Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 122 страниц)
– Дома пить не буду, – отвечал Симэнь и осушил поднесенную чарку.
– Когда ж теперь придешь? – спросила Ван.
– Вот мужа твоего отправлю, тогда и приду.
Служанка внесла чаю промочить горло. Ван проводила Симэня до ворот. Он вскочил на коня и отправился домой.
Расскажем о Пань Цзиньлянь.
Вместе с остальными женами она слушала в покоях Юэнян двух послушниц наставницы Сюэ, которые пели буддийские гимны вплоть до самого вечера, потом ушла к себе в спальню. Тут Цзиньлянь вспомнила, как Юэнян ругала Дайаня. Он-де лжет, зубы ей заговаривает. Она подошла к кровати, пощупала под постелью. Заветного узелка как не бывало. Цзиньлянь окликнула Чуньмэй.
– Когда вы ушли, – объясняла наперсница, – батюшка заходил. Шкатулку за кроватью открывал, в постели чего-то рылся. А где узелок, понятия не имею.
– Когда он заходил? – спрашивала Цзиньлянь. – Почему я не видала?
– Вы же, матушка, в дальних покоях были, наставницу Сюэ слушали, – говорила Чуньмэй. – Гляжу, батюшка в маленькой шапочке входит. Я спросила, а он промолчал.
– Это он унес узелок, конечно, он, – заключила Цзиньлянь. – К потаскухе унес. Но погоди, придешь, все выпытаю!
Поздней ночью вернулся домой Симэнь и, не заходя в дальние покои, в сопровождении Циньтуна, несшего фонарь, прошел через садовую калитку прямо к Ли Пинъэр. Циньтун же понес фонарь в хозяйкины покои, где его взяла Сяоюй. Юэнян все еще сидела в своих покоях вместе с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня и монахинями.
– Батюшка пришел? – спросила она.
– Вернулись, – отвечал Циньтун. – К матушке Шестой направились.
– Ну, скажите, пожалуйста! Нет у человека никакого понятия о приличии! – возмущалась Юэнян. – Его тут ждут, а он, видите ли …
Ли Пинъэр сразу же поспешила к себе.
– Тебя сестрица Вторая ждет, – обратилась она к Симэню. – У нее ведь день рождения сегодня, а ты зачем-то ко мне идешь.
– Я пьяный, – Симэнь улыбнулся. – К ней завтра.
– Так уж и пьяный, – не унималась Пинъэр. – Пойди и выпей хоть чарочку. Ведь она обижаться будет.
Она толкнула Симэня. Он, шатаясь, побрел в дальние покои.
Ли Цзяоэр поднесла ему кубок вина.
– Так до сих пор один там и просидел? – спрашивала Юэнян.
– Нет, мы с братом Ином пировали, – отвечал Симэнь.
– Ну так и есть! Я ж говорила: не будет человек сам с собою пировать.
Симэнь присел ненадолго. Потом кое-как поднялся и побрел опять к Ли Пинъэр. Надобно сказать, что Симэнь не остыл и после Ван Шестой. Снадобье чужеземного монаха все не давало ему покоя. Он был готов к схватке, а потому, когда Инчунь помогла ему раздеться, пошел прямо к постели Пинъэр и хотел было лечь.
– Ступай! – упрашивала его Пинъэр. – Зачем пришел? Видишь, я уже с Гуаньгэ легла. Ребенок только успокоился и сладко спит. А мне нездоровится. Неудобно, истечения у меня. Ступай к кому-нибудь еще, не все ль равно! Что тебя сюда тянет?
– Вот странная! – Симэнь обнял и поцеловал Пинъэр. – Я с тобой хочу.
Он показал ей на свои доспехи.
– Ой! – воскликнула пораженная Пинъэр. – Откуда такая мощь?
Симэнь засмеялся и рассказал о снадобье чужеземного монаха.
– Страсть погубит меня, если ты мне откажешь, – заключил он.
– Ну, как же я могу? – говорила Пинъэр. – У меня второй день как истечения. Вот пройдут, тогда и приходи. А сейчас иди к сестрице Пятой, не все ль равно.
– Сам не знаю, почему, – пояснил Симэнь, – но сегодня у меня желание быть именно с тобой. Умоляю тебя. Попросила бы служанку. Она тебе воды принесет, а потом мне позволишь, а?
– Смешно мне глядеть на тебя! – отвечала Пинъэр. – Где-то целый день пропировал, пришел пьяный, а теперь пристаешь. Что ни делай, все равно я ж нечистая. А ведь нельзя нечистой женщине ложиться с мужчиною. Не к добру это. А умру, тоже меня будешь искать?
