Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 122 страниц)

– Батюшка! – заговорил он наконец. – Когда я ехал домой, меня окликнула тетушка Хань. Просила передать, что ждет вас. Срочное, говорит, у меня для батюшки дело.

– Что там еще?! Ладно!

Тут прибыл уездный экзаменатор Лю и попросил денег в долг. Хозяин удовлетворил его просьбу, и тот удалился. Потом Симэнь надел маленькую шапочку, прикрыл глаза пылезащитной маской и верхом поскакал к Ван Шестой. Его сопровождали Дайань с Циньтуном. У ворот ее дома Симэнь спешился, вошел в гостиную и сел, а Циньтуну велел отвести коня домой и запереть ворота.

Вышла Ван Шестая и поклоном встретила гостя. Хань Даого дома не было. Он остался ночевать в лавке. Хозяйка накупила всяких закусок и велела тетушке Фэн все приготовить к приходу гостя.

Служанка Цзиньэр подала чай, а хозяйка сама угостила Симэня.

– Как вы, батюшка, должно быть, устали от стольких пиров! – щебетала Ван, никак не решаясь заговорить о деле. – Слыхала, у вас радость, наследника помолвили.

– Это свояченица моя постаралась. С семейством Цяо породнились. У них тоже единственная дочка. Если рассудить, нам бы не с таким семейством родниться надо. Но раз уж начали, пришлось доводить до конца.

– А чем же плохо с ними породниться? – спрашивала Ван Шестая. – Вы, батюшка, конечно, занимаете такой высокий пост, и вам, быть может, неловко будет со сватом рядом стоять.

– В том-то и дело! – поддержал ее Симэнь.

– Вам не холодно, батюшка? – немного погодя спросила хозяйка. – Пойдемте в комнату.

Они перешли во внутреннюю комнату, где стояло кресло и горела жаровня. Симэнь уселся в кресло. Ван Шестая осторожно подала ему просьбу Мяо Цина.

– Этот Мяо Цин просил мою соседушку Юэ, – говорила хозяйка. – А она меня попросила ему помочь. Он у них пока остановился. Его, говорят, лодочники впутали. Об одном просит – чтобы его к делу не привлекли. Он и подарки приготовил, хочет меня отблагодарить. Прошу вас, батюшка, нельзя ли ему как-нибудь помочь, а?

– Что же он тебе дал? – спросил Симэнь, прочитав просьбу.

Ван Шестая вынула из сундука пятьдесят лянов и показала Симэню.

– Если, говорит, все будет в порядке, обещаю еще две пары парчовых одежд.

– Зачем ты брала? – Симэнь улыбнулся. – А ты знаешь, что этот самый Мяо Цин был слугой янчжоуского богача Мяо Тяньсю и в сговоре с лодочниками убил своего хозяина, а тело в реку бросил? Он же с целью грабежа убийство совершил! Тело до сих пор найти не могут. С ними слуга Аньтун был. Он-то вместе с лодочниками на Мяо Цина и показал, и того теперь разыскивают. Медленной казнью казнить будут, а лодочникам, как убийцам, головы отсекут. Они на допросе говорили, что у Мяо Цина на две тысячи лянов товару. А он тебе эти крохи подносит? Сейчас же верни!

Ван Шестая побежала на кухню и велела Цзиньэр позвать скорее тетушку Юэ. Когда та пришла, она возвратила ей серебро и передала слова Симэня.

Не услышь этого Мяо Цин, все б шло своим чередом, а тут его будто ледяной водой окатили.

Да,

 
Пугливая душонка оробела,
Едва-едва не вырвалась из тела.
 

Мяо Цин отозвал тетушку Юэ и стал советоваться.

– Я готов отдать все две тысячи, – говорил он, – только бы остаться в живых.

– Раз батюшка повел такие речи, значит, малая толика их не устроит, – вторила ему Юэ. – Дай им на двоих тысячу, а другая тысяча пойдет служащим да стражникам. Им и половины хватит.

– А где ж я серебро-то возьму? – сокрушался Мяо Цин. – Я ведь и товар еще не продал.

Тетушка Юэ опять направилась к Ван Шестой посоветоваться.

– Может быть, батюшка товарами на тысячу лянов возьмет, а? – спросила она. – А нет, так он просит обождать денька два. Тогда он сам к батюшке принесет.

Ван Шестая принесла перечень товаров и показала Симэню.

– В таком случае, – протянул он, – я распоряжусь, чтобы его пока оставили на свободе. Только пусть тогда ко мне явится и без промедления.

Юэ Третий тотчас же передал его решение Мяо Цину, чем сильно того обрадовал.

Поскольку в доме были посторонние, Симэнь не стал засиживаться. Он осушил несколько чарок, немного побыл с Ван и, как только подали коня, удалился. На другой день заседание в управе скоро кончилось, и о деле даже не упоминалось. Симэнь приказал стражникам оставить пока Мяо Цина в покое.

А Мяо Цин тем временем попросил торговца Юэ Третьего собрать людей, что бы поскорее продать товары. Не прошло и трех дней, как все было продано, и выручка составила тысячу семьсот лянов серебра. Мяо Цин одарил Ван Шестую еще полсотней лянов и четырьмя парами одежд из лучшего шелка. Само собой разумеется, у нее остались и те полсотни лянов с одеждами, которые он поднес раньше.

Девятнадцатого Мяо Цин разложил тысячу лянов в четыре винных кувшина, купил свиную тушу и, дождавшись темноты, понес Симэнь Цину. Слуги знали, в чем дело. Пришлось ему раздать узелки с десятью лянами в каждом Дайаню, Пинъаню, Шутуну и Циньтуну. Дайань, ясно, получил еще десяток лянов с Ван Шестой.

Симэнь сидел в крытой галерее. Фонари пока не зажигали. На небе сквозь дымку выглянула луна. У ворот с носилками остановился Мяо Цин, одетый в темное, как слуга.

– Я вам бесконечно признателен, батюшка, за оказанную милость, – говорил Мяо Цин, отвешивая земные поклоны. – Пусть меня рассекут на части, все равно мне не расплатиться за ваше благодеяние.

– Я пока не рассматривал твое дело, – заявил Симэнь. – Но лодочники упорно продолжают тебя обвинять. Так что если тебя арестуют, ты понесешь самое суровое наказание. Правда, поскольку ты просишь помощи, от смерти я тебя избавлю. Я б отказался от твоих подношений, но у тебя на душе неспокойно будет, не так ли? Кроме того, половину надо будет дать надзирателю господину Ся. Мы ведь вместе решать будем. А тебе здесь задерживаться не следует. Уходи не медля, средь ночи. Да, ты где в Янчжоу-то живешь?

– В самом городе, – отвечал Мяо Цин, отвешивая земной поклон.

Симэнь велел принести чай. Мяо Цин выпил под сосной чашку чаю и, земно кланяясь, попрощался с хозяином.

– А ты со стражниками говорил? – окликнул Симэнь удалявшегося просителя.

– Да, с ними все уладил, – отвечал Мяо Цин.

– Тогда домой отправляйся.

Мяо Цин пошел к Юэ Третьему, собрал вещи. У него оставалось еще полтораста лянов. Он достал пятьдесят лянов и несколько кусков атласу и поднес их супругам Юэ. В пятую ночную стражу они наняли ему коня, и он двинулся в Янчжоу.

Да,

 
Метался он, как пес, трусливый и бездомный;
Как рыба из сети, нырнул он в омут темный.
 

Не будем говорить, как спасался от возмездия Мяо Цин, а расскажем о Симэнь Цине.

Ехал он верхом из управы, а рядом с ним Ся Лунси, тоже на коне. Когда они достигли Большой улицы, Ся Лунси стал прощаться со своим помощником.

– Не откажите в удовольствии, сударь, загляните ко мне, – поднимая хлыст, пригласил его Симэнь.

Они спешились у ворот и, войдя в залу, обменялись положенными приветствиями. Хозяин провел гостя в крытую галерею, где они сняли парадные одежды. Слуги подали чай. Появились Шутун с Дайанем и накрыли стол.

– Вам, сударь, и без того забот хватает, – говорил Ся, – а тут я еще хлопот прибавляю.

– Ну что вы! – возразил Симэнь.

Вскоре слуги принесли в большом квадратном коробе самые разнообразные кушанья. На столе появились курятина и свиные ножки, гуси и утки, свежая рыба и другие деликатесы, всего насчитывалось шестнадцать блюд. После угощения посуду убрали и подали вино, а к нему всевозможные закуски на серебряных подносах. Вино пили из небольших золотых чарочек, ели палочками из слоновой кости в золотой оправе.

Во время пира Симэнь осторожно завел речь о Мяо Цине.

– Этот малый упросил одного солидного человека, – начал Симэнь, – и тот вчера со мной разговаривал. Мяо Цин и подарки прислал, но сам я не решился распорядиться и хотел бы с вами посоветоваться, сударь.

Симэнь достал перечень подношений и протянул его Ся Лунси.

– Я всецело полагаюсь на ваше просвещенное мнение, сударь, – просмотрев перечень, промолвил Ся.

– По-моему, надо бы судить этих двух убийц и грабителей, а Мяо Цина оставить в покое. Что же до слуги Аньтуна, его следовало бы препроводить пока домой. Окончательный приговор будет вынесен только после обнаружения тела Мяо Тяньсю. И прошу вас, сударь, принять эти подношения.

– А вот с этим позвольте мне не согласиться, – заметил Ся. – В остальном же я всецело разделяю ваше мнение. Но вас столько беспокоили, сударь, почему же вы уступаете все мне? Нет, я не возьму!

Они долго упрашивали, уговаривали друг друга. Наконец, Симэнь не выдержал, разделил серебро пополам и пятьсот лянов положил в короб, в котором обычно носят съестное. Ся Лунси вышел из-за стола и поклонился.

– Вы так настаиваете, сударь, что мне больше неудобно злоупотреблять вашим расположением, – говорил он. – Мне, право, как-то неловко, я не нахожу слов, чтобы выразить вам всю мою признательность и благодарность, милостивый сударь.

Они выпили еще по нескольку чарок, и Ся Лунси откланялся. Симэнь послал вслед за ним Дайаня, которому вручил короб с серебром. Слуга приладил его к коромыслу, делая вид, что несет вино. У ворот Ся Лунси принял короб, написал ответную карточку и наградил двумя лянами, а обоим солдатам дал по четыре цяня серебра, но не о том пойдет речь.

Говорят, огонь свинью разварит, а деньги дело сделают.

На том Симэнь с Ся Лунси и порешили, а на другой день в управе открыли заседание. Подручные и стражники были заранее подкуплены Юэ Третьим. В зале лежали наготове инструменты для пыток. Из тюрьмы вывели Чэня Третьего и Вэна Восьмого. На допросе оба снова заявили, что действовали по подстрекательству Мяо Цина. Симэнь пришел в ярость.

– Пытать их! – крикнул он подручным. – Это вы разбойники! Сколько лет вы орудовали на реках, под видом лодочников грабили и убивали! Вы убийцы и грабители! Вот свидетель – он говорит, что видел у вас нож, которым вы зарезали Мяо Тяньсю и бросили тело в реку. Вы его оглушили дубинкой. А вот и одежда убитого. Она служит вещественным доказательством преступления. Что ж вы отпираетесь? Как смеете сваливать вину на других?

Симэнь вызвал Аньтуна.

– Кто убил твоего хозяина? – спросил его Симэнь. – Кто сбросил тебя в реку?

– Однажды ночью, в третью стражу, – начал Аньтун, – Мяо Цин закричал: «Караул! Грабят!» Хозяин высунулся из трюма и стал вглядываться в темноту. Тут Чэнь Третий и вонзил в него нож, а тело сбросил в реку. Меня ударил палкой Вэн Восьмой, и я рухнул в воду. Мне удалось спастись, а что случилось с Мяо Цином, не знаю.

– Слышите, что говорит свидетель? – воскликнул Симэнь. – Он правду говорит. И нечего вам увиливать от ответственности!

Подручным велели всыпать каждому по тридцать палочных ударов, от чего тела обоих стали похожи на кровавое месиво. Они корчились и орали, будто их режут.

У грабителей ничего не осталось. Добрая половина из захваченной тысячи ушла на подкупы, а остальное они истратили.

В управе был составлен документ. Ночью под конвоем преступников переправили в распоряжение областного управления в Дунпин, где на посту правителя сидел приятель Симэня – Ху Шивэнь. Он повел дело в точном соответствии с изложенным в документе. Чэнь Третий и Вэн Восьмой были признаны грабителями и убийцами и преданы по приговору смертной казни. Слуга Аньтун впредь до особого распоряжения был препровожден домой.

Добрался кое-как Аньтун до Восточной столицы, нашел в кайфэнской управе судью Хуана и рассказал ему, как Мяо Цин убил своего хозяина и подкупил уголовных надзирателей, а потому избежал возмездия.

– Когда же совершится месть за невинно погибшего хозяина? – воскликнул Аньтун.

Судья Хуан той же ночью составил бумагу и вместе с показаниями Аньтуна запечатал в конверт. Снабдив слугу деньгами на дорогу, он вручил ему конверт и послал в ревизионную палату в Шаньдун. Снова карающий меч повис над головой Мяо Цина. А быть может, выйдет наружу враз все, что Симэнь Цин содеял в прошлом?

Тому свидетельством стихи:

 
Горе и радость не приходят к нам беспричинно.
Счастье с бедою сопровождают друг друга.
Если живешь ты праведно, честно и чинно,
Стук средь ночи не вызывает испуга.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

ЦЕНЗОР ЦЗЭН ОБВИНЯЕТ СУДЕБНЫХ НАДЗИРАТЕЛЕЙ.

ИМПЕРАТОРСКИЙ НАСТАВНИК ЦАЙ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ДОКЛАД О ПРОВЕДЕНИИ СЕМИ РЕФОРМ.

Изречения гласят:

Как отвратить грядущую опасность

запутавшимся в лабиринте жизни?

Творя добро и мудрость почитая,

покой душевный обретешь, бесспорно.

Будь милостив, являй добросердечье –

заслужишь уважение потомков.

Кто в сердце поселяет зло и зависть,

к тому приходят беды неизбежно.

Кто хочет богатеть за счет соседа,

ничтожеством перед людьми предстанет.

Кто из корысти ближнего погубит,

дождется часа страшного расплаты.

Таиться от людей и лицемерить

в обычае лукавых и коварных.

Суровый суд, позор и разоренье –

вот все, чего неправедный добьется.

Итак, взял Аньтун конверт, поклонился судье Хуану и вышел на большой Шаньдунский тракт. Там он узнал, что выездной цензор [1]принимает в ревизионной палате при областном управлении в Дунчане и зовут его Цзэн Сяосюй. Сын столичного цензора Цзэн Бу, он в году и-вэй [2]выдержал экзамен на степень цзиньши и считался человеком исключительно честным и прямым.

«Если я скажу, что принес письмо, меня привратники и не впустят, – размышлял Аньтун. – Лучше обожду, когда вынесут дщицу [3]и начнется присутствие. Тогда я войду, преклоню колени и подам жалобу вместе с письмом. Прочтет его батюшка, и восторжествует справедливость». Он спрятал жалобу за пазуху и остановился у ворот управления. Долго пришлось ему ждать. Наконец, из здания донеслись удары колотушек, открылись главные ворота и двери палаты. Выездной цензор Цзэн открыл присутствие.

Сперва вынесли дщицу, на которой крупными знаками было начертано: «Разбираются дела князей, императорской родни и высших сановников». Потом появилась таблица, гласящая: «Рассматриваются дела чиновников гражданских и военных ведомств». Тут-то Аньтун и вошел в помещение. Дождавшись, пока закончится рассмотрение всех тяжб, он предстал перед красными ступенями [4]и пал на колени.

– А у тебя что за дело? – спросили стоявшие рядом с цензором служащие.

Аньтун протянул высоко воздетые руки с конвертом.

– Подать! – приказал сидевший на возвышении цензор Цзэн.

Служащие тотчас же спустились вниз, взяли конверт и положили перед цензором на стол. Цзэн Сяосюй разорвал конверт и принялся читать.

Письмо гласило:

«Его превосходительству державному цензору старшему брату Цзэн Шаотину от пребывающего в столице младшего брата Хуан Мэя с нижайшим поклоном и искренним почтением.

Уж целый год минул, как Вы перестали меня дарить своим лучезарным присутствием. Увы! Как редки встречи с задушевным другом! Сколь коротки минуты приятного общенья! От этих дум становится тоскливо на душе. В мыслях Вы всегда со мною рядом. Прошлой осенью получил Ваше драгоценное посланье. Распечатал, принялся читать. В те минуты наслажденья духом я будто бы порхал, витал. Мы, казалось, были снова рядом, как тогда, в Чанъани [5]. И так растрогало меня воспоминанье, что мне хотелось петь. Я был готов Вас заключить в свои объятья.

Немного погодя Вы отбыли на юг, чтобы навестить родителей, и снова меня Вы осчастливили вниманьем. Узнал я, что Вы с инспекторской проверкой намерены объехать земли Ци и Лу [6], чему обрадован я был безмерно. Поздравляю Вас, еще раз поздравляю!

Да, мой старший брат, Вы преданы престолу и почтительны к родителям. С присущим Вам сознанием высокого долга и верностью незыблемым принципам Вы неустанно закаливаете свое сердце и стойко переносите любые невзгоды. Ваши благородные помыслы признаны Двором, как и Ваша неутомимая жажда доискаться истины в разбираемых Вами делах.

Возложив на себя цензорскую миссию, Вы как никто другой способны вскрыть служебные злоупотребления и тем приблизить день, когда восторжествуют просвещение и порядок. Оттого Вы так любимы мною, мой незабвенный старший брат.

Знаю, дерзновенные порывы, жажда деянья Вам были свойственны всегда. И вот ныне, в век торжества Разума и Справедливости, когда в добром здравии пребывает Ваш почтенный родитель, перед Вами открывается широкая возможность развернуть весь свой талант, дабы возвеличить Правосудие и порядок, а вместе с тем пресечь тех, кто, бесчестно лавируя, нарушает Правосудие; тех, кто, пуская в ход коварство, сеет обман и ложь.

Как все-таки могло случиться, что в одной лишь области Дунпин завелся такой злодей и преступник, как Мяо Цин, жертвою которого оказался невинно загубленный Мяо Тяньсю? Трудно поверить, что в наш век Разума и Справедливости мог появиться такой оборотень.

Мой старший брат! Когда Вы будете с проверкой объезжать ту местность, прошу Вас, разберите и выявите обстоятельства его злодеяния.

Посылаю к Вам слугу Аньтуна с жалобой и еще раз умоляю со всей тщательностью вникнуть в преступление и уяснить его обстоятельства.

Писал во второй весенний месяц 16 дня».

– Жалоба с собой? – спросил Аньтуна цензор, прочитав письмо.

Служащие поспешно спустились к Аньтуну.

– Его превосходительство спрашивают, с собой ли у тебя жалоба, – обратились они к слуге.

Аньтун вынул из-за пазухи жалобу и протянул служащим. Цензор Цзэн прочитал ее, взял кисть и написал:

«Должностным лицам Дунпинского управления расследовать обстоятельства дела по справедливости и без пристрастия. После осмотра тела дать заключение и прислать вместе с подробным отчетом».

– Ответ получишь в Дунпинском управлении, – сказал он Аньтуну.

Аньтун отвесил цензору земной поклон и вышел через боковую дверь, а Цзэн Сяосюй вложил свое заключение вместе с жалобой в конверт, скрепил печатью и отправил с посыльным в Дунпинское управление.

Узнав резолюцию начальства, дунпинский правитель Ху Шивэнь пришел было в замешательство, а немного погодя решил передать дело помощнику уездного начальника в Янгу – Ди Сэбиню. Уроженец Уяна, в Хэнани, Ди Сэбинь слыл человеком решительным, но в то же время с некоторыми причудами. Подношений он не брал, но и дела решал спустя рукава, за что его и прозвали Ди Баламут.

И надо ж было тому случиться! В то самое время, когда пришло распоряжение обследовать реку и разыскать тело Мяо Тяньсю, этот Ди Баламут в сопровождении подручных, проводя инспекцию, очутился на берегу реки к западу от уездного центра Цинхэ. Они приближались к пристани, как – откуда ни возьмись – рядом с ними закружился ветер и поднял в воздух целый столб пыли.

Едет Ди на коне, и вихрь следом за ним.

– Вот напасть! – воскликнул он и остановил коня, а потом, обернувшись к спутникам, распорядился: – А ну-ка, ступайте за вихрем и поглядите, куда он двинется.

Те так и сделали. Только близ Синьхэкоу ветер стал утихать и пыль рассеялась. Когда об этом доложили Ди, он призвал старейших жителей местечка и велел им скликать народ с лопатами. Принялись у берега копать и на глубине нескольких чи обнаружили труп, и как раз на шее виднелся ножевой шрам. Ди на всякий случай позвал следователя, и тот произвел полный осмотр.

– Кто же тут поблизости обитает? – спросил Ди.

– Монастырь Милосердия рядом, – отвечали подручные.

Созвал Ди монахов и учинил им допрос.

– Зимой прошлого года, в половине десятой луны, – рассказывали наперебой монахи, – во время молебствия на реке, когда мы зажгли светильники, к нам теченьем принесло тело. Его потом увлекло в затон, и отец игумен из великодушия велел извлечь тело из воды и предать земле. А отчего он умер, мы не знаем.

– Все ясно! – заключил правитель Ди. – Это ваши монахи его убили, тело зарыли, а теперь сочиняете. Должно быть, не с пустыми руками был человек.

И без лишних слов он приказал, чтобы настоятелю зажали пальцы в тиски и дали сотню палочных ударов, остальным монахам – по два десятка ударов каждому. После этого их посадили под стражу. Ропот и недовольство раздавались среди ни в чем не повинных монахов.

Решение довели до сведения цензора Цзэна. «Если бы убийство совершили монахи, – размышлял цензор, – они не стали бы зарывать тело на берегу, а бросили бы его в реку. И потом, к чему было втягивать в преступление столько лиц? Нет, тут что-то не так».

А между тем монахи просидели в заточении почти два месяца, когда прибыл с жалобой Аньтун. Его провели в мертвецкую и велели осмотреть труп.

– Да это же и есть мой хозяин! – воскликнул Аньтун со слезами на глазах. – Вот и ножевая рана.

После опознания снова направили доклад цензору Цзэну, а монахов отпустили.

Цензор снова вник в дело и допросил Чэня Третьего с Вэном Восьмым. Те опять настаивали на виновности Мяо Цина – зачинщика преступления. Гнев охватил цензора Цзэна. Звездной ночью был послан в Янчжоу посыльный с ордером на арест Мяо Цина. Цензор к тому же составил доклад, в котором обвинил обоих судебных надзирателей в лихоимстве и злостном нарушении правосудия.

Да,

 
Лихоимцы-варвары за мзду попрали правый суд.
За погибшего безвинно Цзэн-судья вступился тут.
Прозвучала речь сурова, нелицеприятна,
Суть конечного итога все же непонятна.
Тут наш рассказ делится на две части.
 

Расскажем пока о Ван Шестой. С тех пор, как она получила от Мяо Цина сотню лянов серебра и четыре пары одежд, они с Хань Даого ног под собой не чуяли, даже по ночам не спали. Надо было все обдумать: и какую серебряную сетку на голову заказать, и какие головные украшения да шпильки с серьгами купить, и какие обновы у портного сшить. За шестнадцать лянов они купили еще одну служанку и назвали ее Чуньсян. Хань Даого, разумеется, сразу же обратил на нее внимание, но не о том речь.

Однажды к Хань Даого заглянул Симэнь Цин. Ван Шестая проводила его в дом и угостила чаем. Когда Симэнь вышел по нужде во двор, ему сразу бросилась в глаза высокая терраса за стеной.

– Это еще чья там терраса появилась? – спросил он.

– Сосед Юэ Третий построил, – отвечала Ван.

– Какое он имел право портить весь вид? – возмутился Симэнь. – Пусть сейчас же сломает! Чтоб у меня ее тут больше не было! А то околоточному прикажу.

– Неудобно, мне кажется, говорить соседу, – обратилась Ван к мужу, когда ушел Симэнь.

– Давай лучше купим немного лесу и построим напротив их террасы сарай, – прикинул Хань Даого. – А батюшке говорить ничего не будем. Наверху можно будет соус квасить, а низ под конюшню или уборную отведем.

– Еще чего придумал! Уборную?! – возразила Ван. – Уж тогда давай купим кирпича да возведем пристройку.

– Чем какую-то пристройку, лучше небольшой флигелек из двух комнат, – заключил Хань Даого.

На том порешили и за тридцать лянов построили на дворе одноэтажный флигель. Симэнь направил к ним Дайаня с коробом вина, мяса и жареных пирожков для угощения мастеров, о чем сразу узнали все соседи.

* * *

Между тем надзиратель Ся, получив несколько сот лянов, устроил своего восемнадцатилетнего сына Ся Чэнъэня штатным студентом военного училища для овладения искусством стрельбы из лука и верховой езды. Каждый день устраивал Ся Лунси пиры и угощения для наставников сына и товарищей по учению. Симэнь договорился с дворцовыми смотрителями Лю и Сюэ, столичным воеводой Чжоу, военным комендантом Цзином, командующим ополчением Чжаном и военными чиновниками своей управы, и они от своего имени вручили Ся Лунси свиток-поздравление, но говорить об этом подробно нет надобности.

Симэнь воздвиг у себя на фамильном кладбище крытую галерею, постройки и насыпные холмы, но после рождения Гуаньгэ и получения чина туда не заглядывал и не приносил жертв. И вот теперь он послал за геомантом Сюем, чтобы тот указал, как поставить ворота и вымостить камнем тропу к захоронению предков.

У входа на кладбище росли ивы, вокруг красовались сосны и кипарисы. По обеим сторонам высились холмы.

В День Поминовения усопших [7]Симэнь решил водрузить новую вывеску, а по сему случаю устроить трапезу с принесением в жертву свиньи и барана. На шестое в третьей луне, в день поминовения, были разосланы многочисленные приглашения. Наняли носильщиков, которые должны были доставить на кладбище жбаны вина, рис, закуски и прочую снедь. Были приглашены музыканты, скоморохи и актеры, певцы Ли Мин, У Хуэй, Ван Чжу и Чжэн Фэн, певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр, Хань Цзиньчуань и Дун Цзяоэр.

Приглашения получили военный комендант Чжан, сват Цяо, шурин У Старший, шурин У Второй, шурин Хуа Старший, свояк Шэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, приказчик Фу, Хань Даого, Юнь Лишоу, Бэнь Дичуань, а также и зять Чэнь Цзинцзи. Всего двадцать с лишним человек. Из дам были приглашены супруга военного коменданта Чжана, матушка свата Чжана, супруга свата Цяо, супруга цензора Чжу и супруга ученого Шана, жена У Старшего и жена У Второго, госпожа Ян, матушка Пань, жена Хуа Старшего, свояченица У Старшая, свояченица Мэн Старшая, супруга У Шуньчэня – Чжэн Третья, жена Цуй Бэня – Дуань Старшая. Вместе с У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня, Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и кормилицей Жуи, державшей на руках Гуаньгэ, можно было насчитать до двадцати пяти паланкинов.

Еще до отбытия Юэнян предупреждала Симэня:

– Не следовало бы брать на кладбище ребенка. Ему, во-первых, году пока не вышло. И тетушка Лю говорила: у ребенка темечко еще рыхлое, пуглив он. Не стоит его брать так далеко. По-моему, пусть с кормилицей и тетушкой Фэн дома останется, а сестрица Ли с нами пойдет.

Симэнь Цин и слушать ее не пожелал.

– Это что еще за разговоры! – возразил он. – Как так! Мой сын с матерью не пойдет почтить предков? Старуха мелет всякий вздор, а ты веришь? У ребенка, видишь ли, темечко не затвердело. Ну и что же? Пусть кормилица завернет получше да оберегает как следует. Что ему в паланкине сделается!

– Ну и делай как знаешь, раз слушать не хочешь, – только и сказала Юэнян.

Утром гости в паланкинах собрались у дома Симэня, чтобы тронуться в путь всем вместе. Когда они миновали южные городские ворота, то на расстоянии каких-нибудь пяти ли вдали показались темно-зеленые густые сосны и отливающие бирюзою кипарисы.

По обе стороны кладбища, обнесенного каменной стеной, тянулись холмы. Внутрь кладбища вела аллея. Она подходила прямо к выложенной из белого камня зале предков со священным алтарем, где стояли курильницы и подсвечники. Вход венчала новая вывеска, на которой крупными знаками было начертано: «Усыпальница предков командующего Императорской гвардии доблестного Симэня». Перед посетителями открывался вид на холмы и густые деревья.

Симэнь в парадной шапке и ярко-красном халате с поясом распорядился приготовить жертвенную свинью и барана для отправления обряда принесения жертв. Первыми молились мужчины, за ними – женщины.

Только ударили в барабаны и гонги, Гуаньгэ с испугу крепко прижался к груди кормилицы и, затаив дыхание, боялся пошевелиться.

Юэнян тотчас же позвала Пинъэр.

– Пусть кормилица выйдет пока с ребенком, – наказала она. – Гляди, как перепугался. Говорила, не надо брать его. Не послушал упрямец! Гляди, до чего напугали!

Пинъэр поспешно сошла вниз и послала Дайаня передать музыкантам, чтобы перестали бить в барабаны, сама заткнула младенцу уши и велела тотчас же вынести его из залы.

Вскоре поклонение окончилось, и геомант Сюй после чтения молитвы возжег бумажные деньги. Симэнь пригласил гостей в переднюю залу, а Юэнян провела дам по сосновой аллее парка, потом через тропинку среди зарослей бамбука и балюстраду в крытую галерею. Кругом благоухали на клумбах цветы. Красот парка поистине взором не окинешь!

Да,

 
Чтоб ублажен во всем хозяин был счастливый,
Краснеют персики и зеленеют ивы.
 

Пока гостьи смотрели представление актеров, в передней зале в компании мужчин пели певцы, а певицы наполняли вином чарки. Чуньмэй, Юйсяо, Ланьсян и Инчунь обнесли вином дам, а потом разместились за столом, где сидела дочь Симэня, и принялись закусывать. Через некоторое время Цзиньлянь, а за нею Юйлоу, дочь Симэня, Гуйцзе и Иньэр пошли на качели.

Надобно сказать, что неподалеку за крытой галереей Симэнь построил флигелек из трех комнат, где, кроме столов, стульев и туалетного столика, стояла и убранная кровать с пологом. Флигелек предназначался для дам. Там они могли переодеться и отдохнуть, а также и для Симэнь Цина, где он мог уединиться с искусительницей. Оклеенные стены сверкали белизною так, что, казалось, вы попали в снежный грот. Кругом висели картины и свитки, лежала лютня, а на столе – беспорядочно разбросанные шашки. На позолоченной кровати лежал укрытый одеялом Гуаньгэ, которого принесла сюда кормилица Жуи. Его развлекала Инчунь.

К ним в комнату откуда ни возьмись вбежала с веткой цветущего персика Цзиньлянь.

– Почему тебя нет у стола? – спросила она Инчунь.

– Там Чуньмэй с Ланьсян и Юйсяо, – отвечала Инчунь. – Меня матушка за ребенком посмотреть послала. Я с собой немного закусок и сладостей принесла, чтобы Жуи угостить.

Цзиньлянь взглянула на стол. Там стояла тарелка с гусятиной, тарелка свиных ножек и фрукты. Заметив Цзиньлянь, кормилица взяла ребенка на руки и подошла к ней.

– Ах ты, крикун маленький! – играя с Гуаньгэ, говорила Цзиньлянь. – Как ты барабанного бою-то испугался. Куда весь голос пропал! Эх ты, трусишка!

Цзиньлянь расстегнула светло-коричневую шелковую накидку, из-под которой показалась расшитая золотом кофта, и, заключив Гуаньгэ в объятья, расцеловала его. Тут в комнату неожиданно вошел Цзинцзи и тоже начал играть с ребенком.

– А ну, поцелуй-ка его, послушник маленький! – сказала Цзиньлянь.

Как ни странно, Гуаньгэ заулыбался и не спускал глаз с Цзинцзи. Тот без лишних слов взял малыша на руки и крепко расцеловал.

– Тебе что, жить надоело, а? – заругалась Цзиньлянь. – Кто ж ребенка в губы целует! Ишь схватил, даже прическу сбил.

– Что это ты говоришь! – шутил Цзинцзи. – Я-то знаю, кого целовать, не ошибусь.

Опасаясь, как бы служанка не услыхала их двусмысленных намеков, Цзиньлянь ручкой веера ударила Цзинцзи, отчего он стал подпрыгивать, словно выброшенный на берег карась.

– Тебе жить надоело, да? – повторила она. – Я с тобой шутки шутить не намерена.

– Да, но я тоже живой человек! – воскликнул Цзинцзи. – Мне больно! Видишь, как я легко одет, а ты бьешь меня что есть силы.

– А что с тобой церемониться! Будешь задевать, получишь как следует.

Жуи поспешно взяла у них Гуаньгэ, а они продолжали подшучивать друг над дружкой. Цзиньлянь сплела концы персиковой ветки и потихоньку возложила ее на шапку Цзинцзи. Он пошел, так ничего и не заметив. Тут ему повстречались Юйлоу, Гуйцзе и жена.

– Кто это тебя увенчал? – спросила она.

Цзинцзи снял венок и не сказал ни слова.

Между тем гостьи насладились игрою актеров. Когда окончилась четвертая сцена,

 
Дневное светило склонилось к земле,
И стали цветочные тени длинней.
 

Близился вечер, и Симэнь наказал Бэнь Дичуаню поднести носильщикам паланкинов по чарке вина и по четыре жареных пирожка. Потом им подали блюдо мяса.