355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй » Текст книги (страница 98)
Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:40

Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"


Автор книги: Автор Неизвестен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 122 страниц)

Тетушка Фэн подала им горячие пирожки со свининой и душистым луком. Они съели по два пирожка, и служанка унесла их. А хозяйка с гостем направилась к расположенному в нише натопленному кану. Отдернув узорный полог, они разделись и легли.

Зная, что Симэнь предпочитает предаваться любовным утехам при освещении, Ван Шестая перенесла светильник на стол поближе к ложу и заперла дверь. Потом, совершив омовение, она разделась и, обувшись в туфельки из ярко-красного шаньсийского шелка на белой шелковой подошве, юркнула под одеяло. Они слились, заключив друг друга в крепкие объятия, и прикорнули.

Симэнь прямо-таки сгорал от неуемной страсти. Воитель был готов к поединку, а причиной тому, надобно сказать, являлась жена тысяцкого Хэ. госпожа Лань, все время преследовавшая его в воображении. Его причиндал был крепок и тверд. Сперва он приказал Ван встать на четвереньки и, запустив своего воителя в чертову дыру, повел неутомимую охоту за цветком с заднего дворика. Он с силой раскачивал женщину, чья задница непрерывно издавала громкие звуки, и уже заправился туда две или три сотни раз.

– Мой милый, дорогой! – нескончаемым потоком звучал голос Ван, которая снизу оглаживала рукой сердцевину своей прорехи.

Однако Симэнь не был удовлетворен. Он привстал, накинул на себя короткую белую шелковую курточку и сел на одну из подушек. Женщина лежала лицом кверху. Он отыскал две ленты для бинтования ног и, привязав ими ее ноги к стойкам, стоящим по обе стороны кана, начал игру «золотой дракон расправляет лапы», введя свой причиндал в ее лоно. Вскоре тот возбух во всей красе и стал понемногу двигаться туда-сюда, сначала делая два шага вперед и шаг назад, затем проникая наполовину и, наконец, устремляясь в самую глубину.

Опасаясь, что ей будет холодно, Симэнь накинул на Ван красную шелковую кофту. Возбуждаемый винными парами, он еще ближе пододвинул светильник и, свесив голову, стал наблюдать за движениями своего члена, то высовывавшего головку, то по корень утопавшего в глубинах, – и так сотни раз. Какими только ласкательными эпитетами не осыпала его своим нежным и дрожащим голоском Ван Шестая. Симэнь не унимался. Он достал белую мазь, нанес ее на черепашью головку и вновь направил ту в потаенную щель. Ван ощущала нестерпимый зуд и просила проникнуть в нее как можно глубже. Любовники энергично двигались навстречу друг другу. Симэнь нарочно медлил и забавы ради то смачивал головку у самого устья, то похлопывал по сердцевине цветка, не углубляясь внутрь. У перевозбужденной женщины постоянно текла любострастная влага, похожая на слюну лягушки. Ходившее ходуном женское лоно вызывало бурные чувства. При свете лампы Симэнь наблюдал две белоснежные ножки в красных туфельках, высоко воздетые и привязанные. Он отступал – она мчалась за ним, он рвался вперед – она наносила ответный удар. Общее возбуждение не имело границ.

– Значит, тосковала, говоришь, по мне, потаскушка, да? – спрашивал Симэнь.

– А как же не тосковать по тебе, мой милый! Об одном мечтаю: будь всегда таким крепким и никогда не увядай, как вечно зеленые сосна и кипарис. Одного боюсь: поиграешь с рабою, потом охладеешь да бросишь. Я тогда умру от тоски. И горем будет не с кем поделиться. И никто не узнает. Ведь и моему рогоносцу не откроешься, как вернется. Впрочем, он там делами занят, у него деньги. Небось, другую давно завел. Не до меня ему.

– Дитя мое! – говорил Симэнь. – Если ты хочешь навсегда быть моею, я ему другую сосватаю, как только случай подвернется.

– Как он приедет, так ты ему и сосватай, мой милый, – подхватила Ван. – А меня либо тут оставь, либо к себе в дом возьми. Как пожелаешь. Мое грошовое тело тебе отдаю. На, бери и делай со мной, что хочешь. Я во всем покорна твоей воле.

– Хорошо.

Так говорили они и делили услады столько времени, сколько заняли бы два обеда. Наконец, Симэнь излил семя и отвязал женщине ноги, после чего, юркнув под одеяло с помутненным от испитого взором, они обнявшись и проспали до третьей ночной стражи.

Симэнь встал, оделся и привел себя в порядок. Ван Шестая отперла дверь и позвала служанку, наказав ей собрать стол и подогреть вина. Они опять сели за стол, на котором стояли отборные яства. Симэнь выпил больше десятка чарок и снова захмелел. Подали чай. Он прополоскал им рот, достал из рукава записку и протянул ее Ван Шестой.

– Вот подашь приказчику Ганю, – говорил он. – Он тебе все наряды покажет. Выбери, что тебе по душе придется.

Счастливая Ван поблагодарила Симэня и проводила его к воротам. Ван Цзин нес фонарь, а Дайань с Циньтуном подвели хозяину коня. Ван оставалась у ворот, пока Симэнь не сел на коня. На нем были подбитая овчиной лиловая куртка наездника и шарф.

Шла третья ночная стража. Сквозь хмурые тучи едва-едва проглядывала тусклая луна. Полная тишина царила на улицах, пусто, ни единой живой души не было на перекрестках. Только нет-нет да послышатся удары колотушки или команда ночной стражи вдалеке. Симэнь же продолжал свой путь верхом. Как только он достиг Каменного моста на западной стороне, ему показалась черная тень [4]. Она вынырнула из-под моста и бросилась прямо на Симэня. Испуганный конь шарахнулся было в сторону, но седок, сам дрожа со страху, хлестнул его под пьяную руку кнутом. Конь тряхнул гривой и, как ни старались Дайань с Циньтуном удержать его за кольца удил, все-таки вырвался и поскакал во весь опор.

Ван Цзин с фонарем остался далеко позади. Конь несся, пока не достиг ворот дома. Симэнь спешился, но едва стоял на ногах. Слуги проводили его в ближайшие покои к Пань Цзиньлянь.

Уж лучше б было ему туда не появляться, а коли пришел, то

 
Потерявший свой облик среди людей
Повстречал Полководца Пяти Путей.
А голодный, холодный и жалкий бес,
На расправу к Чжун Кую попав, исчез.
 

Цзиньлянь, надобно сказать, еще не спала. Вернувшись из дальних покоев, она одетой легла на кан и стала поджидать Симэня. Едва заслышав его шаги, она тотчас же вскочила и, подбежав к нему, помогла раздеться. Он был сильно пьян, но она не решалась его расспрашивать. Симэнь опустил руки ей на плечи и обнял.

– Твой милый выпил лишнего, потаскушка ты моя, – бормотал он. – Разбери-ка постель, я лягу.

Цзиньлянь помогла ему забраться на кан. Едва приклонив голову, Симэнь громко захрапел, и ничто не могло бы его разбудить.

Немного погодя Цзиньлянь разделась и тоже юркнула под одеяло. Она попробовала расшевелить Симэня, медленно действуя руками, но его обмякший, словно вата, причиндал, не подавал ни малейших признаков жизни. Ерзавшей Цзиньлянь оставалось только гадать, где его так вымотали. Пламень страсти охватывал все ее существо. Терзаемая сладострастным желанием, она продолжала непрерывно работать и руками, и ртом, пытаясь его возбудить, но он так и не поднялся. Тщетность усилий окончательно вывела ее из терпения.

– Ну куда же ты убрал снадобье монаха? – спрашивала она, толкая Симэня до тех пор, пока тот не проснулся.

– Ну, чего тебе нужно, потаскушка негодная? – ворчал полусонный Симэнь. – Поиграть со своим любимым захотела, да? Мне сегодня лень пошевелиться. А пилюли у меня в рукаве в коробочке лежат. Сама достань. Удастся поднять его – твое счастье.

Цзиньлянь нащупала золотую коробочку. В ней оказалось всего четыре пилюли. Одну она приняла с вином сама, а три остальных – одной ей показалось мало – сунула в рот Симэню, чего ни в коем случае нельзя было делать [5]. И он, пьяный, ничего не соображая, с закрытыми глазами, запил их вином, которое она поднесла. Однако стоило ему пропустить чашку горячего чаю, как пилюли возымели действие. Цзиньлянь тотчас же приспособила ему на корень белую шелковую ленту. Воитель был готов к сражению, его одинокий глаз выпучился, волосы на бороде стали торчком. Однако Симэнь продолжал спать. Тогда Цзиньлянь сама повела наступление: оседлала спящего, достала мазь и, сунув ее в конский глаз, отправила боевого коня в лоно, всячески к нему прижимаясь и притираясь. Когда тот проник в заросшую густой растительностью пещеру, Цзиньлянь почувствовала, как все тело немеет от наслаждения и, опершись руками, стала то подниматься, то опускаться над неподвижным Симэнем, отчего его взбудораженный причиндал раз двести был погружен до самого основания. Вначале он двигался со скрипом, но затем, когда его оросила любострастная влага, выпущенная женщиной, стал скользить безостановочно.

