355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Люди переменились » Текст книги (страница 16)
Люди переменились
  • Текст добавлен: 26 июня 2017, 16:00

Текст книги "Люди переменились"


Автор книги: Автор Неизвестен


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Подошли его товарищи. Все они долго прислушивались, но ничто не нарушало белую тишину неподвижно, как мертвец, лежащую на току. Над лесистым бугром повисла одинокая звезда. Стоян Влаев поднялся.

На стеклах окна играли отблески пламени очага, и Стоян Влаев позавидовал людям, сидевшим в тепле. Пальцы его нервно забарабанили по стеклу… Хрупкая тишина подхватила дробный стук, пронесла его над двором и спрятала где-то в темноте ночи. Занавеска поднялась, и за окном застыли, словно нарисованные, два больших добрых глаза.

Стоян Влаев увидел движение губ Тотки и шагнул к двери. «Немало это, чтобы люди тебя приняли, когда ты пришел к ним в дом с горящей головней», – подумал Владо. Стоян Влаев нажал дверную ручку. Свет скользнул мимо него и, как разъяренный пес, впился в густую темноту под навесом.

– Добрый вечер.

Мишо Бочваров пошевелил головни в очаге и только глубоко вздохнул.

– Добрый вечер, – ответила Тотка. – Садитесь, дядя Стоян. Мишо хмуро взглянул на нее, перевел взгляд на переминающегося с ноги на ногу посреди кухни Стояна Влаева. Тотка прикрыла ладонью ушко ребенка, спящего у нее на руках, чтобы шум не потревожил его.

– Садитесь, – пригласил Мишо остальных партизан и только сейчас посмотрел на них. Это были знакомые ему люди. Стоян Влаев покосился на Тотку, досадуя, что придется говорить при ней.

– Времени-то у нас мало, – сказал Влаев.

– Говори, в чем дело? – спросил Мишо.

– Ты разве не знаешь, что тебя выдали?

– Не верю, чтоб товарищи не выдержали, ведь они коммунисты!

– Так что же, неужто будешь дожидаться когда тебя заберут?

– А может, и не заберут.

– Ждать больше нельзя, не сегодня-завтра нагрянут.

Мишо как бы в раздумье опустил голову, потом огляделся по сторонам с таким видом, словно находился в чужом, незнакомом ему доме.

– Вы за мной, что ли, пришли? – спросил он наконец.

«Наконец-то ты сообразил!» – подумал Стоян Влаев и кивнул.

– Нить к тебе тянется, оборвать ее надо, – сказал Владо Камберов.

– Собирайся! Пойдем. – Стоян Влаев указал на дверь.

Ребенок зевнул, но не открыл глаза. Тотка продолжала укачивать его, тихонько напевая колыбельную песенку. Мишо поглядел на нее, на огонь в очаге и снова вздохнул.

– Понимаем, нелегко тебе, браток, – сказал Владо. – Но речь идет о жизни других людей…

Стоян вдруг насторожился и приоткрыл дверь, темнота преградила дорогу свету, попытавшемуся вырваться наружу. Прислушался и сжал винтовку. Во дворе, под чьими-то шагами поскрипывал снег. Стоян прижался к стене. В кухню вошел Бияз и замер у порога. Напряженная тишина сказала ему все. Он хмуро оглядел партизан и понуро опустил голову. Мишо повернулся к Тотке. Она положила ребенка на одеяло из козьей шерсти и подошла к нему. Посмотрела на него долгим взглядом и прильнула головой к его груди. Мишо поднял руки, чтобы обнять ее, но чувствуя себя виноватым перед ней, опустил их. Тотка что-то невнятно шептала как заклинание. «Береги себя!» – расслышал Стоян Влаев и вспомнил о своей жене. Она бы никогда не сказала так. Но все же, ему захотелось ее увидеть. Что-то она сейчас делает? А дочка? Но спросить сейчас о них, это ведь все равно что подлить масла в огонь, который он хотел бы погасить.

