Текст книги "Ловцы душ (СИ)"
Автор книги: Наталья Загороднева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
13
Сон... Он встревожил меня, заставил вспомнить что-то важное. Я слышала смех, чувствовала тоску по кому-то, но ни имени, ни образа – ничего. Голос... Он звучал так знакомо, звал меня, тянул – но я не могла вспомнить, чей он. До боли напрягала память, тянулась на зов, но тщетно – будто стена встала между мной и тем, кто звал меня.
Проснулась в слезах на мокрой подушке. Медленно открыла глаза – утро, самый рассвет. По стенам – отсветы розовых лучей. Пахнет лекарствами. Тихо, только где-то в коридоре какое-то движение. Прислушалась к себе: да, это я, живая и закованная в гипс. Шея сжата чем-то жестким. Губы пересохли, потрескались. Пить хочется. Скосила глаза – за стеклянной стеной перебирает на столе бумаги медсестра. В палату вошел вчерашний врач. Осмотрел меня, заулыбался, а мне так нравились его лучики – морщинки. Я улыбнулась в ответ.
– Простите, я вчера слишком была... в общем, даже не сказала вам спасибо.
Он кивнул.
– Не за что. Это моя работа, а благодарить будешь бога за то, что осталась жива, да и то, когда встанешь на ноги.
– А вы говорили вчера о девушке, что меня спасла...
– Татьяне? Да, это настоящее чудо. Не каждому врачу так посчастливится – вытащить пациента из лап костлявой, – он задумался. – Побольше бы такого везения. А Таня наш врач, со "скорой". Ты теперь ей как крестница, – усмехнулся, – она тут как тень бродила, все о тебе спрашивала. Сейчас дома, поди, отсыпается. Но придет, наверняка.
– А можно мне ее увидеть? – прошептала я.
– Да пустим, теперь-то можно, – улыбнулся он. – Она и сама захочет войти.
Сердце застучало сильнее. Я увижу ту, что спасла мне жизнь! Что сказать ей? Как отблагодарить? И еще...
– Доктор?
– Да?
– Со мной что-то странное... Не могу понять...
Врач посмотрел очень внимательно.
– Что-то не так? Болит? Как? Тянет, режет?
– Я... я не знаю. Я как будто другая. Хочется плакать, на душе тяжесть, и такие сны...
– Это шок, он пройдет, не волнуйся. А ты как хотела? Тебе пришлось пережить серьезное потрясение, и понадобится время, чтобы все вернулось – и чувства, и ощущения. Ты хорошо все помнишь? Нет ощущения провалов?
– Нет, я все помню, но... Как будто это все не со мной было. Как будто другой человек.
– Пока не нужно напрягаться, давай подождем, пока ты восстановишься? Ушиб мозга – это не шутки. Тебе нужно поменьше думать, побольше спать. И, конечно, не переживать и не нервничать. Договорились?
Я опустила веки. Врач легко пожал мои пальцы и вышел.
Вот моя действительность теперь: неподвижность, бинты, нудная тупая боль. Мне сказали, нужно пытаться шевелиться. Я пыталась, и каждый раз в живот словно всаживали нож.
– Так надо, – терпеливо повторяла медсестра. – Быстрее заживет и спаек не будет.
Я слушалась и снова поворачивалась, превозмогая боль. Стискивала зубы. Плакала. Уставала и проваливалась в дремоту. А когда просыпалась – одна, вспоминала. Вернее, мучительно пыталась понять, кто был для меня важен, чем я жила, почему сейчас я не чувствую тяги и тоски по знакомым, друзьям? Родных у меня нет – давно умерли и родители, и бабушка. Никто не ждет меня дома. Никто не тревожится.
Я журналист. В памяти всплывали интервью, записи, люди, лица. Я и дома-то бывала нечасто, набегами, между работой и очередной вечеринкой, где тусила в надежде застать медийное лицо. Как все это далеко сейчас! При мысли о том, что придется этим заняться снова, тошнит. Не хочу. Благо, у меня есть неплохой счет в банке. На первое время хватит, а там подумаю.
Ближе к полудню дверь тихонько открылась и в палату вошла невысокая брюнетка в белом халате.