Симэнь Цин позволял вволю забавляться сим предметом, сам же не обращал на эту возню никакого внимания. Цзиньлянь, будучи не в силах бороться с нахлынувшими чувствами, приблизила свой язык ко рту любовника и, обеими руками обхватив его шею и плотно прижавшись, стала ерзать и тереться об него всем своим телом. Черенок веника Симэнь Цина вошел в прореху до самого основания, так, что снаружи осталась лишь пара ядер. Цзиньлянь щупала их рукой и получала неизъяснимое наслаждение. Она непрерывно вытирала свою любострастную влагу, которая текла столь обильно, что до начала третьей ночной стражи пришлось сменить пять полотенец.

Цзиньлянь успела кончить дважды, а у Симэня семя так и не извергалось. Черепашья головка все более набухала, цветом уподобляясь багровой печени. Все поперечные жилы выступили наружу, причиндал словно был обожжен огнем. Тесно затянутый он непомерно разбухал, и, хотя Симэнь велел женщине снять ленту с его основания, тот продолжал расти и пухнуть. Тогда Цзиньлянь было велено взять его в рот и высосать. Она взобралась на распластанного Симэня и стала своими алыми губками заглатывать черепашью головку, заботясь только о непрерывном движении туда и сюда. Такое раскачивание длилось столь долго, что можно было бы успеть пообедать, но наконец семя все же брызнуло из этой дудки, как ртуть [6], прорвавшая капсулу. Цзиньлянь не успевала ловить ее ртом и лишь смотрела, как она течет.

Вначале это была сперма, затем она кончилась и следом за ней выступила кровавая жидкость. Не получив никакой помощи, Симэнь потерял сознание. Он лежал, разметав в стороны четыре конечности. Растерявшаяся Цзиньлянь торопливо сунула ему в рот красный финик [7]. Семя иссякло, но за ним последовали кровавые истечения. Кончились и они, после чего, испустив хладный дух, Симэнь долго лежал, как мертвый.

– Дорогой мой! – обнимая его, звала Цзиньлянь, когда он начал приходить в себя. – Что с тобой, как ты себя чувствуешь?

Когда у Симэня наступило, наконец, короткое просветление, он проговорил:

– Что такое со мной?! Голова кружится и в глазах темно.

– А зачем ты сегодня столько раз спускал?

О трех пилюлях Цзиньлянь умолчала.

Да, читатель, есть предел человеческим силам, но не знает удовлетворения ненасытная плоть. И добавлю: сочтены дни того, кто погряз в распутстве. А Симэнь Цин был одержим плотскими наслаждениями. Забыл он о той истине, что выгорит масло – и угаснет светильник, истощатся жизненные соки – и умрет человек. Ведь красотка никогда до добра не доводит. Она засасывает, как омут, и приуготовляет преждевременный конец.

Верно сказано в старинных афоризмах:

 Она – Индры могучий страх в чарующем обличье, демонов владыка Мара, изваянный из нежного нефрита; волк хищный иль шакал, наряженный в шелка. Под расшитым пологом она лобное место скрывает, слоновой кости кровать ее – тюремный каземат. Ее брови, ивы листки, острее кинжала; глаза ее, звезды, как стрелы разят; алые губы ее страшнее меча. Прекрасные уста точат благоуханье, но змеи и скорпиона яд сердце ее таит. Беды не миновать тому, кто с ней сойдется, исчезнет он, как песчинка в морской пучине, словно снега горсть, опущенная в кипяток. Были могучи некогда царства Цинь и Чу, Юэ и У, но даже и их она на гибель обрекла [8] . О, если б знали, сколь коварны эти чары! Всех перегубят, но спасеньем никто не озабочен.

 
Красотка молодая так нежна!..
Глупцов сражает как мечом она.
Хоть голова не покидает плеч,
Но впору молодцу в могилу лечь.
 

