Текст книги "Люди переменились"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Это мы уже слышали, – бросил ей на ходу Стоян Влаев и вышел.

– Здравко, Здравко, – уцепилась Иванка за рукав парня. – Не слушай его, не становись на его дорожку, и ради него самого и ради моего ребенка. Раньше только сажали, а теперь и убивать стали. Этого я боюсь. Ежели бы ни это – верь во что хочешь… Ну, пожалуйста, послушайся меня, – просила она его.

Стоян ждал Здравко за калиткой.

– Видал мою? Наши дороги все время расходятся… А напоследок мне даже стало казаться, что и у нее есть своя правда. Ведь ежели бы не так, кто смотрел бы хозяйство, да детей растил? Впрочем, жизнь наши споры разрешит, – заключил он, пренебрежительно махнув рукой. – Но я не об этом собирался с тобой говорить.

– А о чем же?

– Товарищи из подполья были здесь неделю тому назад. Иван из Мызылей и его друг, который до войны был секретарем окружного комитета партии – сейчас в подполье. Я их знаю по «процессу девяноста трех». Ты возьми Гергана и других ремсистов. Подпольщики хотят, чтобы по всей околии в один день были распространены эти листовки. Пусть враги почувствуют нашу силу.

Стоян Влаев посмотрел по сторонам и протянул ему пакет с листовками.

Здравко взял пакет и исчез в поглотившей его темноте.

*

В этот вечер Герган вернулся раньше обычного и не сел за книгу. Он как никогда старался во всем угождать матери. Вагрилу его необычное поведение заставило насторожиться. Она украдкой поглядывала на него, стараясь понять, что же кроется за всем этим, и вовсе не обрадовалась этой неожиданной сыновней покорности.

– Позови дедушку ужинать, – сказала она. Герган подметил настороженность во взгляде матери и понял, что перестарался.

«И все-таки ее меня не подстеречь», – успокаивал он самого себя.

– Дедушка, дедушка!

– Иду, иду, – ответил дед Габю и шаги его гулко прозвучали в вечерней тишине.

Поужинали на быструю руку и разошлись спать. Герган улегся на лавке под окном. Вагрила, даже не поглядев на него, ушла в свою комнату.

Она тревожилась за судьбу Гергана, чувствуя, что он выходит из-под ее воли, но во что бы то ни стало решила уберечь его от беды. Она была уверена, что ее материнское чутье подскажет ей, когда Герган свернет с правого пути, и она вовремя остановит его. Вагрила лежала в кровати, но не спала, прислушивалась к тишине.

Герган впитывал в себя звездную пыль, усыпавшую двор и сад, и старался заглушить свое волнение, как будто боясь, что оно может разбудить мать. Сердце гнало кровь к вискам и он отсчитывал его удары.

Встал, тихо оделся. Сунул листовки за пазуху. Затем нащупал железную задвижку. И вдруг в тишине, которую он так боялся нарушить, прошлепали шаги босых ног. Сильные руки легли на его плечи. Вагрила спокойно посмотрела в его мигающие глаза.

– Куда ты отправился?

– До ветру, – нашелся Герган.

– А чего оделся, будто собрался куда?

– Оделся и все, чего ты за каждым моим шагом следишь? Маленький я, что ли?

– Я тебя породила, я и должна за тобой следить, – сказала она, загораживая ему дорогу.

– Пусти меня!

– Никуда ты не пойдешь!

– Мама!

– Я тебе не мать, коли ты меня не слушаешься, – в ее голосе прозвучали металлические нотки и она положила свою мозолистую руку на его грудь.

– Вернись, я тебе говорю!

Герган тяжело вздохнул. Опустив голову, подошел к лавке и сел.

– Куда ты собрался? – спросила Вагрила, присаживаясь рядом с ним. Ее корявые пальцы дотронулись до его лица. Нежность переполнила ее сердце. «Никуда мы, матери, не годимся. Слишком уж мы слабы», – подумала Вагрила, и уже ласково обратилась к Гергану: – Скажи мне, сынок, куда же ты все-таки собрался?

– Эх, мама…

– Скажи! – Ее взгляд ласково скользил по его лицу.

– Я обещал товарищам… Будем разбрасывать листовки…

– Ох, горе мне с вами, дети. И когда, сынок, ты ума наберешься? – горестно промолвила Вагрила. – Мало того, что в солдаты половину парней взяли, так еще не хватает, чтобы другую половину в тюрьму посадили… Ты, что не понимаешь этого? Или ты в гроб хочешь меня загнать? Ну, что ж, загоняй, коли тебе не жаль меня, но хоть себя-то пожалей… Вам, молодым, кажется, что весь мир создан для вас, но вы еще ничего не научились любить. А знаешь ли ты, что значит пережить собственное дитя? Об этом ты подумал, когда обещал? Можно ли так легко давать обещания?

– Это великая борьба, мама, ты должна гордиться гем, что твой сын в числе первых…

– Перестань, бога ради, – прошептала Вагрила, прикрывая ему рот ладонью.

– О первых, мама, люди песни слагают.

– Я тебе, не мачеха, мне ты надобен, а не песни. Даже если тебе завтра на площади памятник поставят, все равно не пущу. Мал ты еще, не окреп, вот зараза и липнет к тебе. Когда тебя еще на свете не было, я тебя под сердцем чувствовала. А сейчас мне нужны твои глаза, а не песни и речи. Скажи, сынок, когда же ты, наконец, поумнеешь?

Вагрила встала и пошла, но ноги не держали ее. Она оперлась о косяк двери. Потом закрыла глаза и тихо сказала:

– Иди уж, раз обещал, но скажи им, чтобы не рассчитывали на тебя.

Герган боком шагнул через порог.

– Погоди, – тихо сказала она, – послушай, что скажу. Ежели бы ты меня ослушался, бог весть, что я могла бы натворить, я вот даже топор приготовила… Но раз уж ты обещал – иди… Но и я пойду с тобой.

Ослабели, бывшие еще недавно такими сильными, руки Вагрилы. Грудь ее судорожно вздымалась. Она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос. На ее искаженном мучительной гримасой лице, как утренняя роса, засеребрились слезы.

Из темноты вышли двое. Их шаги вспугнули сгустившуюся за селом тишину. Парни, которые ждали Гергана, увидев, что он не один, вздрогнули от неожиданности и растерянно переглянулись.

Вагрила опередила сына.

– Недко, и ты здесь? Малы вы еще, потому и слушаетесь его… Герган не пойдет с вами… Не пускаю я его… Идите и вы по домам…

Вагрила долго смотрела вслед удалявшимся юношам, а когда они скрылись во мраке, сердце ее тревожно сжалось. «Господи, хоть бы их никто не заметил», – подумала она и ей захотелось, чтобы стало еще темней.

*

Поезд увозил Калушку в далекую Македонию. Она ехала к мужу. Камнем ложились на сердце тоскливые мысли. Она ехала не просто для того, чтобы повидаться с мужем, порадоваться ему, как это и полагается после долгой разлуки. То, что она собиралась сообщить ему, таило в себе опасность, но уберечь его от нее она не могла.

Дело в том, что в городской организации произошел провал. Одного за другим арестовывали товарищей и нужно было предупредить мужа, Георгия и Руси. Когда ей поручили это дело, она почувствовала, как тяжело будет ей выполнить его. Тяжело потому, что речь шла и о ее муже.

«Тяжелой стала жизнь», – подумала Калушка и прилегла на жесткой скамье, словно надеясь на то, что ей удастся убаюкать свои мысли.

На третьи сутки она уже стояла у ворот лагеря.

– Вам кого? – небрежно спросил ее дежурный офицер.

– Владо Камберова, мужа… – ответила она, вглядываясь в лица солдат, слонявшихся по утоптанному, как ток, плацу.

– Откуда вы? – полюбопытствовал офицер.

– Из Северной Болгарии, – ответила Калушка.

– Стало быть, не перевелись еще на свете любящие жены, готовые отправиться в такую даль ради свидания с мужем, – сказал офицер таким тоном, словно отметил очень важный для себя факт, и распорядился вызвать Владо Камберова.