Не знаю, как это произошло, но в голове что-то щелкнуло, стало ясно, что это – Таня, и хорошо, что она пришла. Так бывает, когда при встрече с незнакомым человеком появляется ощущение, что знаешь его сто лет. Так вот, ее я определенно знала. Такое милое, родное лицо, улыбка, блеск в карих глазах. Я почему-то была уверена, что она много курит, часто ругается, но добрая и душевная, практически не пользуется косметикой и очень любит кофе...
Она не торопилась начать разговор, я тоже не могла сказать ни слова. Горло сжал спазм, в глазах скопились слезы, и я видела сквозь водяную пелену, как она приближается, садится рядом и промокает салфеткой мои мокрые щеки.
– Ну, здравствуй... Так вот ты какая...
– Какая? – улыбаясь, выдавила я.
– Красивая, – так же улыбаясь, ответила она. – Я ведь тогда, ночью, тебя не рассмотрела. Узнала меня?
Я не могла кивнуть, но моргнула, и она поняла. В ее глазах отразилось море чувств: и нежность, и тревога, и облегчение – будто она боялась получить другой ответ.
– Как же вы...
– Ты, – мягко поправила она.
– Как же... ты... не бросила меня? Почему?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Интуиция, наверное. Знала, что смогу. Помнишь, я материлась и кричала?
Я улыбнулась.
– Правильно кричала. Помогло же. Врач говорит, это чудо.
– Ну, считай так, – отшутилась она. – Пусть чудо. К слову, у меня впервые такой случай, и, дай бог, не последний. И ты молодец – держалась, боролась. Просто герой. Так что все будет хорошо. Но только от меня теперь не избавишься. Я ведь как бы несу ответственность за свою крестницу.
Мне стало тепло от этих слов, и вдруг так очевидно проявилось мое прежнее одиночество. Как же мне было пусто и холодно, оказывается. А вот пришла эта незнакомая девушка – и стала роднее всех родных. Я все стерплю – боль и неподвижность, любые процедуры и долгое ожидание, только знать, что она рядом, и придет, и сядет вот так же – просто поговорить. От ее рук идет тепло, приятно согревает мои пальцы. Как отплатить ей за спасение? Какие слова найти?
– Я... хочу сказать... спасибо, – голос дрогнул.
– Не говори ничего, – Таня сжала мои пальцы. – Не нужно. Слава Богу, что ты есть, ты здесь, это и есть самое настоящее чудо. И теперь ты просто обязана поправиться. Обещаешь?
– Обещаю, – улыбаясь, ответила я.
– Мы проведем вместе много-много вечеров. Тебе не будет скучно. А потом, когда встанешь на ноги, будем бродить по улицам, говорить, говорить, говорить... Я знаю, мне понравится дружить с тобой. И я сделаю все, чтоб вернуть тебя... – она осеклась, – к прежней жизни.
Я замолчала, обдумывая ее слова. Она волнуется, голос срывается. Неужели мне повезло встретить такое искреннее сочувствие в наше сложное время?
– Ну, теперь отдыхай, а я приду еще вечером, и вообще, буду приходить часто, хорошо?
Я снова моргнула.
Она ушла, а я еще долго улыбалась, смакуя в уме подробности ее визита, вспоминая ее глаза, голос, теплые пальцы. Как же так? Почему у меня такое отношение к ней? Очевидно, от шока. Другого объяснения не было.
Настроение поднялось, и даже травмы уже не так беспокоили. У меня появилась надежда. Сны больше не тревожили, напротив, в них мне было хорошо и уютно, я смеялась и чувствовала тепло и заботу кого-то близкого, родного. Проснувшись, долго не могла избавиться от ощущения, что меня ждут и любят. Впрочем, если это последствия шока, то всем бы такие. Я была почти счастлива.
Прежние друзья, наконец, соизволили поинтересоваться моей судьбой. В палату их не пустили, но мне принесли записки от них с охами-ахами и пожеланиями выздоровления. Я слушала, как медсестра читает их послания и вспоминала: это от Ольги, вместе учились в институте, потом славно бузили по клубам и дискотекам. Много пьет, курит, громко смеется, часто меняет мужиков, каждый раз переживая разрыв как главную трагедию своей жизни. Одевается ярко, броско, волосы красит в кричаще-рыжий цвет, отчего кажется старше. Раньше часто встречались, по крайней мере, звонили друг другу, делились сплетнями. Хочу ли встретиться с ней сейчас? Прислушавшись к себе, ответила: нет.
Еще одна записка от Вадима – и снова абсолютная пустота в душе. О чем мы говорили? Сейчас и не вспомнится. А ведь, кажется, он мой друг, и интересуется моим здоровьем искренне. Хотя... После того, как медсестра отнесла им послания от меня с известием о том, что мне придется надолго забыть о нормальной жизни, впереди месяцы больницы, костыли, – от них больше ничего не последовало.
Вечером приходила Таня. Она сидела на стуле рядом со мной, пила принесенный с собой кофе и рассказывала о себе – как росла, училась, любила и расставалась. О своей подруге, которая погибла недавно, оставив маленького сына на попечение любимого мужа. Практически моя ровесница. Вот ведь как бывает – я выжила в такой страшной аварии, а она не перенесла сердечного приступа... Превратности судьбы. Теперь-то я понимаю, что такое умереть молодой, когда кажется, что впереди еще столько возможностей. Увы, кому-то везет, как мне, а кому-то – нет. Некстати вспомнилось расхожее выражение: "Смерть выбирает лучших". Так я, что же, второй сорт? Обидно. Хотя... Есть в этом толика правды. Как я жила раньше? Бестолково и бесполезно, и наверняка не дожила бы до старости.
– Зачем я выжила?
– Да уж не затем, чтобы киснуть и ныть, – решительно ответила Таня. – Все пройдет, перемелется. Заживет. Ты, главное, держись. Я помогу во всем. Буду рядом столько, сколько понадобится.
– А тебе-то это зачем? – глухо спросила я.
– Нужно, – ответила она, взяв мою руку. – Ты даже не представляешь, как нужно.
14
Так вышло, что за свои двадцать пять лет я никогда раньше не лежала в больнице. Редкие походы в поликлинику и вызовы врача на дом – вот и весь опыт общения с медиками. И теперь я – словно путешественница, попавшая в другой мир, другую страну, в которой хоть, благо, говорят на понятном мне языке, постигала науку неподвижного созерцания каждодневной обыденности. Сначала довольно сложно было привыкнуть жить по режиму, большей частью ничего не делая, лишившись общения, увлечений, да и вообще, в принципе, всех привычных занятий. Первые дни в палате я прожила в состоянии амебы, медленно приходящей в себя после пережитого. Резкие перемены всегда сопровождаются растерянностью. Вот и я просто лежала, как спеленутая кукла, пыталась собраться воедино, свыкнуться с мыслью, что жизнь изменилась безвозвратно и прежней Анны не существует, а с новой я не знакома.
От нечего делать в перерывах между сном и приступами хандры и боли я пыталась адекватно оценить свое состояние и привыкнуть к нему. Прежней Анне претило длительное бездействие – нынешнюю оно вполне устраивало. Я вообще, к собственному удивлению, покорно принимала все, что происходило. Принесли на завтрак безвкусный кисель – прежняя Анна отказалась бы пить, еще и устроила б скандал. Нынешняя Анна покорно выпила и сказала спасибо медсестре.
Да, кстати, еще одно несовпадение: прежняя Анна умудрялась конфликтовать и наживать себе врагов везде, где появлялась. Что изменилось сейчас? Окружающие были милы и приветливы, хоть и выполняли не самые приятные процедуры. Но главное даже не это... Они искренне заботились, сочувствовали мне. И я стала воспринимать иначе тех, с кем приходилось общаться. Глядя на лица людей, я их чувствовала: мысли и настроение, характер, эмоции – все, о чем раньше приходилось догадываться лишь со слов.
У меня даже появился поклонник. И я, привыкшая к мужскому вниманию и легко отталкивающая назойливых ловеласов, испытывала что-то сродни благодарности за то, что и тут, в таком неприглядном виде, умудрялась чувствовать себя женщиной. Молодой врач, войдя однажды в палату, бросил на меня быстрый взгляд и покраснел. Смущенно уткнулся в историю болезни, сделал вид, что погружен в чтение. Мне польстило его поведение: значит, я еще привлекательна.
– Меня зовут Александр Евгеньевич. Буду наблюдать вас. Есть ли какие-то жалобы, пожелания?
Я усмехнулась. Какие у меня, распятой в гипсовом корсете, могут быть жалобы? Вспомнилась шутка из кинофильма.
– Есть жалобы.
– Слушаю, – он нахмурился и с самым серьезным лицом приготовился записывать.
– Нет счастья в жизни, – вздохнула я.
Он кашлянул и залился краской.
– Шутите? Это хорошо. Быстрее поправитесь.
– А вы хотите, чтоб быстрее поправилась? – поинтересовалась я елейным голоском.
– Конечно, – он был все так же серьезен. – В этом и состоит наша задача – ставить на ноги пациентов.
– Тогда отдаюсь в ваши надежные руки, – торжественно произнесла я.
Он снова кашлянул, но собрался и приступил к осмотру.
Да, это был еще тот крепкий орешек! В отсутствие других развлечений попытки его разговорить стали для меня хорошим занятием. Так мы и соревновались в пытливости: то он расспрашивал меня, то я его. Он мне – про температуру, аппетит и сон, я его – женат ли, чем увлекается, какие смотрит фильмы. Какую музыку слушает. Так, незаметно, стали общаться легко и непринужденно. Временами он спохватывался и надевал на лицо маску ледяного безразличия, но я-то знала: в его душе прочно поселилось мое отражение.
Однажды он пришел грустный, немного потерянный. Рассеянно спросил, как спала, но, кажется, даже не услышал ответа.
– Я тут подумал, не устроить ли нам консультацию с профессором Аникиным?
– У меня что-то серьезное?
– Нет-нет, не беспокойтесь. Заживление идет хорошо, анализы а порядке, давление стабилизировалось. Так что, скорее всего, завтра-послезавтра будем вас переводить в отделение.
– Как? Уже?
Он окончательно скис, и я поняла: вот что его тревожило.
– Увы, я не могу держать вас здесь вечно. Пациенты должны выздоравливать и покидать больницы. – В его голосе звучала тоска. – Но я подумал, после консультации с профессором, возможно, придется еще немного подзадержаться у нас, чтобы я был уверен в положительной динамике.
Я улыбнулась.
– Как скажете, Александр Евгеньевич, вы доктор, вам и решать. А мне все равно торопиться некуда, да и к вам я уже привыкла.
Бедный доктор! Он покраснел, в глазах отразилась глубочайшая мука, губы шевельнулись – кажется, он едва сдержался, чтобы не признаться в своей симпатии ко мне.
– Надеюсь, отвыкать и не придется, – взяв себя в руки, сухо проговорил он, – я своих пациентов не бросаю до полного выздоровления, и наблюдаю после выписки. Так что прощаться нам с вами рановато. Ну а теперь отдыхайте, – засуетился он, видя, что я устало прикрыла веки. – Все-таки я поговорю с профессором... Да, и МРТ бы не помешала... Всего доброго, Анна Александровна.
– До встречи, Александр Евгеньевич, – слабым голосом попрощалась я, и он поспешил вон из палаты.
Едва за ним закрылась дверь, я вздохнула и принялась себя ругать. Ну, зачем мне поклонник? Ладно, он не понимает, что после того, как мужчина видел женщину в таком беспомощном положении, ни о каких отношениях не может быть и речи, но я-то это понимаю! Да и не тот он, с кем я вижу себя в будущем. Не сможет он дать того, о чем я теперь часто мечтала.
Закрыв глаза, я увидела залитую солнцем обычную квартиру – обстановка скромная, но не безвкусная. Оранжевые занавески на кухне задернуты, несмотря на то, что день, и от этого вся комната погружена в теплый апельсиновый свет. Я смотрела на себя в легком летящем сарафане: в хорошем настроении пританцовываю под веселенький мотивчик по радио. Руки в муке – что-то пекла.
"Я?! Та, что и яичницы толком сделать не умеет?!" – ехидная реплика моего скепсиса.
Да-да, я, вдруг полюбившая готовить, и больше того – хорошо готовить. В моих руках оживают куски теста, принимая вид пирожков, я закладываю их в сковороду с шипящим маслом, умудряясь не обжечься. И вот, вскоре они становятся золотистыми, а по дому разливается божественный аромат.
– Хозяюшка моя, – Чьи-то руки обхватывают меня за талию, а шеи касаются прохладные губы, теплое дыхание щекочет кожу, и по рукам – мурашки от удовольствия.
Сейчас я обернусь и увижу лицо самого любимого на свете мужчины...
– Анюта, спишь?
О боже... Я едва не застонала от разочарования. Похоже, я действительно уснула. Какой чудесный сон! Но почему-то хочется плакать. Я скучаю, вот в чем дело. Скучаю по тому, кто обнимал меня во сне. Но как это возможно? Со мной никогда ничего такого не случалось, никогда и никому я не готовила пирожков, и никто не обнимал меня вот так!
А настроение все-таки испортилось. Глаза повлажнели, мир снова стал серым, ноябрьским, и даже появление Тани не сильно его скрасило.
– Что с тобой?
– Плохо мне. – Я все-таки всхлипнула и расплакалась. – Ты бы знала, как плохо!
– Что-то болит? – встревоженно спросила она.
– Болит, да. Душа болит. Такое бывает? – Я посмотрела на нее сквозь слезы.
Она улыбнулась.
– Это хорошо, Анечка. Болит – значит, живая. Все устроится, хороший мой.
– Может, мне пора пообщаться с психиатром? Может, я схожу с ума? Мне снятся сны, где я и не я, скучаю по тому, кого никогда не видела, и вообще, не узнаю себя. Что это?
На лице Тани отразилось сомнение, и это насторожило. Такое чувство, что она знает что-то, чего мне не положено знать. И теперь мучительно подбирает слова, чтобы соврать так, чтобы я поверила.
– Аня, нужно просто подождать. Мы с тобой говорили об этом. Очень многие люди после клинической смерти обнаруживали у себя новые способности, о которых не подозревали раньше. Если бы я могла это объяснить с точки зрения науки – получила бы Нобелевскую премию. Понимаю, тебе сейчас тяжело. Но слезами и депрессией ты делаешь себе только хуже. Нужно просто жить и ждать.
Мне стало совестно. И правда, чего рассопливилась? Человек мне помочь хочет, да и, вообще, жизнь спасла, возится, как с маленькой, а у нее и свои проблемы имеются.
– Прости меня, пожалуйста. Сама не знаю, что накатило.
Она вздохнула с облегчением.
– Ну и ладушки. Давай-ка лучше расскажи мне, что у тебя с Александром Евгеньевичем? Он сейчас со мной минут пятнадцать говорил о тебе, и я так поняла, что он совсем неравнодушен?
Я смутилась.
– Ну да. Я тут, лежа в бинтах, соблазняю больничных красавцев, вся такая неотразимая. Или, может, у него склонность к беспомощным полумертвым девицам?
Таня рассмеялась, я вслед за ней, и мы хохотали, пока из глаз не потекли слезы.
15
Жизнь в больнице подчиняется определенным законам, и, наверное, каждый человек, попавший сюда надолго, проходит своеобразную мутацию под новые условия существования. Поначалу больничные стены кажутся чем-то нереальным, как сон, что вот-вот кончится и, проснувшись, обнаружишь себя в привычной постели, дома. Но нет, время идет, мираж остается на месте и напоминает о себе запахом лекарств, писком приборов, распорядком, которому приходится подчиниться: пробуждение, процедуры, завтрак, обход, обследования, процедуры, обед, сон...
Спустя несколько дней этот распорядок начинает раздражать. Хочется что-то сломать в устоявшемся ритуале, и, наверное, те, кто могут передвигаться, в это время задумываются о продолжении лечения дома. Мне же травмы не позволяли и мечтать о скором возвращении в привычную среду, потому я погрузилась в хандру и равнодушно – отстраненно принимала размеренно – однообразное течение больничной жизни.
Александра Евгеньевича это не на шутку встревожило, он стал приходить почаще, хмурился, видя меня апатичной и безразличной, пытался расспрашивать, но я действительно не хотела ни с кем разговаривать. Закрывала глаза, давая понять, что устала. Как результат – ко мне стал приходить психолог, вызвавший своими вопросами у меня неприязнь. Чем больше я слушала про стресс и его последствия, тем больше не хотелось его разочаровывать и показать во всей красе свою депрессию с суицидальными наклонностями.
От нечего делать я развлекалась, угадывая разные забавные вещи про самого психолога. Прервала его речь о посттравматическом шоке вопросом:
– А вы ведь в четвертый раз женаты?
– Откуда вы знаете? – оторопел он.
– Так, просто в голову пришло. А что же, психология лично вам не помогла найти взаимопонимание с первыми тремя женами?
– Простите, я не намерен обсуждать свою личную... – покраснел он.
– Да что тут обсуждать! Вот вы всех лечить пытаетесь, а сами себя – не можете. Вам никто не говорил, что пристрастие к молоденьким студенткам отдает извращением и инфантилизмом?
– Ну, знаете ли... – вскипел доктор, – Не знаю, кто вам наболтал обо мне всякой чуши, но я не позволю...
– Да никто мне не говорил, я сама знаю. Журналистский опыт... Лучше вы мне скажите: зачем мне это знать? Зачем мне информация, что вы любите ходить по квартире голым и тешите себя надеждой, что кто-то подглядывает за вами в окно?
Доктор поперхнулся, закашлялся и смотрел на меня уже со страхом.
Я спохватилась: этак он меня упечет в психушку! Надо срочно успокоить его.
– Вы уж не обижайтесь, пожалуйста. Я не буду обсуждать вас ни с кем, обещаю. Это у меня временно. Оно пройдет. Бабушка была ведуньей, вот, наверное, в стрессе обострились какие-то наследственные способности. А со мной все в порядке будет, вы и Александру Евгеньевичу передайте.
– А, так вот в чем дело! – успокоился доктор. – Ну, я вижу, вы вполне в себе, глубинных изменений психики не наблюдается, а невротическое состояние после пережитого стресса вполне ожидаемо, так что выпишу вам успокоительное, и подождем ремиссии.
– Спасибо, доктор.
Мне показалось, что он так быстро и легко открестился от меня как раз из-за моего неожиданного дара видеть то, что скрыто от посторонних глаз. Очевидно, побоялся, что, общаясь со мной, даст возможность узнать еще какие-нибудь секреты. Наивный! Они все мне стали известны сразу же, как посмотрела в его глаза. Благо, у меня хватило ума не дать ему понять, как много про него знаю. Одно ясно: он больше не придет. А ведь я легко отделалась! Мог и написать что-то типа шизофрении и тогда мне прямой путь в психиатрическую клинику, но почему-то я с самого начала понимала, что не напишет, побоится. Однако, нужно заканчивать с такими экспериментами.
Но, как ни крути, а неподвижность и одиночество стали серьезно напрягать. Так я действительно сойду с ума, если не найду себе занятие. И тут, неожиданно для самой себя, я стала сочинять стихи. Просто складывала слова в рифму и, подчиняя определенному ритму, они начинали звучать. Мне понравилось, сложилось впечатление, что я этим занималась давным-давно, только забыла.
После обеда пришел Александр Евгеньевич и сухо сообщил, что переводит меня в общую палату, в отделение. Он был обижен и расстроен – психолог все же поговорил с ним и посоветовал держаться от меня подальше, во избежание различных неприятностей. Но даже не это его обидело и расстроило, а то, что он не понимал, почему его ко мне тянет, и почему меня не тянет к нему. Бедняжка, он так одинок. Будет скучать по мне. Приходить ко мне в палату. Даже гулять будем вместе, когда я смогу вставать. И однажды он мне признается в любви...
– Александр Евгеньевич?
– Да, Анна Александровна?
– Не обижайтесь на меня. Вы очень хороший, и я хотела бы остаться вашим другом. Но не больше, понимаете? Просто не хочу, чтобы вы надеялись на то, чего никогда не будет.
Он побледнел, но взял себя в руки, улыбнулся краешком губ.
– Ну что вы, Анна Александровна, я врач, и вижу в вас, прежде всего, пациентку. Но – спасибо за откровенность. Надеюсь, больше этот вопрос не возникнет.
– И вам спасибо.
Он ушел, а я все думала о нем и обо всем, что произошло после аварии. Похоже, мне придется заново учиться общаться с людьми. Раньше я видела в них однородную серую массу, теперь же, непонятно почему, они стали интересны мне. Но это не повод играть их чувствами, и нужно отдавать себе отчет, как далеко все может зайти.
Так странно – прислушавшись к себе, я поняла, что могу влиять на окружающих, заставлять их испытывать то, что нужно мне. Это как своеобразное поле, которое я могу включать и выключать. Вот, сейчас зайдет медсестра Зина, у нее нелады с мужем и маленький сын болен. Она расстроена, подавлена, и думает только о том, что ее ждет вечером дома – новый скандал, бессонная ночь с плачущим от боли малышом, или же все успокоится и наконец-то наступит тишь да гладь. И я могу помочь ей, могу успокоить, сказав, что муж на самом деле ее любит, и ссоры случаются и между близкими людьми, а сила женщины не в том, чтобы гордо выжидать, пока муж попросит прощения, а в том, что она может проявить гибкость и пойти на примирение сама. В ее случае – именно так. Ее мужу будет очень приятно, если она избавит его от необходимости просить прощения за то, в чем он не чувствует себя виноватым. А ребенок выздоровеет – обычный отит.
Да, но, сказав все это, я переброшу мостик доверия между нами и стану частью ее жизни, и с этой близостью либо нужно жить и дальше, либо подать это как разовое откровение, без надежд на продолжение. Вот этому-то и нужно учиться.
– Здравствуйте, Анна Александровна. Как вы тут? Укольчик сделаем?
– Добрый день, Зиночка. Спасибо, все нормально. А вот у вас усталый вид. Что-нибудь случилось?
– Да так, дома неприятности, не обращайте внимания.
– Ничего, все пройдет, поверьте. Вот моя подруга позавчера собиралась разводиться из-за какой-то мелочи, а вчера уже помирилась и все разрешилось.
Реплика попала точно в цель. Зина посмотрела на меня с надеждой.
– Ну, наверное, они не так уж серьезно поссорились?
– Да уж куда серьезнее. Просто мы, женщины, обычно преувеличиваем масштаб трагедий. Тем более, когда кажется, что в жизни наступила черная полоса. А на самом деле все так же как и было – муж любит, ребенок радует, и все неприятности пройдут, нужно просто улыбнуться и успокоиться.
– Вот какая вы, Анна Александровна, удивительная, – с улыбкой произнесла Зина, набирая лекарство в шприц, – сами вот вся в бинтах лежите, а других успокаиваете. Побольше бы таких людей! А то зачастую, наоборот, все ноют и жалуются.
– А это потому, Зиночка, что я теперь знаю истинную ценность жизни. Но никому не пожелаю пройти через такое, чтобы научиться видеть хорошее вокруг себя.
– Ой, как вы правы! – вздохнула Зина. – Все кажется, что чего-то недостает, мало вечно, то денег, то времени, то внимания... А оно ведь может вот так – раз, и... Ой, простите, – спохватилась она. – Заболталась я с вами. А теперь давайте-ка лечиться.
Сделав укол, задержалась ненадолго в дверях.
– Хорошая вы, Анна Александровна. С вами поговоришь – и легче на душе. Выздоравливайте скорее. Слышала, вас в отделение переводят? Жалко, буду скучать. Но приду, навещу вас там.
Улыбнулась и ушла, осторожно притворив дверь. А я прислушалась к себе – а ведь очень приятно, когда получается кому-то помочь, успокоить. Хандру как рукой сняло, сердце пело. Знаю, что Зине стало легче, и сейчас она набирает телефон мужа, чтобы сказать, как она его любит.
И как же я хочу сказать кому-то, что люблю...