Тем и кончился тот вечер. А утром на другой день Симэнь встал, только хотел причесаться, но тут голова у него закружилась, и он повалился ничком. Хорошо, к нему вовремя поспела Чуньмэй, а то бы головой ударился и все лицо разбил. Поддерживая хозяина обеими руками, она кое-как усадила его в кресло. Пришел он в себя не сразу.

– Ослаб ты, должно быть, – говорила взволнованная Цзиньлянь. – Посиди! Да никуда уж не ходи. Может, дать чего поесть? – Она обернулась к Цюцзюй. – Ступай рисового отвару батюшке принеси.

Цюцзюй пошла на кухню в дальние покои.

– Рисовый отвар готов? – спросила она Сюээ. – Дело-то какое приключилось! Только батюшка встал, и тут же с ним обморок случился. За отваром прислали.

Тут служанку окликнула услыхавшая их разговор Юэнян. Хозяйка стала расспрашивать, что случилось, и Цюцзюй рассказала ей, как хозяин стал было причесываться и потерял сознание. Не услышь этого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут у нее чуть душа с телом не рассталась, невесть что рисовалось ей в воображении.

– Быстрее готовь отвар! – наказала она Сюээ, а сама бросилась в спальню Цзиньлянь.

Симэнь сидел в кресле.

– Отчего у тебя обморок? – спрашивала она.

– А я откуда знаю, – отвечал Симэнь. – Вот только что очнулся.

– Хорошо еще, мы с Чуньмэй вовремя поддержали, – вставила Цзиньлянь. – А то бы здорово себя разукрасил. Вон какой дядя!

– Небось, поздно вчера заявился, – говорила Юэнян. – Лишнего выпил, голова и отяжелела.

– Поздно явился, а где пировал, не знаю, – подтвердила Цзиньлянь.

– Они вчера с моим братом в лавке пировали, – объяснила Юэнян.

Немного погодя рисовый отвар был готов, и Сюээ велела Цюцзюй отнести его хозяину.

Симэнь съел половину и отставил чашку.

– Ну, как себя чувствуешь? – спросила Юэнян.

– Да ничего, – отвечал он. – Сильно ослаб, двигаться не могу.

– Ты уж в управу-то не ходи.

– Не пойду, – отвечал он. – Посижу немного, потом надо будет зятюшку попросить, чтобы приглашения написал. Нужно будет пятнадцатого угостить Чжоу Наньсюаня, Цзин Наньцзяна и Хэ Юншоу. А то жен приглашали…

– А лекарство еще не принимал? – спросила Юэнян. – Надо за молоком сходить. Переутомился ты за эти дни. Одни хлопоты чего стоят. – Юэнян обернулась к Чуньмэй. – Ступай к Жуи. Попроси, чтобы молока отцедила.

Чуньмэй принесла полную чашку молока. Симэнь принял лекарство, встал и направился в переднюю, к зятю. Его поддерживала Чуньмэй. Только они дошли до садовой калитки, как у Симэня опять потемнело в глазах. Он зашатался и, будучи не в состоянии удержаться на ногах, стал падать, но его удержала Чуньмэй.

– Отдохни-ка ты день-другой, вот что я тебе посоветую, говорила Юэнян. – А с приглашениями обожди. Не до пиров! Полежи пару деньков. И никуда не выходи. Тебе, может, чем полакомиться хочется? А то я горничным велю. Сейчас же приготовят.

– Ничего мне не хочется.

Юэнян воротилась в спальню Цзиньлянь, чтобы еще раз расспросить ее.

– Он вчера пьяный вернулся? – спрашивала она. – Может, еще с тобой добавил? Или с тобой чем занимался?

Цзиньлянь готова была в три глотки отрицать все, в чем ее подозревала Юэнян.

– Подумайте, что вы говорите, сестра! – возмущалась она. – Он воротился совсем поздно и такой пьяный, что на мой поклон внимания не обратил, а вы еще спрашиваете, подносила ли я ему вина. Он, правда, просил, только я ему не вина подала, а чаю. Нет, говорю, у меня никакого вина, и спать уложила. А насчет намека, так я с ним ничего не имею с того разу, когда вы меня оговорили, сестра. С меня и так сраму хватит! Может, он где-нибудь на стороне оскоромился, этого уж я не знаю. Но только не дома. И меня, пожалуйста избавьте. Я тут вот нисколечко не виновата.

Юэнян, сидевшая рядом с Юйлоу, велела позвать Дайаня и Циньтуна. Когда оба слуги предстали перед ней, она учинила им настоящий допрос.

– Где вчера пировал батюшка? – допытывалась хозяйка. – Говорите сущую правду. А то, случись недоброе, вам, арестантские отродья, за все быть в ответе.

– Батюшка в лавке с дядей У пировали, – нехотя говорил Дайань. – Больше нигде не были.

Позвали шурина У Второго.

– Зятюшка с нами совсем немного выпил, – заявил шурин. – И скоро куда-то отбыл.

У Юэнян пришла в ярость и, дождавшись ухода брата, обрушилась с руганью на Дайаня и Циньтуна. Она уже собиралась отдать распоряжение бить слуг, когда те с перепугу открыли рты.

– Батюшка вчера у жены Хань Даого выпивали.

Тут-то и подала голос Пань Цзиньлянь.

– Слышите, сестра? – крикнула она. – А меня еще обвиняли. Выходит, невинного на плаху веди, а преступник стой да посмеивайся, да? Как у дерева кора, так у человека имя. А вы со мной так говорили, сестра, будто я день-деньской только об этом самом и мечтаю. Допросите-ка лучше этих арестантов. В прошлый раз, когда вы у жены тысяцкого Хэ пировали, он тоже поздно явился. Где он тогда пропадал? Кому новогодние поклоны ночью отбивал, а?

Из опасения, как бы Циньтун не выдал всех тайн, Дайань не выдержал и рассказал о связи хозяина с госпожою Линь. Тут только Юэнян поняла, в чем дело.

– Вот, оказывается, почему он велел ее пригласить! – воскликнула она. – Да не придет, говорю, она. Мы же с ней ни разу не встречались. А они, выходит, отлично друг дружку знали. Она меня еще тогда удивила. При таких, думаю себе, годах, а брови подводит, виски подкрашивает – разрисовалась вся. И пудры в два слоя наляпала. Как есть распутная баба!

– Где это видано?! – возмущалась Юйлоу, – у нее сын женатый, а она такими делами занимается. Уж если невтерпеж, вышла бы замуж.

– Нет у нее, старой шлюхи, ни стыда ни совести, вот она и вытворяет! – поддержала Цзиньлянь.

– Я так думала, что она не придет, – продолжала Юэнян. – Нет, извольте, припожаловала.

– Вот, сестра, наконец-то и у вас глаза открылись, – говорила Цзиньлянь. – А вы меня ругали, когда я на жену Хань Даого, потаскуху, набросилась. Все они – шлюхи и одного покроя. Сами ублюдки, ублюдков и плодят. Вот они тут воду и мутят.

– Как ты можешь мать Вана Третьего обзывать шлюхой? – спрашивала ее Юэнян. – Она мне сказала, что ты у них девочкой служила [9].

Не услышь этого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут у нее побагровело не только лицо до самых ушей, но и шея.

– Чего городит эта шлюха проклятая! – заругалась она. – Когда это я у них служила?! Тетка моя, верно, жила с ними по соседству, а у них был сад. Девочкой я гостила у тетки, и мы играли у них в саду. А то я у них служила, скажите, пожалуйста! Да я ее и знать не знаю, шлюху лупоглазую!

– Ну и язык же у тебя! – урезонила ее Юэнян. – Я сказала, что мне передали, а ты ругаешься.

Цзиньлянь ни слова не проронила.

По просьбе Юэнян Сюээ сварила клецки и понесла Симэню. У внутренних ворот она заметила Пинъаня, направляющегося в сад.

– Ты что тут делаешь? – спросила Юэнян.

– Ли Мин позвал на пятнадцатое четырех певиц и пришел узнать, состоится ли пир, – отвечал Пинъань. – Приглашения пока не рассылал, говорю ему, а он не верит, просит батюшке доложить.

– Какой тебе еще пир, рабское отродье! – заругалась Юэнян. – И спрашивать нечего. Вместо того, чтобы выпроводить ублюдка, он, видите ли, батюшке с матушкой докладывать идет.

Пинъань убежал, ног под собой не чуя.

А Юэнян вернулась в спальню Цзиньлянь. Симэнь съел всего три или четыре клецки.

– Ли Мин певиц звал, – сообщила хозяйка. – Я их отпустила. Потом, говорю, посмотрим, а пока никакого приема не будет.

Симэнь в знак согласия кивнул головой. Ему казалось, что через день-другой он поправится. Однако вопреки ожиданиям на утро он обнаружил ниже пояса все распухшее и покрасневшее причинное место. Даже ятра набухли и налились багровым блеском, точно баклажаны. Всякий раз, когда он ходил по малой нужде, у него начиналась страшная резь, будто его дуду ножом полосовали.

