Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Автор Неизвестен

Для дяди У Старшего был накрыт особый стол в другой келье.

В самый разгар угощения появились два денщика от воеводы Чжоу. Войдя в гостиную, они опустились перед Чуньмэй на колени.

– Его превосходительство пожаловали в Новое поместье, – докладывали они. – Велели нам пригласить вас, матушка, на представление забавников и скоморохов. Матушка Старшая и матушка Вторая уже в поместье. Пожалуйста, матушка, мы вас ждем.

– Хорошо! Ступайте! – не спеша, чинно ответила Чуньмэй.

– Слушаюсь! – крикнули денщики и вышли, но уйти не решались и стали поджидать младшую хозяйку около настоятельских покоев.

Трапеза подходила к концу.

– Не смеем вас задерживать, сестрица, вставая из-за стола, проговорили госпожа У и Юэнян. – Время позднее, и вам пора готовиться к отбытию. Мы пойдем.

Чуньмэй никак не хотела их отпускать и велела слугам подать большие кубки, чтобы выпить на прощание.

– Мы теперь с вами в разлуке, – говорила она. – Встречи так редки. А раз нам выпал случай повидаться, так не будем забывать друг друга. У меня ведь тоже нет ни родных, ни близких. Я была бы рада нанести вам визит и поздравить вас, когда наступит ваш день рождения, матушка.

– Что вы, дорогая моя сестрица! – говорила Юэнян. – К чему вам утруждать себя? Я как-нибудь соберусь навещу вас, сестрица. – Юэнян осушила кубок и продолжала. – Ну, довольно! Благодарю за угощение! Время позднее, а у невестушки нет паланкина. Нелегко нам будет добираться.

– Вы без паланкина, сударыня? – спросила Чуньмэй. – Возьмите у меня пони, вот и доберетесь.

Госпожа У поблагодарила Чуньмэй, но воспользоваться такой любезностью не решилась.

Они распрощались.

Когда слуги убрали посуду, Чуньмэй пригласила настоятеля и велела слугам достать кусок холста и пять цяней серебра, которые и были вручены настоятелю. Тот поклонами благодарил жертвовательницу и вышел проводить ее за ворота храма.

Попрощались и Чуньмэй с Юэнян.

Чуньмэй проводила к паланкинам Юэнян, Юйлоу и остальных, потом только села сама. Их пути разошлись. Чуньмэй со свитой слуг и денщиками, окриками разгонявшими с дороги зевак, отбыла в Новое поместье.

Да,

 
Если даже двум листам опавшим
Выпадает встреча иногда,
Женщинам, друг друга близко знавшим,
Отчего не встретиться тогда.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТАЯ

ЛАЙВАН ВОРУЕТ И СОБЛАЗНЯЕТ СУНЬ СЮЭЭ.

СЮЭЭ ПРОДАЮТ С КАЗЕННЫХ ТОРГОВ НАЧАЛЬНИКУ ГАРНИЗОНА

Цветут и вянут нежные цветы,

цветут и вянут снова;

То рубище скрывает наготу,

а то халат парчовый.

Кто знает, век ли проживет богач,

довольный, праздный, сытый?

Всегда ли будет горевать бедняк,

невзгодами убитый?

Не всяк из тех на Небо путь найдет,

кто ближнему поможет;

Не всяк и в ад, конечно, попадет,

кто ближнего встревожит.

На Небо не ропщи, не уповай —

таков совет мой верный.

Ведь равнодушны к смертным Небеса

всевечно и безмерно.

Итак, выйдя из монастыря Вечного блаженства, У Юэнян и все остальные, сопровождаемые дядей У Старшим, направились к деревне Абрикосов. Их путь лежал вдоль обсаженной вековыми деревьями Длинной плотины.

Посланный в деревню Дайань занял второй ярус кабачка на холме, где на столе давно стояли вино и закуски. С холма открывались необозримые просторы и было удобно любоваться праздничным весельем. Наконец-то вдали показались паланкины.

– Что это вы так задержались? – спросил заждавшийся Дайань.

Юэнян рассказала, как они встретились в монастыре с Чуньмэй.

Немного погодя все сели за стол. Кубки запенились вином и начался пир.

А внизу сновали туда и сюда роскошные экипажи. Шумела толпа. Грохотали повозки и ржали кони. Лились песни и неслись звуки свирели. Пирующие во главе с Юэнян смотрели сверху на людское море. Народ столпился вокруг арены, где выступал наездник.