Тотка прижималась головой к груди Мишо и все повторяла: «Береги себя!» Мишо молчал, он обдумывал, как ему поступить. Ребенок пошевелился на кровати и заплакал, прогоняя тягостную тишину в открытую дверь. Тотка взяла ребенка на руки. Пальцы ее шарили по кофте, расстегивая пуговицы. Ребенок умолк, поймав беззубым ртом сосок белой груди, и в кухне снова стало тихо. Мишо засмотрелся на сосущего ребенка, на его чмокающий ротик. Партизаны тоже смотрели на него. Тотка прикрыла рукой головку ребенка, словно опасаясь, что эти чужие люди сглазят его, и устремила взгляд на догорающие в очаге головни.

– Пора! – сказал Стоян Влаев.

– Одевайся! – добавил Владо.

Мишо взял полушубок и шагнул за порог.

– Добрый вечер, дядя Трифон! – Владо Камберов только сейчас заметил Бияза и подал ему руку.

Бияз вяло пожал ее.

– Скорей! – оглянувшись, сердито сказал Стоян Влаев.

Бияз поглядел вслед уходящим. Зять его держал в руках полушубок, то и дело оборачивался.

«Вон как оно обернулось. Вот тебе и добрый человек… Погубил он Мишо, хуже лиходея оказался», – подумал Бияз о Владо и проклял тот час, когда познакомился с ним. Вспомнил, как Габю упрекал его за душевную мягкость, и проклял свою доброту. Он устало ухватился за косяк открытой двери и, растерянно, обвел взглядом опустевшую кухню.

Тотка сидела с уснувшим ребенком на руках. Бияз чувствовал, что все мысли его дочери сосредоточены на ребенке, что она вся поглощена им и ничто иное не волнует ее.

Чтобы привлечь ее внимание Бияз со стуком закрыл дверь.

– Ах, это ты? – равнодушно взглянула она на него.

Трифон Бияз уселся на табуретку и сердце его сжалось при мысли о том, что будет с Тоткой.

*

Покрытые снегом пашни у реки угрюмо встретили четверых партизан. Мишо огляделся как затравленный зверь, и пустынная белизна словно давила его. Из теснин ущелья примчался ледяной ветер. Стоян Влаев поднял воротник и удивленно взглянул на Мишо.

– Оденься, простынешь ведь!

Мишо торопливо натянул полушубок и поежился. Стоян Влаев усмехнулся. Хватит и того, что Мишо его послушался.

Добравшись до леса они остановились передохнуть. Мишо все смотрел в сторону села. Стоян Влаев подступил к нему вплотную и тихо заговорил:

– Коли двинулся в путь, не озирайся. Думы о семье отнимают силы. А путь у нас, сам понимаешь, нелегкий.

Стоян Влаев умолк и, словно вспомнив о чем-то, посмотрел на Владо Камберова.

– Ступайте. Наша дорога короче. Встретимся на базе.

Владо кивнул Гергану приглашая его следовать за ним. Вскоре темнота поглотила их.

Владо Камберову нравился покладистый и добрый Герган. С ним он чувствовал себя свободно, не таился, говорил откровенно, не боясь встретить осуждение в его глазах.

Город встретил их сиянием электрических огней. Владо зорко поглядывал по сторонам, прислушивался – не идет ли кто навстречу. Ах, эти правила конспирации, как они сковывают человека, как порой трудно следовать им!.. Звезды ярко блестели в черном небе, соперничая с уличными фонарями.

Владо втолкнул Гергана в один подъезд и замер рядом, затем выглянул и долго осматривал пустынную улицу. Если бы он отвечал только за себя одного, он бы плюнул на эти правила конспирации. Из соседнего переулка докатились до них, как стеклянные шарики, трели полицейского свистка. Владо на мгновенье поколебался, не уйти ли отсюда. Но покинуть город уже было невозможно, близился рассвет. Он продолжал прислушиваться. И все это, чтобы не подвести тех людей, живущих в этом доме на пятом этаже, с которыми он должен был встретиться. Свист не повторился, Влади дернул Гергана за рукав и они стали подниматься по лестнице.

– Тише ты! – раздраженно шепнул Владо, споткнувшемуся Гергану.

Владо остановился перед дверью и долго прислушивался, затем тронул кнопку звонка. Выждал, и чуть слышно постучал. Дверь бесшумно открылась. В маленькой прихожей на них пахнуло теплым воздухом. Владо о чем-то пошептался с хозяином, после чего провел Гергана на кухню. Тепло разморило их, и они быстро уснули на жесткой кушетке.

Свет утра залил кухню, но не разбудил их. Прошло некоторое время и в комнату ворвались резкие звуки марша из уличного громкоговорителя. Герган встрепенулся и сел.