А снаружи стояли солдаты с оседланным конем в ожидании, когда Симэнь направиться в управу.

– Тебе, по-моему, надо уведомить господина Хэ, – посоветовала хозяину Юэнян, когда узнала, что состояние его здоровья ухудшилось. – Скажи, что тебе надо отлежаться. И никуда не выходи. Смотри, как ты ослаб. Слугу бы за доктором Жэнем послать. Посмотрел бы тебя да лекарства прописал. Что время зря терять! Нельзя так. Ты вон какой грузный, а ничего не ешь. Разве так можно!

Симэню никак не хотелось вызывать Жэня.

– Ничего! – говорил он. – Полежу, авось и пройдет. Встану. Он отправил с посыльным в управу уведомление, что не может выйти на службу, а сам продолжал лежать в постели. Он все время нервничал, настроение у него было отвратительное.

О болезни Симэня услыхал Ин Боцзюэ и пришел проведать побратима. Симэнь пригласил его в спальню Цзиньлянь.

– Прости, брат, беспокоил я тебя в прошлый раз, – приветствуя Симэня, говорил Боцзюэ. – Не знал, что ты себя плохо чувствуешь. Вот, значит, почему ты не пошел к шурину Хуа.

– Был бы здоров, разве не пошел бы! – отвечал Симэнь. – Сам не знаю, что со мной. Двигаться мне трудно.

– Ну, а себя-то ты как чувствуешь?

– Да я ничего. Голова только кружится и сам ослаб. Ходить не могу.

– То-то я гляжу, у тебя лицо что-то больно красное. Лихорадит [10], наверно. А доктора не звал?

– Жена вон советует Жэнь Хоуси пригласить. А с какой стати? У меня ведь нет ничего серьезного. Неловко человека зря беспокоить.

– Ты, брат, ошибаешься. Позвать надо. Пусть посмотрит. Что он скажет. Может, какого лекарства даст. Глядишь, пройдет недуг и поправишься. Весенний дух действует. В это время всегда лихорадит. А мне вчера Ли Мин встретился. Ты ему певиц, что ли, велел позвать? Нынче, говорит, пир должны были справлять, а потом отложили из-за болезни батюшки. Так эта новость меня поразила, что я решил с утра пораньше тебя навестить, брат.

– Я и в управу не явился, – заметил Симэнь. – Увольнительную посылал.

– Куда там являться! Поправишься, тогда и выйдешь. – Боцзюэ выпил чаю и продолжал. – Ну я пойду. Как-нибудь еще загляну, брат. Ли Гуйцзе с У Иньэр тоже собираются тебя проведать.

– Поел бы. Успеешь.

– Нет, благодарю, – проговорил Ин Боцзюэ и бодро зашагал к выходу.

Симэнь велел Циньтуну поехать за город пригласить доктора Жэня.

Доктор обследовал пульс больного.

– Ваш недуг, милостивый государь, – сказал в заключение Жэнь, – вызван разгоранием вверху опустошающего огня [11], истощением внизу почечной воды [12], неспособностью сердца и почек к согласованному взаимодействию [13]. Вы страдаете от истощения силы ян, вызванного половыми излишествами. Необходимо тонизирующими средствами восполнить урон, нанесенный половой сфере, только так можно будет восстановить ваши жизненные силы.

Доктор Жэнь откланялся и ушел. Ему вручили пять цяней серебра. После приема присланного им лекарства голова перестала кружиться, но Симэнь был по-прежнему слаб и не мог подняться с постели. Мошонка еще больше распухла и болела, а мочеиспускание было крайне затруднено.

После обеда навестить Симэня прибыли в паланкинах Ли Гуйцзе и У Иньэр. Каждая держала в руках по две коробки. В одной были пирожки с фруктовой начинкой, а в другой – печенье-розочки, пара свиных ножек и пара жареных уток. Певицы вошли в спальню и отвесили Симэню земные поклоны.

– Что с вами, батюшка? Нездоровится?

– Рад, что пришли навестить, – отвечал Симэнь. – А на подарки напрасно расходовались. Жар у меня что-то поднялся.

– Выпили, наверно, побольше во время праздников-то, – заметила Гуйцзе. – Воздержитесь денек-другой, и пройдет.

Они немного посидели возле Симэня и направились в покои Ли Пинъэр поздравить с праздниками хозяек. Юэнян пригласила их к себе в дальние покои и угостила чаем. Потом они опять прошли к Симэню.

Во время их разговора явился Ин Боцзюэ, а вместе с ним Се Сида и Чан Шицзе. Симэнь попросил Юйсяо помочь ему сесть на кровать и оставил гостей в спальне, где и был накрыт стол.

– А рисовый отвар ел сегодня? – спросил Се Сида.

Юйсяо отвернулась, не сказав ни слова.

– Нет еще, –отвечал Симэнь. – Не хочу я есть.

– Пусть подадут, – продолжал Се Сида. – Мы, брат, с тобой за компанию поедим.

Подали рисовый отвар. Прислуживала Юйсяо. Гости не упускали из виду также сладости и закуски. Симэнь же не съел и полчашки.

Певицы тем временем сидели с хозяйкой в покоях Ли Пинъэр.

– Ли Гуйцзе с У Иньэр только что тут были, – заметил Боцзюэ. – Куда они делись?

– Они там, – говорил Симэнь.

Боцзюэ подозвал Лайаня.

– Ступай, певицам скажи, – наказал он. – Пусть придут батюшке споют.

Но Юэнян, чтобы не беспокоить Симэня, не пустила певиц.

– Ничего, и так выпьете, – сказала она.

Гости осушили по нескольку чарок.

– Трудно тебе, брат, сидеть с нами, – говорили они. – Мы пойдем, не будем тебя больше неволить. А ты ложись и поправляйся.

– Тронут вашей заботой, – отвечал Симэнь.

Гости встали и откланялись.

Выйдя во дворик, Ин Боцзюэ подозвал Дайаня.

– Передай матушке Старшей, – наказывал он слуге, – пусть пригласят медицинское светило врача Ху с Большой улицы. Его считают знатоком по части лихорадки. Скажи, батюшка Ин, мол, советует. Цвет лица у хозяина нехороший. Чего бы не случилось. Сейчас же скажи! И пусть не откладывает!

Дайань не посмел ослушаться и сейчас же доложил Юэнян. Хозяйка поторопилась в спальню к Симэню.

– Брат Ин через слугу передал, – обратилась она к больному, – чтобы мы пригласили врача Ху с Большой улицы. Он, говорят, мокротную лихорадку [14]вылечивает. А почему бы и не пригласить! Пусть посмотрит.

– Опять его?! Он сестру Ли осматривал, да ничего сделать не мог.

– Лекарства врача помогают тому, кто излечим, – возражала Юэнян. – Милостью Будды пользуется тот, кто достоин. А может, ты достойным окажешься. Примешь лекарство и, глядишь, дело пойдет на поправку.

– Ну ладно, – согласился Симэнь. – Приглашай.

За доктором Ху послали Цитуна.

Тем временем проведать больного пришел шурин У Старший. Он и проводил доктора в спальню, где тот обследовал пульс.

– Почтеннейший господин, – заговорил доктор, обращаясь к шурину и Чэнь Цзинцзи, – страдает от яда, скопившегося в нижней части тела, так как совершал половые акты, ощущая потребность освободить мочевой пузырь. Болезнь запускать нельзя, ибо она завершается гематурией, сиречь мочеиспусканием с кровью.

И его одарили пятью цянями серебра. Лекарство, которое он прописал, возымело не больше действия, чем камень, брошенный в морскую пучину. И более того. У Симэня вообще перестала идти моча. Встревоженная Юэнян отпустила Гуйцзе и Иньэр и пригласила к мужу Хэ Чуньюаня, сына почтенного Хэ.

– Задержка мочи, – заключил он после осмотра, – произошла из-за полного отравления мочевого пузыря, который весь охвачен патогенным огнем. Яд распространился и дальше, проникнув в меридианы и коллатерали [15]всех четырех конечностей. Уже образовался натечный абсцесс и скапливается флегма. Дело дошло до расстройства взаимодействия между сердцем и почками [16].

Его наградили пятью цянями серебра. С приемом прописанного им лекарства у Симэня возник приапизм, вызванный болезненным всплеском силы ян, утратившей телесные корни. Его веник стал словно из железа и не опадал с утра до ночи. Цзиньлянь, не взирая ни на что, в сумерки опять оседлала Симэня и, хотя он то и дело терял сознание, принялась забавляться, «отливая перевернутую свечу». Смерть здесь несколько раз сменялась воскрешением.

На другой день посыльный предупредил о прибытии тысяцкого Хэ.

– Тебя господин Хэ собирается навестить, – говорила Юэнян. – Здесь неудобно принимать. Я помогу тебе добраться до дальних покоев.

Симэнь кивнул головой. Юэнян одела его потеплее, они с Цзиньлянь помогли ему перебраться из спальни Цзиньлянь в покои Юэнян. В убранной гостиной, где были зажжены благовония, его усадили на расстеленный на кане тюфяк и подложили под спину пухлые подушки.

Немного погодя явился тысяцкий Хэ. Чэнь Цзинцзи пригласил его в дальние покои, где находился больной Симэнь.

– Я отказываюсь от обмена положенными приветствиями, ибо не решаюсь вас беспокоить, сударь, – начал Хэ. – Вам полегчало?

– Жар [17]от головы перешел в нижнюю часть тела, – объяснил Симэнь. – Ятра поражены и опухли. Хорошего мало.

– У вас, видимо, отравление мочевого канала, – заметил Хэ. – У меня есть знакомый. Он прибыл навестить родителей в Дунчан и вчера заезжал ко мне, передал письмо. Он уроженец Фэньчжоу, что в провинции Шаньси. Его фамилия Лю, по прозванию Цзюйчжай. Ему полсотни лет, и он слывет исцелителем язв и отравлений. Я приглашу его к вам. Пусть и он осмотрит вас, сударь.

– Благодарю вас, сударь, за беспокойство, – проговорил Симэнь. – Я пошлю за ним слугу.

Тысяцкого Хэ угостили чаем.

– Не расстраивайтесь, сударь, и берегите себя, – сказал Хэ после чаю. – А о службе не беспокойтесь. Я буду присылать вам на просмотр все бумаги. Только не волнуйтесь.

– Прибавил я вам хлопот, – подняв обе руки, благодарил его Симэнь.

Тысяцкий Хэ откланялся и вышел. Симэнь велел Дайаню взять визитную карточку и пойти вместе со слугой тысяцкого Хэ за Лю Цзюйчжаем.

Приезжий доктор, обследовав пульс и причинное место больного, тотчас же приложил опухоль мазь и оставил лекарство для приема внутрь. Симэнь наградил его куском ханчжоуского шелка и ляном серебра. Первый прием лекарства не возымел заметного действия.

В тот же день навестить Симэня прибыла в паланкине Чжэн Айюэ. В одной коробке, которую она поднесла, находились птенцы голубей [18], в другой – нежные паровые пирожки с фруктовой начинкой. Развевался ее расшитый пояс. Она, словно колышащаяся на ветру ветка цветов, впорхнула в дверь и склонилась перед Симэнем в земном поклоне.

– Не знала я, батюшка, что вам нездоровится, – говорила она. – Хороши Гуйцзе с Иньэр! Сами навестили батюшку, а мне ни слова. Уж не осудите меня. Прошу прощения, что не проведала вас раньше.

– Не поздно и сейчас, – отозвался Симэнь. – И подарки купила. Мамаше вашей за хлопоты спасибо передай.

– Что это за подарки! – улыбалась Айюэ. – В спешке собирала. Как вы похудели, батюшка. Очень изменились. Это вам к столу сгодится.

– Годиться-то оно годится, да ест он уж больно мало, – заметила Юэнян. – Вот сегодня рисового отвару немножко отведал и все. Только что доктор осматривал.

– Матушка, – обратилась к хозяйке певица. – Велите голубка сварить. Я сама батюшку покормлю. Может, с рисом покушает. Вы грузны, батюшка, вам надо кушать. Разве так можно! Вы ведь всей семье опора.

– Он в рот возьмет, а есть не будет, – заметила Юэнян.

– Слушайте, что я вам говорю, батюшка, – не унималась певица. – Если вам даже и не хочется, ничего, как-нибудь через силу, а питаться необходимо. Не корнями жив человек, а питьем да едою. Надо как-то себя поддерживать. А то совсем отощаете. Что же от вас останется!

Немного погодя сварился голубь. Сяоюй подала его вместе с рисовым отваром. Его приготовили из отборного риса и приправили тыквенно-баклажанным маринадом, отчего он издавал исключительный аромат. Чжэн Айюэ забралась на кан и, встав перед Симэнем на колени, сама стала кормить его, держа в руке чашку с рисом. Симэнь не без усилий съел полчашки рису, попробовал голубятины и закачал головой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю