Текст книги "Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Автор Неизвестен

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

ЛИ ПИНЪЭР ОТ ГОРЯ И ПОПРЕКОВ ОДОЛЕВАЕТ НЕДУГ.

СИМЭНЬ ЦИН ОТКРЫВАЕТ ТОРГОВЛЮ АТЛАСОМ.

Легко ль надежду сохранить,

когда судьбы порвалась нить!

На что посетуешь, коль жизнь

теченье хочет изменить!

Как поздней осенью листва,

слезинки падают в тиши…

Что поздно смотришь ты в окно,

луна – тень отнятой души?

Свеча плакучая в слезах

истает, обратится в прах,

О сыне дума истомит,

чуть ветер зашумит в ветвях.

Утрата с ног валит и тех,

чья воля, кажется, сильна.

Как скорбь из сердца ни гони,

тебя измучает она.

Итак, Сюээ тогда вместе с Иньэр старалась успокоить Пинъэр, а потом ушла к себе.

Цзиньлянь же со смертью Гуаньгэ прямо-таки воспрянула духом.

– А, потаскуха проклятая! – со злорадством кричала она ежедневно в присутствии служанок. – Что я говорила? Зайдет и твое солнце! Отойдет и твое время! Сбили горлицу и самострел теперь ни к чему. Сломалась скамейка – о спинку не обопрешься. Продала старуха Ван мельницу – куда молоть пойдет? Умерла красавица – хозяйке хоть все заведенье закрывай. Что ж! Равны мы теперь – что я, что ты!

Пинъэр отчетливо слышала ее злопыхательскую брань, но и голосу подать не смела. Только проливала втихомолку слезы. Перенесенное горе и затаенная обида сломили Пинъэр. Нервы ее не выдержали, и она лишилась покоя даже во сне, не пила и не ела.

На другой же день после похорон Гуаньгэ ушла домой Иньэр, а тетушка Фэн привела тринадцатилетнюю служанку, которую за пять лянов продала Сюээ. Ее назвали Цуйэр, но не о том пойдет речь.

От горя и попреков у Пинъэр открылся старый недуг – истечения. Симэнь пригласил лекаря Жэня. Как вода точит камень, так и лекарство, им прописанное, – чем больше пила его Пинъэр, тем ей становилось все хуже. За какие-нибудь полмесяца она побледнела, осунулась и сделалась неузнаваемой.

Да,

 
За чередою бед – печалей череда.
Тончает дева – как тростиночка худа.
 

Однажды, в начале девятой луны, погода стояла прохладная, дул осенний ветер. Пинъэр спала одна на серебряной кровати. Через газовую занавеску в окно глядела луна. Вспомнив сына, Пинъэр всхлипнула и тяжело вздохнула. Она была в полузабытьи. Вдруг ей послышался стук в окно. Пинъэр кликнула служанок, но те крепко спали. Тогда она встала, нащупала шлепанцы, завернулась в расшитый халат и, открыв дверь, выглянула наружу.

На пороге стоял Хуа Цзысюй, державший на руках Гуаньгэ. Он стал звать Пинъэр в новый дом, который только что подыскал. Но Пинъэр была не в силах расстаться с Симэнем и за ним не пошла. Она протянула руки, собираясь обнять сына, но Хуа Цзысюй так оттолкнул ее, что она упала и с испугу пробудилась. То был сон. Пинъэр покрылась испариной и тихо проплакала до самого рассвета.

Да,

 
Кто любит, тот жаждет свиданья,
И взор вечно полон желанья.
Тому свидетельством стихи:
Узкий гребень луны,
облаков валуны
на экране.
Я в тисках тишины,
мои муки смешны
и бескрайни.
В теле брошенном – лёд.
Я Владыке-судьбе
неугодна.
Милость прошлая – гнёт,
только зависть к себе
прошлогодней.
 

Тут прибыл и корабль с товарами из Нанкина. Лайбао дал молодому слуге Ван Сяну опись товаров и направил его к хозяину за серебром на уплату пошлины. Симэнь велел составить письмо и приготовить сотню лянов серебра, барана, вина и золотой парчи. С письмом и подарками был послан слуга Жунхай, которому наказали отблагодарить акцизного и попросить быть помилостивее при взимании пошлины.

А тем временем лавку отделали, и на четвертое число в девятой луне было назначено открытие. В тот же день на двадцати больших подводах привезли и новую партию товаров.

