355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй » Текст книги (страница 85)
Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:40

Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"


Автор книги: Автор Неизвестен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 85 (всего у книги 122 страниц)

Боцзюэ позвал Ли Мина.

– Поди сюда! – кликнул он. – Сам батюшку попроси. Нечего прятаться! Только дурная сноха боится свекру на глаза показываться.

Ли Мин, как истукан, с опущенной головой неподвижно стоял рядом с залой. Вслушиваясь в их разговор, он не решался слова проронить. На зов Боцзюэ он вошел в залу и, упав на колени, стал отбивать перед Симэнем земные поклоны.

– Батюшка, пусть меня давят колесницы и топчут кони, но не виноват я! – говорил певец. – Батюшка, удостоверьтесь еще раз, прошу вас! Я готов голову на плахе сложить, если причастен к этому делу. Батюшка, раньше вы были моим великим благодетелем, Да нам, мне и моим сестрам, в лепешку разбиться – не отблагодарить вас за милости. На меня товарищи свысока смотрят, на смех подымают. Разве я больше найду благодетеля, как вы, батюшка?

Ли Мин громко разрыдался, продолжая стоять на коленях.

– Ну ладно, хватит! – уговаривал его сидевший сбоку Ин Боцзюэ, а затем обернулся к Симэню. – Вот видишь, брат! «Великий муж не замечает промахов, допущенных ничтожным» [28]. Я уж не говорю, что он был непричастен к делу, но если бы даже и провинился в чем, ты, брат, после такого раскаяния должен его простить. – Боцзюэ опять обратился к певцу. – А на тебя, раз покаялся, батюшка больше не станет гневаться. Но впредь знай сверчок свой шесток!

– Да, вы правы, дядя Ин! – отвечал певец. – Раз признал вину, надо исправляться. Наперед зарублю себе на носу.

– Ну вот, все выложил, нутро как карман вывернул, – заключил Боцзюэ. – Стало быть, от грехов очистился.

Симэнь долго мялся.

– Ну ладно уж! – наконец, проговорил он. – Раз дядя Ин так просит, я тебя прощаю. Встань! Будешь служить, как и прежде.

– Ну! В ноги! Сейчас же! – крикнул Боцзюэ.

Ли Мин поспешно склонился в земном поклоне, потом отошел в сторону.

Тут только Ин Боцзюэ велел Ин Бао достать приглашения.

– Сыну у меня двадцать восьмого месяц исполняется, – протягивая приглашения, заговорил Боцзюэ. – Прошу покорно почтенных невесток снизойти и почтить нас своим присутствием.

Симэнь развернул конверт и прочитал:

«По случаю месяца со дня рождения сына имею честь двадцать восьмого пригласить Вас на скромную трапезу. Тешусь надеждой, что Вы не пренебрежете нашей холодной хижиной и удостоите невыразимого счастья лицезреть прибытие пышных экипажей.

Примите благодарность за щедрые дары.

Кланяюсь с почтением урожденная Ду, в замужестве Ин».

Симэнь прочитал приглашение и обернулся к Лайаню.

– Ступай передай в коробке матушке Старшей! – наказал он и обратился к Ин Боцзюэ. – А тебе прямо скажу: вряд ли им удастся воспользоваться приглашением. Ведь завтра день рождения твоей Третьей невестки и этот прием, а двадцать восьмого Старшая должна навестить госпожу Ся. Где ж тут к тебе идти?

– Ты, брат, меня прямо убил! – воскликнул Боцзюэ. – Выходит, плоды поспели, а лакомиться некому? Нет, тогда я сам пойду в невесткины покои и упрошу придти.

Тем временем вернулся Лайань. В руках у него была пустая коробка.

– Матушка Старшая с благодарностью приняла приглашения, – сказал слуга.

Боцзюэ передал коробку Ин Бао.

– Подшутил ты надо мной, брат, – говорил обрадованный Боцзюэ. – Да я б лоб разбил, а невестку уговорил придти.

– Погоди уходить, – попросил друга Симэнь. – Ступай посиди в кабинете, а я причешусь, и мы вместе позавтракаем, ладно?

Симэнь удалился, а Ин Боцзюэ обратился к Ли Мину с такими словами:

– Ну, каково? Не упроси я, он бы тебя не простил. Они, богатые, с норовом. И скажут что, а ты молчи. Кто с улыбочкой, тот пощечину не получит. В наше время льстец в почете. И разбогатеешь, торговлю заведешь, а все с каждым ладь. А будешь дуться, свой гонор выказывать, никто на тебя и не посмотрит. Да что там говорить! Вашему брату прилаживаться надо, всюду проникать. Только так на жизнь-то и заработаешь. Пойдешь ссоры затевать, другие будут есть досыта, а ты голодный насидишься. Столько лет ему служишь, а нрава его не раскусил. Да, вели и Гуйцзе завтра придти. Ведь у матушки Третьей завтра день рождения справлять будут. Надо ковать железо пока горячо. И пусть подарки поднесет. Одним выстрелом можно будет двух зайцев убить. Враз и уладится.

– Правду вы, дядя, говорите! – согласился Ли Мин. – Я сейчас же мамаше Третьей передам.

Тем временем Лайань накрыл на стол.

– Прошу вас, дядя Ин! – пригласил он гостя. – Батюшка сейчас будут.

Вышел умытый и причесанный Симэнь и сел рядом с Ин Боцзюэ.

– Давно Чжу с Сунем не видал? – спросил Симэнь.

– Я велел им зайти, – отвечал Боцзюэ. – Но они отказались. Брат, мол, на них зол. Вы, говорю, обязаны брату спасибо сказать. Ведь это он за вас заступился, он одним махом избавил вас от этой тучи москитов и саранчи, а вы еще недовольны. Да как вы, говорю, смеете на него обижаться?! Они дали слово порвать с негодником Ваном. Да, брат, ты, оказывается, вчера у него пировал. Вот чего не знал, того не знал.

– Видишь ли в чем дело, начал Симэнь. – Угощение он устроил и меня пригласил. Он меня своим приемным отцом считает. До второй ночной стражи пировали, А они-то почему с ним решили порвать? Только пусть мне поперек дороги не встают. А мне все равно. Ходите, куда вам нравиться. Да и об этом малом я заботиться не собираюсь. Тоже мне – отца нашел!

– Ты, брат, это серьезно говоришь? – переспросил Боцзюэ. – таком случае они на этих же днях придут тебя отблагодарить и объяснят, как было дело.

– Вели им придти, а подношений мне никаких не нужно, – наказал Симэнь.

Лайань подал кушанья. Были тут одни изысканные яства. От блюд жаркого струился аппетитный аромат. Симэнь принялся за рисовый отвар, а Ин Боцзюэ набросился на деликатесы.

– Пришли те двое певцов? – спросил Лайаня хозяин, заканчивая трапезу.

– Давно пришли, – отвечал слуга.

– Вели их накормить вместе с Ли Мином, – распорядился Симэнь.

Певцы, одного из которых звали Хань Цзо, а другого – Шао Цянь, подошли к Симэню и, земно поклонившись, удалились.

– Ну, и мне пора, – сказал, наконец, Боцзюэ, вылезая из-за стола. – Дома, небось, совсем заждались. Тяжело, брат, бедному человеку по дому управляться. Ну вот все, за что только ни возьмись, покупать приходится. От печной заслонки до дверных занавесок – за все деньги плати.

– Ну иди, хлопочи, – сказал Симэнь. – А вечером приходи. Матушку Третью поздравишь, в ножки поклонишься. Надо же тебе сыновнюю почтительность выказать.

– Приду, приду пренепременнейше! – заверил его Боцзюэ. – А своей велю подарочек припасти.

С этими словами Боцзюэ ушел.

Да,

 
Друга желанного видеть бы снова и снова;
Отклик находит в сердцах задушевное слово.
Тому свидетельствовали стихи:
Готовы мы слушать льстеца без конца,
Но резок безмерно и груб правдолюб!
Не сразу познаешь людские сердца…
Тому хорошо, кто наивен и глуп.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ, СЛУШАЯ ЦИКЛ «ПОМНЮ, КАК ИГРАЛА НА СВИРЕЛИ».

БАРЫШНЯ ЮЙ ПОЕТ НОЧЬЮ ПЕСНЮ «ЖАЛОБЫ В ТЕЧЕНЬЕ ПЯТИ СТРАЖ».

Ловкачу за хитрость достается,

упрекают увальня за лень;

Богача вседневно точит зависть,

а бедняк унижен, что ни день;

Злобный человек всегда упрямец,

если добрый – значит размазня;

Коли ты прилежен – значит жаден,

а расчетлив – скряге ты родня

Откровенен ты и простодушен –

дураком набитым назовут,

Если ж и смышлен ты, и проворен –

скажут про тебя: коварный плут.

Вот и посудите: есть ли в мире

тот, что всем и каждому хорош?

Или избегать соседи будут,

иль не будут ставить ни во грош.


Стало быть, ушел Ин Боцзюэ домой, а Симэнь направился в грот Весны, чтобы посмотреть, как печник кладет кан с выведенной наружу топкой. В гроте было тепло словно весной. Повсюду были расставлены цветы. Дым не портил запаха благовоний.

Явился Пинъань.

– От столичного воеводы Чжоу серебро доставили, – объявил он, протягивая визитную карточку и коробку.

В коробке лежали пять пакетов с серебром. Визитная карточка содержала между прочим следующее:

«…Столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин, командующий ополчением Чжан и дворцовые смотрители Лю и Сюэ шлют свои поздравления и с почтением подносят по пять цяней серебра и по два грубых платка».

Симэнь распорядился унести подношения в дальние покои и, передав ответную визитную карточку, отпустил гонца.

Между тем, раньше других прибыли в паланкинах золовка Ян, старшая невестка У и почтенная матушка Пань. За ними пожаловали монахиня Сюэ, старшая мать-наставница и монахиня Ван с послушницами Мяоцюй и Мяофэн, а также барышня Юй. Они поднесли Юйлоу подарки в коробках и поздравили с днем рождения, Юэнян приготовила чай, на который были приглашены все сестры. После чаю они разошлись по своим покоям.

Пань Цзиньлянь вдруг вспомнила про белую шелковую подвязку, которую пообещала сшить Симэню, и поспешила к себе. Она вынула шкатулку с шитьем, отрезала полоску шелка и села мастерить «драконью упряжь». Своими изящными пальчиками она достала из туалетной фарфоровой коробочки немного снадобья «сладкоголосой чаровницы» [1]и, поместив его в шелк, зашила со всех сторон, затем подрубив края скрытым швом. Лента вышла на славу. Только Цзиньлянь удалилась в спальню, где, предвкушая ночные утехи с Симэнем, хотела спрятать свое изделие, как в спальне неожиданно появилась монахиня Сюэ. Она передала ей снадобье из детского места для укрепления плода. Цзиньлянь торопливо убрала снадобье и села рядом с монахиней. Та, убедившись, что поблизости никого нет, обратилась к хозяйке.

– Ну, вот и добыла, – прошептала она. – Наступит день сорок девятый, жэнь-цзы, прими натощак. А вечером раздели с хозяином ложе. Понесешь наверняка. Вон гляди, бодхисаттва из дальних покоев, наша матушка, тоже от моего снадобья заметно пополнела. Я тебе вот еще что посоветую. Благовонный мешочек из парчи сшей, а я куплю тебе писанный киноварью амулет с реальгаром [2]. Положишь в мешочек и носи при себе. Сына зачнешь. Средство испытанное.

Сильно обрадованная Цзиньлянь спрятала снадобье в сундук, достала численник и стала листать. Знаки жэнь-цзы приходились на двадцать девятое [3]. Цзиньлянь наградила монахиню тремя цянями серебра.

– Это так, пока, – говорила Цзиньлянь. – На трапезу овощей купить. А как понесу, да вы амулет дадите, я вам кусок шелку подарю на рясу.

– Не беспокойтесь, моя бодхисаттва! – заверяла ее монахиня Сюэ. – Я ведь не такая корыстная, как мать Ван. Это она говорит, будто в прошлый раз, когда мы с покойной бодхисаттве молились, я у нее кусок изо рта вырвала. Такой шум подняла! Как только меня ни оговорила! О боже! Пусть в преисподнюю попадет, я с ней препираться не стану. Я добро, только добро творю, живых бодхисаттв спасаю.

– А вы, мать наставница, свое дело делайте, – говорила Цзиньлянь. – Всяк ведь себе на уме. Только про наш уговор ей ни слова не передавайте.

– Глагол сокровенный да не услышит третий, – заверила ее монахиня. – Разве можно! В прошлом году, когда я помогла Старшей бодхисаттве счастье обрести, мать Ван в покое меня не оставляла. Ты, говорит, от меня скрыла, набила мошну. Так и пришлось половину отдать. Она ведь Будде служит! А никаких запретов знать не хочет, одна корысть ее гложет. От благодетелей жертвования тянет, а разве она молится? Но пробьет и ее час. Не возродиться ей тогда ни в шкуре, ни с рогами [4].

После разговора Цзиньлянь велела Чуньмэй угостить монахиню чаем. После чаю прошли в покои Ли Пинъэр. Сюэ сотворила молитву у дщицы усопшей, и они вернулись обратно к Цзиньлянь.

После обеда Юэнян велела накрыть столы и пригласила всех в теплую комнату. Оттуда гостьи прошли в гостиную залу, где за парчовыми занавесями и ширмами стоял накрытый на восемь персон стол. Рядом горела жаровня.

Когда подали вино и закуски, под вечер, Мэн Юйлоу поднесла чарку вина Симэнь Цину, одетому в белую шелковую куртку и подаренный дворцовым смотрителем Хэ яркий халат с летящей рыбой.

Симэнь и Юэнян заняли места на возвышении, остальные жены расположились по обеим сторонам ниже.

Немного погодя внесли высокие узорные свечи. В кувшине пенилось белое шаньсийское вино «ягненок». Певцы Шао Цянь и Хань Цзо вышли вперед, к праздничному столу, и заиграли на серебряной цитре и изогнутой, как серп луны, лютне, отбивая такт слоновой кости кастаньетами. Благодатной дымкой порхали трели, казалось, благовещее облако плавало над пирующими.

Одетая по-праздничному, напудренная и украшенная нефритовыми подвесками Юйлоу казалась нежной, словно весенний лотос. Точно колышащаяся на ветру цветущая ветка, с развевающимся расшитым поясом, она приблизилась к Симэню и, поднеся чарку, отбила четыре земных поклона, после чего приветствовала Юэнян и остальных сестер. Только она заняла свое место за столом, как появился зять Чэнь Цзинцзи. Рядом с ним, держа кувшин с вином, стояла его жена. Цзинцзи сперва поднес чарку Симэню и Юэнян, потом пожелал долгие лета Юйлоу и сел сзади. Повара подали лапшу долголетия и сласти. После смены блюд явился с коробкой Лайань.

– Примите поздравления от Ин Бао, – сказал слуга.

Симэнь велел Юэнян убрать подношения, а Лайаню приказал отправить приглашение жене Ин Боцзюэ – тетушке Ин.

– Надо будет пригласить дядю Ина и шурина У Старшего, – добавил он. – Тетушка Ин, знаю, и завтра не придет. Брата Ина пригласи, а отблагодарить можно и потом.

Лайань взял визитные карточки и вместе с Ин Бао удалился.

Симэню вдруг вспомнился прошлогодний день рождения Юйлоу. «Тогда еще и сестрица Ли пировала, – мелькнуло в голове, – а теперь все собрались, только ее нет». Тяжело стало Симэню, и на глаза навернулись слезы.

Тут появился Ли Мин. Он наполнил пирующим кубки и присоединился к певцам.

– А вы знаете напев «Сложив крылья, соединились вместе?» – спросила Юэнян.

– Знаем, – ответил Хань Цзо.

И, настроив инструменты, певцы хотели было начать, но их окликнул Симэнь.

– Спойте-ка цикл «Помню, как играла на свирели», – заказал он.

Певцы стали торопливо перестраиваться на новый мотив и начали.

На мотив «Встреча мудрых гостей»:

 
Я играла тебе на свирели…
Ты исчез – проглядела глаза.
Мы в разлуке, увы, постарели,
Леденеет пионов роса.
Над стеною белеет луна.
Мой покинутый терем угрюм.
В тишине я вздыхаю одна,
На отвесные скалы смотрю.
Мне звезда в небесах не вида
Год от года не будет вестей…
Время мчится быстрей скакуна,
Мимолетней осенних гусей.
 

На мотив «Беспечные, веселимся»:

 
Когда в ночи мы пировали столь беспечно,
Поверив, что судьбою связаны навечно,
И наслаждались единением сердец,
Могла ли я предвидеть радости конец?
В покоях расписных так льнули мы друг к дружке!
Надменный баловень! Ты взял от той пирушки
Все: шпильку, веер, кастаньеты-погремушки
И крошку-бабочку на шелковой подушке.
 

На мотив «Терзает ревность»:

 
Молода я и красива,
В ласках – трепетно стыдлива.
Мы с тобой в любви счастливой,
Словно уточки под ивой,
Извелись в утехах резвых,
Полупьяны, полутрезвы,
В половину одурев,
Утонуть в любви успев.
Ныне тяжко мне и жутко,
И под полог парных уток
Просочился холодок.
Как возлюбленный жесток!
Как судьбы непрочна милость!
Вдруг упала и разбилась
Шпилька-феникс на две части –
Раскололось наше счастье.
 

На тот же мотив:

 
Ты слова любви при встрече
Только молвил осторожно –
Опрокинула я свечи,
Отвернулась в гневе ложном.
Но тайком ждала под вечер,
Тень платана за окошком,
Берегла цветок сердечный,
И весеннею дорожкой,
Разрезая мох подмлечный
Остроносой нежной ножкой,
Шла… Росинками отмечен
Башмачков узор немножко.
 

На тот же мотив:

 
Нежный друг, любовник хрупкий,
Как утес неумолим!
Раскрошил мои скорлупки —
Околдована я им!
Что мне матери совет!
Мой красноречив ответ:
На хунаньской блёклой юбке
Кровью ал кукушкин цвет. [5].
 

Услышав этот романс, Пань Цзиньлянь поняла, что Симэнь Цин тоскует по Ли Пинъэр. Как только певцы пропели последнюю строку, Цзиньлянь у всех на глазах притворно закрыла лицо руками и покачала головой.

– Ах, сынок! Попал ты бедный, как Чжу Бацзе в холодную лавку [6], – стыдила его Цзиньлянь. – Какой ты сидишь кислый да угрюмый! Что? Нет зазнобушки рядом? Ведь не девицей она пришла, а бабой замужней. Как же это у нее, бесстыжий ты негодник, «кровавым стал кукушкин цвет», а?

– Да слушай же! Будет тебе придираться-то, рабское твое отродье! – оборвал ее Симэнь. – Болтает невесть что.

Певцы запели романс на тот же мотив:

 
У меня, когда я с ней,
Уши красны, как в огне,
А она, придя в смущенье
Ищет в веере спасенье.
Пред воротами дворца [7]
Снаряженного бойца
Видит бабочка-девица,
Дочка знатного отца.
Мы сошлись на полпути
И, в ночи озолотив,
Миг дала лишь насладиться
И растаяла, как миф.
Не посмел я вслед пуститься
Драгоценной чаровнице,
Нарушать покой цветов –
Стен растительный покров.
 

На мотив «На заднем дворике цветок»:

 
На ложе я грезила. Бабочкой нежной
С любимым порхала в ночи безмятежной.
Под звон бубенцов на стрехе за окном
Два зеркальца с Вэнем сложила в одно [8].
Но вновь недвижим Чжо Вэньцзюнь экипаж [9]–
Рассыпался наш зазеркальный мираж,
Иссяк аромат орхидей и сандала,
За пологом в холоде плакать устала.
Опять на Янтай устремляюсь я тщетно [10].
Любить для девиц ослепляюще вредно!
Склонился под вечер к земле Млечный путь,
Светильник угас, только мне не уснуть.
 

На мотив «Песни молодости»:

 
Ох!
Свищет ветер у окна,
Ивы, словно в позолоте,
И луна как бы в дремоте,
Я весной совсем одна.
Ох!
В прошлый раз не так в разлуке
Жизнь казалась тяжела,
Нынче – сгорбилась от муки,
Высохла, занемогла.
Ох!
Ожидать какого чуда?!
Возвратишься ты, – но зря!
Даже высушив моря.
Воместить страданья трудно,
 

Заключительный романс на мотив «Волною принесло»:

 
Грусть затуманила глаза и сжала брови.
Опустошенной даже смерть не внове.
Но встречусь с ним– и воспарит душа,
И жизнь покажется безмерно хороша.
Едва лишь месяц за окном повис
Мы вместе – пусть не повернется вниз
Под утро рукоять Небесного Ковша.
 

Певцы умолкли.

Этот цикл романсов вывел Цзиньлянь из себя, и они с Симэнем продолжали, не унимаясь, обмениваться колкостями.

– Да успокойся же ты, сестрица! – не выдержала, наконец, Юэнян.– Вот затеяли! А золовка с невесткой одни там скучают. Идите, составьте им компанию. И я сейчас приду.

Цзиньлянь и Ли Цзяоэр направились в покои к золовке Ян, мамаше Пань и старшей невестке У.

Немного погодя явился Лайань.

– Примите поздравления от тетушки Ин, – обратился он к хозяину. – Дядя Ин пожаловали. Шурин Старший скоро придут.

– Ступай-ка пригласи учителя Вэня, – наказал Симэнь и, обратившись к Юэнян, продолжал. – Распорядись на кухне. Пусть в переднюю залу подадут. А ты, – он обернулся к Ли Мину, – нам петь будешь.

Ли Мин последовал за Симэнем в западный флигель. Симэнь сел рядом с Боцзюэ и поблагодарил за подарки.

– Завтра твою супругу ожидаем, – добавил хозяин.

– Дом не на кого оставить, – отвечал Боцзюэ. – Вряд ли она сможет придти.

Вошел сюцай Вэнь и сложенными на груди руками приветствовал хозяина и гостя.

– Сколько я тебе нынче хлопот прибавил, почтеннейший! – всплеснув руками, воскликнул Боцзюэ.

– Ну что вы! – отозвался сюцай.

Пожаловал и шурин У Старший. После поклонов ему предложили сесть. Циньтун внес свечи. Уселись вокруг жаровни. Лайань расставил на столе чарки и вино.

При освещении Ин Боцзюэ оглядел разодетого хозяина. Симэнь красовался в темном атласном халате, из-под которого виднелась белая шелковая куртка. На халате, отделанном золотом с бирюзой, который украшала квадратная нашивка с разноцветной летящей рыбой, извивался оскаленный с черными выпущенными когтями дракон. У него устрашающе торчали рога, топорщились усы и развевалась густая грива.

Боцзюэ даже подскочил от изумления.

– Братец! – воскликнул он. – Где ты достал такое облачение, а?

Польщенный Симэнь встал и улыбался.

– Вот полюбуйтесь! – сказал он. – А ну-ка, догадайся!

– Понятия не имею! – проговорил Боцзюэ.

– Это мне его сиятельство придворный смотритель Хэ преподнесли, – начал Симэнь. – Они в мою честь угощение устраивали. Холода завернули, вот и дали накинуть этот халат с летящей рыбой. Им он больше не нужен. Двор одарил его сиятельство другим – расшитым драконами о четырех и пяти когтях и с нефритовым поясом. Вот какую оказали честь!

Боцзюэ начал на все лады расхваливать яркий халат.

– Ведь каких денег стоит! – приговаривал он. – Доброе это предзнаменование, брат. Высокое положение тебя ожидает. Столичным главнокомандующим назначат. Что летящая рыба?! Тебя тогда ни халатами с драконом о четырех когтях, ни поясом нефритовым не удивишь!

Пока он говорил Циньтун расставил чарки и приборы, вино, суп и сладости.

Им пел под струнный аккомпанемент Ли Мин.

– Что ж?! Так и будем пировать? – заявил Боцзюэ. – Нет! Я должен во внутренние покои войти, моей невестке Третьей чарочку поднести.

– Так за чем же дело стало? – поддержал его Симэнь. – Раз ты желаешь выразить почтение своим родителям, сынок, к чему объяснять? Иди и земно поклонись невестке.

– А что?! Пойду и поклонюсь! – заявил Боцзюэ. – Чего особенного? Но по душе ли будет тому, кто рядом с ней, вот где загвоздка.

Симэнь с силой хлопнул его по голове.

– Вот песье отродье! – заругался хозяин. – Забываешь, кто из нас старший?

– А малышу только дай потачку, он себя же возомнит взрослым, – не унимался Боцзюэ.

Оба еще позубоскалили, но вскоре принесли лапшу долголетия. Симэнь стал потчевать шурина У, сюцая Вэня и Боцзюэ. Сам же он отведал ее раньше, в дальних покоях, а потому отдал певцу. Ли Мин закусил и опять приготовился петь.

– Теперь пусть шурин закажет напев, – предложил Боцзюэ.

– Зачем принуждать человека? – проговорил шурин. – Пусть поет, что знает.

– Тебе, шурин, помнится, по душе был цикл «Глиняная чаша», – заметил Симэнь и велел певцу наполнить кубки.

Ли Мин подтянул колки цитры, перебрал застывшие было струны и спел цикл:

 
«Ты вдаль все глядела, поблекли глаза,
Ланит ароматных увяла краса…»
 

Певец отошел в сторону. К хозяину приблизился Лайань.

– Повара уходят, – сказал он. Скольких на завтра звать изволите, батюшка?

– Шестерых поваров и двух помощников – заваривать чай и подогревать вино, – распорядился Симэнь. – Будем пять столов накрывать. Чтобы все было как полагается.

– Слушаюсь! – отвечал слуга и удалился.

– Кого ж вы угощать собираетесь, зятюшка? – спросил шурин У.

Симэнь рассказал об угощении в честь прибывшего Цая Девятого, которое устраивает у него в доме его сиятельство Ань.

– К вам, стало быть, и сам господин инспектор пожалует? – подхватил шурин. – Это хорошо.

– А в чем дело? – спросил Симэнь.

– Да я все насчет постройки амбаров, – пояснил шурин. – О моей службе его сиятельство инспектор будут доклад подавать. На вас, зятюшка, вся надежда. Не откажите, попросите, чтоб ко мне посниходительнее подошли. А к концу года, по истечении срока службы, и обо мне, может, доброе слово вставите. Я вам, зятюшка, буду от всей души благодарен.

– Дело несложное! – заверил его Симэнь. – Завтра же с ним поговорю. Только послужной список пришли.

Шурин поспешно вышел из-за стола и отвесил Симэню низкий поклон.

– Успокойся, шурин, дорогой мой! – подхватил Боцзюэ. – Вон у тебя какая опора! За кого ж хозяину похлопотать, как не за тебя, друг мой! Его-то стрела сразу в цель угодит. Он и без лести обойдется.

Пир затянулся до второй ночной стражи. Симэнь отпустил Ли Мина и остальных певцов.

– Завтра приходите! – наказал им хозяин.

Ли Мин и другие певцы ушли. Слуги убрали посуду.

Когда собравшиеся во внутренних покоях хозяйки услыхали, что мужская компания разошлась, каждая проследовала к себе.

Между тем, Цзиньлянь рассчитывала, что Симэнь придет непременно к ней, потому торопливо покинула покои Юэнян. Однако не успела она добраться к себе, как у внутренних ворот показался Симэнь. Цзиньлянь спряталась в тени у стены, обождав пока он не вошел к Старшей. Цзиньлянь незаметно пробралась под окно и стала подглядывать. Ее заметила стоявшая у дверей Юйсяо.

– А вы что ж не входите, матушка? – спросила она Цзиньлянь. – Батюшка здесь. Посидели бы еще немного с матушкой Третьей. А где ж почтенная мамаша Пань?

– Старуху совсем разморило, – отвечала Цзиньлянь. – Спать ушла.

Через некоторое время послышался голос Юэнян.

– И зачем ты только позвал этих двух ублюдков? – спрашивала она мужа. – И петь-то не умеют. Знай тянут «Играю со сливы цветком».

– А до чего ж хитры, ублюдки! – вставила Юйлоу. – Ты пришел, тебя сразу послушались – запели «В камышовой обители уток чудо-лотоса лопнул бутон». А ведь целый день баклуши били. Как хоть их зовут?

– Одного – Хань Цзо, другого – Шао Цянь, – сказал Симэнь.

– А мы откуда знали – Цянь или Хань? – ворчала Юэнян.

Тем временем к двери неслышно подкралась Цзиньлянь. Отдернув занавес, она вошла в комнату и встала за натопленным каном.

– А ты хотела, чтоб тебе пели? – вмешалась Цзиньлянь. – Им вон старшая сестра напев заказала, так самому надо было вмешаться. Пойте, мол, «Помню, как играла на свирели» – «Ли на свирели играла». Один это заказывает, другой – то. Совсем задергали юнцов. Они уж не знали, кого им и слушать.

Юйлоу повернулась в сторону Цзиньлянь.

– А ты, Шестая, откуда явилась? – спросила Юйлоу. – Проберется как дух бесплотный, – не увидишь, не услышишь. До чего напугала! И давно притаилась?

– Матушка Пятая уж давно за матушкой Третьей стоит, – пояснила Сяоюй.

Цзиньлянь кивнула головой в подтверждение.

– А ты, брат, – обратилась она к Симэню, будь хоть чуть-чуть посмекалистей. Если сам глуп, значит, и все кругом дураки? Подумаешь, «видит бабочка-девица, дочка знатного отца»! Да как и я, баба во втором замужестве. «На выцветшей хунаньской юбке кровавым стал кукушкин цвет ». Ишь ты! Да где это видано!? Кто ж тебе такое открытие сделал, а? Нет, что-что, а жалоб твоих я не потерплю. Что ты там дружкам своим плачешься, а? Будто после ее смерти тебе ни разу кушанья по душе не приготовили. Выходит, не стало мясника, так свинину вместе со щетиной есть приходится, да? А мы что? Пустое место, выходит? Бедняжка! Одним говном изо дня в день потчуют. Ладно, мы не в счет. Но вот перед тобой Старшая. И она тебе угодить не может? Сестрица Старшая целым домом управляет, а тебе никак не потрафит. Только та единственная тебе угождала, да умерла. Что ж ты ее проворонил, удержал бы при себе. А как же ты жил до ее прихода? Нет тебе теперь никого по сердцу. Только ее вспомнишь, и на душе тяжко становится. А ведь еще при ней с другой миловался в свое удовольствие. Неужели у нее в покоях и вода слаще?

– Сестрица, дорогая! – перебила ее Юэнян. – Не зря говорят: добро скоро забывается, зло век помнится. То и резцом трудятся, да обрубок выйдет, а то топором обрубят, вещь получится – заглядишься. Мы ведь с вами – не по сезону товар. Разве ему по сердцу? Пусть поступает, как знает.

– Я не собираюсь наговаривать, – продолжала Цзиньлянь, – но его высказывания прямо-таки из себя выводят.

– Будет тебе чепуху-то городить, потаскушка! – выругался Симэнь.

– А что ты тогда говорил Ину и этому южному дикарю, Вэню [11], а? – вопрошала его Цзиньлянь. – С ее кончиной, мол, и вкусным не полакомишься. По тебе, губитель, хоть бы все мы повымерли, только б она в живых осталась. Уж взял бы, бесстыжий негодник, какую-нибудь на ее-то место.

Тут Симэнь не выдержал. Вскочив с места, он бросился за Цзиньлянь и швырнул в нее туфлей. Цзиньлянь, однако, успела скрыться за дверью. Симэнь выбежал из комнаты, но Цзиньлянь и след простыл. Тут он заметил стоявшую у дверей Чуньмэй и положил руку ей на плечо. Они направились в покои Цзиньлянь. Симэнь был пьян, и Юэнян, с нетерпением ожидавшая, когда он, наконец, отойдет ко сну и даст ей возможность послушать проповеди трех монахинь, наказала Сяоюй проводить хозяина с фонарем. Цзиньлянь с Юйсяо притаились в галерее, и Симэнь их не заметил.

– Батюшка наверняка к вам собирается, матушка, – заметила Юйсяо.

– Пьяный он, – говорила Цзиньлянь. – Опять начнет придираться. Пусть укладывается. Я лучше попозже пойду.

– Тогда обождите, – попросила служанка. – Я матушке Пань фруктов захвачу.

Юйсяо удалилась в спальню. Немного погодя она достала из рукава два апельсина, два яблока, сверток сладостей на меду и три граната и протянула их Цзиньлянь. Та спрятала гостинцы в рукав и пошла к себе, но тут ей повстречалась Сяоюй.

– Где ж вы были, матушка? – спросила она. Вас батюшка спрашивает.

Цзиньлянь приблизилась к двери, но не вошла. Подкравшись под окно, она стала подглядывать, что делается в спальне.

Симэнь, обняв Чуньмэй, сидел на постели. Не желая мешать их утехам, Цзиньлянь поспешно прошла в другую комнату и передала Цюцзюй фрукты.

– Матушка спит? – спросила Цюцзюй хозяйка.

– Давно спит, – отвечала служанка.

– Фрукты убери в туалетный столик, наказала Цзиньлянь, а сама вернулась в дальние покои.

Там она застала Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, падчерицу, невестку У Старшую, золовку Ян, а также трех монахинь с послушницами Мяоцюй и Мяофэн. На хозяйкином кане, скрестив ноги, сидела старшая монахиня. Посредине расположилась мать Сюэ. На кане был поставлен столик с курящимися благовониями, вокруг которого разместились все остальные, чтобы услышать учение Будды.

В комнату, отдернув дверную занавеску, со смехом вошла Цзиньлянь.

– Опять из-за тебя будет неприятность, – обернувшись к ней, начала Юэнян. – Он же к тебе пошел. А ты, вместо того чтобы уложить его в постель, сюда идешь. Смотри, изобьет он тебя.

– Спрашивается, посмеет ли он меня тронуть? – Цзиньлянь засмеялась.

– А почему же нет? – продолжала Юэнян. – Как ты грубо с ним разговаривала! Не зря пословица гласит: у мужика на лице собачья шерсть, а у бабы – фениксово перо [12]. Он изрядно выпил, и если ты его заденешь, он в гневе изобьет тебя. А мы из-за тебя перепугались. Но ты тоже уж больно задириста.

– Пусть злится, – отвечала Цзиньлянь. – Все равно его не испугаюсь. Терпеть не могу все эти капризы. Старшая заказывает, а ему, извольте, другое подавай – прямо три разряда и девять сортов всякой всячины. Совсем задергал сопляков. Тут одно велят, там – другое, как говорится, на востоке пашут, а на западе боронят. Они уж и не знали, кому и трафить. Только раз мы справляем рождение сестрицы Мэн Третьей, ни к чему было петь «Помню, как играла на свирели». Это же цикл о разлуке. Раз она умерла – нет ее, и все тут. К чему вся эта чувствительность, показная верность? Меня от нее бесит.

– Я никак понять не могу, что тут у вас случилось, – говорила жена У Старшего. – Зятюшка вошел по-хорошему, сел, а потом отчего-то вдруг выбежал.

– Это он сестрицу Ли вспомнил, – объяснила Юэнян. – В прошлом году на дне рождения сестрицы Мэн и она была, а теперь ее не стало. Вот почему и прослезился и велел спеть «Я играла тебе на свирели, ты исчез – проглядела глаза…» Но это вывело из себя сестрицу, вот и началась ссора. Сам вскипел, бросился на сестрицу, а она убежала.

– Вам, сестрица, не следовало бы ссориться с мужем, – заметила золовка Ян. – Пусть поют, что ему нравиться. Ведь он привык видеть всех вместе, а теперь одной не стало. Как же мужу не опечалиться?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю