Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 122 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЛАЙВАНА ВЫСЫЛАЮТ В СЮЙЧЖОУ.
СУН ХУЭЙЛЯНЬ ВЕШАЕТСЯ ОТ СТЫДА.
Мысль справедлива и непреложна:
Хочешь сказать – говори осторожно.
Мудрости ты, безусловно, достиг,
Если не враг тебе – твой же язык.
В жизни, в делах домогаясь успеха,
Помни, что рот для успеха – помеха.
Чтоб от провала себя уберечь,
Нужно пресечь нам досужую речь.
Знать не мешает, что многоеденье
Нам ускоряет болезней явленье.
Радости чревоугодья пройдут –
Хвори, болезни, недуги грядут.
Уврачевать ли недуг застарелый?
Нет, это вовсе не легкое дело.
Чем ослабевшее тело целить,
Лучше болезни бы предотвратить.
Так вот, послушавшись совета Цзиньлянь, Симэнь изменил прежнее намерение. На другой день Лайван собрал вещи, припас в дорогу вьюки, но настал полдень, а все было тихо. Наконец появился хозяин и подозвал его к себе.
– Я за ночь передумал, – начал Симэнь. – Ты только из Ханчжоу вернулся и опять в столицу ехать. Тяжело будет. Пусть Лайбао отправляется, а ты немножко отдохни. Я тебе и тут торговлю найду.
Говорят, слуга предполагает, а хозяин располагает. Лайван и заикнуться не посмел, только поклонился и пошел. А Симэнь передал Лайбао с приказчиком У подарки наставнику, серебро, ткани, а также письма. Двадцать восьмого они пустились в путь, но не о том будет речь.
Зло взяло Лайвана, что вместо него в столицу поедет Лайбао, напился он у себя в комнате и давай беситься: на Хуэйлянь гнев срывал, Симэня грозил убить.
– Ишь, как ты на людей бросаешься, пес клыкастый! Довольно пасть драть! – ругалась на него жена. – Налижется желтой мути и мелет. Не забудь, и у стен есть уши. Ложись да проспись как следует.
Хуэйлянь уложила мужа, а утром пошла в дальние покои к Юйсяо и вызвала Симэня. Встретились они в укромном месте у стены за кухней. Их стерегла у задних ворот Юйсяо. Хуэйлянь была зла на Симэня.
– Вот ты, оказывается, что за человек, – говорила она. – То его посылал, а теперь на попятную? Никакого постоянства! Играют тобой, будто мячиком. Куда ветер дунет, туда и былинка летит. Воздвигни уж себе храм да на шесте надпись сделай: «Обитель преподобного лгуна». Несешь несусветную чушь, словно задницей свистишь, не верю я больше ни единому твоему слову. Я на тебя полагалась, надеялась, а ты ко мне совсем равнодушен.
– Не говори так! – начал, улыбаясь, Симэнь. – Я и впрямь хотел его отправить, но он не знает, где резиденция наставника Цая. Вот и послал Лайбао. Я ему и здесь торговлю найду.
– Какую такую торговлю? – спросила Хуэйлянь.
– Велю ему приказчика подыскать и пусть винную лавку открывает.
Обрадованная Хуэйлянь подробно передала разговор Лайвану, и тот стал ждать дальнейших распоряжений.
Однажды Симэнь вошел в залу и велел позвать Лайвана. На столе лежало шесть узелков с серебром.
– Ты, дорогой мой, порядком утомился от поездки в Ханчжоу, – обратился Симэнь к представшему перед ним Лайвану. – Как же я пошлю тебя в столицу? Ты и в резиденции Цая не бывал, вот и пришлось Лайбао с приказчиком У отправить. Тут в узелках три сотни лянов. Возьми это серебро, подбери себе приказчика и открывай неподалеку кабачок, а от барышей будешь мне платить исправно каждый месяц. И я не останусь в накладе.
Лайван тут же упал на колени и отвесил хозяину земной поклон. Забрав узелки с серебром, он пошел к себе и сказал жене:
– Он свой грех замаливает. Вот триста лянов дал, приказчика велел подыскать. Открывай, говорит, кабачок. Дело доверяет, умаслить хочет.
– А ты на меня ругался, чудо этакое, арестант проклятый! – говорила Хуэйлянь. – Раз копнешь, колодца не выроешь. Всему свой черед.
Видишь, делом обзаводишься. Вот теперь успокойся и остепенись, брось пить и языком молоть.
– Убери серебро, а я на улицу пойду, – сказал он. – Может, приказчика найду.