Родных и близких с подарками по случаю торжественного открытия лавки собралось более тридцати человек. Сват Цяо нанял двенадцать музыкантов и забавников, от Симэня были певцы Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Чунь. Приказчики Гань Чушэнь и Хань Даого стояли за прилавком. Один проверял серебро, а другой торговался. Цуй Бэнь был занят подноской и раскладкой товаров. Кто бы ни проходил мимо – маклеры ли или обыкновенные покупатели, всякого зазывали в лавку и подносили чарку-другую вина. Симэнь, одетый по-праздничному в ярко-красный халат с поясом, возжег жертвенные предметы; родные и друзья вручили ему коробки с подарками.

Немного погодя в большой зале были накрыты полтора десятка столов. Одни кушанья сменялись другими, блюда подавали нескончаемой чередой. Когда снова наполнили кубки, грянула музыка. Прибыл с подарками посыльный от надзирателя Ся. Симэнь отправил с ним ответные дары.

Среди пировавших были сват Цяо, шурины – У Старший, У Второй и Хуа Старший, свояки Шэнь и Хань, настоятель У, сюцай Ни, Вэнь Куйсюань, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Последнему Симэнь одолжил на днях пятьдесят лянов серебра, из которых тридцать пять лянов предназначались на покупку дома, а пятнадцать на открытие при доме малюсенькой мелочной лавчонки, но не о том идет речь. Все они пришли поздравить хозяина и поднесли ему подарки. Были тут подрядчики – Ли Чжи и Хуан Четвертый, приказчик Фу Цзысинь и остальные приказчики и служащие Симэня, а также и соседи, так что все места оказались занятыми. Вышли певцы и запели на мотив «Куртка красная»:

 
«В изначальном хаосе бытие родилось…»
 

Вино обошло пять кругов, и трижды накрывали столы. Играли музыканты, пели певцы, выступали забавники и шуты. Пир был в разгаре. Порхали кубки и ходили чары над столом, за которым сидели Боцзюэ и Сида. Только когда солнце начало клониться к закату, гости стали расходиться. Симэнь оставил шурина У Старшего, свояка Шэня, сюцая Ни, Вэнь Куйсюаня, Ин Боцзюэ и Се Сида. Снова накрыли стол и пир продолжался.

В день открытия лавки по подсчету приказчиков шелку было продано на пятьсот с лишним лянов серебра. Симэнь остался очень доволен, и как только лавку заперли, пригласил к столу приказчиков Гань Чушэня, Хань Даого и Фу Цзысиня, а также Цуй Бэня, Бэнь Дичуаня и Чэнь Цзинцзи. Их услаждали музыканты, которых потом отпустили. Затем им пели певцы.

Порядком захмелевший Боцзюэ вышел по нужде и подозвал Ли Мина.

– Откуда этот смазливый певец с собранными в пучок волосами? – спросил певца Ин Боцзюэ.

– А вы разве не знаете, батюшка? – удивился Ли Мин и, прикрывая рот, продолжал: – Это Чжэн Чунь, брат Чжэн Фэна. В прошлый раз батюшка пировал у Чжэнов с его сестрой Айюэ.

– Вон оно что! – протянул Боцзюэ. – Теперь понятно, почему Айюэ была на недавних похоронах.

Боцзюэ сел за стол и обратился к Симэню:

– Тебя, брат, надо еще поздравить с обретением нового шурина, да?

– Брось, сукин сын, глупости болтать! – шутя обрезал его Симэнь и кликнул Ван Цзина: – Налей-ка батюшке Ину большую чару.

– Шурин, дорогой! – обратился к У Старшему Боцзюэ. – Ну что ты скажешь, а? За что он наказывает невинного человека?

– Я тебя наказываю, сукин сын, за то, что ты распространяешь ложь, – отвечал Симэнь.

Боцзюэ понурил голову, помолчал и захохотал.

– Ладно! – воскликнул он. – Я готов пить чару. Думаю, не помру. Только я отродясь не пил всухую. Позови-ка Чжэн Чуня. Пусть споет, а я выпью.

Вышли трое певцов и заиграли на своих инструментах.

– Нет, вы ступайте, – обратился Боцзюэ к Ли Мину и У Хуэю. – Я хочу, чтобы мне пел только Чжэн Чунь.

– Чжэн Чунь! – крикнул Се Сида. – Поди сюда! Спой, раз тебя просит батюшка Ин.

– Раз ты просишь, будешь пить по чарке за каждую песню, – заключил Симэнь.

Дайань поставил перед Боцзюэ две больших чары. Чжэн Чунь настроил серебряную цитру и запел негромко романс на мотив вступления к «Чистой реке»:

 
Барышня семнадцати годков
Увидала пару мотыльков.
Прислонилась к белому крыльцу,
Покатился жемчуг по лицу
Прогоняет резвую чету –
Не поймать им счастья на лету.
 

Чжэн Чунь спел, и Боцзюэ предложили вино. Только он осушил кубок, Дайань опять наполнил его вином. Чжэн Чунь запел на тот же мотив:

 
За перилами резными – ты.
Чайной розы пышные кусты,
Теребишь, в смущеньи скрыв
Встречи давешней порыв.
Мне бросая желтые цветы,
Улыбаешься из темноты.
 

Боцзюэ осушил чарку и поставил ее перед Сида.

– Хватит! – говорил он. – Не могу я больше! Меня и эти две уложили.

– И хитер же ты, Попрошайка! – возражал Се Сида. – Что ж я за тебя пить должен, да? Я тебе не раб!

– Сам ты попрошайка-хитрец! – заявил Боцзюэ. – Погоди, стану сановником, тогда у меня в рабах ходить будешь.

– Тебе, сукин сын, больше подойдет пост служки в вертепе, – заметил Симэнь.

– Хорошо, сынок, тогда я тебе не откажу в приеме, – засмеялся Боцзюэ.

Симэнь обернулся к Дайаню и наказал в шутку:

– Ступай сходи за щипцами. Я Попрошайке голову расколю.

Се Сида потихоньку подкрался к Боцзюэ и щелкнул его по голове.

– Как ты можешь городить ерунду в присутствии почтенного господина Вэня? – укорял его Сида.

– Господин Вэнь – человек образованный, – отвечал Боцзюэ, – и поймет, что в шутку, что всерьез.

– Вы, господа, так близки с почтенным благодетелем, моим хозяином, – говорил сюцай Вэнь, – что иначе за пиршественным столом было бы довольно скучно. А когда становится весело на душе, радость рвется наружу. Невольно начинают «жестикулировать руки и пританцовывать ноги» [1].

– Хватит этих шуток, свояк! – обращаясь к Симэню, сказал свояк Шэнь. – Давайте лучше попросим старшего шурина занять почетное место и начнем застольную игру. Можно метать кости или выбрасывать пальцы, а можно и в домино. Кто не знает стихов и песен, пусть скажет скороговорку. А ни того ни другого – пей чарку. Так будет справедливее, и утихнут споры.

– Это ты прав, свояк, – поддержал Симэнь.

Налили кубок и велели начинать шурину У Старшему. Тот взял коробку с костями.

– Начинаем игру, господа! – обратился он. – Кто скажет невпопад, тому штрафной кубок. Сперва я брошу одну кость, потом – две. Если совпадут со сказанным, пью штрафную.

Первая:

 В несметном войске белое знамя свернули,

Вторая:

 Немногим известен в Поднебесной храбрец,

Третья:

 Самодержец Циньской казнил верховного командующего Юя,

Четвертая:

 Поруганный полководец коня боевого лишился,

Пятая:

 Перепуганы так, что на зов мой никто не откликнется,

Шестая:

 Государь на улице одеянье скинул,

Седьмая:

 У посыльного из черни не сыщешь седого волоска,

Восьмая:

 Четвертовавший не принесет домой топор,

Девятая:

 Чудодейственна пилюля, да некому принять,

Десятая:

 Век вместе, а в конце одна разлука.

Шурин У бросил кости. Вторая кость совпала, и он выпил чарку.

Теперь была очередь свояка Шэня.

– Я буду бросать по одной кости шесть раз, – пояснил он. – При совпадении пью штрафную.

 
Вот – небесная четверка,
два – на полюсе земли –
Средь людей в пылу восторга
пару красную яви.
Третий раз алеют сливы
у Шаманской высоты [2]–
Подсчитай друзей счастливых,
кто из нас познал цветы [3].
 

Он вынул красную четверку и выпил чарку, а потом передал кости сюцаю Вэню.

– Ваш ученик назовет цветок и процитирует строку из Четверокнижия [4], которая начинается со слова предыдущего предложения.

Бросаю раз:

 
Капелька алая. –
Алая слива,
белая рядом нежна и красива.
 

Бросаю два:

 
Пара махровая. –
Лотос двуглавый –
В лотосах спрятались утки-шалавы [5].
 

Бросаю три:

 
Ивы три вешние. –
Стоя под ивой,
не поправляй свою шапку стыдливо.
 

Бросаю четыре:

 
Ночью краса красна [6]. –
Пурпурно-красный
не одевай в суете ты напрасно.
 

Бросаю пять:

 
Там зимоцвет, как меч [7]. –
Меч драгоценный,
падшей звезды яркий отблеск мгновенный.
 

Бросаю шесть:

 
Звездные россыпи. –
Полог небесный –
неба покой, непонятный, чудесный.
 

Сюцаю Вэню пришлось выпить только одну чашу.

Настала очередь Ин Боцзюэ.

– Я ни аза не знаю, – сказал Боцзюэ. – Я лучше прибаутку-скороговорку скажу.

 
Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,
с желтым он горохом сжал в руке черпашку,
а в другой – цветами расцвеченную суму.
Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,
вдруг навстречу желтый с белым пес-бродяжка,
сцапал он цветами расцвеченную суму.
Тот, что шмыгал, тот, что шаркал, старикашка,
с желтым он горохом опустил черпашку,
дать отбой рукой стараясь побирушке псу.
То-ли старикашка
пострадал от желтого с белесым пса-бродяжки,
То ли пес-бродяжка,
желтый с белым, пострадавший пал от старикашки.
 

– Что б тебе, шутник ты никудышный, провалиться! – засмеялся Симэнь. – Где это видано, чтобы собаку рукой били, а? И за руку не схватила?

– Так кто ж ему велел без палки по улицам шмыгать? – говорил Боцзюэ. – Я сам тут как-то собирал пожертвования, и клюки под рукой не оказалось. Так насилу от собак отбился.

– Брат, ты слышишь? – обратился Сида к Симэню. – Попрошайка сам признается, что побирается. У кого что болит, тот о том и говорит.

– Наказать его чаркой за такую скороговорку! – предложил Симэнь. – А теперь твоя очередь, Се Цзычунь.

– Моя скороговорка получше будет, – предупредил Се Сида. – Запнусь – чарку в наказание.

 
Там над частоколом
зачем-то торчал чурбачок черепичный,
А под частоколом
частенько скучал чахлый мул горемычный.
Упал с частокола
зачем-то торчавший на нем чурбачок черепичный,
И в мула попал,
что под тем частоколом частенько скучал горемычный.
С отчаянной яростью он,
что под тем частоколом частенько скучал горемычный
Копытом тупым
раскурочил тотчас до черта черепков чурбачок черепичный.
Иль в точности наоборот:
этот мул, что под тем частоколом частенько скучал горемычный
Чудовищно чётко
пришиблен был тем, с частокола упавшим шальным чурбачком черепичным.
 

– Еще надо мной подтрунивал! – говорил Боцзюэ. – Тебе моя скороговорка не по душе пришлась, зато мне строптивый мул понравился. Я – строптивый мул, а невестка Лю, баба твоя, – черепица разбитая. Пока ты, облезлый мул, жернова вертел, я черепицу молол.

– А твоя Ду, старая потаскуха, таких бобов наварит, что и собаки жрать не станут, – отвечал Сида.

Посыпались колкости и попреки, и обоим пришлось пить по штрафной.

Настал черед Фу Цзысиня.

– Я вам скажу скороговорку торгового люда, – начал он. – При совпадении пью чарку.

 
Одну лодку, два весла –
Всех троих волна несла
К бурным Четырем рекам [8],
Как мелодия легка! –
Пять тонов, иль шесть на лад –
Пел ли песенки подряд
Хор из певчих семерых
Про бессмертных восьмерых [9]
Девять, десять – дни весны –
Там и тут цветы красны,
Чтоб в одиннадцатый день
Пить вино, на сад глядеть,
А в двенадцатый опять
Все сначала запевать:
Одну лодку, два весла…
 

Ни одна кость не совпала со сказанным.

– Вот это да! – воскликнул шурин У Старший. – Ловко сказал приказчик Фу, не правда ли?

– Надо ему хоть запасную чарку выпить, – сказал Боцзюэ и, выйдя из-за стола, лично поднес Фу Цзысиню наполненный до краев кубок. – А теперь черед приказчика Ханя.

– Не смею опережать батюшку, – проговорил Хань Даого.

– Мы ж играем, – говорил Симэнь. – Давай, давай, а я потом.

– Первая строка – парящая в небе птица, – объяснил Хань, – вторая строка – плод, третья – название игральной кости, четвертая – чиновное звание. Строки должны быть связаны одна с другой. При совпадении пью штрафную.

 
Журавль небожителей в небе явился –
За персиком свежим он в сад опустился [10],
Но сирым красавцем [11]он тут же был схвачен –
Инспектору школьному в дар предназначен [12].
Вот иволга желтая в небе явилась –
За вишнею красною в сад опустилась,
Но парою девушек [13]накрепко схвачена –
Вельможе [14]в подарок теперь предназначена.
Вдруг аист-старик в небесах появился –
За лотосом спелым он в сад опустился [15],
Увы, в три силка был немедленно схвачен [16]–
Правителю области в дар предназначен [17].
А вот ясна горлица в небе явилась –
Гранатов попробовать в сад опустилась,
Четверкой красавцев [18]несчастная схвачена –
И князю удельному [19]в дар предназначена.
Фазан золотистый с небес появился –
И в сад за полынной травой опустился [20],
Владыкой Пяти горных высей захвачен [21]–
Министру в подарок бесценный назначен.
Сама пеликанша с небес появилась –
Съесть яблочко сочное в сад опустилась,
Но в зелени темной она была схвачена [22]–
И канцеляристу в подарок назначена [23].
 

Хань Даого бросил кости, и настал черед Симэня.

– Я метну четыре кости, – пояснил Симэнь. – При совпадении пью штрафную.

 
Вдруг шесть обернулось зарею востока [24],
Снежинок-цветов хоровод не унять,
Хуннян – деву красную сладко обнять,
Инъин остается вздыхать одиноко [25].
 

На строку со словом «красную» на столе появилась красная четверка.

– К зиме, брат, тебя ждет новое повышение по службе, – заметив кость, сказал Боцзюэ. – Надо тебя, выходит, поздравить.

Боцзюэ наполнил большую чашу и, поднося ее Симэню, кликнул Ли Мина и остальных певцов.

Вышли певцы и запели. Веселый пир затянулся до зари. Потом Симэнь отпустил актеров и певцов, а после того, как убрали посуду, наказал Хань Даого, Гань Чушэню, Цуй Бэню и Лайбао по очереди ночевать в лавке и караулить на совесть. Тогда только все разошлись на ночлег, о чем говорить не будем.

На другой день Ин Боцзюэ привел к Симэню подрядчиков Ли Чжи и Хуана Четвертого, которые должны были вернуть хозяину долг.

– Мы выручили всего только около тысячи четырехсот пятидесяти лянов серебра, – объясняли Симэню подрядчики.– Так что пока не в состоянии вернуть долг сполна. Все, что нам удалось набрать вам, почтеннейший сударь, вот эти триста пятьдесят лянов. В следующий раз мы обязуемся погасить весь долг без малейшего промедления.

За них замолвил доброе словцо и стоявший рядом Ин Боцзюэ.

Симэнь передал серебро зятю Чэнь Цзинцзи и велел взвесить его на безмене. Должников отпустили, а серебро лежало на столе.

– Брат Чан вроде дом себе подыскал, – обратился к Ину Симэнь. – Как будто из четырех комнат и всего за тридцать пять лянов. Когда он ко мне пришел, у меня был серьезно болен сын, и мне было не до этого. Я его тогда сразу отпустил. Не знаю, говорил он тебе или нет.

– А как же! Конечно, говорил, – отвечал Боцзюэ. – Я ему прямо сказал, что он не вовремя тебя побеспокоил. Досуг ли, говорю, брату, с тобой заниматься, когда у него наследник болеет. У него, говорю, и без тебя хлопот хватает. Я ему тогда же посоветовал, чтобы он пока к хозяину не показывался, и пообещал с тобой, брат, обсудить, а ты, видишь, и сам заговорил.

– Вот и хорошо! – выслушав Боцзюэ, заключил Симэнь и продолжал: – Давай сейчас поедим, а потом я дам тебе пятьдесят лянов. Надо ему помочь обделать дело. Тем более, нынче для этого благоприятный день. А на оставшиеся деньги пусть брат Чан откроет при доме мелочную лавку. Выручки им двоим и хватит на прожитье.

– Брат Чан за такую твою милость должен будет потом пир устроить, – заметил Боцзюэ.

Симэнь немного поел за компанию с Боцзюэ.

– Я тебя задерживать не буду, – сказал Симэнь. – Бери серебро и ступай помоги ему купить дом.

– Ты бы дал мне сопровождающего, – попросил Боцзюэ. – Как-никак серебро при мне.

– Брось уж ерунду-то болтать! – оборвал его Симэнь. – Спрячь в рукав, ничего с тобой не случится.

– Да как сказать! – не унимался Боцзюэ. – Мне еще в одно место попасть надо. По правде сказать, нынче у двоюродного брата Ду Третьего день рождения. Я ему с утра подарки отправил, звали после обеда приходить. Мне уж не придется потом к тебе заглянуть, о деле доложить. Так что лучше дай слугу. Он тебе и доложит.

– Тогда я пошлю Ван Цзина, – сказал Симэнь и кликнул слугу.

Чан Шицзе оказался дома. Увидев Ин Боцзюэ, он попросил его пройти в дом и присаживаться. Боцзюэ достал серебро.

– Вот какое дело, – начал он. – Брат [26]велел мне помочь купить дом, но я занят. Меня двоюродный брат Ду Третий приглашает. Так что пойдем купчую оформим, и потом я к брату пойду, а доложить благодетелю отправится слуга. Вот для чего я его с собой взял, понял?

Чан Шицзе засуетился и велел жене подать чай.

– Кто б еще кроме брата мог оказать мне такую милость? – приговаривал Шицзе.

Они сели пить чай. Потом он позвал слугу, и все вместе они направились в сторону Нового рынка. Серебро вручили хозяину и составили купчую. Боцзюэ наказал Ван Цзину доложить хозяину, а остальное серебро велел взять Чан Шицзе, после чего простился с ним и поспешил на день рождения к Ду Третьему.

Симэнь пробежал глазами купчую и протянул Ван Цзину.

– Ступай передай дяде Чану, – сказал он. – Пусть у себя хранит. Однако не о том пойдет речь.

Да,

 
Если с просьбой вам прийти пришлось бы,
лишь к достойным обращайте просьбы,
Если беды ближних вам не чужды,
пусть близки окажутся и нужды.
Нашу жизнь назвать бы впору бездной
суеты ненужной, бесполезной.
Только та услуга и огромна,
что окажут тайно нам и скромно.
 

Воистину:

 
Отблеск благородного сиянья
благодатный на кого нисходит? –
Зла с добром отколь чередованье?
Перемены сами происходят.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ХАНЬ ДАОГО УГОЩАЕТ СИМЭНЬ ЦИНА.

ЛИ ПИНЪЭР ЗАБОЛЕВАЕТ НА ПИРУ В ДЕНЬ ОСЕННЕГО КАРНАВАЛА [1].

И в прошлом, помнится, году

я в этот день грустна была,

И ныне тягостная скорбь

меня жестоко извела.

Как меркнет на закате день,

так осень гаснет, отпылав.

Разлукой вечною томлюсь,

слез безутешных не сдержав.

За стаей увязался гусь [2]–

письма я, видно, не дождусь,

Все таю, таю с каждым днем,

слабее, тоньше становлюсь.

Цветок, бесчувственный на взгляд,

дарит, однако, аромат,

А я с тревогой на лице

украдкой в зеркальце гляжусь.

Так вот. Вернулся как-то вечером из лавки Хань Даого и лег спать. Приближалась полночь, когда жена его, Ван Шестая, завела такой разговор.

– Гляди, как нам благоволит хозяин, – начала она. – Сколько ты в этот раз денег нажил! Надо бы угощение устроить и его пригласить. Он ведь сына потерял. Пусть у нас немного посидит, тоску развеет, а? Небось, не объест. Зато и мы перед ним не будем в долгу. Да и приказчики, видя, как ты близок с хозяином, станут совсем по-другому к тебе относиться. Особенно если придется еще ехать на юг…

– Я уж и сам о том думал, – поддержал ее Даого. – Завтра у нас пятое – несчастливое число, шестого и устроим. Позову повара, певиц и приглашение составлю, когда пойду к хозяину, приглашу его к нам. Выпьем с ним, на ночь я в лавку уйду.

– А певиц к чему? – прервала его жена. – Правда, может он захочет у меня посидеть – А так неудобно. Давай пригласим молоденькую певичку Шэнь Вторую. Она у нашей соседки, супруги Юэ Третьего, живет. Одевается со вкусом и собой хороша. Знает модные песенки. А под вечер, если батюшка пожелает ко мне заглянуть, ее можно будет отпустить.

– Хорошо! – согласился Даого.

Тем и кончился тот вечер.

На другой день Хань Даого пошел в лавку и попросил сюцая Вэня написать приглашение, а потом направился к Симэню.

– Вы, батюшка, завтра не заняты? – спросил он после приветствия. – Не могли бы вы пожаловать к нам на чарочку вина. Снизойдите, прошу вас, батюшка. Не откажите нам в такой чести.

Хань Даого протянул приглашение.

– Зачем это себя в расходы вводишь? – пробежав глазами приглашение, спросил Симэнь. – Завтра я свободен. Только в управу загляну и приеду.

Даого откланялся и пошел в лавку. Ху Сю он велел взять корзину и купить курицу и свиные ножки, утку и гуся, свежей рыбы, овощей и сладостей. Потом был нанят повар. Слугу послали нанять паланкин и пригласить певицу Шэнь Вторую. Ван Шестая со служанкой готовила лучший чай. Гостиная была тщательно прибрана. Блестели начищенные столы и кресла. Хозяева ожидали прибытия Симэня.

После обеда Циньтун принес жбан виноградного вина. Через некоторое время в летнем паланкине пожаловал и сам Симэнь в сопровождении Ван Цзина. У ворот Симэнь вышел из паланкина. На нем была парадная чиновничья шапка, длинный халат из темного тонкого шелка и черные сапоги на белой подошве. Его встретил Хань Даого и проводил в дом. Гость и хозяин обменялись приветствиями.

– Премного благодарен вам, батюшка, за вино, – говорил хозяин.

Посреди гостиной стояло почетное кресло, в которое и сел Симэнь. Немного погодя показалась вырядившаяся Вань Шестая. Ее прическу держали многочисленные шпильки полукругом, золотой ободок и серебряная сетка, украшенная по канту бахромой и подвесками. На ней была белая кофта из ханчжоуского шелка с застежкой спереди, бледно-зеленая шелковая безрукавка и бледно-желтая с бахромой юбка. На ногах у нее красовались атласные туфельки цвета воронова крыла на толстой подошве, отделанные золотой тесьмой в виде плывущих облаков. В ушах блестели золотые серьги-гвоздики. Словом, одета она была с большим вкусом. Ван Шестая грациозно подошла к Симэню и отвесила четыре поклона, а потом удалилась отдавать распоряжения.

Вскоре появился Вань Цзин. Он нес расписанный золотом красный лаковый поднос, на котором стояли две чашки густо заваренного чаю, куда для духу были примешаны бобы с корицей. Даого взял чашку и, высоко приподняв, торжественно преподнес ее Симэню. Другую он поставил себе и присел рядом с гостем. После чаю Ван Цзин унес посуду.

– Неизмеримо велика ваша милость, батюшка, оказываемая мне, ничтожному, – заговорил, наконец, Даого. – Вы не оставляете своим покровительством мою жену во время моих отъездов, взяли к себе в слуги Вань Цзина. Глубоко тронутые вашей добротою, мы с женой не знали, как выразить вам свою искреннейшую признательность, и решили устроить скромное угощение, пригласить вас, батюшка, побыть у нас. Кончина вашего наследника застала меня вдали, а жена моя была здесь, но из-за недомогания не смогла выразить вам своего соболезнования, чем, наверное, сильно вас огорчила. Мы пригласили вас, батюшка, во-первых, развеять горе, а во-вторых, попросить у вас прощения.

– Ну что ты! – отозвался Симэнь. – Заставил я только вас раскошелиться.

Пока они беседовали, Ван Шестая расположилась за небольшим столиком рядом.

– А ты уже батюшке сказал? – обратилась она к мужу.

– Нет еще, – отвечал Даого.

– Вы о чем? – поинтересовался Симэнь.

– Мы хотели пригласить для вас, батюшка, двух певиц, – объясняла Ван, – но потом так и не решились. Вот позвали барышню Шэнь Вторую от соседки Юэ. Барышня совсем молода, модные песенки и речитативы знает. В прошлый раз я слышала у вас барышню Юй. Поет она так, средне. Барышня Шэнь куда лучше ее! Вот я для вас, батюшка, ее и позвала. Не знаю, понравится ли она вам, батюшка. А то можно будет позвать ее и к вам. Пусть матушек усладит пением. Ее ведь постоянно зовут. Надо только с ней заранее договориться. Она не посмеет отказаться.

– Раз позвали, пусть выйдет, погляжу, – сказал Симэнь.

Даого кликнул Дайаня.

– Помоги батюшке снять халат, – обратился он к слуге.

Тем временем накрыли стол. Ху Сю расставил закуски и кушанья. Принесли вино. Были тут и копченая утка, и креветки, и прочая морская снедь, и пельмени. Ван Шестая откупорила жбан и, подогрев вино, принесла его в кувшине. Даого поднес Симэню чарку, а потом позвали барышню Шэнь. Симэнь пристально рассматривал певицу.

У барышни Шэнь была высокая прическа. Редкие цветы и шпильки украшали ее связанные узлом локоны-тучи. Переливались сапфировые серьги. Была она в зеленой кофте и красной юбке, из-под которой выглядывали золотые лотосы-ножки. Ее ланиты были нежны, как персики, рисинки-зубы ослепляли белизной, а тонкие изогнутые брови таили в себе чары весенних гор. Как колышущаяся на ветру ветка цветов, приблизилась она к Симэню и отвесила четыре земных поклона.

– Встань, прошу тебя! – сказал Симэнь. – Сколько цветущих весен ты видела?

– Мне двадцать один год.

– Много песен знаешь?

– Всего больше сотни напевов.

Симэнь велел Даого принести стул, и барышня, поклонившись, села рядом с гостем, взяла цитру и спела арии из «Беседки Осеннего благоухания». Когда она отведала рисового отвара, ее попросили спеть арии из сцены «Тьма солдат-бунтовщиков». Пир близился к концу.

– А теперь возьми лютню и спой малые романсы [3], – попросил Симэнь.

Барышне Шэнь хотелось показать все свое умение. Легким движением она поправила шелковые рукава, подтянула колки и, нежно коснувшись струн, заиграла мотив «Овечка с горного склона»:

 
– Давным-давно я глаз не видел милых.
Что на душе – и передать не в силах.
Как я тоскую по тебе, – ты знаешь,
Да и сама меня не забываешь.
Близки мы были,
Неразлучны были,
Клялись в любви,
В сердцах любовь носили.
Жаль, что не в стенах монастыря случилось [4],
Что юной, нежной ты ко мне явилась,
Прекрасную Инъин напоминая,
Весеннее тепло в душе рождая.
О, можешь ли еще хоть раз явиться,
Чтобы в душе навеки поселиться!
Едва увижу облик несравненный –
И вот уж лезть готов я через стену,
Чтоб к западному флигелю проникнуть
И телом и душой к нему приникнуть [5].
– Мой друг! Разлуке оба мы не рады.
Не встретятся на расстоянии взгляды.
С тех пор, как бросил ты меня жестоко,
Мне холодно на ложе, одиноко.
Как щепка, сохну,
Думая о друге,
Лишь лютня делит
Все мои досуги.
Тебе тяжка разлука, милый? Знаю.
Сама я с ног валюсь, вздыхаю, таю.
Проходят ночи,
Опьянена я
Желаньем встречи.
Бессонны очи…
Бессвязны речи…
Лишь о свидании с тобой мечтаю
И в думах этих время коротаю.
Явись же мне, Избавь меня от муки!
Шаги слышны,
Шум ветра ли в бамбуке?
Я от письма невольно отрываюсь,
Прислушиваюсь, в ожиданьи маюсь…
Нет, то цветов чуть колыхнулись тени –
Чист, как водица, лик луны осенней.
 

После исполнения двух романсов на мотив «Овечки с горного склона», Хань Даого велел жене подать вина. Ван Шестая поднесла гостю полную чарку.

– Барышня Шэнь, – говорила она, – ты ведь знаешь романсы на мотив «Застряла в решетке южная ветка». Спой-ка батюшке.

Барышня Шэнь переменила мотив и запела:

 
Как прежде смотрел на тебя я,
Восторгом любовным согрет!
В цвету, как весна молодая
Красотка осьмнадцати лет.
Волос твоих черные тучи
И прелесть молочных ланит,
И взгляд ослепительный, жгучий, –
Все счастье и радость сулит.
Быть знатной тебе надлежало,
Тобой и дворец бы блистал!
Какая досада и жалость,
Что продана в злачный квартал.
Как прежде смотрел на тебя я,
Мой нежный весенний цветок!
Томилась, в пыли прозябая,
И вовремя я не помог,
Манеры твои горделивы,
А голос – так мил и несмел!
Но талию гибкую ивы,
Не первый я лаской согрел.
Твой облик чарующе нежный
И страсть утоляющий взор…
Как жаль мы не встретились прежде,
Познала ты боль и позор.
 

Романсы на мотив «Застряла в решетке южная ветка» сразу напомнили Симэню первую встречу с Чжэн Айюэ. Он остался очень доволен. Ван Шестая, обрадованная тем, что угодила гостю-ценителю, опять наполнила до краев чарку.

– Батюшка, – улыбаясь, говорила она Симэню, – прошу вас, пропустите еще чарочку. Не торопитесь. Это только вступление. Барышня Шэнь еще споет, сколько вы пожелаете. А потом, может, к себе ее позовете. Она и матушек усладит. У вас, батюшка, кто поет?

– Больше барышня Юй в последнее время, – отвечал Симэнь.

– Но барышня Шэнь берет ноты и повыше ее, – продолжала Ван. – Когда пожелаете ее позвать, мне скажите. Я велю паланкин нанять и к вам проводить.

– Барышня Шэнь, – обратился к певице Симэнь, – я за тобой на осенний карнавал пришлю. У меня гости будут. Пойдешь?

– Разумеется! – согласилась певица. – Только дайте знать. Не посмею ослушаться.

Симэню понравился такой ответ певицы.

Во время пира Ван Шестой было неловко любезничать с гостем, поэтому, попросив Шэнь Вторую спеть еще, она шепнула Хань Даого:

– Ступай попроси слугу проводить барышню к супруге Юэ Третьего.