В числе зрителей, надобно сказать, был и сын уездного правителя барич Ли Гунби. Было ему за тридцать. Числился он в императорском училище Сынов Отечества студентом высшей ступени [1], но заниматься поэзией и историей ленился. Ветреный щеголь и мот, он постоянно вращался в обществе городских певиц, увлекался охотой с соколами и собаками, верховой ездой и играми в мяч, за что ему дали прозвище Шалопай. И вот этот барич, в легком, мягком шелковом халате с отливом, в коричневой шапочке с золотым дном, в расшитых чулках и ярко-желтых сапожках, вместе со своим приятелем – приказным Хэ Бувэем пировал в том же кабачке внизу и любовался мастерством наездника. Компанию им составляли десятка два или три верзил, имевших при себе самострелы, охотничьи манки из бамбука, кожаные мячи и деревянные биты.

Выступал наездник Ли Гуй. Он то вскакивал на круп и, расправив плечи, мчался стоя, то ложился поперек седла на живот и вытягивался в струну, то жонглировал копьями, то играл палицами, словом, выделывал всевозможные трюки. Многочисленная толпа мужчин и женщин сопровождала каждый его номер взрывами смеха. Шаньдунский Демон, так прозывали Ли Гуя, был в четырехугольной шапочке, на широком околыше которой сзади сверкали золотые кольца. Его фигуру обтягивали лиловая жокейская рубашка и сверкавший золотом набрюшник. Был он в наколенниках и ярко-желтых кожаных сапогах, отвернутые голенища которых украшали расшитые пестрыми летающими рыбками напущенные чулки.

Вот Ли Гуй сел на серебристогривого коня. В руке сверкало копье на ярко-красном древке, сзади над головой развевались флажки с иероглифом «Приказ».

Оказавшись в центре арены, наездник ухватился за седло и, встав на коня во весь рост, начал громко декламировать:

 
Я славлюсь как наездник бравый,
Как камень твёрд и Небу равный.
Рука – разящая кувалда —
Раз пну – врагов как не бывало!
Я, думаете, мастер хвастать?!
Да подо мной весь мир распластан!
Богатыри земных столиц [2].
Передо мною пали ниц.
Я – шаолинец [3], мастер битв!
Не устрашит лягушек вид,
С щенком побьюсь на кулаках,
А с девой-ивой я лукав…
Я избегаю споров праздных
И драк с громилами напрасных.
Приятна лёгкая нажива:
Хватаю и сбегаю живо [4].
Спасибо, Ли, столичный покровитель,
Мне дал приют, впустил в свою обитель.
Съем бочку мяса, поле лука,
Мне сотня пирожков на брюхо.
Силен похавать с грудничковья!
Бадья вина – друг изголовья.
Заноет зуб – сломаю гада,
Раздует пузо – ткну как надо.
Семь четвертей вина в один присест,
Три меры риса кто без страха съест?
Но не зовут меня к столу.
Ищу объедки на полу.
С рожденья пёс сторожевой.
Увижу вора – рык и вой,
За задницу зубами хрясть! —
Он бросит золота балласт
И наутек! Запомнит пасть!
Ведь я пока полузубаст.
 

Как только барич Ли увидел высокую стройную даму, у него само собой забилось сердце и помутился взор. Он никак не мог наглядеться на нее, налюбоваться ее красотой. «Кто, интересно, эта особа? Есть у нее муж или нет?» – так спрашивал про себя барич Ли, потом подозвал побирушку Лоботряса Чжана, состоящего при нем на побегушках.

– Ступай вон туда на холм, – наказывал потихоньку барич, – да разузнай, чьи такие три дамы в белом, и мне скажи.

– Слушаюсь! – прикрывая рот, отвечал Чжан и вихрем помчался к холму.

Немного погодя он стоял перед баричем.

– Вот оно что! – начал он шептать на ухо. – Это жены Симэнь Цина, чей дом напротив управы. Та, что в годах, это невестка У. Другая, среднего роста, старшая госпожа У Юэнян, а высокая и стройная, с рябинками, – госпожа Третья. Зовут ее Мэн Юйлоу. По мужу траур носят.

Барич Ли щедро наградил Лоботряса Чжана, а сам глаз не спускал с Мэн Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Насмотревшись на праздничное веселье, У Старший и Юэнян с заходом солнца велели Дайаню собирать короба. Хозяйка и остальные сели в паланкины и двинулись домой.

 
Сколько встретилось им по пути
Баричей хмельных верхом —
ветер в полах длинных,
Барышень, что льнут тайком
к окнам паланкинов.
Тому свидетельством стихи:
Под ивою в тени цветов
Примятая трава.
Рой юных дев и молодцов
Здесь шумно пировал.
Коль встреча суждена судьбой,
То тыща верст – пустяк.
А нет, так и сосед с тобой
Не свидеться никак.
 

Однако не станем говорить, как добирались до дому Юэнян и остальные, а расскажем про Сунь Сюээ и Симэнь Старшую, оставшихся домовничать. Делать после обеда им было нечего, и они вышли к воротам. И тут, как нарочно, послышался перезвон бубенцов. В то время бубенцами позванивали уличные торговцы пудрой, помадой, искусственными цветами и головными украшениями, а также зеркальщики.

– У меня зеркало потускнело, – проговорила Симэнь Старшая и велела Пинъаню позвать мастера.

Подошедший опустил короба.

– Мне бы зеркало отполировать, – сказала ему Симэнь.

– Я зеркал не полирую, – отвечал тот. – Могу предложить золотые и серебряные головные украшения и цветы.

Торговец стоял у ворот и пристально, с ног до головы, оглядывал Сюээ.

– Раз не полируешь, иди своей дорогой, – сказала Сюээ. – Чего на меня глаза-то пялишь!

– Госпожа Сунь, госпожа Симэнь! – обратился к ним торговец. – Не узнаете меня?

– Лицо вроде знакомое, а не припомню, – проговорила Симэнь.

– Я у батюшки служил. Лайвана забыли?

– Где ж ты столько лет пропадал? – спрашивала Сюээ. – Чего же не показывался? Вон как растолстел!

– Меня ведь тогда, если помните, в родной город Сюйчжоу отправили, – рассказывал Лайван. – Дела мне там не находилось, и я пошел в услужение к одному господину, который отбывал на службу в столицу. Не успели мы добраться до места, как господин мой получил известие о кончине отца и по случаю траура вынужден был воротиться домой [5]. Я тогда устроился в лавку к здешнему ювелиру Гу, в деле немного понаторел, стал сам серебряные безделушки да всякие украшения выделывать. Торговля пошла вяло, вот хозяин и отправил с коробом на улицу. Вижу, вы, матушки, у ворот стоите, а подойти не решился, если б не позвали. Подумаете еще, ходит, мол, тут да выглядывает.

– То-то гляжу: лицо знакомое, а никак не узнаю. Ты ж человек свой, чего ж бояться! – заметила Сюээ и продолжала. – Так чем же торгуешь? Зайди-ка во двор, покажи товар.

Лайван внес короб во двор и достал из него коробочки, в которых лежали головные украшения. Серебряные, позолоченные, инкрустированные, они поражали удивительной тонкостью отделки.

Только поглядите:

Вот одинокий гусь с веткой камышовой в клюве, а это в зарослях резвятся рыбки. Сверкает слегка крапленый золотом пион работы филигранной. Увенчанная малахитом пламенем горит отполированная шпилька. А вот узорный мяч катает львенок. Дары несет верблюд. Тут головное украшение – целый чертог – всеми цветами радуги переливается. А там накладка к буклям алеет, словно персиков долина. Кругом рассыпаны цветы. Благополучия символ – красная бархотка, рядом кисть плодов личжи. Тут и там приколки, броши. Вот лотосовый трон, где, скрестив ноги, восседает Гуаньинь. А вот на ветке сливы сидит пташка, терпит стужу. Игру затеяли пара фениксов.

Да, найдется тут

 
И пояс с белками коралла и яшмы зеленой,
И ультрамариновый шарик, высоко на шапку взнесенный.
 

– Ну, а искусственные цветы из перьев зимородка принес? – спросили женщины, осмотрев безделки.

Лайван достал коробку, в которой лежали всевозможные цветы, отделанные перьями и бусами головные сетки, а также приколки в виде цветов, жучков и бабочек.

Симэнь Старшая выбрала себе две пары цветов для украшения локонов и тут же расплатилась с Лайваном. Сунь Сюээ взяла пару бирюзовых фениксов и пару ярко-зеленых с позолотой рыбок, за которые осталась должна лян и два цяня серебра.

– Я с тобой завтра утром расплачусь, – сказала она. – Сейчас хозяйки нет дома. Они с Третьей и малышом отбыли на кладбище. На батюшкиной могиле жертвы приносят.

– О кончине батюшки я еще в прошлом году дома услыхал, – говорил Лайван. – Сказывали, у матушки Старшей сын родился. Должно быть, большой стал.

– Полтора годика сравнялось, – пояснила Сюээ. – Его все от мала до велика лелеют. Как драгоценный перл берегут. Вся надежда на него.

Пока они говорили, во двор вошла жена Лайчжао, Шпилька, и угостила Лайвана чаем. Лайван поблагодарил ее поклоном. Появился Лайчжао, и между ними завязался разговор.

– Завтра приди, – наказывал Лайчжао. – Матушке Старшей надо будет засвидетельствовать почтение.

Лайван поднял короб и удалился.

Под вечер с кладбища воротились в паланкинах Юэнян и остальные. Сюээ, Симэнь Старшая и служанки приветствовали их земными поклонами. Дайаню с коробами съестного пришлось нанимать осла. Он добрался до дому позднее и отпустил носильщиков.

Юэнян рассказала Сюээ и падчерице, как они встретились в монастыре с Чуньмэй.

– Мы-то ничего не знали, – говорила Юэнян, – а Чуньмэй, оказывается, Пань сзади монастыря похоронила. Жертвенные деньги на ее могиле сжигала. Мы встретились случайно. Вот она нас не забыла. Сперва мы разделили постную трапезу с настоятелем, потом Чуньмэй распорядилась накрыть два стола. До полсотни, должно быть, блюд расставили, вина подали. Чего только не было! Мы всего и попробовать не смогли. Потом она обратила внимание на Сяогэ. Пару шпилек ему в шапочку воткнула. И была такая ласковая! А с какой пышностью выезжает! Большой паланкин, огромная свита. А как расцвела. Ее теперь не узнаешь: побелела, холеная стала, полная.

– А все такая же! – вставила невестка У. – Прежних хозяек не забыла. Да и я бывало замечала: душевнее она остальных служанок. И рассудительнее. Словом, умом не обделили. И вот, глядите, пришло богатство, улыбнулось счастье.

– Вы, сестрица, у нее не спрашивали? – обратилась к Юэнян Мэн Юйлоу. – А я поинтересовалась. Полгода не прошло, а она ребенка ждет. То-то мужа порадует! Не зря, видать, тетушка Сюэ сватала.

Наступившее молчание прервала Сюээ.

– А мы с падчерицей Лайвана у ворот встретили, – заговорила она. – Он, оказывается, здесь обитает, по улицам с коробом ходит, головными украшениями торгует. Он ведь ювелирному делу обучился. Мы его не сразу узнали, потом разговорились, цветы купили. Он про вас спрашивал, матушка. На могилу, говорим, отбыла.

– Зачем же его отпустили-то? – удивилась Юэнян. – Велели бы меня обождать.

– Мы ему наказал завтра придти, – отвечала Сюээ.

Во время их разговора появилась кормилица Жуи и обратилась к Юэнян.

– Сяогэ в себя не приходит, все бредит. Знобит его, а у самого жар, так и пылает.

Обеспокоенная Юэнян бросилась к кану и, взяла сына на руки, прижала его к себе. На лбу Сяогэ выступил холодный пот, а сам он метался в жару.

– Вот негодница! – заругалась на кормилицу Юэнян. – Это ты его в носилках простудила.

– Я его в одеяльце держала, – отвечала Жуи. – Как следует закутала. Где ему было застудиться!

– Значит, у этой на могиле испугала, – продолжала Юэнян. – Как я тебе наказывала! Не носи ребенка! А ты все свое! Понесло тебя!

– Вот сестрица Сяоюй скажет, – оправдывалась кормилица. – Я только взглянула и назад. Кто его там мог испугать?!

– Замолчи! – оборвала ее хозяйка. – Глаза пялила и ребенка испугала.

Юэнян велела Лайаню сейчас же пригласить старуху Лю.

Немного погодя явилась лекарша.

– С испугу это его знобит, – заключила она, когда проверила пульс и ощупала младенца. – От порчи страдает.

Она оставила две красных пилюли и велела принять их с имбирным отваром, а кормилице наказала закутать младенца и положить на теплый кан. Старуху угостили чаем, наградили тремя цянями серебра и попросили зайти на другой день.

Весь дом был поднят на ноги. Беготня и хлопоты не прекращались до самой полуночи, пока у Сяогэ опять не выступил холодный пот, после чего жар, наконец, спал.

Однако вернемся к Лайвану.

На другой день он, как обычно, вышел с коробом и направился к дому Симэнь Цина, где приветствовал Лайчжао.

– Госпожа Сунь цветы у меня взяла, – начал Лайван. – Нынче собиралась расплатиться. А потом я хотел бы засвидетельствовать почтение матушке Старшей.

– Лучше в другой раз приходи, – посоветовал Лайчжао. – Вчера младенцу плохо стало, как они с кладбища воротились. Врачей да лекарок звали. Такой переполох –всю ночь бегали. С утра полегчало, но им, пожалуй, сейчас не до тебя.

Тут Юэнян, Юйлоу и Сюээ вышли за ворота проводить старуху Лю и увидали Лайвана. Он пал ниц и отвесил Юэнян и Юйлоу два земных поклона.

– Давно тебя не видно было, – проговорила Юэнян. – Что ж ты нас не навестишь, а?

– Хотел навестить, да неловко было, – отвечал Лайван, рассказав о своем житье-бытье.

– Чего ж неловко! – возразила Юэнян. – Не чужой, небось. А хозяина твоего уж нет в живых. От смутьянки Пань тогда вся беда пошла. Это она, распутница, языком своим злым весь дом перевернула, жену твою невинную до петли довела, а тебя в ссылку отправила. Но и саму ее не пощадило Небо – за ней же вслед ушла.

– Так всегда бывает, матушка! – отвечал Лайван. – Только вы одна, матушка, понимали тогда, кто прав.

– А ну-ка покажи, чем торгуешь, – после некоторого молчания спросила Юэнян. – Может, и я себе чего выберу.

Она отобрала несколько головных украшений и на весах отвесила за них три ляна серебра, потом пригласила в дом и наказала Сяоюй поставить гостю кувшин вина и сладостей.

Сунь Сюээ тоже старалась на кухне как могла, и вскоре перед Лайваном очутилось большое блюдо только что разогретого мяса, которое она подала сама. Когда он, сытый и хмельной, поблагодарил ее земными поклонами и направился к воротам, Юэнян с Юйлоу уже скрылись в дальних покоях, и Сюээ оказалась с ним наедине.

– Заходил бы почаще, чего боишься? – говорила она украдкой. – Мне с тобой поговорить нужно. Жена Лайчжао все скажет. А я завтра вечером буду тебя ждать. Вон там в пристройке за воротами у стены.

И они многозначительно подмигнули друг другу.

– А внутренние ворота будут открыты? – спросил он, сразу поняв ее намерение.

– Слушай, что я тебе скажу, – объяснила Сюээ. – Лучше у жены Лайчжао до вечера обожди, потом залезай по лестнице на стену, а я тебя там встречу. Так и увидимся. Мне надо будет тебе кое-что по секрету сказать.

Когда Лайван это услыхал, у него и в самом деле радость отразилась на челе, счастье заиграло на щеках. Простившись с Сюээ, он поднял короб и вышел за ворота.

Да,

 
Не встретившись с духом – хранителем крова,
И беса не сможешь узреть домового.
Тому свидетельством стихи:
Так, от безделия стояла у ворот,
И, глядь, любовник к ней негаданно идет.
Хотя она ему открыться не посмела,
Но взгляды любящих не ведают предела.
 

Лайван вернулся домой обрадованный, но о том вечере больше рассказывать не будем.

На другой день торговать он не пошел, а пройдя незаметно к дому Симэнь Цина, стал поджидать появления Лайчжао. Когда тот вышел, Лайван встретил его поклоном.

– А, Лайван! – воскликнул привратник. – Сколько лет, сколько зим! Редко ты к нам заглядываешь.

– Делать сегодня нечего, вот и решил: дай, думаю, зайду, – отозвался Лайван. – Госпожа Сунь за цветы должна осталась.

– Раз так, заходи.

Лайчжао ввел гостя в дом и предложил присаживаться.

– А где ж хозяйка? – спросил Лайван.

– В дальних покоях. На кухне стряпает.

Лайван достал лян серебра и протянул его хозяину.

– Это на кувшин вина и закуски, – говорил он. – Угостить решил тебя, брат, и хозяйку твою.

– Зачем же так много! – заметил Лайчжао и крикнул сына Тегуня.

Тегунь, – а ему исполнилось пятнадцать лет, и он завязывал волосы, – забрал кувшин и пошел за вином. Лайчжао позвал Шпильку. Немного погодя она принесла целую миску горячего рису, большое блюдо варенных на пару горячих закусок и две тарелки овощных салатов.

– Вот и хорошо, Лайван, что пришел! – воскликнула она.

– Гляди, это брат Лайван решил нас угостить, – пояснил Лайчжао, показывая жене серебро. – Кувшин вина купил.

– К чему?! – удивилась она. – Ради чего было тратиться! Она накрыла на кане стол и пригласила Лайвана присаживаться и наполнить чарки. Первую чарку Лайван протянул Лайчжао, потом налил вторую и с низким поклоном преподнес ее Шпильке.

– Давно мы с вами не видались, – обратился он. – Позвольте мне вас почтить, а что вино слабое, так не взыщите.

– Мы с мужем насчет этого не так уж разборчивы, – проговорила Шпилька. – Так что говори прямо. А от матушки Сунь я кое-что вчера узнала. Прежняя любовь не дает вам обоим покоя. Так вот, стало быть, она просила помочь. И ты, брат, пожалуйста, не притворяйся, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Как говорится, прежде чем с горы спуститься, бывалым проводником обзаведись. Значит, если вам удастся соединиться и ты от этого будешь кое-что иметь, не вздумай один лакомиться, а и с нами поделись. Нам ведь рисковать из-за вас придется, да еще как рисковать!

Лайван встал на колени.

– Помогите нам, прошу вас! – умолял он. – Никогда не забуду!

Они выпили и закусили. Немного погодя Шпилька отправилась к Сюээ. Они условились о вечернем свидании у Лайчжао. Когда стемнеет, запрут внутренние ворота и все в доме отойдут ко сну, он перелезет через стену внутрь, чтобы воспользоваться удачными обстоятельствами.

Тому свидетельством стихи:

 
У воздаянья нет пристрастий,
Оно – как подвиг бодхисаттв.
И в жизни корень всех несчастий,
Деяния судьбу вершат.
 

Лайван вернулся домой и стал с нетерпением ждать вечера. Потом, купив вина, незаметно юркнул к Лайчжао, где они снова просидели за столом вплоть до глубокой темноты. Наконец-то закрыли большие ворота, на внутренние наложили засов, и все в доме улеглись спать. Вокруг не было ни души.

Когда за стеною по условному знаку кашлянула Сюээ, Лайван взобрался по лестнице на стену и, прикрываясь темнотой, прошел по карнизу туда, где ему подставила скамейку Сюээ. Они удалились в западную пристройку, служившую складом конской упряжи, обнялись и отдались любовным утехам. У них, вдовца и вдовы, огнем горела страсть. Лайван был готов к сражению и тотчас же пустил в ход свое несгибаемое копье. Оно энергично двигалось туда-сюда, а когда наслаждение достигло предела, излилось потоками семени.

После поединка Сюээ передала Лайвану узел, в котором были завернуты золотые и серебряные вещи, несколько лянов серебра мелочью и два комплекта атласного платья.

– Завтра вечером приходи, – наказала она. – Еще кое-что из одежды принесу. А ты пока жилье на стороне подыщи. Тут хорошего ждать нечего. Мне лучше тайком из дому уйти. Подыщем дом и заживем как муж и жена. А раз ты по ювелирному делу пошел, горевать нам не придется. Проживем как-нибудь.

– У меня есть тетка, мамаша Цюй, – говорил Лайван. – Известная повитуха. А живет она за Восточными воротами, в глухом Рисовом переулке, куда ни одна душа не заглядывает. Вот у нее пока и укроемся, время переждем. А пройдет все тихо, я тебя к себе на родину возьму. Купим земли и жить будем хозяйством.

На том они и порешили.

Лайван простился с Сюээ и, забравшись на стену, вернулся к Лайчжао. Когда начало светать, он вышел незаметно за ворота, а с наступлением сумерек опять приблизился к воротам и спешно проник к Лайчжао. С наступлением темноты он, как и в прошлый раз, взобрался на стену, чтобы соединиться с Сюээ. Так повторялось не один день. Немало было похищено из дому за эти дни дорогих вещей – золотой и серебряной посуды, шелковых одежд и прочего. Солидный куш перепал и Лайчжао с женой, но говорить об этом подробно нет надобности.

Настал день, когда у Сяогэ высыпала оспа. Немало этим обеспокоенная и удрученная Юэнян легла рано.

Пользуясь случаем, Сунь Сюээ отпустила горничную спать. А горничная у нее, надобно сказать, была новенькая. Звали ее Чжунцю. Прежде она служила Симэнь Старшей, но когда обнаружилась связь Чэнь Цзинцзи с Юаньсяо, горничной Ли Цзяоэр, Юэнян отправила Юаньсяо к падчерице, а в услужение Сюээ отдала Чжунцю. Отпустив Чжунцю, Сюээ завернула в узелок шпильки, кольца и другие украшения и спрятала его в шкатулку. Повязав голову платком, она прихватила с собой также одежды и поспешила к Лайчжао, где ее, как было уговорено, ждал готовый к побегу Лайван.

– Вы устраиваете побег, а я, сторож, должен, выходит, перед вами ворота распахнуть? Так, что ли? – спрашивал Лайчжао. – Летите мол, пташки вольные, да? А хозяйка хватится, так с меня спросит. Что я ей отвечу, а? Нет уж, давайте как-нибудь через крышу перебирайтесь, чтобы следы остались.

– А брат, пожалуй, дело говорит, – согласился Лайван.

В знак благодарности Сюээ поднесла Лайчжао и его жене серебряную чашу, золотую прочищалку для ушей, черную шелковую накидку и желтую шелковую юбку. Когда пробили пятую предутреннюю стражу и луна скрылась в облаках, Лайчжао [6]с женой опять поднесли беглецам большие кубки подогретого вина.

– Это вам для храбрости, в пути легче будет, – говорил Лайчжао.

Лайван и Сюээ взяли благовонные палочки и влезли по лестнице на крышу. Шаг за шагом, хрустя ломавшейся под ногами черепицей, они добрались до карниза. На улице не было видно ни единой души. Только издали едва слышались шаги околоточного. Лайван спрыгнул с крыши, встал под стрехой и помог Сюээ опуститься ему на плечи. Очутившись на улице, они ускорили шаги. На перекрестке их остановил околоточный.

– Далеко ли путь держите? – спросил он.

Перепуганная Сюээ была чуть жива. Лайван же спокойно, не спеша достал благовонные палочки и потряс ими перед околоточным.

– Мы с женой совершаем паломничество в загородный монастырь Бога Восточной горы, – объяснял он. – Так что пусть вас не удивляет, господин начальник, наше появление на улице в такой ранний час.

– А что у вас в тюках? – не унимался страж.

– Благовонные палочки, свечи и жертвенные изображения божеств на бумаге, – ответил Лайван.

– Ну, раз вы супруги и совершаете паломничество, это дело доброе. Идите да не задерживайтесь!

Лайван без лишних слов взял под руку Сюээ, и они быстро скрылись из виду.

У городских ворот царила сутолока. Их только что открыли, и народ шумными толпами повалил за город. Беглецам пришлось кружить по улицам и переулкам, прежде чем они добрались до глухого, тихого Рисового переулка, состоявшего всего из нескольких неказистых приземистых домиков, за которыми тянулся наполненный водою огромный ров. Тетушка Цюй еще не встала, и им пришлось долго стучаться, пока она не отперла ворота.

Лайван ввел Сюээ.

– Это моя новая жена, – пояснил он тетке. – У вас, наверно, найдется комната. Дайте нам приютиться на время, пока мы не подыщем жилье.

Тут Лайван, а настоящая его фамилия, надо сказать, была Чжэн и до прихода к Симэнь Цину его звали Чжэн Ван, протянул тетке три ляна серебра на дрова и рис. При виде драгоценностей у хозяйки закралось подозрение, но серебро она приняла.

Драгоценности Чжэн Вана и Сюээ не давали покою сыну хозяйки Цюй Тану. Взломал он как-то дверь и, выкрав вещи, отправился кутить. Кончилось тем, что его задержали и завели дело.

О случившемся доложили уездному правителю Ли. Поскольку налицо было хищение, о чем свидетельствовали и доставленные в управу драгоценности, правитель распорядился взять Цюй Тана под стражу. Вместе с ним арестовали Чжэн Вана и Сунь Сюээ.

Побледневшая с испугу Сюээ переоделась в скромное, тусклых тонов, платье и прикрыла лицо кисеей, а кольца и запястья, которые были у нее на руках, отдала прибывшим из управы.

Все трое предстали перед уездными властями. Около управы собрались любопытные.

– Так это же младшая жена Симэнь Цина, – говорил кто-то из толпы. – А тот слуга Лайван. Теперь он зовется Чжэн Ван. Шашни с ней водил. Потом они похитили из дому драгоценности и скрылись. Их обворовал вон тот, Цюй Тан. Из-за него-то они и попались.

Новость эта переходила из уст в уста, от десятка прохожих к сотне, пока о ней не заговорил весь город.

А теперь вернемся к У Юэнян.

На другой же день после бегства Сюээ горничная ее, Чжунцю, обнаружила в покоях разбросанную по полу одежду. Из сундуков исчезли драгоценности, головные украшения и шелка. Горничная доложила хозяйке.

– Ты должна знать, в чем дело, Чжунцю! – Заявила встревоженная Юэнян. – Ты же у нее ночуешь.

– Она по вечерам меня отпускала, – пояснила Чжунцю, – а сама потихоньку уходила и долго не возвращалась. А куда ходила, я понятия не имею.

Юэнян допросила Лайчжао.

– Тебя ворота сторожить поставили. Как же ты не знаешь, кто из дому выходил!?

– Ворота, матушка, я всякий раз запираю, – отвечал Лайчжао. – Может, она через крышу перелезла.

Потом, когда обнаружили раздавленную черепицу, Юэнян поняла, что побег был совершен через крышу, но от розысков отказалась, так как не решилась возбуждать дело.

Между тем, правитель Ли учинил допрос и разбирательство. У Цюй Тана после порки были отобраны четыре золотых диадемы, три серебряных головных сетки, пара золотых серег, два серебряных кубка, пять лянов серебра мелочью, два комплекта одежд, платок и шкатулка. У Чжэн Вана были изъяты тридцать лянов серебра, пара золотых чашевидных шпилек, золотая брошь и четыре кольца. Сюээ, как значилось в описи, лишалась золотого головного украшения, пары серебряных браслетов, десятка золотых пуговиц, четырех парных шпилек и узелка мелкого серебра. У мамаши Цюй отобрали три ляна серебра.

Лайван обвинялся в подстрекательстве женщины на побег из дому, каковой он и устроил с целью прелюбодеяния, а помимо того, как и Цюй Тан, в воровстве, за что оба они, признанные опасными преступниками, подлежали смертной казни, но из милости приговаривались к пяти годам ссылки с конфискацией похищенного имущества. Женщинам в наказание зажимали пальцы тисками. После же пытки мамашу Цюй, принимая во внимание ее чистосердечные показания, отпустили на свободу, а Сунь Сюээ как младшую жену Симэнь Цина решили вернуть домой. С этой целью правитель Ли отправил гонца, который вручил Юэнян соответствующее письменное определение.

Юэнян позвала брата У Старшего и держала с ним совет.

– К чему ее брать после всей этой грязной истории! – говорила Юэнян. – Она же нас на весь город ославила, над памятью покойного надругалась.

Гонца наградили и просили уведомить власти об отказе взять беглянку обратно в дом.

Правитель распорядился тогда вызвать сваху и продать Сунь Сюээ с казенных торгов.

А пока перенесемся в дом к столичному воеводе Чжоу. Когда Чуньмэй рассказали о бегстве Сунь Сюээ с Лайваном, похищенных вещах, аресте и казенных торгах, она решила купить Сюээ и сделать кухаркой на кухне. Чуньмэй жаждала также наградить Сюээ пощечинами и тем отомстить за прошлое.

– Сюээ мастерица стряпать, – обратилась она к мужу. – Прекрасно варит рис и готовит отвары. А как она заваривает чай! Надо будет ее взять.

Чжоу Сю тотчас же отправил к правителю Чжан Шэна и Ли Аня. Когда те вручили визитную карточку, правитель Ли не мог, конечно, отказать воеводе и уступил Сюээ всего за восемь лянов серебра.

Прибыв к новым хозяевам, Сюээ первым делом засвидетельствовала почтение старшей хозяйке, второй жене начальника, госпоже Сунь, а потом пошла на поклон к Чуньмэй.

Чуньмэй почивала на украшенной золотою резьбой кровати под парчовым пологом. Когда служанки ввели в спальню Сюээ, она только собиралась вставать.

Вошедшая узнала Чуньмэй и, как-то невольно съежилась, опустилась перед ней на колени. Когда Сюээ отвесила четыре земных поклона, Чуньмэй смерила ее пристальным взглядом и позвала жену одного из слуг.