– Радио, – успокоил его Владо и прислушался. – Хозяева еще не встали.

– Тогда поваляемся еще.

Они снова легли. Гергану уже не хотелось спать. Но какое это блаженство лежать так, не думая ни о чем, нежась в тепле! То же самое, наверно, испытывал и Владо. Но, спустя некоторое время он потянулся и недовольно посмотрел на посеребренное инеем окно.

– Встаем, что ли…

Герган только качнул головой в знак согласия, но вставать ему не хотелось. А Владо задумчиво заговорил:

– Знаешь, как неловко мне укрываться у этих людей…

Герган не отводил взгляда от окна, за которым рождалось утро.

– Неловко, говорю, укрываться у этих людей, – повторил Владо. – Это такие… ну как тебе объяснить?.. золотые люди, ходят на цыпочках, чтобы не потревожить тебя, и все стараются угодить, заботятся. А тебе неловко, просто не знаешь что сделать, чтобы как-то отплатить им…

День отошел. Засветились окна домов. Вспыхнули огни фонарей. Глухой гомон заполнил улицу. После короткого затишья, нежные звуки музыки проникли в комнату и в ней будто разлился смешанный аромат цветов. Глаза Гергана расширились, словно перед ним предстало нечто неведомое. На губах заиграла мягкая улыбка. Звуки, казалось, окрашивали воздух, догоняя друг друга. Герган улыбался как ребенок, стоящий у роскошной витрины…

– Пойдем! – позвал его Владо. Ему хотелось, подобно Гергану, слиться со звуками музыки… Но кому-то было надо помнить обо всем, быть начеку, думать об опасностях и о том пути, который им предстояло пройти ночью.

– Нам пора идти!

Исчезла улыбка Гергана, утих радостный трепет в его груди, и в ней засела безотчетная грусть.

Их встретила холодная и безмолвная улица. Владо молча огляделся по сторонам. «Наверное тому человеку, который создал эти неземные звуки, было очень грустно». Полицейский свисток прорезал тишину, оборвав мысли Гергана. Мускулы напряглись и он нащупал рукоять своего пистолета. Они вышли на окраину города. Здесь на них обрушился ледяной ветер. Вскоре они уже поднимались по заснеженному горному склону.

Ветер свистел в голых ветвях буков, швырял в лицо партизан снежной крупой. Звуки, которые Герган услышал в городе, воскресали сейчас в его сердце, ветер не мог заглушить их своим диким завыванием. На душе было легко, он чувствовал себя так, будто побывал на большом празднике. Губы застыли в замороженной улыбке. Ветер набросился на них с новой силой. Качнувшись под его яростным натиском, Герган ухватился за плечо Владо. Тот повернулся и, прикрывая Гергана своим телом, заботливо глянул ему в глаза. Потом, увлекая его за собой, шагнул к толстому стволу старого бука – переждать порыв ветра.

– Ишь как разыгрался, кто ее знает, когда утихомирится, – сказал Владо.

– Звезды он не может сдуть с неба. Гляди, видишь, они не шелохнутся! – задумчиво произнес Герган.

– Верно! – Владо засмеялся и медленно двинулся вперед. Герган пошел за ним, прячась от ветра за его спиной.

Вдруг, рассекая свист ветра, грохнули выстрелы. Гергану показалось, что сорвавшаяся с неба звезда рухнула ему на голову. Он упал и покатился вниз по крутому склону. Владо сообразил, что они нарвались на засаду. Он кинулся в сторону и пополз в снегу. Ветер то относил в сторону звуки выстрелов, то бросал их в уши.

– За мной, за мной! – крикнул Владо товарищу.

Он обернулся. В клубах белой снежной пыли он не увидел Гергана, и сердце у него сжалось.

– Герган, Герган! – позвал он.

Гремели выстрелы. Владо стало жарко при мысли, что Герган убит и образ сломленной горем Вагрилы вдруг возник перед ним.

Небо с застывшими в нем звездами опустилось на Гергана, подняло его и понесло куда-то… он не противился. Странная легкость разлилась по всему телу, будто он снова сидел в темной комнате, а вокруг него – музыка, музыка. «Меня убили…» – подумал он. Эта мысль оборвала музыку. Небо снова опустилось на землю. Он напрягся, попытался пошевелить руками, но не смог.

«Кровью изошел», – промелькнуло в его помраченном сознании.

– Мама! – с трудом произнес он, едва шевеля губами. Только она могла его спасти. Пусть она придет, приласкает его как маленького у себя на коленях. Погладит его по голове. Она станет укорять, что он ее не слушался.

– Мама! Ты меня не слышишь?.. – Пусть даже побранит его. Он слова не скажет в ответ… Он станет послушным…

– Мама, где ты? – Она не может не прийти, ведь он ее зовет. Вот она – спешит через сугробы, ветер стихает перед ней, в воздухе кружатся снежинки, но они не падают на нее. Вот она склонилась над ним. Послышались тихие звуки музыки. Мать взяла его на руки, и он успокоился.

Пышущее жаром небо опустилось над ними, и ему стало тепло…

*

Сердце Вагрилы облилось кровью, когда она получила повестку из суда. Сойдя с поезда на вокзале, она направилась к центру города. Она знала, что такие важные государственные дома, как суд, находятся всегда в центре города. В темных коридорах суда ей встречались самые различные люди. Каждый торопился по своим делам и никто не обращал на нее внимания. У дверей залы ее остановил человек в форменной фуражке.

– Больше не пускаем.

– Сына моего судят! – она показала ему повестку.

– Только тихо! – он отворил дверь.

Когда Вагрила вошла в зал, в стене напротив открылась другая дверь, и сидевшие в зале люди поспешно встали. На возвышение, где стоял стол, поднялся высокий человек с бледным гладко выбритым лицом. Он коснулся длинными, такими же белыми, как лицо, пальцами высокой спинки стула позади стола, посмотрел на зал как будто приветствуя людей, вставших при его появлении, и тогда только сел. За ним сели и сопровождавшие его люди. Зал медленно затихал. Вагрила опустив глаза, на цыпочках, тихо как тень, прошла по узкому проходу. Свободное место было только в переднем ряду, и она там села. Герган первым заметил ее и звякнул цепью, здороваясь с ней. Полицейские, между которыми он стоял, что-то сказали ему, и он снова повернулся лицом к столу, за которым сидели судьи. Вагрила не разглядела глаза сына, а увидела только коротко остриженную голову. Но по шраму, белевшему на темени, она бы узнала эту голову среди тысяч других голов. Цепь спускалась с его плеча. Одежда – полосатая, словно грядки на огороде – была измятой и ветхой. Лицо – бледное, но по-прежнему ребячье, нежное и дорогое ее сердцу. «Всем он удался, только вот сбился с пути». Очевидно, он устал стоять, потому что он оперся руками на загородку перед собой. Полицейский справа заставил его убрать руки. «Боже, боже, неужели ты меня проведешь через все муки на свете?!» – беззвучно простонала она.

Главный судья, тот самый с бледным лицом, указал глазами на нее полицейскому. Вагрила покраснела от неожиданного внимания к ней и ждала в испуге, что скажет направившийся к ней полицейский.

– Кто ты такая?

– Ему, что ли? – она указала на сына.

– Да, ему.

– Мать.

Полицейский доложил что-то судье и тот кивнул головой. Она поняла, что ей разрешили остаться. Полицейский снова стал возле Гергана и заслонил его. Она уже не видела головы сына. Герган понял это и чуточку отступил, кивнул ей и улыбнулся.

Главный судья полистал страницы толстой папки, затем принялся выкликать разные имена. Но Вагрилу удивило, что когда вызванные отзывались, он не смотрел на них, а спешил вызвать следующего.

– Герган Петканов! – сдержанный голос председателя застал ее врасплох. Посеребренный лежащим на крышах снегом свет падал на его гладко причесанную голову. Лицо его вдруг показалось ей знакомым. Белый воротничок охватывал сухую шею. «Ученый человек, все у него, как и его слова, размеренно». Длинные белые пальцы медленно перелистывали страницы толстой папки. «Если бы мой учился как следует, и он бы мог стать таким как этот». Председатель ей понравился, и ее успокоило сознание того, что судьба сына попала в его руки. Мягкие и нежные, они не пугали ее. Цепь зазвенела, и она увидела как Герган перебросил ее на другое плечо.

– Болгарин, болгарский подданный, девятнадцати лет, под судом и следствием не состоял, бывший гимназист, задержан с оружием в руках, партизан, – читал председатель, не поднимая глаз от папки. «Неужто эти бумаги могут рассказать о человеке все? Глаза больше могут сказать! Взгляни на него, взгляни!» – Мысленно просила Вагрила. Председатель не поднял глаз. Тревога снова сжала сердце Вагрилы. «Слабенький он, нежный, дитя еще, не станут они губить его… Ведь дитя же, неужто они этого не видят», – старалась успокоить себя Вагрила.

Поднялся прокурор. Немного помолчал и, как бы убедившись, что все взоры обращены на него, громко заговорил:

– Господа…

Он говорил, что государство в опасности, что национальное единство поколеблено. Вагрила смотрела, как двигаются его руки, как меняется выражение его лица. Он поднимал и опускал брови, повышал и понижал голос, указывал куда-то перед собой, наклонялся и снова выпрямлялся. Ей казалось, что прокурор проделывает все это, чтобы понравиться людям и себе удовольствие доставить. Зачем нужно говорить о том, что не касается ее сына. Зачем тогда его вызвали? А ведь что может быть проще – взять да и растолковать ему, какую он большую совершил ошибку! Герган поймет, ему ведь ученые люди это скажут. А этот что говорит? Да разве может ее сын быть таким опасным преступником? Вы только посмотрите на него, разве может этот ребенок угрожать государству? Почему же тогда этот с такой яростью на него нападает? Господи, худо этот день начался! И на душе у нее снова похолодело. Рука ее задрожала, и она спрятала ее под полой полушубка.

Говорил уже адвокат, но она не вслушивалась и в его слова. Понимала, что он говорит о ее сыне хорошее и не отрицает его ошибку. Потом вдруг насторожилась. «Ошибся он себе во вред, причем же тут угроза государству?» – про себя упрекнула она и адвоката. Почему он так тихо говорит? Можно ли так защищать человеческую жизнь?! Ты говори громко, всем, чтобы тебя весь мир услышал. Жизнь дается человеку один раз, и все должны ее беречь, защищать. Когда мы станем смотреть на чужую жизнь и на чужие дела как на свои, Не станет нужды нам о себе заботиться. Тогда никто не поднимет руку на другого. Боже, до чего дошло! Выходит, что дитя угрожает государству. Дитя же он поглядите на него. Кровь у него, что неперебродившее вино. Молодые всегда так – тут собьются с дороги, там заплутаются, но после выходят на верную дорогу. Это же так просто понять. Для того не требуется большой учености.

Адвокат кончил говорить, и наступившая в зале на короткое время тишина прервала мысли Вагрилы. Адвокат поклонился суду и приблизился к председателю.

– Предъявляю удостоверение о том, что мой подзащитный несовершеннолетний! – И адвокат снова поклонился.

– Да к чему вам метрика. Поглядите сами – ведь дитя же он! – вырвалось со стоном у Вагрилы. В ответ звякнул колокольчик.

– Тихо!

– Признаешь себя виновным? – обратился председатель к Гергану.

– Нет. Я боролся с оружием в руках за свободу народа.

– Не слушайте его! – воскликнула Вагрила и встала. Брови ее гневно сдвинулись, но при взгляде на председателя, в глазах ее появилось выражение смиренной мольбы.

– Вывести ее! – догадалась она по движению его губ. К ней направился полицейский, но не стал выводить ее из зала, а сел рядом на скамью. Она спрятала лицо в ладонях, широко растопырив пальцы, плечи ее вздрагивали. Но она сжимала губы, не позволяя вырваться ни одному всхлипу, чтобы не вызывать у людей жалости к себе.

Суд удалился на совещание.

Беспорядочный топот людей, выходивших поразмяться, не прервал беззвучных рыданий Вагрилы. Герган устав, от вопросов, взглядов, непрерывного напряжения, теперь с облегчением опустился на скамью. И как тогда на склоне, когда его ранили, ему захотелось, чтобы мать подошла, чтобы он мог положить голову ей на колени…

– Мама! – промолвил он.

Вагрила отняла руки от лица и, озаренная какой-то надеждой, рванулась к нему. Руки Гергана протянулись ей навстречу. Полицейский не встал ей навстречу, даже не пошевелился.

– Признайся, что ошибся. У них ведь тоже сердце есть, попросишь их хорошенько – они простят. А вы это, прете друг на друга и разминуться не можете. Отступи в сторонку. Попроси их, простят. Повинись, только. Прошу тебя, сыночек…

В зале снова послышался топот ног.

– Сядь на место! – строго предупредил ее полицейский.

– Повинись, сыночек…

Герган ничего не ответил, и новая надежда залила горячей волной сердце Вагрилы. Ей захотелось поклониться, поклониться ему в ноги за покорность.

Двери напротив снова отворились и первым опять вошел председатель с нежными бледными пальцами.

«Он повинится, и его помилуют». Вагрила низко опустила повязанную черным платком голову. Председатель снова уткнулся в папку. Перевернул несколько листков и начал нанизывать друг на друга, вслед за именем ее сына, знакомые уже слова: под судом и следствием… год рождения… «Боже, смилуйся, сохрани мне его! Тогда не будет на земле матери счастливей меня!»

–…Приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Вагрила повалилась на пол, пала ниц как перед иконой.

– Поглядите на него, ведь он дитя! Смилуйтесь! – Как можно губить ребенка!

– Смерть фашизму, свобода народу! – крикнул Герган, перебивая ее мольбы. Она поднялась, чтобы заставить его замолчать, но полицейские уже окружили его. И она снова обратилась к суду:

– Слышите, что он говорит, да ведь он же несмышленыш. Поглядите на него, ведь он еще дитя малое. Смилуйтесь! – И она снова упала на колени.

– Смерть фашизму, свобода народу! – прозвучал у дверей голос ее сына. Вагрила испугалась, что больше не увидит его.

– Герган, сыночек! – проталкивалась она к нему.

– Будь стойкой, мама! Как тогда с ядом! – услышала она слова сына, но не увидела его за спинами полицейских.

*

Покориться судьбе, захлебнуться горем и онеметь? Нет!.. Его жизнь пока еще в руках людей. Еще не все кончено. Худо ли признать свою ошибку, чтобы сохранить жизнь. Вагрила старалась успокоить себя и ухватилась за единственную надежду: прошение царю! Она пойдет лично к нему, поклонится ему до земли и все ему расскажет. «Сбился он с пути, но ребенок ведь». Не может царь, каким бы он ни был, глядя ей в глаза и слушая ее слова, не понять ее страдания, не внять ее мольбам. Сила человека – в глазах и словах. Лично пойдет, все объяснит, и он поймет ее.

Железные двери тюрьмы заскрипели, и полицейский ввел ее в темное помещение. Вагрила тщетно протирала глаза, чтобы увидеть, где она находится. Вскоре раздался скрип другой железной двери, и тихие нетвердые шаги прогнали тишину, которая уже начала ее угнетать. «Это он!» Мать и сын устремились навстречу друг другу. Сейчас она снова прижмет его к своей груди. Руки, раскинутые для объятия натолкнулись на что-то твердое. И Герган наткнулся на ту же преграду. Они видели друг друга, но не смогли обняться. Их разделяла стеклянная перегородка. «Что только не придумают, чтобы мучить людей!» – подумала она.

– Можете только разговаривать и глядеть друг на друга, – предупредили полицейские.

Она жадно глядела на бледное лицо сына. Ничего больше ей не было нужно – видеть его.

– Вам остается еще пять минут.

– Герган! – спохватилась Вагрила, вспомнив зачем она пришла и, боясь что не успеет сделать самое важное.

– Что, мама?

– Герган, не бойся. Судьи такие же люди как и мы, и могут ошибиться. Где это видано и слыхано, чтобы детей губить. И тебя не погубят… – Она расстегнула полушубок и вынула сложенный вчетверо лист бумаги.

– Мама! – Герган насупился, догадываясь в чем дело.

– Погоди. Погоди! – заторопилась Вагрила. – Завтра я к царю поеду… – Она просунула белый листок в щель под стеклом. – Подпиши!

Герган отпрянул, будто кто-то замахнулся на него.

– Мама, зачем обманываешь себя пустыми надеждами?

– Умно ты толкуешь, сынок, да все ошибаешься. Что такое птицы без крыльев? Так и мы без надежды.

– Не подпишу я.

– Подпиши! – гневно крикнула Вагрила.

– Мама, – с ласковым укором произнес Герган. – Ну зачем ты обманываешь себя?

– Коли не буду себя обманывать, я умру.

– Время свидания истекло! – предупредил полицейский.

– Повинись, Герган!

– Я должен кончить достойно, как и начал, мама, – Герган даже не посмотрел на лист бумаги в ее дрожащих руках.

– Подпишись, сынок!

– Нет, мама! – Герган ласково ей улыбнулся.

– Что ты подпишешь, что я – все едино, ведь ты же плоть от плоти моей… – твердо сказала она и отвернулась.

Герган прижался лицом к стеклу. Вагрила пошатнулась, оперлась на мгновение о стену и, не оборачиваясь вышла.

*

Родное село как-то неожиданно предстало перед Вагрилой, но ничто, кроме горечи не всколыхнулось в ее душе. Она остановилась, печально поглядела на Крутую-Стену, на ее заросшие лесом склоны, на безмолвные заснеженные поля. Они показались ей более родными и близкими, чем само село. Несчастие разметало ее семью. Что осталось от ее дома?.. Скрип телеги пробудил ее от дум, и она заторопилась. Во дворе крайнего дома села залаяла собака. Хоть бы никто не вышел, она не хотела встречаться с людьми. Для чего они ей, чтобы жалели ее, сочувствовали…

Дворовый пес учуял ее и радостно залаял за воротами. Теперь только он и будет встречать ее.

– Песик ты мой, – она через силу улыбнулась и погладила его по жесткой шерсти. Собака, радостно скуля, побежала вперед. Прошлась вдоль фундамента, обнюхивая закопченные камни кладки, и повернула морду к Вагриле.

«Тут на ступеньках я и поймала Гергана с листовками. – Она подняла глаза. – А вот тут навес был и зимой на жердине сушилась домашняя колбаса. Герган ее очень любил…» Визг собаки прервал мысли Вагрилы, и она поглядела на нее. Собака царапала когтями землю у двери сарая.

– Пошел! Пошел! – вышла из сарая бабушка Габювица.

Вагрила направилась к ней. Свекровь вздрогнула и отшатнулась.

– Кто это?

Голос прозвучал глухо, будто из-под земли. Сердце Вагрилы сжалось.

– Мама!

Бабушка Габювица вгляделась, узнала ее и стала убирать под рваный черный платок редкие седые волосы. Видно не хотела, чтобы невестка видела ее такой растрепанной.

Помахивая хвостом пес радостно смотрел на них. Обе женщины молча вошли в сарай, где прямо на земляном полу, словно в открытом поле, тлели угли костра. С балки, на которую дед Габю когда-то вешал косу, теперь свисал на цепи закопченный котелок. В углу, рядом с грохотом – горшок, в другом углу – сундук. На полу лежал опрокинутый трехногий табурет. Бабушка Габювица подняла его и тихо сказала невестке:

– Садись!

Потом спросила:

– Стало быть, выпустили вас?

– Меня-то выпустили, а Петкан еще сидит. Но и его скоро выпустят, – ответила Вагрила.

– Это хорошо, а то… – и бабушка Габювица обвела взглядом плетеные стены сарая, кое-где завешанные циновками и домоткаными дорожками, и горестно вздохнула.

Вагрила опустила глаза.

– А что со скотиной?

– Одна свинья осталась да пяток курей.

Бабушка Габювица поглядела, без всякого выражения на уголья, помахала обломком доски, раздувая их, и просто сказала:

– Старика моего отсюда понесли хоронить.

Не отводя взора от костра, Вагрила спросила:

– Кроме Стоянова и нашего, чьи еще дома спалили?

– Других не жгли.

– А Тоткин?

– Мишо тогда еще не ушел.

– Что о нем слышно?

– Сын у них родился.

– Сын!

– Киро помог убрать хлеб. Воротился бы Петкан, да взялся бы за дело.

«Завтра поеду в Софию… Поеду… Не может он меня не понять», – подумала Вагрила.

– Герган приводил как-то. Видались они с дядей. – И бабушка Габювица снова принялась раздувать гаснущие угли.

– Так у Тотки, говоришь, сынок?

– Сынок. Мать Мишо, Бочвариха, да и Биязиха тоже, частенько меня навещают. Бочвариха и нонче приходила. – И бабушка Габювица поглядела на большую миску с бобовой похлебкой.