Калушка вздохнула с облегчением. Солдаты за проволокой вдруг показались ей близкими, знакомыми…

*

– Вольно! Разойдись! – прозвучала команда. Строй солдат рассыпался. Мишо захотелось побыть одному. Он пошел к своей палатке. Сел на чурбачок и задумался. Тотка регулярно писала ему и он уже не беспокоился, как в первый месяц службы. Но жизнь человека – это не только его связи с близкими, но и то, что спрятано глубоко в сердце и тоже заставляет его радоваться или печалиться. Порой он завидовал Георгию за то, что тот знает только одну цель, и ни радость, ни горе не могут заставить его свернуть с избранного пути. «Все люди не могут быть такими», – утешал себя Мишо.

– Земляк, что это ты приуныл? – подошел к нему Владо.

– А ты, наоборот, что-то слишком развеселился.

– Жена приехала.

– А разве ты женат?

– А ты что же, не знал?

– Мы об этом не говорили.

– Женился, а через три недели меня призвали…

Мишо пытался найти слова, которыми точнее всего можно было бы определить его любовь к Тотке.

– Мне кажется, что жена вросла в мою душу, как дерево в землю. – сказал он наконец.

– Пойдем, я тебя познакомлю… Вон Георгий и Руси ждут нас…

Мишо встал и без особой охоты побрел за несущимся, словно на крыльях, Владо…

Калушка поджидала их под большим вязом. Георгий, а затем Руси, долго трясли ей руку, радостно улыбались.

«Старые знакомые, – думал глядя на них со стороны Мишо. – Ишь как обрадовались. А уж про Владо и говорить нечего!»

– А это Мишо, – прервал его мысли голос Владо. – Его село недалече от города. Я бывал там…

Мишо вытянулся, пристукнул каблуками, и легонько пожал протянутую руку Калушки. Затем, смущенно улыбаясь, отступил в сторону. Калушка села под деревом, и все, кроме Мишо, последовали ее примеру.

– Чего стоишь, Мишо, – сказал Владо, понимая, что тот все еще чувствует себя неловко.

– Завтра я уезжаю, – заговорила Калушка. – Я приехала не только для того, чтобы повидаться с Владо, но и с вами…

Владо, недоумевая, закусил губу.

– Партия перешла к подготовке вооруженного восстания. В городе произошел провал. Товарищи предлагают вам дезертировать…

Георгий Ваклинов поглядывал на товарищей с таким видом, будто он знает, что надо делать, но ждет, что скажут они.

– Не очень-то приятно быть первым, но так и быть – я согласен, – сказал Владо.

Калушка протянула к нему руку, и жест этот можно было толковать двояко: и как попытку остановить мужа и как желание приласкать. В этот момент она почувствовала, как тяжело ей будет без Владо. Она с какой-то запоздалой нежностью посмотрела на него.

– А ты, Руси? – спросил Георгий.

– Я не могу сейчас рисковать.

– А вообще намерен ли когда-нибудь рискнуть? – с насмешкой посмотрел на него Георгий.

– Чего ты от меня хочешь?

– Философ, марксист, самый начитанный из комитета, а смысла риска теория тебе не объяснила. Так ведь?

– Нет, не так!

– Боишься риска, боишься! – засмеялся ему в лицо Георгий Ваклинов.

– Сначала нужно хорошенько подумать, а потом уже набрасываться с обвинениями.

– Ты что же, считаешь, что партия не права?

– Этого я не сказал. Но при существующей обстановке рано уходить в горы с голыми руками. При сегодняшних победах гитлеровской Германии нечего и думать о массовости движения. Первые станут жертвой, потому что народ не пойдет за ними. Стоит ли терять людей из-за одного поспешного решения?

– По твоему выходит, что партия ошибается?

– И в партии, как и в любом другом движении, есть профессионалы. И именно потому, что борьба становится для них профессией, они теряют верное представление о чаяниях народа.

– Я и раньше знал, что ты умеешь говорить красиво. Тебя, наверно, и в партию-то из-за этого приняли. Ошиблись товарищи. Ты обманул доверие товарищей, которые тебя принимали.

– Никого я не обманывал.

– Не прикидывайся, что не понимаешь.

– А ты как думаешь, можно без теории вести борьбу? – взял себя в руки Руси.

– Я не об этом. За твоими словами кроется страх. И ничего более. Кого бы ты мне не цитировал, я тебе все то же скажу. Страх порождает все эти твои слова. А чтобы понять, что ты труслив, мне не нужно призывать на помощь Маркса.

«И как только я до сих пор не заметила, что Владо такой красивый?» – подумала Калушка, не слушая их.

– Калушка, передай секретарю, что Георгий Ваклинов скоро будет.

«Завтра уезжаю», – подумала она и эта мысль заставила ее вздрогнуть. Владо не смотрел на нее, и в темноте она жадно сжала его пальцы.

– А ты? – обратился Георгий к Мишо.

– У меня жена беременна, – ответил он и не испугался, что солгал.

«Почему Тотка отказалась пойти к врачу?» – подумал он, припоминая последний вечер. Сердце его угадывало причину отказа, и от этого ему стало тревожно и радостно. «Но почему она ничего не написала?» – спрашивал он себя и сам же отвечал: «Женщины – народ деликатный и не торопятся сообщать о таких вещах, а тем более в письмах». Спор Георгия и Руси мало занимал его и он очень скоро и вовсе забыл о нем.

Звездная пыль, как дождь, сыпалась на светлые пятна фонарей. Звуки горна всколыхнули притихший лагерь…

*

Клубок распутывался. Каждый день в участок приводили арестованных. Все помещения были набиты битком. Но не только это радовало Атанаса Душкова. «Наконец-то, – думал он, потирая руки и то и дело посматривая на часы. С каких пор уламываю, а только сейчас…» Сообразив, что у него уже не остается времени на то, чтобы сходить домой и переодеться, он открыл ящик стола и вытащил флакон одеколона. «А какая гордячка была», – думал он, обильно смачивая одеколоном голову и куртку. В кабинете разлился несвойственный участку нежный аромат.

Быстрый, отрывистый стук в дверь прервал ход его мыслей и он машинально нажал на кнопку.

Митю Христов на минуту отпустил парня, которого держал, и козырнул.

– Все скажет, – доложил он.

«Еще одна радость», – подумал начальник и потер еще влажные от одеколона руки.

– Садитесь.

Митю Христов посадил парня на стул, а сам вытянулся у двери.

– Я вас слушаю! – сказал Душков.

«Однажды и я надушился, когда на свидание шел», – подумал парень, уловив запах одеколона и удивленно глядя на начальника. У него были черные, блестящие волосы, и все его лицо было каким-то особенным, непривычно белым… Обманулся он. Чего хорошего может он ждать от этого человека? Парень почувствовал легкую дрожь, очень похожую на озноб. Сердце его сжалось и он невольно взглянул на свои босые ноги, выглядевшие такими же чужими на этом ковре, каким чуждым был его душе начальник.

– Я слушаю вас, – нетерпеливо повторил Душков.

– Как-то раз и я надушился, – вырвалось у парня.

– Можешь опять надушиться, от тебя зависит, – сказал Душков, придвигая флакон на край стола.

– Да, но я хочу своим.

«Боже, и чего я теряю время с этими наивными детьми…» – подумал Душков и продолжал:

– Вот скажешь нам все, мы тебя выпустим, а там покупай себе хоть целый парфюмерный магазин.

Душков через силу улыбнулся и метнул сердитый взгляд на застывшего у двери Митю Христова. Но и тот, как и парень, был занят тем, что ловил носом непривычный запах, а заметив взгляд начальника, вытянулся еще больше.

– Давай, рассказывай! – на этот раз чуть ли не закричал Душков и вышел из-за стола. Его начищенные сапоги мягко ступили по ковру и парень невольно сравнил их со своими израненными ногами. Какую глупость он сделал, сказав, что признается во всем. Били, правда, здорово… А сейчас что бы это придумать?

– Ну! – склонился над ним Душков, отмечая, что у него осталось всего пять минут. – Говори.

– Душу просто выбивают, господин начальник, – сказал парень дрожащим голосом, прижимаясь к спинке стула.

– И выбьют, если будете молчать.

– Да, но я не об этом…

– Уберите его!

Митю Христов открыл дверь и вытолкнул парня в мрачный коридор. Душков снова побрызгал на себя одеколоном, провел ладонью по блестящим пуговицам своей куртки и быстро вышел. Флакон с одеколоном остался на столе.

*

Митю Христов запер парня в темном подвале, в котором велось следствие, и вернулся в кабинет начальника. «Пропах розой. Небось не по делу пошел. Пустой человек, за запах прячется», – подумал он, опускаясь в кресло начальника, и мысли его приняли несколько иное направление. «И зачем им это? Наверно, это помогает им чувствовать себя выше нас». Митю кисло улыбнулся и так сжал рукой флакон, как будто собирался раздавить его. Но вот лицо его прояснилось, он побрызгал на волосы и задышал, как заезженный конь. Надушив и грудь, он решил, что теперь он будет больше отличаться от… Как их там?..

Наклонив голову, Митю заторопился к камерам.

Скрип ржавых петель прозвучал как заключительный аккорд его отчетливых шагов. В смрадном мраке камеры ничего нельзя было разглядеть, и он зажег электрический фонарик. Светлый круг, как большое зеркало, прилип к стене. Митю Христов быстро пробежал взглядом по стенам, рассмотрел надписи, слова… Наконец, в светлый круг попала всклокоченная голова.

– Опять? – как бы из-под земли прозвучал шепот. Митю Христову он показался знакомым и он склонился над человеком, стараясь рассмотреть его лицо. Парень инстинктивно сжался, охнул и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет. «И когда они только успели…» – подумал Митю, узнав парня и сделал шаг по направлению к углу, где лежал еще один человек. Парень открыл глаза, увидел, что руки полицейского пусты и попросил воды.

Митю Христов замер на месте и, захваченный внезапно озарившей его мыслью, быстро вышел. Через минуту он вернулся, неся в руке графин с водой, и сел на скамейку. Чтобы быть на виду, он поставил фонарик на землю. Потом запрокинул голову и начал пить. Вода забулькала в графине.

– Воды, воды, – жалобно стонал парень и в полумраке его глаза, большие и светлые, жадно смотрели на графин.

– Воды, воды!

Митю Христов медленно выпрямился и графин блеснул в его руке.

– Не дотрагивайся до него! – послышался из угла сердитый голос. «Только дай ему, будет лакать как…» – подумал Митю, опуская графин рядом с окровавленной головой парня. Бледная рука потянулась к нему.

– Не трогай, тебе говорят! – остановил его голос из угла.

– Воды, воды, – простонал парень и в изнеможении закрыл глаза.

Кровь прилила к голове Митю Христова. Он шагнул вперед и носком сапога повернул лицо парня к себе.

– Я не бью людей, не бойся!

Митю Христов направил луч фонаря ему на лицо.

– Гляди на меня! – заорал Митю Христов и нажал сапогом на его лоб.

Но парень не открыл глаз, по его босым, окровавленным ногам прошла судорога и Митю понял, что слова здесь бессильны.

Что-то сжалось в его груди. Пошатываясь, прошел он по коридору и вошел в кабинет начальника. Теплый воздух все еще хранил запах одеколона и Митю открыл окно, чтобы прогнать его. Огромная яркая люстра освещала комнату и ему казалось, что узор на ковре осклабился на него. Он быстро встал, погасил свет и только тогда начал медленно приходить в себя.

*

Неровная лента шоссе пересекала поля. Был тот предрассветный час, когда мрак, спустившись со склонов, оседает в долине. Георгий Ваклинов и Владо Камберов осмотрелись и им показалось, что заря, языки которой уже лизали небо, приветствовала их. Это ободрило их и они продолжили свой разговор.

– Леса здесь большие, можно и здесь устроиться…

– У меня есть один знакомый, можно к нему пойти, что ты на это скажешь? – обратился Владо к товарищу.

Село, очертания которого выплывали из мрака, манило Георгия. Прошли еще немного и он вдруг спросил:

– А что он за человек?

– Хороший человек.

– Этого недостаточно, – заметил Георгий после минутного колебания.

– Почему недостаточно? Вполне достаточно, – ответил Владо.

– Ладно, веди, споры все равно ни к чему не приведут.

Они заторопились, словно их притягивало лежавшее в низине село.

– Не говори сразу, кто мы.

– Разумеется.

Предрассветный сумрак еще лежал на дворе, но окна уже светились.

– Встали уже.

– Стучи!

Владо прижался к стене и пальцы его забарабанили по стеклу. Оно ответило звоном, который невольно заставил их осмотреться. Улицы еще спали.

– Кому мы понадобились в такую рань? – спросил Бияз, открывая дверь.

– Доброе утро, – улыбнулись ему двое мужчин.

– Войдите, – ответил Бияз, быстро оглядывая гостей. Еще от отца он знал, что если чужие люди стучаться к тебе в дверь, их нельзя оставлять на улице. Владо торжествующе посмотрел на товарища и первым переступил порог. Бияз закрыл дверь, впустил их в кухню и начал искать спички. Георгий Ваклинов следил за его руками, выражением его глаз.

– Не нужно света, – остановил Бияза голос Владо.

Бияз с удивлением посмотрел на гостей.

– И очага хватит, дедушка Трифон.

– Ты откуда меня знаешь? – уставился на него Бияз.

– А я и раньше у тебя бывал.

– Добро пожаловать, – сказала Биязиха, появляясь на кухне. Биязиха разожгла очаг и при его свете Бияз, наконец, рассмотрел гостей.

– А, это ты, а я ведь тебя не узнал, – сказал он Владо, подсаживаясь к нему.

– Ты помнишь, когда мы в последний раз виделись? Дочка твоя тогда замуж выходила.

– Да, – задумался Бияз. – Тебя судили тогда?

– Нет, только под следствием держали и вскоре выпустили.

– Старшина, который вас вел – наш парень, местный.

– Вспыльчивый и злой человек.

– Как тебе сказать. Очень тошно мне тогда было… Но ведь и он службу свою исполняет, как и мы свою работу делаем.

– Может ты и прав, – неопределенно протянул Владо. – Но о человеке по делам его судят.

– Что верно, то верно, Вот у нас, к примеру, есть мост через реку. Мост, как мост. Но мы его называем по имени деда Колю. Он его строил. Твоя правда. Во всяком деле человек и частицу себя оставляет, – согласился Бияз. – Хочешь узнать человека – поручи ему построить мост. Так что, мало того, что человек перед тобой, работу ему надо дать, чтобы показал себя.

Георгий Ваклинов откашлялся, желая прекратить разговор. Они еще ничего не рассказали о себе, солнце уже перескочило через плетни, а по двору нетерпеливо стучал копытами скот.

Бияз забеспокоился, что запоздал с делами и, извинившись, заторопился во двор.

– Я же говорил, что одной доброты недостаточно, – нахмурился Георгий. Покачав укоризненно головой, он повернулся к Биязихе, которая, не обращая на них никакого внимания, занималась в кухне своими делами.

– Вы здесь одни?

– Одни, а как же… Дочь замуж вышла. Здесь же в селе живет, да ведь так уж оно ведется – выйдет ли замуж – к другим льнет. Мальчик у нее, дай бог ему здоровья, а зятя в солдаты взяли. Теперь Бияз на два дома работать должен. Нелегко нам. Вот я вроде и делаю что-то, да толку от этого мало. Я уж давно не работница, все хвораю… Хорошо еще, что мой в чужие-то дела не вмешивается, что бы власти ни делали, он все помалкивает.

Дверь отворилась и Бияз вошел в кухню, настороженно глянул на жену.

– Что ты говорила? – спросил он.

– Повторить, что ли? Уже запамятовала…

– Да и не надо, только говори потише.

– Почему потише? – спросил Владо, улыбаясь.

– Когда лиса забирается в курятник, больше всего она хочет, чтобы ее не учуяли собаки, – многозначительно заметил Бияз и подсел к ним.

Владо закусил губу и устремил пристальный взгляд на Бияза.

Биязиха выставила на стол три рюмки.

– Я сама не пью, нездоровится мне.

– И я не пью, – усмехнулся Георгий.

– За дочку, тогда так и не удалось угостить, – сказал Бияз, наливая.

– Ну, так на здоровье!

Георгий чокнулся, но не выпил.

– Не нравится мне твой друг, – обратился Бияз к Владо.

«Это потому, что я не пью», – понял его Георгий.

– И у нас такие были, такие трезвенники, а теперь только поднеси.

Георгий вымученно улыбнулся.

– Так оно и бывает. Ежели человек в свое время не отведает того сего, после его не насытишь. Ну, давайте еще по одной, – приглашал он гостей, а сам испытующе посматривал на них, словно пытаясь разгадать, что они за птицы.

Но гости продолжали молчать.

– Ежели человек не знает окольных дорожек, стало быть он плохо знает дорогу, – закончил свою мысль Бияз и снова взглянул на гостей.

На улице уже рассвело и в комнате стало совсем светло.

– Ты понял, кто мы такие? – спросил Георгий Бияза.

Владо подал Георгию знак, чтобы он не говорил напрямик.

– Да всякие тут ходят. Село ведь на шоссе. С Владо мы давно знакомы. А вот ты кто, этого уж я не знаю.

– Да и Владо уже не тот, каким ты его знал!

– Так кто же вы тогда?

– А мы из тех, которых еще мало.

– Уж не из тех ли вы, что и мызелский Иван?

– Кажется, из тех.

Бияз осмотрел свою кухню так, как будто впервые ее видел.

– И вы не боитесь? Вас же посадят, если поймают.

– В наше время это не самое страшное.

– А что же самое страшное?

– Что? Головы нам снесут, – ответил Георгий так, как будто речь шла не о его голове, а о чем-то крайне незначительном.

Бияз задрожал и поспешил прикрыть дверь.

– Жена, приберись в гостиной, люди сегодня там переночуют.

– Лучше в твоей комнате, дедушка Трифон, – вмешался Владо. – Знаешь, – обратился он к товарищу, – в комнате дедушки Трифона я себя чувствую как дома.

– Как хочешь, мне все равно, – ответил Георгий.

Село уже пробудилось. Бияз вышел и занялся делами по хозяйству. Но работа как-то не спорилась. Все валилось у него из рук. Тревожные мысли не покидали его ни на минуту. Вечером он, как и все крестьяне, отправился на уборку кукурузы…

*

Забрезжила заря и на улицах села стало шумно. Торопливое тарахтение телег смешивалось с гомоном возбужденных голосов. Возницы нетерпеливо покрикивали друг на друга на перекрестках, чтобы скорей разминуться. И только приехав на кукурузные поля, крестьяне успокаивались, с удовлетворением оглядывали кучи белых початков и принимались за погрузку. Ветерок не успевал сдувать с дороги и улиц села сухие кукурузные листья.

Бияз вел коров запряженных в телегу и все поглядывал на солнце, будто умоляя его подольше задержаться в небе. Он хотел еще раз поспеть засветло съездить на поле… «А ведь еще и тыквы надо перевезти с бахчи!» Дед Габю шел следом, покрикивая на буйволов, тянувших поскрипывающую повозку, и весело поглядывал вокруг. Легко и радостно было у него на душе – щедро одарила крестьян земля!

– Давай, шагай быстрей! С вами разве сделаешь дело! – поторапливал он буйволов и окидывал взглядом кукурузные поля, подступавшие вплотную к крайним домам. За повозкой шла Вагрила. За пояс у нее была заткнута прялка с куделью. Поплевывая на пальцы, она сучила нить, наматывающуюся на веретено. Завернув буйволов с дороги Караколювец повел их по улице села. Пощелкал языком, словно предупреждая их. Улица здесь довольно круто шла вниз. Телега Бияза ходко пошла вперед и вдруг остановилась, словно присела.

– Стой! Стой! – закричал Караколювец, упираясь плечом в ярмо, сдерживая буйволов. Но тяжело нагруженная повозка налегала на них. Остановились они в нескольких шагах от телеги Бияза.

– Вагрила, подопри! – крикнул он снохе. Она сунула в подоткнутую поневу веретено, подобрала камень и подложила его под колесо. Дед Габю пошел посмотреть, что стало с телегой Бияза.

– Слышу хрястнуло, гляжу – задок запахал…

– Ось поломалась! – Караколювец глянул на солнце и молча прикинул, что покуда починят телегу, начнет смеркаться…

– И как ее угораздило именно сейчас сломаться… – сокрушался Бияз.

– Где тонко, там и рвется! – обобщил Караколювец, размышляя, что можно сделать.

– Слушай, Трифон, – громко сказал он, – подложим слегу. До двора рукой подать, доберешься.

Подошли и другие возчики. Все они согласились, что другого здесь не придумаешь.

Вагрила поглядела на Бияза, молча сочувствуя ему. Пропадает у человека одна ездка. Она не подосадовала, что им самим приходится задержаться. Ежели попал человек в беду – надо помочь. Пусть даже ты с ним в ссоре, надо забыть обо всем и помочь. И ей было приятно смотреть на дружные усилия мужиков, занявшихся телегой Бияза. Жующие пасти буйволов выпускали тягучие нити белой слюны и Вагрила невольно нащупала в поневе веретено, но не вынула его. До дома было два шага и не стоило возвращаться к прерванной работе.

– Петковица! – услышала она и поглядела на дорогу. Направляясь к ней, быстро шла, почти бежала Илийца. «Стряслось что-то у нее!» – насторожилась Вагрила и вся подобралась, будто кто-то намеревался ударить ее.

– Петковица, поговорить мне с тобой надо!

– Тише только, – оглянулась Вагрила на мужиков.

– Здравко мой ушел.

– Ну как ушел, так и придет опять, – еще не понимая в чем дело, но желая успокоить Илийцу, промолвила Вагрила.

– Да убежал он, – сделав плачущее лицо, пояснила Илийца.

– Ох, что они делают эти парни! – заволновалась Вагрила, сразу же вспомнив о Гергане, и пошла, увлекая за собой Илийцу, к воротам своего двора, которые почему-то были распахнуты.

– Мама, почему ворота отворены? – крикнула она проходившей по двору свекрови, но тут же поняла нелепость своего вопроса и не стала дожидаться ответа. Они зашли под навес и встали так, чтобы их не видно было с улицы. Илийца теребила край развязавшегося платка. Слезы катились по ее обожженным солнцем сухим щекам.

«Словно выпеченные они, не размягчат их слезы», – неизвестно почему подумала Вагрила.

– А мой-то остался?

– О нем не знаю. Ох, пропала я, сестрица, пропала…

– Тише, тише, – Вагрила выглянула на улицу. Бияз повел коров и подложенная слега взбороздила укатанную улицу.

– Эй, Вагрила, где ты? – раздался голос Караколювца.

– Сейчас, сейчас приду!

– Знаю, что ничем ты мне помочь не можешь. Да ведь Здравко с Герганом вместе квартиру в городе снимали. Дай, думаю, скажу тебе…

Илийца пошла к калитке.

– Давай, давай! – суетился Караколювец, заводя буйволов во двор. Все его внимание было обращено на то, чтобы повозка не задела вереи узких ворот, потому-то он и не заметил, как Илийца проскользнула в калитку.

– Задержались мы с Биязом, да есть еще время разок съездить…

– Мне в город надо, – сказала Вагрила.

– Нашла время, успеется. Город не кукуруза на поле, не перегорит…

Караколювец не договорив, бросился отгонять буйволов от колоды. Потом накинулся на жену:

– Ты чего не глядишь? Ведь так опоить можно скотину… Ведь не остыли они еще.

Солнце клонилось к закату. Караколювец обошел груженую початками повозку и молча решил, что на сегодня хватит, не поедет он больше в поле.

*

Вот и пришло то, перед чем Вагрила чувствовала себя бессильной. «И он с ним убежал, и он с ним…» – шептала она и тревога леденила ее сердце. Она не раздеваясь прилегла в кухне на лавке, но беспорядочные, отрывочные мысли не давали ей уснуть.

Тихие шаги всколыхнули тишину в кухне. Звякнул ковш.

– Опять воды в доме нет! Сколько раз было говорено…

Ворчание свекра не задело Вагрилу, да и что сейчас могло раздражать ее? Душа, мысли ее были затуманены неясным, страшным предчувствием…

Было уже за полночь, когда она тихо вышла из дома. На рассвете она уже была в городе.

Хозяйка Гергана стирала пеленки.

– Доброе утро. Герган здесь?

– А где же ему быть. Наверно, спит еще…

Вагрила быстро поднялась по лестнице. Распахнула дверь.

Герган приподнял голову, сонно взглянул на мать и, зевнув протяжно, опять зарылся носом в подушку.

Тревога в душе Вагрилы улеглась. Жив и здоров, никуда не ушел – этого ей было достаточно. Она поглядела на лежащие в беспорядке книги и тетради, и густой сумрак в комнате, молчаливый как она сама.

«Перевести его на другую квартиру или оставить до конца года», – заколебалась она и опять взглянула на сына. А он сладко потягивался под одеялом, совсем не желая знать о ее тревогах. Хоть бы спросил, зачем пришла. Тревога Вагрилы сменилась гневом.

– Вставай!

Герган перестал позевывать и сбросил одеяло.