Проискал он до самого вечера, но подходящего так и не встретил и напился. Жена уложила его спать. И надо ж было тому случиться! Во вторую ночную стражу, как только затих уличный шум, раздался крик: «Воры!».
Хуэйлянь стала будить Лайвана. Он не успел проспаться и протирал глаза. Потом вскочил, схватил дубинку и хотел было бежать ловить воров.
– Гляди, тьма какая, – уговаривала его жена. – Куда тебя несет? Обожди, посмотрим, что будет.
– Воин три года ест-пьет, случая ждет, – отвечал Лайван. – Воры лезут, а я буду сложа руки сидеть?
Он прихватил дубинку и крупными шагами поспешил к задним воротам. На террасе у залы стояла Юйсяо.
– Вор в саду! – во весь голос кричала она.
Лайван бросился в сад. Близ флигеля, у садовой калитки, из тьмы прямо ему под ноги полетела скамейка. Лайван споткнулся и упал. Рядом со свистом вонзился в землю нож. Выскочили слуги и с криком: «Держи вора!» набросились на Лайвана и скрутили его.
– Я ж Лайван, – кричал слуга. – Я за вором гнался, а вы меня хватаете.
Но слуги, ни слова не говоря, осыпали его побоями и потащили к зале, где ярко горели свечи, а на возвышении восседал Симэнь Цин.
– Введите! – крикнул он.
Лайван упал перед ним на колени.
– Слышу – кричат: «Воры!», я и бросился в сад, а меня схватили, – объяснял слуга.
Лайван протянул хозяину нож.
– Скотина и та ласку понимает, а этот ничего ценить не хочет, – говорил Симэнь. – Настоящий убийца! Из Ханчжоу приехал, и я тебя пожалел, триста лянов на дело дал, а ты средь ночи врываешься, убить меня замышляешь, да? Иначе к чему тебе нож? Дайте его сюда, я при свете взгляну.
Это был отточенный до блеска нож с тонким острием. Симэнь пришел в ярость и крикнул слугам:
– Отведите его к себе и отберите мои триста лянов!
Хуэйлянь с плачем встретила приведенного мужа.
– Он бросился вора ловить, – кричала она, – а его за грабителя схватили. Говорила тебе: не ходи, так не послушался. Вот тебе ловушку и подстроили.
Она открыла сундук и вытащила шесть узелков с серебром.
Симэнь развязал узелки и стал рассматривать их содержимое. Только в одном было серебро, в остальных лежали слитки свинца с оловом.
– Как ты посмел подменить слитки? – закричал он, свирепея. – Говори, куда дел мое серебро.
– Батюшки! – с плачем говорил Лайван. – Вы мне доверие оказали, дело открыть помогли. Как же я мог подменить серебро?
– Нож с собой взял, убить меня собирался, – твердил Симэнь. – Вот доказательство, чего ж ты отпираешься?
Он позвал Лайсина. Тот опустился на колени и клятвенно утверждал:
– Не ты ли при всех роптал, батюшка, мол, тебе торговлей заняться не дает, и грозился убить батюшку?
Пораженный Лайван только ахнул и застыл с раскрытым ртом.
– Поскольку налицо кража, есть свидетель и вещественные доказательства, нож и дубинка, связать его и запереть в сторожке, – распорядился Симэнь и продолжал: – А завтра напишу обвинение и подам надзирателю.
Появилась Хуэйлянь. Волосы у нее были распущены, одежда в беспорядке. Она вбежала в залу и упала на колени:
– Батюшка! – крикнула она. – Это ваших рук дело. Он с добрыми намерениями побежал вора ловить, и его ж схватили. А ваши узелки с серебром я сразу убрала. Мы до них и не дотрагивались. Кто мог его подменить? Вы человека губите, побойтесь Неба! Что он вам сделал? За что его бьете? Куда уводите?
– Встань, дорогая, ты тут совсем не при чем, – вместо гнева на лице Симэня просияла улыбка. – Он чересчур осмелел. Не первый день нож за пазухой держит, меня убить собирается. Ты же к делу не причастна, успокойся. Тебя это не касается. – И, обратившись к Лайаню, сказал: – Помоги сестрице подняться и проводи домой, да смотри – будь учтив.
Но Хуэйлянь продолжала стоять на коленях.
– Какой же вы жестокий, батюшка! – говорила она. – Если вы остаетесь глухи к слову наставника, так внемлите гласу Будды! Не хотите вы мне верить. Да, он напился, но не было всего этого.
Раздраженный Симэнь велел Лайаню вывести ее из залы и проводить домой. Утром хозяин составил обвинение и передал его Лайсину, а тот как свидетель спрятал его за пазуху и доставил вместе с Лайваном в управу к надзирателю. «Сего… дня в нетрезвом виде, – гласило обвинение, – замышлял среди ночи зарезать хозяина ножом… Кроме того, подменил серебро…»
Не успели Лайвана вывести за ворота, как легкой походкой к зале поспешила У Юэнян.
– Если слуга провинился, дома накажи, и дело с концом, – уговаривала она Симэня. – А к чему этот шум? Зачем власти на ноги поднимать, управу беспокоить?
– Что ты, баба, понимаешь? – вытаращив глаза, заорал Симэнь. – Он убить меня собирался, а ты за него вступаешься!
И, не обращая внимания на просьбы Юэнян, он распорядился увести Лайвана в управу. Пристыженная Юэнян удалилась к себе.
– Вот разбушевался, деспот-смутьян! – говорила она Юйлоу и остальным женам. – И что за девятихвостая лиса [1]в доме завелась? Кого он вздумал слушать? Ни с того ни с сего слугу под суд отдавать?! Знай твердит – «убийца», а где доказательства? Такими вещами не шутят! Настоящий тиран!
Сун Хуэйлянь упала на колени и зарыдала.
– Встань, дитя мое! – уговаривала ее Юэнян. – Не плачь! На допросе все выяснится, смертного приговора твоему мужу не вынесут, не бойся. Убийца, и тот до казни по земле ходит. Насильник проклятый! Как дурманом его опоили, ничего слушать не хочет. Он и жен-то своих готов на каторгу сослать.
– Батюшка в дурном расположении, – заговорила Юйлоу, обращаясь к Хуэйлянь. – Погоди немного, мы с ним поговорим. Ступай домой и успокойся!
Здесь мы их и оставим и перейдем к Лайвану.
Еще до того как переправить Лайвана в управу, Симэнь Цин послал Лайаня к судебному надзирателю Ся и тысяцкому Цзину. Они приняли от слуги сотню даней отборного рису [2]и заняли свои места в приемной зале.
Лайсин подал жалобу. Они пробежали ее глазами, и им стало ясно: Лайвану выдали куш начать свое дело, а у него на серебро глаза разгорелись, и он его подменил, а чтобы не обнаружил хозяин, решил его убить, вот и проник ночью в дальние покои с ножом. Разгневанные судьи вызвали на допрос Лайвана.
– Милостивые господа! – начал он, стоя на коленях. – На вас, посланных Небом, все мои упования! Позволите разъяснить, как обстояло дело, – расскажу, а нет – не посмею словом обмолвиться.
– Факт кражи и свидетельские показания налицо, – сказал судебный надзиратель Ся. – Так что тебе нечего оправдываться. Говори, как было дело, и тем избавь нас от обращения к орудиям пытки.
Лайван рассказал, как Симэнь Цин передавал его жене, урожденной Сун, кусок голубого атласа, как склонял ее к прелюбодеянию.
– А теперь меня обвиняет в преступлении, – продолжал он, – хочет со мной разделаться, чтобы отобрать у меня жену.
Надзиратель Ся прервал его гневным окриком и велел подручным бить его по лицу.
– Ах ты, рабское отродье! – кричал Ся. – И ты посмел пойти против хозяина! А кто тебя на ней женил, как не он, кто тебе капитал доверил? И вот, забыв о благодеяниях, тебе оказанных, ты напиваешься допьяна, врываешься ночью с ножом в спальню, чтобы совершить жестокую расправу. Если все в Поднебесной с тебя, рабское отродье, пример начнут брать, тогда никто и слуг нанимать не захочет.
Лайван продолжал твердить о своей невиновности, но судебный надзиратель Ся уже вызвал свидетеля Гань Лайсина, и ему пришлось умолкнуть.
Да,
Тобой рассчитан план, хитер он и умен,
Но от беды внезапной не спасает он.
Ся приказал подручным зажать пальцы Лайвану большими тисками и бить большими батогами [3]. От двадцати палочных ударов спина Лайвана покрылась кровоточащими шрамами, после чего последовало распоряжение тюремщикам бросить его в тюрьму.
Лайсин и Дайань [4]вернулись домой и обо всем доложили хозяину. Симэнь Цин остался доволен и отдал слугам распоряжение:
– Ни пищи, ни постели Лайвану не носить и про избиение жене ни слова. Скажете, в управе, мол, его задержали, посидит немного и выпустят.
– Все ясно, – отвечали слуги.
С тех пор, как посадили мужа, Хуэйлянь не умывалась и не причесывалась. Платье на ней повисло, то и дело соскакивали туфли. Бледная, она не пила, не ела, а только запиралась у себя в комнате да плакала.
Симэнь забеспокоился и послал к ней Юйсяо с женой Бэнь Дичуаня, чтобы те ее утешили.
– Не волнуйся, – говорили они. – Он выпил и наболтал лишнего. Вот его и посадили на несколько дней, чтобы он в себя пришел. Его только допросили, а бить не били. Вот выпустят, спроси. Он тебе то же самое скажет. Не расстраивайся, сестрица.
Хуэйлянь вняла уговорам и перестала плакать. Начала слегка подводить брови, пудриться и выходить из комнаты. Как-то Симэнь проходил мимо ее комнаты, когда она стояла за дверной занавеской.
– Батюшка! – позвала она. – Дома никого нет. Может, посидеть зайдете?
Симэнь вошел в комнату, и завязался разговор.
– Будь покойна, дорогая! – уговаривал ее Симэнь. – Ради тебя в управу писал. Его ни разу не били. Вот посидит, в себя придет, его и выпустят. Велю ему торговлей заняться…
Хуэйлянь обняла его за шею.
– Прошу тебя, мой милый, помоги ему выйти, – шептала она, – а торговлю – хочешь, давай, хочешь, нет – твое дело. Только как придет, пить ему больше не дам. Тогда посылай его куда угодно, он и на край света ехать не откажется. А то и жену ему найди. И ему лучше будет. Я ведь давно ему не принадлежу.
– Верно, моя родная! – воскликнул Симэнь. – Куплю напротив дом у Цяо и выделю тебе три комнаты. Туда переедешь, и будем с тобой вдвоем блаженствовать.
– Я, дорогой мой, на все согласна. Делай, как тебе удобнее.
Они заперли дверь. Надобно сказать, что в летнюю жару женщины редко носят нижнее белье. На Хуэйлянь была только двойная юбка, так что приступить к делу оказалось очень легко. Она расстегнула пояс, и взору предстала дорогая яшма фаворитки Чжэнь. Брови ее источали аромат Ханьшу [5], уста благоухали душистым чаем. Порхали утки, крыльями махая, играли дождь и тучка. На поясе Хуэйлянь красовался расшитый серебром шелковый мешочек с четырьмя кисточками, в котором лежали сосновые иглы и веточки кипариса – символы неувядаемой молодости и стойкости, бутоны роз и пахучие травы из Цзяочжи – олицетворения нежности и любви [6]. Хуэйлянь поднесла его Симэню. Он был так польщен вниманием, что не мог сдержаться, и дал клятву навек с ней не расставаться. Потом он выдал ей ляна два на фрукты и домашние расходы.
– Не грусти, – все время уговаривал ее Симэнь. – Тоска погубит тебя. Я завтра же напишу почтенному Ся, и его выпустят.
Опасаясь, что их застанут вместе, Симэнь поспешно вышел. А Хуэйлянь на радостях поторопилась в дальние покои. В разговоре с горничными и служанками она не преминула намекнуть и на обещание Симэня, о чем узнала Юйлоу и пошла к Цзиньлянь.
– Знаешь, хозяин собирается Лайвана освободить, – рассказывала Юйлоу. – Ему вроде новую жену найдет, а сам на той стороне у Цяо дом купит, Хуэйлянь в трех комнатах поселит и горничную ей заведет. Головные украшения ей дарит, серебряную сетку заказал. Все расписала по порядочку. Тогда, выходит, ее от нас ничем не отличишь, а? Как вознеслась! А Старшая хоть бы что.
Не услышь этого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут побагровели ее румяные ланиты, все в ней кипело негодованием.
– Неужели он в самом деле ей так потакает? Не могу поверить! – возмущалась она. – Вот попомни мои слова: если я только допущу, чтоб эта проклятая потаскуха, рабское отродье, стала седьмой женой Симэня Цина, тогда не называй меня больше Пань. Это я тебе серьезно говорю!
– Хозяин ни с чем не считается, а Старшая от всего устранилась, его урезонить не может, – рассуждала Юйлоу. – Нам тоже крылья не даны, по земле ходим. Что мы с ним поделаем?
– Что ж, по-твоему, так и терпеть? – не унималась Цзиньлянь. – Да к чему такая жизнь? Век мучиться? Ждать, пока тебя съедят, да? Нет, если он меня не послушается, я не остановлюсь. Жизнью своей пожертвую, а с ним посчитаюсь.
Юйлоу засмеялась.
– Нет, у меня смелости не хватит его на грех наводить, – призналась она. – Я уж погляжу, как ты с ним будешь справляться.
Однако хватит пустословить.
Вечером Симэнь сидел в Зимородковом павильоне [7], в своем кабинете. Только он велел Чэнь Цзинцзи писать судебному надзирателю Ся, чтобы освободили Лайвана, как перед ним неожиданно появилась Цзиньлянь и, наклонившись над письменным столом, спросила:
– Чего это ты просишь писать и кому?
Симэнь не смог от нее скрыть и признался:
– Хочу, чтоб Лайвана выпороли и отпустили.
Цзиньлянь сей же час окликнула слугу и не велела ему звать Цзинцзи.
– И ты называешь себя мужчиной? – заговорила она, усевшись рядом с Симэнем. – А зря! Ведь ты – куда ветер дунет, куда теченьем понесет. Мои советы отверг, слушаешь потаскух, рабское отродье. Сколько ты ее медом не корми, ей все муж ближе. Выпустишь его, нелегко тебе будет с ней встречаться, а ему дашь повод для новых выходок. Дома ее оставишь – тоже ни то ни се. Кем ее считать? И в жены взять нельзя – муж рядом. И женой слуги тоже не назовешь. Сам видишь, как она возгордилась, – и важничает, зазнается. А что получится, если себе возьмешь, а ему другую подышишь. Вы вдвоем сидите и он входит по делу. Представляешь, как он разозлится. А она? Толи ей пред ним вставать, толи нет. Словом картина не из приятных. А пойдут слухи? Мало – соседи, родные и близкие над тобой посмеются, тебя в своем собственном доме слуги уважать перестанут. Когда верхняя балка неустойчива, не выдержат и нижние. Если и дальше так себя поведешь, даю слово, придется тебе прятаться, как угорь в тину. Гляди, глаза б тиной не застило. Нет, уж лучше одним махом отрубить. С рабским отродьем покончишь, тогда и с его женой спокойно наслаждайся.
Послушавшись Цзиньлянь, Симэнь Цин опять изменил свое мнение. В письме он просил надзирателя Ся пороть арестованного через каждые три дня. После пыток и истязаний Лайван стал не похож сам на себя. Ведь оба надзирателя, следователь, судебный исполнитель, охранники из управы и все сверху донизу тюремные чины были подкуплены Симэнь Цином и усердствовали с особым рвением. Среди них имелся, правда, архивариус по имени Инь Чжи, уроженец уезда Сяои в провинции Шаньси, человек милосердный и честный. Инь Чжи знал о взятках, которые получили от Симэня надзиратели, понимал, что тяжкое обвинение Лайвана в покушении на жизнь хозяина Симэнем измышлено с единственной целью – погубить слугу и завладеть его женой, поэтому совесть требовала от него подойти к делу в высшей степени разумно и справедливо. Но в то же время он состоял на службе, и долг обязывал его и детей в люди вывести, и о карьере подумать. Инь Чжи много раз откладывал составление письменного обвинения, которое должен был предоставить суду, открыто выказывал исправникам свое суждение, но они чинили ему всяческие помехи. Да и у Лайвана не было ни гроша, вот ему и приходилось терпеть муки. Хорошо еще, невинно пострадавшего жалел Инь Чжи: потихоньку наказал тюремщикам поснисходительнее обращаться с Лайваном. Так архивариус оттянул время. Наконец, после взаимных уступок состоялся суд над Лайваном. Ему дали сорок палочных ударов и приговорили к высылке на поселение в родной округ Сюйчжоу. Похищенная сумма, по определению суда, составила семнадцать лянов серебром и пять узелков слитков олова со свинцом. Ее постановили вернуть хозяину через слугу Лайсина. Посыльный вручил Симэню письменное уведомление о решении суда.
Надзиратели подписали ордер на высылку и послали за осужденным конвоиров. Избитого Лайвана забили в шейную колодку, ордер запечатали в пакет и в тот же день отправили в Сюйчжоу, где его надлежало доставить в распоряжение местного правителя.
Полмесяца отбыл в заключении бедный Лайван. Денег у него не было. Голодный и оборванный, он искал поддержки, со слезами на глазах умолял конвоиров.
– Братцы! – обращался он к ним. – Я пострадал невинно. Остался без одежонки, без медяка за душой и вам за труды дать нечего. Сжальтесь надо мной, отведите к хозяйскому дому, прошу вас. Там у меня жена. Из вещей что-нибудь продадим. И вас не обижу, и на дорогу хватит. Легче будет идти.
– Как, ты не знаешь! – удивились конвоиры. – Это ж хозяин твой, Симэнь Цин, дело и затеял. Не видать тебе теперь ни жены, ни добра. А еще у тебя какие близкие есть? Лучше у них попроси. Так и быть, уважим наставника Инь Чжи, отведем тебя, чтоб только начальство не узнало. Глядишь, на дорогу дадут, а мы на твои деньги не рассчитываем.
– Сжальтесь, братцы! Отведите сперва к хозяйскому дому, – просил Лайван. – Я у соседей попрошу. Может, поделятся чем могут.
– Ну ладно, пойдем! – согласились наконец конвоиры.
Первым делом подошли к воротам Ин Боцзюэ, но тот велел сказать, что его нет дома. Лайван попросил соседей И Мяньцы и Цзя Жэньцина поговорить с Симэнь Цином, не позволит ли он ему взять с собой жену и вещи. Но Симэнь им не показался, а выслал слуг, и те палками отогнали от ворот сконфуженных соседей. Слугам под угрозой порки было приказано ни слова не говорить Хуэйлянь, и она, ничего не подозревая, просидела, запершись у себя в комнате.
Лайван направился к тестю, гробовщику Сун Жэню, и со слезами поведал ему о своей беде. Сун Жэнь дал зятю лян серебром, а конвойным связку медяков [8]и меру рису.
В начале четвертой луны с плачем покидал Лайван уездный город Цинхэ. Тяжело ему было держать путь в Сюйчжоу без пропитания [9], с ноющими рубцами на спине.
Да,
От смерти чудом спасшийся бедняга,
Он даже голод впредь почтет за благо.
Тому свидетельством стихи:
Правитель истину постиг, судил не криво он,
Лайван по милости его был от тюрьмы спасен.
Теперь в Сюйчжоу он под стражею отправлен,
Ласкай же, теплый ветерок, больные травы.
Но оставим Лайвана и расскажем о Сун Хуэйлянь. Она изо дня в день ждала его возвращения. Слуги, через которых она носила мужу передачи, поедали их сами, а Хуэйлянь говорили:
– Брат чувствует себя хорошо. Поел. Господина надзирателя не было в эти дни в управе, а то б его выпустили. Он вот-вот придет.
– Я человека в управу послал, – обманывал ее Симэнь. – Его на днях освободят.
И Хуэйлянь верила. Однако слухом земля полнится. Дошло и до нее, что Лайван под конвоем к воротам приходил вещи просить, а потом его увели. Хуэйлянь стала расспрашивать слуг, но те упорно молчали. Как-то раз Симэнь возвращался домой. За ним вел коня Дайань. Хуэйлянь окликнула его и спросила:
– Что с мужем? Когда он выйдет?
– Ох, сестрица! Да будет тебе известно, мужа твоего давно на текучие пески отправили [10].
– Как же так? – выспрашивала Хуэйлянь.
Дайань долго мялся, а потом рассказал, как Лайвану дали сорок палочных ударов и выслали на родину в Сюйчжоу.
– Крепись, сестрица, – проговорил он в заключение и добавил: – Да молчи, не говори, что от меня узнала.
Не услышь этого Хуэйлянь, все б шло своим чередом, когда ж она убедилась в достоверности слухов, заперлась у себя в комнате и заголосила:
– Дорогой ты мой! – причитала она. – Что ты ему сделал дурного? За что подстроил он тебе ловушку? Всю жизнь ты служил ему, порядочной одежонки не нажил, а он тебя выслал, изгнал в далекие края. На кого ты меня покинул? И не знаю, жив ли ты в пути или нет тебя в живых, и некому за тебя заступиться! Знать не знала, на какие муки оставил ты меня!
Она поплакала еще немного, потом достала длинную повязку, привязала ее к дверной перекладине и повесилась.
Жившая за стенкой жена Лайчжао, по прозвищу Шпилька, вернувшись из дальних покоев, заслышала в ее комнате плач. Немного погодя стало тихо, а потом раздались громкие вздохи. Шпилька стукнула к ней в дверь. Никто не отозвался. Тогда она позвала скорее Пинъаня. Слуга взломал оконную раму и влез в комнату. На дверной перекладине висела одетая Хуэйлянь. Пинъань поспешно вынул ее из петли, открыл дверь и влил ей отвару имбиря. Позвали хозяйку. Пришла У Юэнян. За ней последовали Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, дочь Симэня, Ли Пинъэр, Юйсяо и Сяоюй. Появилась и жена Бэнь Дичуаня.
Поддерживаемая сидевшей на полу Шпилькой, Хуэйлянь беззвучно глотала воздух. Ее душили рыдания. Она ничего не ответила на обращение Юэнян. Голова ее повисла, изо рта шла пена.
– Глупая ты, дочка! – говорила Юэнян. – Есть что на душе, так скажи. К чему ж доводить себя до этакого? – Затем, обернувшись к Шпильке, спросила: – Имбирный отвар дали?
– Только что дала.
Юэнян велела Юйсяо поддержать Хуэйлянь и продолжала расспросы:
– Хуэйлянь, детка! Что с тобой случилось? Скажи, в чем дело, не бойся.
Долго упрашивала ее хозяйка. После вздохов у Хуэйлянь вырвался, наконец, стон. Она забилась и зарыдала. Юэнян велела Юйсяо положить ее на кан, но Хуэйлянь не хотела ложиться. Юэнян и остальные женщины долго ее уговаривали, а потом ушли к себе. С Хуэйлянь остались только жена Бэня и Юйсяо.
Вдруг в комнате появился Симэнь Цин. Увидев сидевшую на холодном полу Хуэйлянь, он велел Юйсяо положить ее на кан.
– Матушка тоже укладывала, а она не хочет, – отозвалась служанка.
– Экая упрямая! – проговорил Симэнь. – Ведь простудишься на полу. Что тебя волнует, говори. Как можно поступать так неблагоразумно, дитя мое?
Хуэйлянь покачала головой.
– А ты хорош, батюшка! – с укором сказала она. – На языке у тебя «дитя», а сам вон что за спиной творишь. Убийца ты, вот кто! Привык людей живьем закапывать. Сам губишь, сам же и за гробом идешь. «Сегодня выпустят, завтра выпустят» – все меня обманывал, а я верила, ждала. Чего ж молчал, раз сослать вздумал? Втихую человека на край света угнал. Надо по совести делать, а не по наущению, душегубец! Зло сотворил и молчишь. Ссылать, так уж ссылай нас обоих. Зачем меня оставил?
– Но ты тут ни при чем, детка, – ответил, натянуто улыбаясь, Симэнь. – Он натворил, а к чему ж тебя наказывать? Успокойся! Я тебя не оставлю. – Симэнь обернулся к Юйсяо: – Вы с тетушкой Бэнь останьтесь на ночь, а я велю вина вам принести.
Симэнь ушел. Жена Бэня уложила Хуэйлянь на кан и, присев к ней вместе с Юйсяо, принялась уговаривать.
Симэнь между тем велел приказчику Фу взять из лавки связку медяков, купить кувшин вина, потратить цянь на лепешки и жаркое и разложить на блюда.
– Вот батюшка сестрице прислал, – сказал Лайань, внося угощения.
– Убери сейчас же, рабское твое отродье! – увидев поднос, заругалась Хуэйлянь. – А то, смотри, так двину, все на пол полетит.
– Кушайте, сестрица. Унесу, мне от батюшки достанется, – уговаривал ее Лайань и поставил блюда на стол.
Хуэйлянь вскочила с постели, схватила кувшин, размахнулась с намерением разбить его об пол, но ее вовремя удержала Шпилька. Жена Бэня заметила, как Шпилька приложила палец к губам, и они сели рядом с Хуэйлянь. Появилась дочь Бэня и позвала мать, сказав, что вернулся отец и просит его покормить. Тетушка Бэнь и Шпилька вышли из комнаты и встали около двери Шпильки. Оказалось, там стояла дочь Симэня и говорила с женой Лайбао, Хуэйсян.
– Ты куда? – спросила тетушку Бэнь дочь Симэня.
– У меня хозяин пришел, есть просит. Я сейчас приду. Я заглянула, а батюшка попросил меня с ней посидеть, вот и задержалась.
– С чего это она на такое решилась? – спросила дочь Симэня.
– Иду я из дальних покоев, – начала рассказывать выступившая вперед Шпилька, – слышу, она у себя плачет. Потом вдруг утихла. Что, думаю, случилось? Толкнула дверь – заперта. Давай звать Пинъаня. Он в окно влез и спас ее. Еще б немножко, и погасил бы старец долголетья светильник жизни. Погиб бы человек.
– А что она батюшке говорила? – полюбопытствовала Хуэйсян.
– Понять не могу эту Хуэйлянь, – посмеиваясь, говорила тетушка Бэнь. – Тоже с норовом особа! Накинулась на батюшку. Где это видано, чтоб так с хозяином обращались?!
– Ну, ее с другими служанками сравнивать не приходится, – заметила Хуэйсян. – Ей можно, она у батюшки на особом счету. Ни одна из нас, конечно, себе такого не позволит.
Они стали расходиться.
– Приходи побыстрей, – попросила Шпилька тетушку Бэнь.
– Нечего меня упрашивать, я и так приду, а то меня батюшка со свету сживет.
Симэнь наказал ей и Шпильке быть с Хуэйлянь днем, а Юйсяо ночью.
– Сестрица, ты не из глупых, – уговаривали Хуэйлянь тетушка Бэнь и Шпилька. – Так пользуйся своей молодостью. Ведь ты как только что раскрывшийся цветок. Тем более, хозяин тебя любит. Счастье так и плывет тебе прямо в руки. Если полноправной женой ты и не станешь, то во всяком случае над остальными возвысишься. Чем со слугой жить, лучше с господином. Тем более, муж далеко. Не к чему убиваться! Поплакала – и хватит, а то себя погубишь. Говорят, пока в колокол бил, в монахах ходил. Ведь не собираешься же ты верность мужу блюсти?
Хуэйлянь слушала их и плакала. Шли дни, а она ничего не ела. Юйсяо сказала Симэню, и он велел Цзиньлянь поговорить с Хуэйлянь, но и это не помогло.
– Эта потаскуха только и думает о своем муже, – говорила обозленная Цзиньлянь Симэню. – Знай твердит: с милым рядом пройдешься, голова кругом пойдет; с милым ночь переночуешь, не забудешь никогда. Вон она какая верная! Ее ничем к себе не привяжешь!
– И ты ей веришь? – засмеялся Симэнь. – Если б она блюла верность, то после повара Цзян Цуна за Лайвана не пошла бы.
Симэнь сел в передней зале и вызвал в себе всех слуг.
– Кто из вас сказал ей о высылке Лайвана? – допрашивал он каждого. – Скажете, прощу. А то смотрите, узнаю, каждому по тридцать палок всыплю и со двора вон.
– Не смею умолчать, – проговорил Хуатун, опускаясь на колени.
– Говори! – приказал Симэнь.
– Помните, батюшка, вас сопровождал Дайань? На тропинке его встретила жена Лайвана, и он ей проболтался.
Не услышь этого Симэнь, все б шло своим чередом, а тут его охватил гнев, и он велел разыскать Дайаня.
Едва Дайань узнал, в чем дело, сразу бросился к Цзиньлянь. Цзиньлянь умывалась, когда к ней вбежал Дайань.
– Спасите меня, матушка! – с плачем умолял слуга, бросившись ей в ноги.
– Ой, как напугал, арестант проклятый! – заругалась Цзиньлянь. – Что еще натворил?
– Я сестрице Хуэйлянь сказал, что Лайвана выслали, – пояснил Дайань. – Батюшка меня бить собирается. Прошу вас, уговорите батюшку. Попадись я ему сейчас на глаза, он в гневе убьет меня.
– А, испугался, арестантское отродье! – злорадствовала Цзиньлянь. – Дрожишь, будто из тебя душу вынули. Я было подумала, что-то особенное, а это опять из-за той потаскухи. Оставайся у меня.
И она спрятала Дайаня за дверью. Симэнь рычал на слуг, когда они сбились с ног в поисках слуги. Он дважды посылал к Цзиньлянь, но она с руганью выгоняла слуг. Наконец Симэнь пошел разыскивать Дайаня сам. Он носился по дому, как вихрь, размахивая плеткой и задавая один и тот же вопрос: «Где рабское отродье?» Цзиньлянь не обращала на него никакого внимания. Симэнь осмотрел ее комнату и вытащил из-за двери Дайаня. Только он приготовился с ним расправится, Цзиньлянь отняла у него плетку и положила ее на кровать.
– Эх ты, бесстыдник! – заругалась она. – А еще хозяин! Потаскуха от тоски по мужу повесилась, он зло на слуге срывает. Да при чем он тут?
Симэнь вытаращил на Цзиньлянь глаза.
– Иди, своими делами занимайся! – велела Цзиньлянь Дайаню. – А на него внимания не обращай. Пусть только попробует тебя тронуть!