«Неужто и стряпать уже не может», – подумала Вагрила и только сейчас вгляделась в ее лицо. Постаревшее, осунувшееся, глаза помутнели, погасли.

«Одни умирают, другие рождаются. Катится жизнь, что твое колесо».

– Пойду, погляжу Тоткиного ребеночка.

– В такой поздний час? Завтра сходишь.

Вагрила вздохнула. Ну как объяснить старухе почему она так спешит. Она подошла к сундуку, подняла крышку. На дне, под другими вещами отыскала старое детское одеяльце Гергана.

– Как сундук-то уцелел?

– О чем ты? – встрепенулась задремавшая бабушка Габювица.

– Про сундук спрашиваю, как это он уцелел?

– Не знаю, я тогда скотину пасла.

Вагрила взяла одеяльце Гергана и вышла из сарая. Собака подошла к ней, помахивая хвостом. Вагрила отыскала под снегом журавленик[14]14
  Журавленик – дикая герань. По болгарскому народному поверью – пожелание и символ здоровья.


[Закрыть]
и завернула несколько стебельков в белый платочек. Какая-то мысль смущала ее и замедляла ее шаги. Ее томило неясное чувство, что она что-то упустила, забыла. Она перебросила одеяльце на другую руку, чтобы отворить калитку, и вдруг остановилась, словно наткнулась на препятствие. Она несет в подарок ребенку одеяльце, словно желая ему ту же судьбу, какая досталась Гергану! Нет! Вагрила испуганно оглянулась и затолкала одеяльце под стреху над калиткой. «Подарю ему золотой, что берегла для будущей невестки».

Собака смотрела вслед хозяйке, пока не затихли ее шаги.

*

Сухой морозец пощипал щеки Вагрилы и она прикрыла их краями платка. Она шла мимо плетней с наметенными сугробами. За ними чернели безмолвные деревья. Светились окна домов. Все в селе было таким, каким она его знала и помнила. Только люди переменились. Что было и что стало! Приходится ей прятаться от людей, чтобы ее не жалели, радуясь в то же время, что им-то самим повезло. Пусть же радуются, не всем ведь страдать! Что прошло, того уж не вернешь, не поправишь, но почему мысли непрестанно возвращаются к прошлому, заставляя сердце человека истекать кровью?

У нового дома Недко Паши она остановилась, припоминая что-то.

– Да ведь тут я его и видела, судью-то, он ведь родич Недко Паши, – пробормотала она и, задохнувшись от неожиданной надежды, и с робкой улыбкой застывшей в уголках рта, взошла по ступенькам крыльца.

Увидев ее, Недковица как-то смешалась, словно раздумывая, пригласить ее войти или нет.

– Недковица! – заторопилась Вагрила. – Моего Гергана приговорили… – Слезы подступили ей к горлу и остановили страшное слово.

– Слыхали мы…

– Судья, ваш родич, его судил… Жизнь Гергана в его руках. Помоги нам, Недковица! – И она вся напряглась, ожидая ответа.

– Да оно, Петковица, сама знаешь, беспричинно ничего не бывает, – как-то неопределенно ответила Недковица.

– Ну, что ж!.. – опустила глаза Вагрила. Только что она была готова целовать ноги Недковицы, но сейчас почувствовала, что больше ни о чем ее не попросит и перевела разговор на другое. – Вижу, вы новый дом построили.

– Войди поглядеть, – пригласила Недковица и пошла впереди, показывая: – Тут у нас спальная, а тут – кухня…

Вагрила, из приличия, похвалила:

– Всем бы такие дома.

Улица, холодная и безлюдная, поджидала ее. Вагрила втянула голову в плечи и пошла к Бочваровым.

Ее шаги оборвали тихий разговор в кухне. Она кашлянула и толкнула незапертую дверь. На пороге ее встретила старуха Бочвариха.

– Добро пожаловать! – Старуха пожала ей руку и отвернулась, чтобы скрыть слезы. Тотка удлинила фитиль керосиновой лампы, потом подошла к Вагриле и крепко обняла ее. Терлась лицом об ее укутанные платком щеки, всхлипывала.

– Может, помилуют его, тетя Вагрила.

– Дай бог!

Вагрила посмотрела на плетеную колыбель.

Тотка откинула полог и губы ее тронула счастливая улыбка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю