В одно и то же время люди могут быть плохими и хорошими», – подумала Вагрила.

– Ну, поживее! – подтолкнул ее человек в штатском.

Осушая губами полные слез глаза Лесевой, начальник Душков умолял ее сказать, чем ее огорчила крестьянка, эта мать партизана.

– Ничего, ничего! Уже все прошло, – овладела собой Лесева и собралась уходить. Напрасно Душков пытался ее задержать. Она даже не захотела, чтобы он ее проводил. Как ему объяснить свое состояние, когда ей и самой не все ясно. Осталась сиротой после войны. Жила на стипендию совета общины, окончила университет. Потом молодая учительница истории вышла замуж за Лесева, который открыл перед ней совсем другой мир. Была счастлива, пока не поняла, что любила эту иную жизнь, а не его самого. Муж состарился, а она, всю жизнь занятая только собой, уже не могла иметь ребенка.

Проходя через двор Лесева увидела Вагрилу и смутилась. Но тут же овладела собой. Чего ей смущаться перед этой крестьянкой. Прищурившись, она высокомерно вздернула свой пухленький подбородочек.

Вагрила смиренно поклонилась ей. Лесеву возмутила эта смиренность.

– Зачем вы сыновей рожаете, – на погибель, чтоб воронье их клевало?

Вагрила собралась было ответить, но Лесева уже выбежала на улицу.

Слезы сдавили горло Вагрилы. Зачем рожаем их?.. Воронье.. Она всхлипнула, глотая слезы. Потом смутно подумала, что хорошо когда у человека есть дети, какие бы они не были…

*

Для Гергана настал радостный день: ему дали первое задание. В этот вечер он должен был выступить на комсомольском собрании с докладом о международном положении. Герган всеми силами старался сдерживать свою радость, не показывать ее перед товарищами. Но напрасно. Все и без того понимали его состояние. Почему так медленно тянется время?

Под вечер воздух сгустился, лес настороженно притих. Свежая синева неба угасла, и оно потемнело, словно подернулось дымкой. Радость Гергана как-то померкла. Он боялся, что из-за дождя встреча может не состояться. «Хоть бы подождал, пока дойдем», – думал он, непрерывно поглядывая на небо.

Они перевалили со Здравко через лесистый хребет и перед ними в долине замерцали огни села. Гергану показалось, что он начисто позабыл свой доклад, к которому он столько времени готовился. Будто нетерпение оттеснило все то, что он собирался сказать, куда-то в глубину души.

Под вязом их ждали Георгий Ваклинов и Венко. Потом вместе пошли на условленное место.

Герган заволновался. Почему Георгий не спросил, подготовился ли он к докладу. Может быть, решил сам выступить? Хорошо ему! Может поступать по своему усмотрению не дожидаясь, когда дадут поручение.

Немного погодя, они остановились в небольшой ложбине и стали ждать. Вскоре, один за другим стали подходить парни и девушки. Заморосил холодный дождик.

– Фьють-фьють-фьють! – разлеталось в темноте вместе с каплями дождя. Партизаны отвечали.

Скоро все собрались под большим деревом.

В темноте глаза Гергана горели, как два горящих угля. В руке, которую он часто поднимал вверх, поблескивал пистолет. Он уже не следил за своими мыслями, слова лились непрерывным потоком. Он только чувствовал, как они быстро и легко покидают логово разгоряченного мозга, выпархивают, как птицы в ночь, и на их месте вырастают другие. То, что им говорилось, он понимал скорее по возбуждению, которое наполняло его грудь, мозг и все тело.

Дождь уже хлестал по нераспустившимся веткам дерева, по втянутым в плечи головам слушателей. Но Герган видел лишь их широко открытые, горевшие огнем глаза, и понимал, что его слова доходят до них.

Здравко сгорбился и из-за пазухи, которая еще оставалась сухой, достал несколько пакетов листовок. Молодежь расхватала их еще теплыми. Потом, один за другим, все стали расходиться, растворяясь в темноте. Не торопясь пошли и партизаны. Да и что было спешить? Лес был им другом.

Шли рядом.

– Слишком общо говорил, – не сдержался Здравко, взглянув на вопрошающие глаза Гергана.

– Ничего, ничего, – ободряюще сказал Георгий Ваклинов. «А он не такой уж строгий», – подумал Герган, и ему захотелось всю ночь идти рядом с ним.

Сверху струились потоки воды. Последние огоньки села потонули во влажной мгле. Партизаны непрерывно вязли в грязи.

Георгий перекинул ружье через плечо.

– В такую погоду и мы спокойны, – сказал он и, запрокинув голову, подставил свое бледное лицо под дождь. Так шел он, время от времени подставляя лицо дождю и глядя в небо. И тревожное сознание, что нужно быть постоянно начеку, вести людей, заботиться о том, чтобы их накормить, принимать решения, постепенно покидало его. Он почувствовал себя вдруг легко, точно лег спать в неприступной крепости.

– Зайдем в село, к моему деду, – испугал его голос Венко. Он долго шел впереди Ваклинова, и сейчас, обернувшись, чуть не столкнулся с ним. – Очень уж мокро, товарищ командир, – снова попросил Венко.

– Ведь и раньше заходили, – присоединился к нему Здравко.

Георгий Ваклинов еще несколько шагов шел молча, пока на лице его не угас свет, и мысли не спустились на мокрую землю.

– Как бы не попасться, – заметил он.

– Да нет, мы тихо, – уловив его колебание, сказал Венко, и пошел впереди. За ним, немного наклонившись вперед, словно он тянул своих товарищей, Георгий Ваклинов. Через час уже отдыхали у теплого очага. Всем было очень приятно, и они были благодарны Венко и его деду, который с их приходом заметно оживился. Под ногами у них образовались небольшие лужицы, но огонь скоро их высушил. Дед Венко подбросил в очаг охапку кукурузных стеблей, и кухня ярко осветилась. Георгий обернулся к окну, глядя в темноту ночи, и сказал:

– Надо бы завесить окно.

– Да никто не увидит, – воспротивился старик.

– Завесь! – повторил Георгий, нахмурясь, и взглянул на огонь. Потом с досадой посмотрел на старика, который медленно стал занавешивать окно половичком. Мрачная ночь осталась за ним.

– Дед…

– Васил, – добавил тот.

– Дед Васил, знаешь ведь, прикрытое молоко кошка не съест.

– Ты, верно, из села, коли знаешь нашенские пословицы.

– В селе родился, в городе вырос, а сейчас вот с ружьем повенчался.

– Не женат?

Георгий покачал головой.

– Сейчас принесу одеяла. Ложитесь, отдохните.

– Да не надо, мы и так, – посмотрев на своих товарищей, сказал Георгий Ваклинов.

«Обидел человека», – недовольно подумал Герган.

Партизаны легли у огня и быстро уснули. Ночью Ваклинов слышал, как дед Васил вставал, как кто-то топал по лестнице. «Не спится кому-то», – подумалось ему, и снова тревога закралась в его сердце.

Сквозь томительно сладкую дрему Ваклинов услышал, как скрипнула дверь. Он открыл глаза и огляделся. Увидел, что место, где лежал Венко, было пусто, но ружье его лежало здесь. «Рассвело, наверно», – подумал Ваклинов и выглянул в окно. Он увидел, что Венко идет через двор, а за плетнем мелькают фуражки полицейских. Ваклинов отпрянул к стене, и в то же мгновенье прогремел выстрел. Венко оглянулся и, как будто споткнувшись, упал ничком. Несколько полицейских подбежали и подняли его. Затем, со всех сторон загремели выстрелы.

– Гады! – закричал Герган.

Георгий сердито зажал ему ладонью рот.

– Не стрелять! – приказал он. Партизаны залегли у стены.

Выстрелы участились.

– Вы окружены! Сдавайтесь! – кричали полицейские.

– Попробуем их перехитрить, – шепнул Георгий товарищам. Разорвав на груди рубашку, он привязал к штыку белый лоскут и, выставил его в окно. Полицейские поднялись и опустили винтовки.

– За мной! – тихо приказал Георгий и пошел к выходу.

Выйдя во двор, он выстрелил. Через мгновенье грянули выстрелы его товарищей. Увидев, как они пробежали мимо него, он перескочил через плетень. Встретились уже в поле, за селом.

Сорвав закопченный лоскут, Георгий бросил его в грязь.

– Не люблю хитрость! В первый раз пришлось к ней прибегнуть.

– Цель оправдывает средства.

– Великая цель достигается великими средствами!

Герган испытывал чувство большой благодарности к Георгию, но он все не мог это высказать. Ему хотелось только все время идти за ним, чтобы слышать его дыхание.

*

Утомленные долгим преследованием партизан полицейские рассыпались по двору участка. Другие повыскакивали из помещений и окружили пленного. О чем только его не расспрашивали: верно ли, что партизаны траву едят, где спят, по каким тропам ходят…

Венко, польщенный проявленным к нему вниманием, возбужденно рассказывал даже и о том, о чем его не спрашивали. Подошел и Митю Христов, постоял, послушал, долго вглядывался в лицо и глаза партизана, потом недовольно подумал: «Коли уж выбрал человек себе путь, должен идти по нему до конца», – и отошел. Трусов и дезертиров он не любил, а смелым завидовал. С неясной растерянностью в мыслях он вошел в коридор. Перед дверью начальника стояла Вагрила.

– И твоего тут скоро увидим, – сказал он.

– Поймали кого-нибудь?

– Один сдался, остальные скрылись.

– Кто сдался?

– Из наших, Венко.

– Знаю его, – сказала Вагрила и подумала: «Стало быть, узнают теперь про Стояна. Нечего теперь скрывать. Скажу, что знаю». Она так и сделала, и на другой день ее отпустили.

*

Непрерывно моросил дождь.

Сквозь потолок землянки, крадучись, проникла первая капля, долго блестела там маленькой звездочкой, пока не проложила путь другим. За ней вторая, третья, – потом потекла вся кровля. Вода, залившая пол, стала подниматься; партизаны тщетно пытались вычерпать ее. На второй день она подступила к нарам. На третий – партизаны покинули землянку и укрылись под дубами.

*

Раздался треск раздвигаемых веток, и все ничком бросились на мокрую землю. Закоченевшие пальцы легли на спуск, стволы нетерпеливо подрагивали.

– Фьють-фьють-фьють! – прозвучал в шуме дождя условный сигнал. Кто может их искать в это время?

– Фьють-фьють-фьють! – настойчиво посвистывал кто-то.

Партизаны ответили. Сопровождаемый связным Христо Долаевым, к базе вышел Стоян Влаев. Он оглядел мокрый лес, и, словно собираясь войти в дом, стряхнул налипшую на постолы грязь.

– Барашек остался недоеденным, – улыбнулся он и по очереди пожал всем руку. Выжав намокшую, как губка, кепку, он пояснил:

– Сегодня ведь Георгиев день.

– Да, правда, сегодня Георгиев день… – заговорили партизаны и вдруг примолкли, вспоминая о чем-то своем.

Подошел Герган.

– А, здорово! – заметил его Стоян Влаев.

– Здравствуйте!

– Не уберегла тебя мать!

– Как она там?

– Сейчас, наверное, получает свое первое боевое крещение.

– А что случилось? – вздрогнул Герган.

– Арестовали ее. По подозрению, что она хлебом нас снабдила. Не расстраивайся! Выпустят ее.

– Значит, арестована?! – не верилось Гергану, и он посмотрел на товарищей, слышали ли они.

– Ну, а дальше-то, что было? – спросил Здравко.

– Утром, только скотина напаслась, – продолжал Стоян Влаев, – приходит дядин сын и говорит, что забрали Вагрилу. Понял я, что меня ждет. Но не хотелось бросать скот и подогнал его к селу. Бросился домой, – а полицейские уже идут по улице.

«Иванка! – кричу жене – Идут! Дитя береги!» А она как завопит: «Погубил ты нас, погубил!». Я и махнул через реку и полез по круче. А полицейские палят по мне. Ну, думаю, ежели попадут, свалюсь в реку. Некому особенно по мне горевать. А после добрался до верха и в лес, к защитнику нашему, как вы его называете, по Ботеву[12]12
  Ботев, Христо (1848—76) – один из руководителей национально-освободительной борьбы болгарского народа.


[Закрыть]. И вот я здесь.

Непрестанно моросил дождь. Низина, в которой находилось село, затянулась холодной, сырой мглой. Здравко, время от времени, давился кашлем, закусывая рукав куртки.

– Плохой у него кашель, – шепнул Георгию Стоян Влаев.

– В этой сырости и камень простудится, – мрачно ответил тот, – а мы должны стать тверже камня.

Смеркалось. На деревья опускалась влажная темнота. Партизаны подняли мокрые пустые рюкзаки и двинулись на соединение с другими группами околии[13]13
  Околия – административная единица, район.


[Закрыть], чтобы образовать один отряд.

*

Среди деревьев носился легкий ароматный запах молодой зелени. Тропа вышла из леса, и отряд двинулся по оголенному кряжу. Вершины тянулись к небу, мягкая синева которого вместе со звездами, казалось, разговаривала с ними, и они невольно подняли к нему головы. Из-за горизонта, как молодой росток, показалась луна, и скоро по всей небесной шири брызнула золотистая пыль. Она разорвала темноту ночи, и вершины засияли.

Командиру хотелось приказать идти быстрее, чтобы миновать, наконец, этот голый хребет, где их могла поджидать засада, но жаль ему было нарушать тихую задумчивость товарищей. И все-таки он крикнул:

– Шире шаг!

Бойцы сторожевого охранения пристально вглядывались в темноту.

Колонна растянулась по поляне. Песня леса постепенно затихала. И стараясь задержать эти звуки в своей душе Владо Камберов замедлил шаги. Луна уже поднялась, ветерок усилился, и Владо, покоренный, зачарованный красотой ночи, не смог удержать рвущуюся из груди песню:

 
Настанет вечер, – при лунном свете
Усеют звезды весь свод небесный.
В дубравах темных повеет ветер —
Гремят Балканы гайдуцкой песней!
 

– Кто это поет? – обернулся Георгий Ваклинов и остановился, пропуская мимо себя вереницу людей.

Владо Камберов умолк и, поравнявшись с ним, сказал:

– Я, товарищ командир!

– Ты не со вчерашнего дня в партизанах, а ведешь себя, как мальчишка!

– Забылся, товарищ командир!

Георгий сжал губы, и на его бледных скулах вздулись желваки, но ничего не сказал и быстрым шагом направился к голове колонны.

Рано утром отряд встал на базу. Георгий пошел осматривать место, прикидывая, откуда может появиться враг, как расположить отряд, занять удобную позицию. На опушке леса его догнал Владо Камберов.

– Товарищ командир, разрешите первым заступить на пост?

– Вину загладить хочешь!

Солнце начало припекать. Артельщик долго возился и наконец разделил несколько караваев хлеба на восемьдесят порций.

Владо Камберов с удовольствием жевал хлеб, молчаливо улыбался. Он даже не заметил, как к нему подсел Георгий.

– И я люблю Ботева… «Хаджи Димитр», «Моя молитва», «На прощание», «Борьба»… знаю их наизусть. И статьи даже… И когда мне трудно или, знаешь, – все мы люди, – колебание закрадется в сердце, Ботева вспоминаю… для храбрости, для бодрости. Стихи его – не только мысль и чувство, а, как тебе сказать… они, как пища, которой время от времени питаю свою душу… А видишь, что получилось? Лучшей его песней ты нарушил дисциплину во время похода. Трудно мне было тебя прервать, когда и самому хотелось во все горло запеть. Да нельзя. Надо было соблюдать тишину. Порой даже самому твердому человеку бывает нелегко подчинять свои интересы общим интересам. Надо научиться держать себя в руках, не поддаваться чувствам… Ты должен понять меня. Если тебе когда-нибудь придется вести людей, быть ответственным за их жизнь, поймешь, что это так…