Текст книги "Люди переменились"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Противоречивые чувства боролись в душе Лалю Бижева, находившегося в карауле. Тишина влекла его к себе, но в тоже время долг службы заставлял его вслушиваться в нее так, как будто она была ему враждебной. Душа его томилась от несоответствия между тем, чего ему хотелось, и тем, что он должен был делать. Тоскливое настроение постепенно овладело им. Все ему было в тягость – и винтовка, которую он держал на весу, и эти скрипящие сапоги, которые словно указывали на его местонахождение подкрадывающемуся в темноте врагу. Он нащупал пальцем холодную скобку спуска. Тишина, с которой ему вначале так хотелось слиться, начинала казаться ему опасной. Он часто посматривал в сторону палаток, с нетерпением ожидая, когда прозвучат шаги разводящего.

Одинокий выстрел разорвал тишину… за ним прогремел другой…

Поднятые по тревоге солдаты перешли речушку и, развернувшись цепью, пошли вверх по склону горы. Лалю Бижев приглядывался к солдатам, стараясь найти в цепи земляка, так бы он почувствовал себя более уверенно.

– А, это ты? – услышал он в темноте знакомый голос и радостно улыбнулся.

– Ты же был в карауле. Чего ты пошел? – спросил Ангел Христов.

– Фельдфебель видел меня, но ничего не сказал, я как и все…

– Вот дурень. Ежели бы мне так повезло… А теперь ползай в темноте по этим скалам, может быть, наберешься ума.

Мишо Бочваров придвинулся, глянул на унылую физиономию своего земляка и попытался его защитить:

– Приказ выступать был для всех.

Цепь вышла на гребень.

– Вперед, не отставай! – раздался голос командира взвода. Стрельба почти прекратилась, но Лалю продолжал пригибаться, продираясь сквозь кусты. Вдруг, прямо перед собой, он увидел ползущего на боку человека и, не отдавая себе отчета в том, что делает, прыгнул и навалился на него. Человек застонал и вцепился ему в горло, отталкивая от себя. Лалю приподнялся, мотая головой. Человек сжался в комок и, развернувшейся пружиной, ударил Лалю ногами. Тот опрокинулся навзничь.

– Эй! – закричал Лалю, – и в тот же миг кто-то тенью метнулся к человеку. Поднявшись, Лалю увидел, что Ангел Христов, прижав коленом лежащего ничком человека, заворачивает ему руки за спину. Подобрав винтовку, Лалю шмыгнул в кусты. Прибежал командир взвода.

– Кто его поймал? – спросил он.

– Я и он – Лалю Бижев, – ответил Ангел Христов.

– А где же он? – спросил взводный, ища глазами Лалю Бижева. Но того уже и след простыл.

Солдаты связали пленного, который оказался тощим подростком и притом раненым.

Над горами безучастно разливалась заря.

*

Буцев разорвал пакет и, по старой привычке, сначала посмотрел на подпись, затем прочел приказ.

– Приказано расстрелять пленного, – сказал он.

– Так точно! – не скрыл своей осведомленности адъютант.

– Но почему его не затребовали для допроса.

Адъютант только повел бровями, как бы говоря: «Мне не позволено знать о намерениях начальства».

– Доложите, что будет исполнено.

– Слушаюсь, господин майор! – адъютант понял, что разговор окончен, и повернулся кругом…

Буцев равнодушно воспринял сообщение о том, что при перестрелке взяли пленного, и даже забыл о нем, послав донесение в штаб полка. Но сейчас он заинтересовался пленным, не понимая, зачем нужно было так спешить с его расстрелом, и потому быстрыми шагами направился в лазарет.

Пленный лежал на койке. Полоса бинта перехватывала его каштановые волосы. Большие глаза и мягкие черты лица делали его похожим на девушку.

– Господин майор хочет поговорить с тобой, – врач взял раненого за плечо, пытаясь заставить его встать.

Парень только приподнялся на локтях. Буцев видел, что это не военный и недовольно поморщился. Сел на табурет и снял фуражку.

Парень снова опустил голову на подушку и губы его покривились, будто он пытался улыбнуться.

– Где был расположен ваш отряд? – спросил его Буцев, испытывая какую-то неловкость.

– Меня сразу ранило и я спрятался в кустах.

«Сущий ребенок», – подумал Буцев и неожиданно для себя спросил:

– Что вас, крестьян, заставило покинуть свои дома, хозяйства и уйти в лес?

– Нет у нас ничего, ни домов, ни хозяйств.

– Неужто народ здесь такой бедный?

– Так точно, бедный, господин майор, – услужливо вмешался врач.

– А что было делать, когда гитлеровские разбойники спалили дотла наше село, – ответил партизан и глаза его сверкнули.

– Как ты можешь так говорить о наших доблестных союзниках? – накинулся на него врач.

Буцев нахмурился и встал: он считал ниже своего достоинства препираться с этим юнцом. Надев фуражку, он вышел из лазарета, пытаясь прогнать какое-то неприятное чувство, охватившее его во время этой встречи с пленным, и только у себя в палатке он вздохнул с облегчением.

*

Ранним утром на росистую траву легли плетением следы подкованных сапог. Среди них, кое-где, как спущенная петля, виднелся нечеткий след босой ноги.

Парень не мог идти сам. Его вели, поддерживая под руки двое солдат, и в сумраке казалось, что они обнимают его. Увидев впереди холмик земли, парень вздрогнул – всего несколько шагов осталось идти но жизни. И он вдруг чуть ли не потащил за собой солдат. Ему хотелось только одного: чтобы все это кончилось побыстрей, иначе страх одолеет его. Он встал на холмик, услышал как падают на дно ямы комья земли и зажмурился, чтобы не видеть ружей, которые вот-вот выстрелят. Но ружья молчали, и он с ужасом понял, что борьба со страхом еще не окончена. Тогда он открыл глаза. Солдаты, которые до этого молча шли вслед за ним, сейчас строились. Офицер стоял на фланге неровной шеренги.

– Равняйсь! – всколыхнул тишину утра его резкий голос.

– Четвертый, подтяни живот, р-равняйсь!

– К стрельбе приготовьсь!

Кончились силы парня. Он спрятал лицо в дрожащих ладонях, открыл рот, чтобы закричать, но ужас сдавил ему горло.

– Прицел сто.

– Огонь!

Прогремел залп. Парень взмахнул руками, хватая растопыренными пальцами воздух и рухнул навзничь.

Ангел Христов медленно опустил винтовку. Палец, которым он нажал на спуск, горел и он потер его о влажную полу куртки.

– В две шеренги стройся! – голос офицера заставил его очнуться.

– Нале-во! Шагом марш!

Заря над белыми палатками лагеря проливалась серебряным дождем.

– Отделение… Стой!

Солдатские сапоги тверже ударили по земле и разом смолкли.

– Напра-во!.. Приказ командира полка: по десять дней домашнего отпуска!

– Рады стараться, господин поручик! – прозвучал дружный ответ.

*

Эхо залпа докатилось до палаток.

Владо Камберов поднялся, поглядел на сонные лица товарищей, затем перевел взгляд на пустую койку Ангела Христова.

– И наш участвовал, – отметил Георгий таким тоном, будто ничего не случилось, только на скулах у него заиграли желваки.

Владо Камберов вздохнул, припомнив пленного партизана, и вздрогнул при мысли, что завтра его может ждать такая же судьба.

Немного погодя, в палатку вошел Ангел Христов. Поздоровался.

– Доброе утро, – ответил один Георгий Ваклинов.

Пока Ангел занимался своим ранцем, все уже успели одеться.

Мишо направился к выходу, но Ангел остановил его:

– Земляк, я еду домой. Отпуск мне дали.

– За что?

– Не прикидывайся дурачком. За то самое. Ты своим что-нибудь хочешь передать?

– Иди к черту! – взорвался Мишо и, как бы отмахиваясь, ударил его по лицу.

Ангел выронил ранец и, пригнув голову, кинулся на Мишо. Сплетясь, они рухнули на землю. С трудом удалось их растащить. Пока Ангел отряхивал пыль со своих бриджей, Георгий держал за руку тяжело дышавшего Мишо и тихо шептал ему на ухо:

– Опомнись! Рехнулся ты, что ли?..

– Пусти меня! – вырвал руку Мишо, присел на койку.

Ангел закинул ранец за плечо и вышел из палатки. Его проводил только Лалю Бижев. Через минуту Ангел вернулся, откинул полотнище и насмешливо бросил в лицо Мишо:

– Ухожу в отпуск, на десять дней!

Мишо вздрогнул, сжал кулаки, но промолчал. А за спиной его стоял настороже Георгий Ваклинов.

– Я знал, что на рассвете расстреляют партизана, – заговорил он. – Я всю ночь глазом не моргнул. А когда услышал залп, – прикинулся спящим. Что с того, что ты изобьешь или даже убьешь Ангела Христова? Ничего… Солдат, которые стреляли, поставят нам в пример… И тебя могут использовать в качестве примера… Предав военно-полевому суду.

Только сейчас до Мишо дошли его слова.

– Твоя правда, – сказал он.

– Всякое мне довелось повидать в жизни, – сказал Георгий. – Но я уже давно понял: дашь ли волю чувствам – страдает общее дело. Все нужно взвешивать, обдумывать. Так я приучил себя к дисциплине. Научился владеть собой. Силы делу нужны. И злость, и радость этому надо подчинить. Борьба нашего класса. Всю свою жизнь я ей посвятил. Это с виду я такой спокойный. Я просто сдерживаюсь, берегу силы, береги их и ты. Придет время – они нам понадобятся.

Мишо будто сник под этим градом слов. И все-таки он не вполне согласился с Георгием. Владо Камберов был ему ближе, понятней, и, время от времени, Мишо робко поглядывал на него, но тот молчал.

*

Награда, как червь, разъедала душу Ангела Христова. Он резко изменился за минувшую ночь. На всех он посматривал свысока. Ему хотелось, чтобы люди видели его новое обмундирование и его радость, что поднимало его в собственных глазах.

В купе он сначала был один. Поезд медленно полз среди серых гор. На полустанках задерживали его недолго. Ангел Христов высовывал голову из окна, рассеянно рассматривал солдат и железнодорожников на перроне и думал, что это очень справедливо, что он едет в отпуск в новом обмундировании, а они тут шатаются в выгоревших рубахах и с винтовками на ремне. И радость, порожденная наградой, заполняла всю его душу.

Еще до Кюстендила все места в купе заняли. Ангел Христов кричал из окна лезущим в вагон пассажирам:

– Мест нет! Все занято!

Пожилая, полная женщина не обращая на него внимания, прошла в купе, и поставила на пол большой узел.

– Гостить долго не буду… – уверяла она в коридоре кого-то из провожающих.

Поезд тронулся и она снова появилась, вошла в купе.

– Нет здесь мест, – враждебно встретил ее Ангел Христов.

– Мне бы только багаж поставить, – сказала женщина.

– Некуда его ставить.

– Отодвинь немножко свой ранец. Вот так. Видишь, что есть.

Ангел недовольно закусил губу.

Женщина помолчала немного и снова обратилась к нему:

– Ноги у меня устали. Когда я была молодой, мне не верилось, что ноги могут отказаться держать человека. И у меня есть сын, как ты, он в Софии учится. Везу ему кое-что. В городе не то, что раньше, никаких продуктов не стало. Сынок придет меня встретить, познакомлю тебя с ним. Мир тесен, гора с горой не сходится…

Ангел Христов отвернулся, делая вид, что не слушает ее. Женщина умолкла, потом шумно вздохнула.

– Ты что, не понял моих слов? – сказал она прямо. – А ну-ка встань, уступи мне место.

– Я же солдат, в отпуск еду… – Как-то неловко начал оправдываться Ангел Христов, но встал. Облокотившись на окно, он впервые после того, как покинул лагерь, задумался.

В село он приехал на следующий день вечером. Перед общинным правлением, как светлячки, мигали огоньки сигарет. Его подозвали.

– Добрый вечер, – поздоровался Ангел Христов.

– А, это ты Ангел? Тебя уволили, что ли? Ну, как там? – расспрашивали его люди.

Поговорили о том, о сем, и, наконец, речь зашла о войне.

– Ты слышал что-нибудь загодя о войне, которая началась сегодня утром?

– Какая война? – удивился Ангел Христов и только сейчас опустил на землю свой чемодан.

– Германия с Россией столкнулись! Вот это будет дело!

– Я в отпуске, впервой об этом слышу.

Тотка издали заметила солдата в группе крестьян, и направилась к нему, ноги ее подкашивались от волнения.

– А, это ты Ангел, здравствуй!

Увидев ее, Ангел Христов сразу же вспомнил о драке с Мишо, и нехотя ответил на ее приветствие.

– Всех, что ли, пускают? – продолжала Тотка, не замечая его смущения.

– Нет, только меня, – пробубнил он.

Тотка уже успокоилась и, проглотив невысказанные и уже лишние слова, спросила его просто:

– Ты же ведь вместе с Мишо служишь?

Ангел заметил, как она помрачнела, и сжалился:

– Вместе. Мишо здоров. Привет тебе шлет. А мне наказал спросить как ты, как мать.

Тотка повеселела.

– А сейчас, когда началась эта война, это худо для вас?

– Почему? Мы себе служим, – поняв, что сказал что-то не то, Ангел взял чемодан и отправился домой.

Голоса крестьян понемногу затихли позади. Но теперь в душе Ангела появилось что-то новое – нечто вроде жалости к парню, который упал в яму после залпа. Подойдя к дому, Ангел поспешил открыть калитку, чтобы не думать об этом.

Мать бросилась ему на грудь.

– Сынок, сынок, – повторяла она.

А он видел перед собой лицо партизана, и не мог ответить на приветствие матери так сердечно, как ему этого хотелось после долгой разлуки. Он не понимал, почему именно здесь, в его родном доме, лицо расстрелянного начало преследовать его. Взгляд Ангела скользнул по голенищам плохо начищенных сапог, как бы ища опоры. Но не найдя ее, он поднял глаза на мать и улыбнулся. Но улыбка эта была какой-то растерянной, виноватой.

«Надо будет зайти к Тотке перед отъездом», – подумал он, протягивая дрожащую руку отцу.

Во дворе как-будто бы ничего не изменилось.

Во мраке над садом все также мерцали светлячки и свод неба тоже был подобен саду; усеянному красными цветами безвременника.

*

Второй артиллерийский дивизион менял место стоянки. Мишо Бочваров ехал на рослом строевом коне, запыленный и осунувшийся от долгого пути. Уставшая лошадь и ездок не торопились. Солнце палило нещадно. Мишо сонно мигал под скудной тенью ободранного козырька фуражки.

Конь фыркнул, как бы прося об отдыхе. Мишо свернул к придорожным кустам и спешился. Конь прянул ушами, словно в знак благодарности. Мишо прилег на землю, вперив утомленный взгляд в белые склоны гор. Ему еще предстоял долгий путь и он тяжело вздохнул.

Только к вечеру он добрался до села, где этой ночью должен был расквартироваться дивизион. Площадь села, как и улицы, были пустынными. Ни одного голоса не услышал Мишо, даже собака, побежавшая прочь, и та не залаяла. Мишо привязал коня в тени одинокого дерева и лег на траву. Заснул он мгновенно. Но вскоре его разбудило ржание коня, который отозвался на зов невидимого собрата. Еще сонный, Мишо быстро вскочил в седло и поскакал. Спустя некоторое время перед ним показалась голова колонны.

– Господин унтер-офицер, где находится штаб? – спросил Мишо.

– Сбегай узнай! Небось подметки не сотрутся! – сердито ответил ему тот, махнув рукой назад.

«Притомился, вот и сердится», – подумал Мишо, и поехал в хвост колонны.

– Господин майор, пакет из штаба полка, – доложил он, подавая пакет командиру.

Мишо Бочваров ехал рядом с командиром, держась несколько в стороне и ожидая, что тот посмотрит на него и узнает. Буцев аккуратно, как будто сидел за столом в кабинете, оторвал край пакета, вынул листок бумаги и принялся читать. Лицо его вытянулось и словно окаменело. Мишо с улыбкой смотрел на Буцева. Ему всегда было приятно увидеть своего бывшего командира взвода. И он с возрастающим нетерпением ждал того момента, когда тот узнает его.

– Солдат, с каких пор вы у нас связным? – спросил Буцев.

– Уже неделю, господин майор.

– Ах, да, – как бы припоминая что-то, кивнул Буцев.

– Так точно! – перестарался Мишо Бочваров.

Буцев повернул голову и пристально посмотрел на него.

– Ваша фамилия, кажется, Бочваров?

– Так точно, господин майор…

– Сразу видно, что вы из строевых.

– Так точно. Строевой!

Буцев несколько раз кивнул головой, как бы снисходительно здороваясь с кем-то, и мягко улыбнулся. Скованность Мишо рассеялась, и он подъехал ближе.

«Мир тесен, гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется», – подумал Буцев и повернулся к следовавшему за ним Бочварову.

– По всему видно, что вы не забыли нашего разговора…

– Так точно, господин майор, – рявкнул Мишо.

Буцев поднял руку в кожаной перчатке, как бы давая ему знак отвечать потише и послал коня вперед.

Колонна солдат, как поток, запрудила пустую площадь, и потекла по крутым, узким и тоже пустынным улочкам села.

*

Ранним утром, над тревожно молчавшими крышами прозвучал сигнал побудки. Солдаты, стряхивая сонную одурь, вяло подчинились зову трубы. Вскоре дивизион покинул село. Колонна растянулась по узкой проселочной дороге. Светало. И солнце, как поднятое по тревоге, разом выметнуло на колонну сноп своих лучей. Птицы перестали щебетать. Воздух словно загустел. На рубахах солдат расплывались мокрые пятна. По обе стороны дороги лежали несжатые поля, тоскуя по белым платкам жниц. Не было слышно песен, которые обычно стелются в эту пору над нивами. Солдаты, в большинстве своем крестьяне, вздыхали, переглядывались, покачивая головой и перебрасываясь замечаниями:

– А в наших краях, поди, уже жнут.

– Что ты, у нас хлеба узревают раньше. Давно уж убрали…

– Кто знает, может, и там хлеб горит.

– Почему же? Там ведь оккупационного корпуса нету.

Тоска по родным местам, раздуваемая этими отрывочными разговорами, как уголья под золой, разгоралась в их утомленных душах. Связной Мишо Бочваров передал приказ командира прекратить разговоры. Солдатские голоса стихли и только топот ног и конских копыт нарушал тишину утра.

Офицеры ехали во главе колонны. Издалека была видна прямая спина Буцева. Его конь часто ржал, будто гордясь таким молодцеватым ездоком.

– Жарко, как в печи, – сказал один из офицеров, посмотрев на выгоревшую траву.

– Лето, – пожал плечами другой.

Время от времени офицеры снимали фуражки и вытирали потные лбы.

– Вчера крестьяне рассказывали солдатам, что одна из наших частей, расквартированная в соседнем селе, подверглась нападению партизан. Несколько солдат было убито…

– А что сделал командир?

– Из дивизии пришел приказ сжечь село.

– Ну и что, сожгли?

– Приказ есть приказ! – заметил Буцев.

Вдруг по колонне пробежало волной оживление. Одинокий жнец и привязанный к груше осел привлекли внимание солдат. Им было приятно увидеть живую душу среди этих безмолвных полей. Забыв о строгом приказе, они приветливо замахали руками одинокому жнецу.

Погруженный в размышления о несоответствии между преступлением партизан и мерой наказания, Буцев заметил жнеца позже других. Он даже позавидовал ему – захотелось побыть в одиночестве. Но сознание того, что это невозможно, наполнило его сердце грустью.

Жнец мерно взмахивал серпом, продолжая спокойно заниматься своим делом. Он заметил колонну только тогда, когда осел заревел. Жнец выпрямился и помахал солдатам пучком срезанных колосьев.

Кое-кто из солдат тоже помахал в ответ.

– Э-гей! – взлетел к небу одинокий возглас, и по колонне, дуновением весеннего ветерка, прошелестел тихий смех.

Мишо Бочваров пустил коня по обочине и поравнялся с Буцевым. Он хотел заслонить от него одинокого жнеца. Но Буцев уже не смотрел в ту сторону, а прямо перед собой на дорогу. Мишо облегченно вздохнул.

«Сделал вид, что не заметил его», – подумал Мишо, и Буцев еще выше поднялся в его глазах. Дорога, которая уходила под копыта коня, уже не казалась ему пыльной и трудной, как раньше.

«Крестьянам приказано не выходить в поле. Но какую опасность для нас может представлять пожилой одинокий мужик? – думал Буцев. – Там было нападение, а это другое дело… Но приказ есть приказ…» – Его тяготили эти неприятные и противоречивые мысли. Он должен был решить вопрос, который по его мнению не имел ничего общего с военными действиями. Не чувствуя себя в состоянии принять решение, он, неожиданно для самого себя, поднял руку и громко крикнул:

– Малый привал!

Спешились. Адъютант и начальник штаба косо посматривали на своего командира, который похаживал, разминаясь, и не торопился присесть, а поэтому и они должны были стоять.

«Приказ категоричен и не допускает никаких исключений! – подумал Буцев, посматривая на своих солдат, сидящих вдоль дороги. – Но, по крайней мере, следует проверить», – решил наконец Буцев и ему полегчало.

– Связной! – крикнул он.

– Слушаюсь, господин майор! – вытянулся Мишо Бочваров.

– Проверьте, почему крестьянин не подчинился приказу.

Через минуту Мишо Бочваров уже бежал вниз по склону.

Буцев, словно сбросив с плеч тяжелый груз, с удовольствием растянулся на теплой траве. Рядом с ним расположились адъютант и начальник штаба. Они уже привыкли к тому, что их командир во время похода становится молчаливым и малообщительным. Поэтому, не обращая на него внимания, они продолжали свою беседу.

– Немецкое командование действует весьма решительно.

– Другого способа создать в Европе новый порядок не существует.

– Однако некоторые их действия кажутся мне порой излишне жестокими.

– Жестокость немцев имеет свое оправдание. Их цель – уничтожение коммунизма. А цель, как говорилось еще в древности, оправдывает средства.

– О чем конкретно идет речь? – спросил Буцев.

– Мы говорили о том, что произошло в Нише, – повернулся к нему адъютант. – Какой-то гимназист застрелил там немецкого солдата. Комендант гарнизона приказал задержать в качестве заложников всех учеников этой гимназии. Всех их расстреляли вместе с учителями…

– В военное время бессмысленно искать виновного в преступлении, – сказал начальник штаба. – Приходится прибегать к репрессивным мерам. Они оказывают такое же действие, как и смирительная рубашка. Этой аксиомой руководствуется и немецкое командование.

– Сразу видно, что вы юрист по образованию, – улыбнулся Буцев и задумался. Он почувствовал, что случай этот рассказан ему не без умысла. И мысли его невольно вернулись к одинокому жнецу в поле.

– Теперь и самые ничтожные события в жизни людей имеют какую-то связь с мировыми, – тихо промолвил он, как будто был не вполне уверен в своих словах.

– Вы правы, господин майор! Вы, разумеется, заметили, какими суровыми стали приказы нашего командования? Только сверху можно рассмотреть связь между главными и второстепенными вещами.

– А мы, как солдаты, должны беспрекословно подчиняться приказам, господин поручик, – сказал Буцев и вскочил как подброшенный пружиной.

– Верните связного! – распорядился он.

– Связной, назад, назад! – закричали солдаты.

Мишо остановился и пошел обратно.

«Обошлось!» – подумал Мишо, взбираясь на дорогу, но тут же закусил губу, заметив, что несколько солдат подкатывают тяжелый пулемет.

Короткая очередь прошила воздух, отразилась от горного склона и летним дождем хлынула в долину. Крестьянин словно прилег, подложив под голову сноп. Осел рвался на привязи и громко ревел. Но это никого не рассмешило. Буцев считал минуты, пока солдаты убирали пулемет, чтобы отдать приказ продолжать поход.

Свинец и подчиненные так легко сделали свое дело, что Буцев даже упрекнул себя за колебания, и первое убийство не смутило его. Он просто подчинился приказу командования. Виновных не было и Буцев был спокоен.

– Без разговорчиков! – крикнул он, приподымаясь на седле. Колонна снова тащилась по пыльной дороге. Поля молчали.

К вечеру колонна свернула с дороги и встала на бивак недалеко от перевала. У палаток засветились фонари. Мишо Бочваров повел коней – своего и командирского к ручью. Кони скалили желтые зубы, стараясь куснуть друг друга и дергали поводья из рук Мишо. Он видел, что задирается конь Буцева и, то и дело, сильно хлопал его по мягкой трепещущей шее. Конь вскидывал голову, настораживал уши и его призывно жалобное ржанье разносилось по склону.

– Подожди, я тебя проучу! – выговаривал ему Мишо.

Напоив лошадей, Мишо вернулся в лагерь. В белом свете калильных ламп извивалось густое, но тихое солдатское хоро.

«Что за люди, – подумал Мишо, – все им нипочем… Человека, как собаку, убили. Пляшут себе веселятся, как ни в чем ни бывало! – Он повел коней в обход хоровода. Задорная мелодия волынки летела велел за ним, но не веселила, а вызывала раздражение.

Когда Мишо вернулся, первым кого он увидал из знакомых, был Владо Камберов, который хлопал в ладоши и, время от времени, отступал назад, чтобы не быть сметенным наступавшей на него вереницей хоро.

– Здравствуй! – подошел к нему Мишо.

– А, это ты, здравствуй! – лицо Владо озарилось улыбкой.

– Почему не танцуешь?

– Я смотрю.

– Это не одно и то же!

– Еще бы! – засмеялся Владо.

– Где Георгий? Вы ведь с ним неразлучны, всегда и всюду вдвоем.

– В палатке он, нога у него болит.

– Пойдем, проведаем его.

– Пойдем.

– Что с тобой? – обратился Мишо к Георгию Ваклинову, который сидел у входа в палатку.

– Лошадь на ногу наступила. Вроде пустяк, а вон как обернулось.

– А может, сломано что?

– Да нет, распухла только.

– Ничего, пройдет.

– Нужно же было этому случиться как раз теперь, – сказал Георгий, и, помолчав, обратился к Мишо.

– Ты много потерял, что не был на учениях, – сказал Георгий, делая вид, что его очень занимает забинтованная нога. Но в глазах его вспыхнул знакомый Мишо огонек.

«Не полегчает мне с ним, – подумал Мишо, сожалея о том, что пришел. – Вечно он тревожит человека своими мыслями».

– Ты что так смотришь на меня? – заставил его очнуться голос Георгия Ваклинова. – Так вот я и говорю: ты много потерял, что не был на учениях.

– Почему?

– Мы должны стать мастерами военного дела. Завтра это нам понадобится больше, чем что бы то ни было. Сейчас о человеке все еще и по словам судят. А потом будут интересоваться только одним – что он может делать. По делам о нас будут судить.

– А за что убили жнеца? – Мишо бросил взгляд в сторону калильных ламп, разгонявших темноту вокруг лагеря, и продолжал: – В селе и скотину ни за что ни про что не ударишь. А здесь?

– А что здесь? – вздрогнули губы Георгия. Чувствовалось, что у него уже есть на этот вопрос готовый ответ, но он ждет, чтобы Мишо закончил свою мысль.

– Человек себе работал… Никто его не спросил, кто он, почему вышел в поле… Может, он из другого села и не знал о приказе. И сразу из пулемета…

– Продолжай, философ, продолжай! – сказал Георгий, вытягивая забинтованную ногу.

Мишо, занятый своими мыслями, даже не услышал насмешки.

– И человек похож на часы. Один винтик испортится – весь механизм выходит из строя. Вот, например, Буцев… Неплохой человек, я его хорошо знаю. А вот… – не закончил он свою мысль.

– Если сразу о многом думать, ничего не выйдет. Силы надо копить для борьбы. Тебе, наверное, легче плакать. Как ты думаешь переделать мир, не встречая на своем пути слез и горя? А они ведь иногда страшнее пуль. Душа твоя должна стать твердой. Надо в одну точку бить. Это сейчас необходимо. А чувства… они, как дождь для земли – размягчают.

– Или как смазка для машины, – сказал Мишо.

– Вот когда победим, тогда пускай философы спорят, что для человека важнее. Может быть, тогда, после победы, человека по рукам будут бить за то, что он может что-то делать, а думать не хочет. А сейчас нужно прежде всего действовать. Если землю не удобрить слезами и мукой, на ней не вырастут цветы счастья. Это-то уж мне хорошо известно.

Все в душе Мишо перепуталось. Ему очень хотелось, чтобы Георгий был неправ.

– И все-таки ты много потерял, что не был на учениях. Постарайся уйти из штаба, – посоветовал ему Георгий в конце разговора.

Мишо понял, что чувства его бессильны перед этой суровой правдой. Он вздрогнул от ощущенья своей внутренней слабости и встал.

– До свиданья!

– А вот и Ангел идет! – воскликнул Владо.

Мишо даже не обернулся.

– Привет тебе от домашних! – крикнул ему вдогонку Ангел, и Мишо не выдержал, остановился и поглядел на него.

– Жена посылает тебе привет и вот – гостинец.

Ангел подошел к нему.

– Как они там, здоровы?

– Хозяйствуют, – неопределенно ответил Ангел.

– Не хворают ли? – озабоченно посмотрел на него Мишо.

– Нет, здоровы. Но ты сам знаешь, работы много. Как говорится, и о себе человеку подумать некогда. Да и налоги дерут, так что им почти ничего не остается.

– Ага, – почти прошептал Мишо, как будто припоминая что-то.

Над палатками проплыли торжественные звуки горна, зовущего на вечернюю поверку. Солдаты выстроились в длинные шеренги, казавшиеся в сумерках темными заборами. Короткий рапорт быстро утонул в духоте летнего вечера. «Вспомнит ли кто-нибудь об убитом?» – подумал Мишо, посмотрев на звезды – утомленные, засыпающие глаза неба.

*

Шумная речушка сбегала с Крутой-Стены, срезала от верхнего конца села десяток дворов. Здесь жил Стоян Влаев. Его дом, как и большая часть домов в селе, был старым, с замшелой шиферной кровлей. За рекой, позади дома, возвышался гладкий склон горы. Летом пастушки пускали по нему в речку камни, а зимой на нем бороздами застывал лед.

На село спускался летний вечер, и к пыли, поднятой стадом, бредущим с выгона, примешивался приятный аромат зреющих груш.

Здравко, купив на почте открытки, возвращался домой. Услышав за спиной тихие, нагоняющие его шаги, он обернулся.

– Подожди, – сказал ему, улыбаясь, Стоян Влаев.

Здравко остановился.

– Есть новости! – бросил на ходу Стоян Влаев. – Приходи когда стемнеет.

– Ладно, приду! – уже в спину ему сказал Здравко.

Спустя некоторое время Стоян встретил его у калитки и повел в дом.

– Ты же знаешь, что я меченый. Не стоит рисковать. Увидят тебя со мной – возьмут на заметку, – сказал Стоян, открывая дверь в кухню.

– Для меня это не имеет значения…

– Все так говорят, – перебил его Стоян. – А люди, ежели на то пошло, сторонятся меня только потому, что я в тюрьме сидел. Мать Гергана, например, даже не здоровается со мной. Да что тут говорить…

– Добрый вечер, – сказал Здравко жене Стояна Влаева.

– Добрый вечер, – пробормотала она, стараясь разглядеть кого привел ее муж. – А, это ты? Добро пожаловать.

Стоян Влаев провел Здравко в комнату.

– Мы больше не можем ждать, – заговорил Стоян. Разбойническое нападение гитлеровской Германии на Советский Союз ставит перед нами новые задачи. Партия берет курс на вооруженное восстание… – Стоян выжидательно уставился на Здравко.

Тот молчал, не находя, что ответить.

– Дело ясное, парень, драться будем!

– Ясное дело, – весело повторил Здравко.

– А сейчас самое главное – это раздобыть оружие. Ремсисты[9]9
  Ремсисты – члены РМС (Союза рабочей молодежи).


[Закрыть] должны нам помочь. Разницы-то между нами уже, можно сказать, нету. Тут уж не членство важно, а другое…

– А что же? – полюбопытствовал Здравко.

– Дело в том… – Стоян замялся, прошелся взад-вперед по комнате. – Дело в том, что кровь проливать придется, – вдруг выпалил он. – Сейчас в этом все дело.

– За правое дело мы и жизни не пожалеем, – торжественно промолвил Здравко.

– Эх, парень, у одних снегу зимой не выпросишь, а ты… – не докончил свою мысль Стоян. – Но драться будем – другого выхода у нас нет…

Здравко уже собрался уходить, но в это время в дверях встала Иванка.

– Стоян, ты чего сбиваешь с пути парня?

– Уйди, Иванка, не встревай не в свое дело…

– Здравко, берегись его, не слушай, погубишь себя… Людские споры непросто разрешить, а он целый мир переделывать собрался. Ты, слава богу, не бедняк – учишься. Подумай о себе. Ежели бы Стоян один остался, он бы это дело забросил, да вот, на беду, все находятся сочувствующие…