Как она ему ни отказывала, ей все-таки пришлось послать Инчунь за водой и после омовения возлечь с Симэнем. И вот что удивительно. Стоило им только приступить к делу, как крепко заснувший после убаюкивания Гуаньгэ тотчас же проснулся. Так повторялось трижды, и Пинъэр вынуждена была кликнуть Инчунь, чтобы та позабавила младенца барабанчиком. Потом его унесла кормилица, и они смогли отдаться усладам сколько хотели.
– Поосторожней, милый! – просила Пинъэр. – У меня сильная боль внутри.
– Если тебе больно, я брошу, – сказал Симэнь и взял со стола чашку чаю промочить горло.
Тут и сражение подошло к концу.
Да,
По телу в темноте укромной
Разлита нега страсти томной.
Вот когда Симэнь понял, насколько чудодейственно снадобье монаха. Пошла третья ночная стража, когда они уснули.
А пока перейдем к Пань Цзиньлянь.
Когда она узнала, что Симэнь пошел к Пинъэр, ей стало ясно, кто утащил узелок и где он находится. Она кусала губы своими белыми, как серебро, зубами, потом заперлась и легла спать.
Юэнян положила у себя наставниц Сюэ и Ван. Монахиня Ван потихоньку вручила Юэнян обещанную вытяжку из детского места младенца мужского пола, приготовленную вместе со снадобьем, взятым у монахини Сюэ.
– Выберете день жэнь-цы, – учила хозяйку наставница Сюэ, – примете с вином и возляжете в тот же вечер с супругом. Понесете непременно. Только никому чтоб ни слова!
Юэнян поспешно убрала снадобье и поблагодарила монахиню.
– Как я вас ждала в первой луне, мать Ван! – говорила она. – А вы так и не появились.
– Легко сказать, матушка! – отвечала монахиня Ван. – Я вам говорила: ждать придется. Вот и пришла. По случаю рождения матушки Второй с наставницей Сюэ вместе пожаловали. Спасибо говорите наставнице. Как трудно такое средство-то добыть, знали бы вы, матушка! Хорошо, у одной тут первенец мужского пола родился, а рядом как раз мать наставница оказалась. Три цяня пришлось бабке незаметно сунуть. Только бы добыла. Мы вам это место в квасцовой воде проваривали, в порошок толкли, потом, как и полагается, в двух новых черепках с изображением уток выпаривали, через сито пропускали, в наговоренной воде разводили.
– Сколько ж я хлопот доставила вам, мать наставница Сюэ, и вам, мать Ван! – говорила Юэнян, одаривая каждую двумя лянами серебра. – Если будет все благополучно, я вам, мать наставница, поднесу кусок желтого атласу на рясу.
Монахиня Сюэ в знак благодарности сложила руки на груди.
– Как я вам признательна! – ответствовала она. – У вас душа бодхисаттвы.
Говорят, вещь нужную не так легко продать, дерьмо же разбирают нарасхват.
Да,
Когда велось бы так всегда служенье Будде,
От слуг не знали б никогда спасенья люди!
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
ЮЭНЯН СЛУШАЕТ ЧТЕНИЕ ИЗ АЛМАЗНОЙ СУТРЫ.
ГУЙЦЗЕ ПРЯЧЕТСЯ В ДОМЕ СИМЭНЯ.
Бледнеет румянец – мне в зеркало страшно взглянуть!
Рукой подперев подбородок сижу… Не уснуть.
На талии сохлой ажурный повис поясок,
И слезы сверкают, сбегая с увянувших щек.
В тоске негодую, что так равнодушен мой друг.
В сметении сердце, и нет избавленья от мук.
Дождусь ли когда ветерком благодатным пахнет,
Любимый в покои мои, как бывало, впорхнет?..
Итак, узнав, что Симэнь с узелком [1]остался у Пинъэр, ревнивая Цзиньлянь глаз не сомкнула всю ночь. На другой же день утром, когда Симэнь отбыл в управу, а Пинъэр причесывалась у себя в спальне, Цзиньлянь пошла прямо в дальние покои.
– Знала бы ты, сестрица, – обратилась она к Юэнян, – какие сплетни про тебя пускает Ли Пинъэр! Ты, говорит, хозяйку из себя строишь, зазнаешься, когда у других день рожденья, ты лезешь распоряжаться. Муж, говорит, пьяный ко мне пошел в мое отсутствие, а она – это ты-то, сестрица, – ее перед всеми конфузишь, стыдишь ни за что ни про что. Она, говорит, меня из себя вывела. Я, говорит, мужу велела из моей спальни уйти, а он, говорит, опять все-таки ко мне пришел. Они всю ночь напролет прошушукались. Он ей целиком, со всеми потрохами, отдался.
Так и вспыхнула разгневанная Юэнян.
– Вот вы вчера тут были, – говорила она, обращаясь к старшей невестке У и Мэн Юйлоу. – Скажите, что я о ней такого говорила? Слуга принес фонарь, я только и спросила: почему, мол, батюшка не пришел? А он мне: к матушке Шестой [2], говорит, пошел. Нет, говорю, у человека никакого понятия и приличия. Сестрица Вторая [3]рождение справляет, а он даже прийти не хочет. Ну чем, скажите, я ее задела, а? С чего она взяла, будто я хозяйку из себя строю, зазнаюсь, я такая, я сякая?! А я еще порядочной женщиной ее считала. Правду говорят, внешний вид обманчив. В душу не залезешь. Как есть шип в цветах, колючка в теле. Представляю себе, что она наедине с мужем наговаривает! Так вот почему она так всполошилась, к себе побежала. Дурная голова! Неужели думаешь, дрогнет мое сердце, если ты захватишь мужа, а? Да берите его себе совсем! Пожалуйста! Вам ведь в одиночестве жить не под силу! А как же я терпела, когда в дом пришла! Он, насильник, тогда мне на глаза совсем не показывался.
– Полно, сударыня! – успокаивала ее супруга У Старшего. – Не забывайте, у нее наследник! Так исстари повелось: у кого власть, тому все дозволено. А вы – хозяйка дома, что лохань помойная. Все надобно терпеть.
– А я с ней все-таки как-нибудь поговорю, – не унималась Юэнян. – Хозяйку, видите ли, строю, зазнаюсь! Узнаю, откуда она это взяла.
– Уж простите ее, сестрица! – твердила перехватившая в своих наветах через край Цзиньлянь. – Говорят, благородный ничтожного за промахи не осуждает. Кто не без греха! Она там мужу наговаривает, а мы страдай! Я вот через стенку от нее живу. А будь такой же как она, мне б и с места не сойти. Это она из-за сына храбрится. Вот погодите, говорит, сын подрастет, всем воздаст по заслугам. Такого не слыхали? Всем нам с голоду помирать!
– Не может быть, чтобы она такое говорила, – не поверила госпожа У.
Юэнян ничего не сказала.
Когда начинает сгущаться мгла, ищут свечу или лучину. Дочь Симэня жила в большой дружбе с Ли Пинъэр. Бывало, не окажется у нее ниток или шелку на туфельки, Пинъэр дает ей и лучшего шелку и атласу, то подарит два или три платка, а то и серебра сунет незаметно, чтобы никто не видал. И вот, услыхав такой разговор, она решила довести его до сведения Пинъэр.
Приближался праздник Дуаньу, то бишь день дракона [4], и Пинъэр была занята работой. Она шила ребенку бархатные амулеты, мастерила из шелка миниатюрные кулечки, напоминавшие формой цзунцзы [5], и плела из полыни тигрят для отпугивания злых духов, когда к ней в комнату вошла падчерица. Пинъэр усадила ее рядом и велела Инчунь подать чай.
– Вас давеча на чай приглашала, что ж вы не пришли? – спросила падчерица.
– Я батюшку проводила, – отвечала Пинъэр, – и, пока прохладно, села вот сыну кое-что к празднику смастерить.
– Мне с вами поговорить надо бы, – начала падчерица. – Не подумайте, что я сплетни пришла плести. Скажите, вы говорили, что матушка Старшая, дескать, хозяйку из себя строит, а? Может, вы с матушкой Пятой ссорились? А то она у матушки Старшей на все лады вас судила да рядила. Матушка Старшая собирается с вами объясняться. Только не говорите, что я сказала, а то и мне достанется. А вы, матушка, с мыслями соберитесь, подумайте, как ей ответить.
Не услышь такого Пинъэр, все бы шло своим чередом, а тут у нее даже иголка выпала, руки опустились. Долго она была не в силах слова вымолвить.
– Дочка! – наконец со слезами на глазах заговорила Пинъэр. – Ни слова лишнего я не говорила. Вчера только я услыхала от слуги, что батюшка ко мне направился, я к себе поспешила и стала уговаривать его пойти к матушке Старшей, только и всего. Матушка Старшая так обо мне заботится! Да как я буду отзываться дурно о человеке, когда он делает мне столько добра! Но кому же, хотела бы я знать, я такое говорила?! Зачем зря клеветать!
– А матушка Пятая как услыхала, что Старшая собирается с вами объясняться, так вся и вспыхнула, – объясняла падчерица. – По-моему, этого так оставлять нельзя. Надо ей очную ставку устроить, вот что.
– Да разве ее перекричишь? – махнула рукой Пинъэр. – Уж буду на Небо уповать. Она ведь и днем и ночью под меня подкапывается и не успокоится, пока не покончит либо со мной, либо с сыном.
Пинъэр заплакала, падчерица успокаивала ее. Появилась Сяоюй и пригласила их к обеду. Пинъэр отложила работу и направилась с падчерицей в покои хозяйки дома, но, даже не коснувшись еды, вернулась к себе, легла в постель и тотчас же уснула.
Вернулся из управы Симэнь и, найдя Пинъэр спящей, стал расспрашивать Инчунь.
– Матушка целый день крошки в рот не брала, – сказала служанка.
Симэнь бросился к постели Пинъэр.
– Что с тобой, скажи! – спрашивал он. – Почему ты не ешь? – Когда он обратил внимание на ее заплаканные глаза, он не раз повторил один и тот же вопрос: – Как ты себя чувствуешь?
Пинъэр поспешно поднялась и стала тереть глаза.
– Ничего страшного, – говорила она. – Так, с глазами что-то, и аппетиту нет.
Она ни словом не обмолвилась о происшедшем.
Да,
Не жалуется, не покажет вида,
Что грудь терзает тяжкая обида.
Тому свидетельством стихи:
Глупа красотка поневоле –
Не дай ей бог стать умной вдруг
И ясно видеть все вокруг –
Не выдержать ей этой боли!
Дочь Симэня вернулась в дальние покои.
– Я ее спросила! – обратилась она к Юэнян. – Она со слезами на глазах клялась мне, что никогда ничего подобного не говорила. Матушка, говорит, так обо мне заботится. Как же я, говорит, могу о ней такое говорить.
– Да я с самого начала не поверила, – вставила госпожа У. – Сестрица Ли – прекрасная женщина. Не могла она сказать такой вздор.
– Небось, между собой поругались, – заключила Юэнян. – Мужа не поделили! Вот Цзиньлянь и пришла на соперницу наговаривать. Я одна-одинешенька, с собственной тенью время коротаю, а мне все косточки перемоют.
– А ты, дорогая, понапрасну человека не вини, – увещевала хозяйку госпожа У. – Я прямо скажу: сотня таких, как Пань Цзиньлянь, не стоит и одной сестрицы Ли Пинъэр. Прекрасной она души человек! Вот уж года три, как в дом вошла, а что плохого о ней скажешь?!
Во время этого разговора в комнату вошел Циньтун с большим синим узлом за спиной.
– Что это у тебя? – спросила Юэнян.
– Лицензии на продажу тридцати тысяч цзиней соли, – отвечал слуга. – Приказчик Хань с Цуй Бэнем их только что в акцизе зарегистрировали. Батюшка просил накормить обоих и выдать серебра. Они послезавтра, двадцатого, в счастливый день, отправляются в Янчжоу.
– Хозяин, наверное, сейчас придет, – проговорила невестка У. – Мы уж с наставницами к матушке Второй пройдем.
Не успела она сказать, как отдернулась дверная занавеска, и явился сам Симэнь. Госпожа У и монахини заторопились к Ли Цзяоэр, но их заметил хозяин.
– А эту жирную потаскуху Сюэ [6]зачем сюда занесло? – спросил он Юэнян.
– Что ты язык-то свой распускаешь? – одернула его хозяйка. – Мать наставница в гости пришла, а ты набрасываешься. Что она тебе, дорогу, что ли, перескочила. И откуда ты ее знаешь?
– Ты еще не знаешь, что вытворяет эта плешивая разбойница [7]? – продолжал Симэнь. – Она пятнадцатого в седьмой луне завлекла в монастырь Дицзана дочь советника Чэня и одного малого по имени Жуань Третий, подбила их на прелюбодеяние да еще и три ляна серебра выманила. А этот Жуань Третий в объятиях девицы дух испустил. Дело получило огласку, и сводню ко мне доставили. Я ее велел раздеть и двадцать палок всыпать. А по какому, собственно, праву она до сих пор в монахинях ходит, а? Ей же было предписано бросить монастырь и найти мужа. Может, захотела еще раз управу навестить, тисков отведать?
– Ну, разошелся! – укоряла его Юэнян. – Давай, громи святых, поноси Будду! С чего ж это ей в мир возвращаться, когда она посвятила себя служению Будде и, стало быть, являет добродетель? Ты не представляешь себе, каким подвижничеством отмечены дни ее жизни!
– Да, подвижничеством! – усмехнулся Симэнь. – Спроси лучше, по скольку мужиков она принимает за ночь.
– Ну, довольно пакостей! Я бы тебе тоже сказала! – оборвала его Юэнян и перевела разговор на другую тему. – Так когда ты отправляешь людей в Янчжоу?
– Лайбао только что послан к свату Цяо, – говорил Симэнь. – Он даст пятьсот лянов, и я пятьсот. Двадцатого, в счастливый день, и отправлю.
– А шелковую лавку кому передашь?
– Пусть Бэнь Дичуань пока поторгует.
Юэнян открыла сундук и достала серебро. Его перевешали и передали отъезжающим. Вьюки паковали в крытой галерее. Каждый получил по пять лянов и пошел домой собираться в путь, но не о том пойдет речь.
В крытой галерее появился Ин Боцзюэ.
– Далеко собираешься, брат? – спросил он.
Симэнь рассказал ему о предстоящей поездке Лайбао и Хань Даого в Янчжоу за солью.
– Желаю тебе, брат, всяческой удачи! – подняв руки, воскликнул Боцзюэ. – Барыши будут немалые, а?! Это уж наверняка!
Симэнь предложил ему присаживаться и велел подать чай.
– Ну, а как насчет Ли Чжи с Хуаном Четвертым? – спросил Симэнь. – Скоро у них деньги появятся?
– Да думаю, не позднее этого месяца, – отвечал Боцзюэ. – Они мне вчера вот что сказали: Дунпинское управление заключает контракт на поставку двадцати тысяч коробок благовоний. Просят еще ссудить их пятьюстами лянов, пособить в срочном деле. А как только они выручат деньги, сразу же все, до медяка, вернут.
– Но ты же видишь, – отвечал Симэнь, – я людей в Янчжоу собираю. У меня у самого денег нет. Самому у свата Цяо пятьсот лянов в долг брать пришлось.
– Они меня очень просили с тобой потолковать, – продолжал Боцзюэ. – Ведь с кем дело начал, с тем и до конца доводить надо. Ты отказываешь, к кому же они пойдут?
– Лавочника Сюя Четвертого, что проживает к востоку от городских ворот, знаешь? – спросил Симэнь. – Вот он мне должен. Пусть пятьсот лянов у него и возьмут.
– Ну, вот и прекрасно! – обрадовался Ин.
Пока они говорили, слуга Пинъань подал визитную карточку.
– Ся Шоу от господина Ся передал, – объяснил Пинъань. – Вас, батюшка, завтра к себе приглашают.
Симэнь развернул карточку и стал читать.
– Я ведь пришел еще кое-что тебе сказать, – заговорил опять Ин Боцзюэ. – Про Гуйцзе ничего не слыхал? Она у тебя давно не была!
– Понятия не имею! – сказал Симэнь. – Она у меня с первой луны не появлялась.
– Так вот, ты знаешь Ван Цая, третьего сына полководца Вана? – начал свой рассказ Ин Боцзюэ. – Дело в том, что женат он на племяннице главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Когда молодые поехали поздравить дядюшку с Новым Годом, тот отвалил им в подарок целую тысячу лянов серебра. А эта самая племянница Лу Хуана, представь себе, красавица-картинка. Передай художник хоть частицу ее красоты, от портрета глаз бы не оторвал. Пока ты дома сидишь, старик Сунь, Рябой Чжу и Чжан Сянь Младший целыми днями с Ван Цаем у певиц околачиваются. Ван Цай соблазнил одну молоденькую, зовут Ци Сян, из дома Ци во Втором переулке. Навещал он и Ли Гуйцзе, а когда заложил головные украшения жены, она, обнаружив пропажу, чуть руки на себя не наложила. А тут вскоре наступил день рождения ее столичного дядюшки. Она отправилась в столицу и все ему рассказала. Разгневанный Лу Хуан передал имена дружков главнокомандующему императорской гвардией Чжу Мяню, а тот дал распоряжение в Дунпин арестовать всю компанию. Так что вчера у Ли Гуйцзе забрали старика Суня, Рябого Чжу и Чжан Сяня. Сама Гуйцзе спряталась в соседнем доме, у Чжу Косматого, а нынче говорила, что к тебе пойдет, будет просить заступиться.
– Да они и в первой луне там дневали и ночевали, – говорил Симэнь. – Деньгами, вижу, так и сорят. Спросил, откуда, а Чжу Рябой только смешками отделывается.
– Ну я пошел, – сказал Боцзюэ. – А то Гуйцзе пожалует. Сам с ней говори. А то скажет, я в чужие дела нос сую.
– Да погоди! – не пускал его Симэнь. – Я тебе вот что скажу: Ли Чжи ничего не обещай, слышишь? Я сам долг получу, тогда мы с тобой потолкуем.
– Понятно! – отозвался Боцзюэ и раскланялся.
Только он вышел за ворота, у дома Симэня остановился паланкин. Из него вышла Гуйцзе.
Симэнь велел Чэнь Цзинцзи взять осла и отправляться за серебром к Сюю Четвертому.
В крытой галерее появился Циньтун и передал хозяину приглашение от Юэнян.
– Вас матушка просит, – сказал Циньтун. – Барышня Гуйцзе пожаловала.
Симэнь направился к Юэнян. Гуйцзе была в коричневом платье, без белил и румян. Повязанная белым платком, из-под которого торчали волосы, побледневшая певица отвесила хозяину земной поклон и зарыдала.
– Что же теперь делать, батюшка? – шептала она. – В беду попали! Верно говорят, запрешь ворота, так беда с неба грянет. Появился тут молодой барич Ван. Мы его и знать-то не знали. Рябой Чжу и Сунь Молчун его зачем-то к моей сестрице привели, а ее дома как раз не было. Не привечайте вы его, говорю, к чему это, а мамаша у нас чем старее, тем глупее. А случилось это в тот самый день, когда у тетушки рождение справляли. Сяду, думаю себе, в паланкин и к вам отправлюсь. А Рябой Чжу, знай свое, крутится, на колени опустился, упрашивает: не уходи, мол, сестрица, прошу тебя, угости, говорит, его чаем, а потом к батюшке пойдешь. Даже дверь запереть не дали. Вдруг врываются в комнату люди, хватают всех троих и, ни слова не говоря, уводят. Ван Цай сумел вырваться и убежал, а я у соседей скрылась. Потом уж меня слуга проводил. Прихожу домой, гляжу: у мамаши от страха чуть душа с телом не рассталась. Того и гляди отойдет. А сегодня стражники с ордером приходили, целое утро допрос учиняли. И меня записали. В Восточную столицу, грозятся, отправим для разбирательства. Сжальтесь надо мною, батюшка, умоляю, спасите меня. Что мне делать, а? Матушка! Прошу вас, замолвите и вы за меня словцо!
– Встань! – Симэнь засмеялся. – А кто да кто обвиняется?
– Еще Ци Сян упоминается, – отвечала Гуйцзе, – но ей и поделом. Ее Ван Цай лишил невинности, у нее деньгами швырял. Но пусть у меня глаза вырвут, если я грош от него имела. Пусть все мое тело покроется гнойниками, если я хоть раз к нему приблизилась!
– Хватит! Зачем все эти клятвы! – обращаясь к Симэню, сказала Юэнян. – Заступись за нее.
– А Ци Сян уже взяли? – спросил Симэнь.
– Она у императорских родственников Ванов пока скрывается, – отвечала певица.
– Ну, а ты побудь пока в моем доме, – предложил Симэнь. – А начнутся розыски, я в управу посыльного пошлю, чтобы поговорил с кем надо.
Он крикнул слугу Шутуна.
– Напиши письмо в управу господину Ли, – наказал он. – Гуйцзе, мол, часто у меня бывает, потому прошу вычеркнуть ее имя из списка обвиняемых.
– Слушаюсь! – ответил слуга и, одевшись в темное платье, без задержки понес письмо уездному правителю Ли.
– Господин Ли велел вам кланяться, батюшка, – говорил Шутун, вернувшись. – Он готов исполнить любое ваше указание, но в данном случае он получил приказ от начальства из столицы. Все уже арестованы. Могу, говорит, в знак уважения к батюшке отложить на несколько дней арест. Если, говорит, вы хотите что-то сделать, придется самим в столицу ехать и улаживать.
Симэнь призадумался.
– Лайбао по делам собирается ехать, – вслух размышлял он. – Кого же мне в столицу послать?
– В чем же дело! – воскликнула Юэнян. – Пусть двое едут в Янчжоу, а Лайбао отправь в столицу по делу Гуйцзе. Он потом успеет к ним присоединиться. Погляди, до чего она напугана!
Гуйцзе поспешно отвесила земные поклоны Юэнян и Симэню. Симэнь послал слугу за Лайбао.
– Ты с ними в Янчжоу не поедешь, – сказал он. – Тебе завтра придется отправляться в Восточную столицу. Надо будет Гуйцзе вот помочь. Повидаешься с дворецким Чжаем и попросишь, чтобы посодействовал.
Гуйцзе поклоном благодарила Лайбао.
– Я поеду немедленно, – проговорил он, кланяясь и отступая на несколько шагов назад.
Симэнь велел Шутуну составить письмо дворецкому Чжаю, сердечно поблагодарить его за услуги в связи с докладом цензора Цзэна, потом запечатал в пакет двадцать лянов и вместе с письмом вручил Лайбао. Обрадованная Гуйцзе протянула Лайбао пять лянов серебром на дорожные расходы.
– А вернешься, брат, – сказала она, – мамаша щедро тебя наградит.
Симэнь велел Гуйцзе сейчас же спрятать свое серебро и распорядился, чтобы Юэнян выдала Лайбао пять лянов на дорогу. Гуйцзе запротестовала.
– Где же это видано, чтобы об одолжении просили и даже дорожных расходов не возмещали!
– Ты что, смеешься надо мной?! – оборвал ее Симэнь. – Думаешь, у меня пяти лянов не найдется? У тебя пойду занимать?
Гуйцзе спрятала свое серебро и еще раз поклонилась Лайбао.
– Прости, брат, хлопот я тебе доставляю, – говорила она. – Ты уж завтра, будь добр, поезжай, не опоздать бы.
– Завтра в пятую ночную стражу отправлюсь, – сказал он и, захватив письмо, направился на Львиную к Хань Даого.
Ван Шестая шила мужу куртку. Увидев в окно Лайбао, она поспешила к нему.
– В чем дело? – спросила она. – Заходи, присаживайся. Сам у портного. Сейчас придет. – Ван позвала Цзиньэр: – Ступай, сбегай к портному Сюю, хозяина позови. Скажи, дядя Бао ждет.
– Я пришел сказать, что не придется мне с ними ехать, – заговорил Лайбао. – Тут еще дело подоспело. Меня хозяин в Восточную столицу посылает. Ли Гуйцзе надо пособить, кое-кому подарки вручить. Поглядели бы, как она батюшку упрашивала, матушке в ноги кланялась. Вот мне и приходится дело улаживать. А брат Хань с Цуй Бэнем в Янчжоу поедут. Я за ними вслед поеду, как вернусь. Завтра рано утром отбываю и письмо уже получил. А ты, сестрица, чем занимаешься?
– Да вот, мужу куртку шью.
– Скажи, чтобы полегче одевался, – посоветовал Лайбао. – Ведь на родину шелков, атласа и парчи едет. Там этого добра сколько хочешь.
Подоспел и Хань Даого. Они обменялись приветствиями. Лайбао сказал о поездке в столицу и добавил:
– Я потом вас в Янчжоу разыщу.
– Батюшка посоветовал нам остановиться неподалеку от пристани, – говорил Хань, – на постоялом дворе Ван Божу. Мой покойный родитель, говорит, с его отцом дружбу водил. У него, говорит, и остановиться есть где, и торговых людей всегда много, а главное – и товары, и серебро будут в целости и сохранности. Так что, как приедешь, прямо к Ван Божу иди. Лайбао обернулся в сторону Ван Шестой и продолжал: – Сестрица! Я ведь в столицу еду. Может, дочке подарочек какой пошлешь?
– Да нет ничего, брат, под руками-то, – отвечала она. – Разве вот пару шпилек, что отец ей заказывал, да туфельки. Передай, будь добр, если тебя не затруднит.
Она завязала подарки в платок и, передавая узелок Лайбао, велела Чуньсян подать закуски и подогреть вина, а сама бросила шитье и стала накрывать на стол.
– Не хлопочи, сестрица! – благодарил Лайбао. – Мне домой пора, собраться еще надо. Вставать рано.
– Раз зашел, не обижай хозяев, – Ван засмеялась. – Разве так можно! Если приказчик проводы устраивает, чарочку пропустить полагается. – Она обернулась к мужу: – А ты чего сидишь, будто тебя не касается, а? Зови к столу, ухаживай за гостем. Хватит бездельничать.
Подали закуски, наполнили чарку и поднесли Лайбао. Ван Шестая тоже села с ними за компанию.
– Ну, мне домой пора, – сказал Лайбао, осушив не одну чарку. – А то еще ворота запрут.
– Лошадь нанял? – спросил Хань Даого.
– Завтра утром успею, – отвечал Лайбао. – А ключи от лавки и счета ты Бэнь Дичуаню передай, чтобы тебе ночью не караулить. Дома отоспись перед дорогой-то.
– А ты прав, брат, – согласился Хань. – Завтра же передам.
Ван снова наполнила чарки.
– Ну, выпей, брат, вот эту чарку, больше не буду задерживать, – сказала она.
– Тогда, будь добра, подогрей немножко, – попросил Лайбао.
Ван поспешно вылила вино в кувшин и наказала Цзиньэр подогреть, потом наполнила чарку и обеими руками поднесла Лайбао.
– Жаль, нечем тебя угостить, брат, – говорила она.
– Что ты, сестрица, – отозвался тот. – Будет скромничать!
Он взял чарку, и они выпили залпом с Ван Шестой. Он встал, и хозяйка передала ему подарки для дочери.
– Прости, что причиняю тебе беспокойство, – сказала она. – Узнай, пожалуйста, как она там живет, как себя чувствует. Мне, матери, на душе легче станет.
Ван поклонилась и вместе с мужем вышла за ворота проводить Лайбао. Не будем рассказывать, как он собирался в дорогу, а перейдем к Юэнян.
Угостила она чаем Ли Гуйцзе. Рядом сидели старшая невестка У, золовка Ян и обе монахини.
Появился брат Юэнян.
– Из Дунпина поступил приказ, – обратился он к Симэню. – Тысяцким, хранителям печати обоих отделений нашей управы вменяется в обязанность надзор за постройкой хлебных амбаров. Высочайшее повеление гласит: завершившие работы в полгода получат повышение на один ранг, все просрочившие заносятся в обвинительный доклад цензора. Прошу тебя, батюшка, если есть у тебя серебро, одолжи несколько лянов. Верну сполна, как только мне оплатят расходы по постройке.
– В чем же дело, шурин! – воскликнул Симэнь. – Сколько тебе нужно?
– Будь добр, зятюшка, ссуди двадцатью лянами.
Они прошли в хозяйкины покои. Симэнь переговорил с Юэнян и велел ей отвесить двадцать лянов. После чаю шурин вышел, так как у сестры были гостьи. Юэнян предложила мужу угостить брата в приемной зале. Во время пира явился Чэнь Цзинцзи.
– Лавочник Сюй Четвертый просит батюшку отсрочить уплату долга, – сказал Чэнь. – Он на днях вернет.
– Это что еще за вздор! – возмутился Симэнь. – Мне деньги нужны, сукин он сын! Никаких отсрочек! Чтобы у меня точно в срок вернул!
– Слушаюсь! – отвечал Цзинцзи.
У Старший пригласил Цзинцзи к столу. Тот поклонился и сел сбоку. Циньтун тотчас же принес ему чарку и палочки. Пир продолжался.
Между тем жена У Старшего, золовка Ян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и дочь Симэня пировали с Ли Гуйцзе в комнате Юэнян. Барышня Юй спела несколько арий из сцены прогулки студента Чжана у Драгоценной пагоды. Когда она отложила лютню, Юйлоу подала ей вина и закусок.
– Вот уж не по духу мне, когда тянут, как слепые, – говорила Юйлоу. – А еще хочешь, чтобы я тебя любила.
Цзиньлянь поддела палочками свинину и стала ради шутки вертеть ею перед самым носом певицы.
– Юйсяо! – кликнула Гуйцзе. – Подай-ка мне лютню, пожалуйста. Я матушкам спою.
– Да ты же расстроена, Гуйцзе! – удивилась Юэнян.
– Ничего, спою, – отвечала певица. – Я уж успокоилась. Ведь батюшка с матушкой за меня решили заступиться.
– Вот что значит из веселого дома! – воскликнула Юйлоу. – Гуйцзе, ты ведь вот только переживала, брови хмурила, даже от чаю отказывалась, а тут и разговорилась, и смех появился, будто счастливее тебя и нет никого. Как у тебя все быстро делается!
Гуйцзе взяла инструмент, нежными, как нефрит, пальчиками коснулась струн и запела.
Пока она пела, вошел с посудой Циньтун.
– Дядя У ушел? – спросила Юэнян.
– Только что отбыли, – ответил слуга.
– Зятюшка, должно быть, вот-вот придет, – заметила супруга У Старшего.
– Нет, они к матушке Пятой пошли, – успокоил ее Циньтун.
Цзиньлянь не сиделось на месте, хотелось встать и бежать ему навстречу, но она сдерживалась, неловко было перед всеми.
– Он же к тебе пошел, слышишь? – говорила Юэнян, не поворачивая головы. – Ступай! Нечего сидеть как на иголках.
