Текст книги "Русская фэнтези 2011"

Автор книги: Наталья Колесова

Соавторы: Максим Далин,Инна Живетьева,Юлия Остапенко,Александр Сивинских,Юстина Южная,Артем Белоглазов,Лора Андронова,Людмила Коротич,Лариса Рябова,Юлия Чернова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

И она тоже была не одна. С ней был ее наездник.

– Даниэлланейла! – крикнул вдруг Дженсен, и в крике его было столько горечи, изумления и тоски, что Джаредина вздрогнула, остро ощутив, как рвется возникшая между ними связь, словно он вдруг отпустил Джарединин разум и устремился к той, другой.

Похоже, он ее знал…

Драконица обернулась на крик. С ее оскаленных зубов капала пена, золотые глаза полыхали такой звериной яростью, что Джаредина отшатнулась, на миг ощутив весь тот ужас, который и положено смертному человечку, столкнувшемуся с неистовством охотящегося дракона. Но страх разом прошел, уступив место глубокой, застывшей скорби. Джаредина не сразу поняла, от чего это чувство, а потом осознала, что Дженсен вернулся к ней разумом. Он скорбел, и она скорбела вместе с ним.

– Боги драконьи, – прохрипел он, подаваясь назад и растерянно взбивая крыльями задымленный воздух. – Даниэлланейла… как же так…

Джаредина впилась ему в гриву у самых корней, обдирая ногти о чешую.

– Опомнись! Она убивает! Ты обещал!

Он содрогнулся так, словно она золотым мечом отрубила ему крыло. Горестно заревел, взмывая ввысь, над драконицей, которая сжалась пружиной и оскалилась на него снизу вверх, но пока что не нападала. От нее исходило столько злобы и тьмы, сколько Джаредина не чуяла даже на Ржавом Острове, среди целого полчища обозленных тварей. Но эта тьма не вызывала в ней ненависти… только ужас и жалость.

– Ты не понимаешь, – простонал Дженсен, и, если бы драконы могли плакать, Джаредина подумала бы, что он всхлипнул. – Этот человек на ней… она не нашла своего наездника… она не часть его… она его рабыня!

Драконица вдруг распластала крылья и с ревом выдохнула на них столб пламени.

Дженсен бросил свое огромное тело в сторону, и Джаредину мотнуло, на миг оторвав от него, так что она зависла в небе сама по себе, маленькая и беззащитная, как червячок в птичьем клюве. Но потом ухватилась за реявшие перед лицом зеленые иглы, стиснула колени, заставила себя выровнять дыхание. Драконица неслась за ними, стреляя огненными потоками, а Дженсен убегал, выделывая в небе безумные петли, стараясь на попасть под струю смертоносного дыхания и ничего не предпринимая в ответ. Джаредина чувствовала, как он дрожит под ней, отяжелев всем телом, и понимала, что он действительно плачет.

На какой-то миг он взмыл выше, вне пределов досягаемости дыхания драконицы, и Джаредина улучила миг, чтобы разглядеть ее наездника.

Это был мужчина. Лица его Джаредина разглядеть не могла, видела только, что, как принято у свирепых вирьеррцев, оно сплошь покрыто синими боевыми татуировками. Черные волосы были собраны в хвост за спиной и полоскались по ветру, задевая гребень на драконицыном хвосте. В руке у человека был меч, отливавший золотом.

Но наиболее поразило и испугало Джаредину не это. Мужчина сидел на драконице верхом, но не держался коленями, как Джаредина. Он сидел в седле.Огромное, оно было притянуто к туловищу драконицы множеством широких ремней, туго затянутых на ее поджаром брюхе. Пряжки блестели на солнце, как и лезвие меча – они тоже были выплавлены из золота. Ноги наездника были забраны в глубокие стремена и крепко к ним привязаны, спину подпирала высокая лука, на которую он мог опереться. На стременах виднелись гигантские шипастые шпоры. Левая рука его, свободная от меча, сжимала вожжи, прикрепленные к гриве – не иначе как они держались на золотых крючьях, вонзенных драконице под кожу. Джаредина вспомнила, как страдал Дженсен, даже в человечьем обличье, от своих золотых оков, и поняла, что драконица должна претерпевать ужасную, непреходящую муку. И судя по тому, как уверенно и твердо держался в седле ее наездник, мука эта длилась уже долгое-долгое время.

Вот откуда эта неистощимая злоба, вот откуда эта ненависть, силу которой могла оправдать только столь же ужасная боль. Должно быть, она доверилась этому человеку, а он обманул ее и принудил служить своим целям. Не ведая, что единением и любовью от дракона получить можно куда больше, чем силой.

Дженсен по-прежнему дрожал, глядя вниз, на давнюю свою подругу, корчившуюся от боли и бешенства. Но бешенство это не было направлено на ее наездника. Его она не имела сил ненавидеть больше, так что теперь обращала свою ярость туда, куда он ей велел.

– Она мертва, – прошептала Джаредина, кладя ладонь на блестящую чешую своего дракона и чувствуя, что и ее глаза наполняются жгучими слезами. Его горе было слишком сильно, чтоб она не прониклась им. – Она уже мертва, в ней не осталось ее, ты же сам знаешь… Она теперь просто зверь. Она забыла себя и уже никогда не вспомнит, даже если мы ее освободим. Так давай хоть дадим ей покой.

Это были не ее мысли, а его – то, что он знал, но о чем запрещал себе думать. И когда Джаредина сказала это, ее дракон заревел и, сложив крылья, камнем понесся вниз, выдыхая столб смертоносного пламени.

Джаредине приходилось и прежде худо в полете – поначалу, в их первой схватке, и позже, над Льдистым морем. Но так туго не бывало никогда. Ибо в первом полете ей только и требовалось, что покрепче держаться за гриву и не позволить себя испугать. А теперь ей нужны были руки, чтобы освободить стрелу из колчана, приладить к тетиве, натянуть, выстрелить… Ни седла, ни стремян (хотя одна мысль о них повергала ее в холодный ужас), так что удерживаться на драконьей спине она могла одними только ногами. Хорошо, что они так много летали прежде, она здорово окрепла за эти полеты, бедра ее стали тверды, как кремень, и держали скользкие драконьи бока надежней любых ремней. «Он не позволит мне упасть», – как прежде, подумала она и вздохнула, позволяя этой вере проникнуть в кровь и разнестись по всему телу, прогоняя из него предательское онемение. Ей полегчало, и, вспомнив наказ Дженсена – сосредоточиться на всаднике, а драконицу оставить ему, – вскинула лук и стала искать глазами цель.

А два дракона тем временем отплясывали в небе смертельный танец. Поле внизу затянуло дымом, оставленным сполохами из их разинутых пастей, трава и деревья горели от огненных брызг, долетевших до земли, страшный рев стоял над устьем Златовода, сотрясая берег и вздыбливая огромные волны на всегда спокойной реке. Что думали люди, видевшие их с земли, доводилось только гадать – но верно то, что долина замерла в ужасе, глядя на жестокую схватку двух огромных чудовищ, оседланных людьми. Вирьеррец туго натягивал вожжи, выкрикивал что-то на своем каркающем языке, и драконица шла на новый виток, кидалась в новую атаку, и видно было, что желание жить в ней куда слабее желания убивать. У Дженсена же было все иначе: он хотел жить, и ее смерти не хотел, хоть и знал, что только так принесет ей долгожданное избавление. Порой они сталкивались в небе, обхватывали друг друга лапами, скрежетали когтями по чешуе, рычали, вцепляясь зубами в податливые сухожилия крыльев, – и камнем падали вниз, сцепившись, а потом, когда смерть для обоих казалась неминуемой, разлеплялись и снова уносились к облакам, и все начиналось сызнова. В эти мгновения Джаредина чуяла вирьеррского всадника совсем рядом с собой, казалось – руку протяни, и коснешься. Она отчаянно целилась, пускала впустую стрелу за стрелой, а он будто не видел ее и рубил своим золотым мечом Дженсеново брюхо, бешено хохоча и выкрикивая победные кличи своей страны.

– Как ты? Больно тебе? – то и дело спрашивала Джаредина, когда они отлетали в сторону, но Дженсен не отвечал, только дышал тяжело, заливая ей ноги густой черной кровью. От драконьей крови у людей остаются ожоги, и Джаредина чувствовала, как идет волдырями кожа у нее на лодыжках и икрах. Но боли не было никакой – быть может, оттого что она слишком остро ощущала его страдание, чтобы за этой бескрайней лавиной различить еще и свое собственное.

Еще одна стрела отскочила от бронзовой чешуи и упала вниз. Джаредина немеющей рукой нащупала колчан. Стрел осталось всего ничего. Вирьеррец хохотал, размахивая мечом над головой, что-то кричал ей, и она знать не хотела что.

– Я не могу в него попасть, пока мы так вертимся, – сказала она на удивление ровным голосом. – Надо, чтобы ты подлетел к ней вровень и хотя бы пять ударов сердца подержал нас так. Сможешь?

– Пять твоих ударов или моих? – прохрипел Дженсен, и с каждым словом из пасти у него брызгала пена, прикрашенная кровью.

– Моих.

– Попробую. Только крепче держись!

Он набрал в грудь воздуху – и пошел на такой вираж, что у Джаредины только ветер завыл в ушах и мир посыпался перед глазами разноцветным битым стеклом. А потом они вдруг вынырнули – и она увидела прямо перед собой драконицын хвост, яростно бьющий по ветру. Пять ударов сердца Джаредины – ровно столько у них и было, пока драконица поймет, что ее обошли с тыла. Дженсен впился зубами ей в хвост, сдавил так, что захрустели, дробясь, позвонки. Драконица издала рвущий уши вопль и, вывернув шею, излила поток пламени прямо на Джаредину.

Джарединин дракон вскинул крыло и заслонил свою наездницу от смертельного жара, принимая все пламя на себя. И тут же стрела, пущенная ею, вошла вирьеррскому наезднику прямехонько в шею.

Наездник схватился за древко, пачкая руки в собственной крови, очумело попытался вырвать стрелу, только сильней раздирая себе жилы. И меч, и поводья он выпустил, и на миг драконица остановилась, словно растерявшись и не зная, что ей делать теперь, когда нежную кожу на ее загривке перестали терзать золотые крючья. Вирьеррец, булькая, завалился на бок, да так и остался криво свисать из седла – ременная упряжь, крепившая его ноги к телу драконицы, и в смерти скрепляя их противоестественные узы. Дженсен не видел ничего этого – он улетал, медленно взмахивая крылами. Левое, обожженное, двигалось тяжело, рывками, от чего плавный прежде полет превратился в неуклюжую тряску.

– Не могу, – прохрипел он. – Не… могу… Джаредина…

– Ну пожалуйста! – взмолилась она, бросая лук в пропасть под ними и обхватывая его шею руками. – Пожалуйста, еще самую малость!

Он тяжко, надрывно вздохнул. И полетел вниз, к земле. Драконица, оставшаяся без наездника, глядела на них сверху, хлопая крыльями и рыча.

– Пожалуйста, пожалуйста, – твердила Джаредина.

Дракон сел на землю, сплошь черную и покрытую толстым слоем пепла, и вильнул задом, небрежно, лениво даже. Джаредина, вконец ослабевшая и измученная, кулем повалилась наземь.

– Уездила ты меня, девушка, – тихо сказал ей дракон и, улыбнувшись вспененным ртом, вновь взмахнул крыльями и с места поднялся в небо.

Джаредина кое-как поднялась на четвереньки – руки-ноги не держали, земля так и прыгала под ней, словно тоже была зверем, норовившим сбросить, – и, задыхаясь от дыма и пыли, вскинула лицо к небу. Оно было черным, мутным, в нем ничего нельзя было разглядеть, только слышно было, что драконы возобновили битву. Но на сей раз она не продлилась долго. Джаредина услышала рык, полный суровой печали – то Дженсен говорил со своей соплеменницей, тем языком, который она только и могла теперь понимать. А вслед за тем – плач, горестный, страшный драконий плач, и Джаредина так и не поняла, кто из двух драконов его изверг, прежде чем все закончилось.

Тело драконицы с гулом пронеслось сквозь воздух и рухнуло в реку, подняв столб воды до самых туч. Джаредина задохнулась, ожидая, что вот сейчас она вынырнет и продолжит борьбу. Но пена улеглась, волны утихли, круги на воде стали сходиться и в конце концов пропали совсем. Златовод поглотил несчастную тварь – отмучилась, бедная.

Джаредина оторвала взгляд от реки и стала искать глазами Дженсена.

Не сразу, но она нашла его. Он летел вниз, медленно, неуклюже – ни дать ни взять крылатая корова. Джаредина засмеялась от радости и побежала по выжженной земле ему навстречу, туда, где он должен был приземлиться.

Но он не приземлился.

Он упал.

Почти до самой земли несли его искалеченные крылья, но потом, видать, совсем отказали. Он сложил их, словно был уже на земле, и врезался камнем, вздыбив тучу грязи, клочьев травы и пепла. Джаредина подхватила мешающую юбку и припустила еще быстрее, так быстро, как только могли ее обожженные ноги. Когда добежала наконец, он уже закрыл глаза и не дышал – огромная, неподвижная туша в яме, выдолбленной ее собственным весом. Джаредина упала на колени перед ним, схватила обеими руками его морду, залитую пеной, с мертво задравшейся верхней губой. С трудом подняла неподвижное веко – глаз под ним совсем потускнел, стал мутным, словно яичный желток. Побледневшая, цвета плесени грива падала ему на шею, точно мокрая пакля, чешуя утратила зеркальный блеск и стала просто черной.

– Не надо, – просила Джаредина, теребя его оскаленную морду двумя руками. – Не надо, что ж ты… зачем же ты…

Наплакавшись, она обмякла, осела на земле, и сидела так, обхватив застывшую морду и ткнувшись в нее лицом.

Сидела до тех пор, пока за ней не пришли рыцари светлого князя Григаля.

Две седмицы спустя Джаредина, дева-драконоборица, стояла у окна своей горницы в княжьем дворце и смотрела на радостный город Клеменс.

Весела была столица, празднична, увита цветами, пестра от многолюдной толпы, стянувшейся со всех Семи Долин. Большой затевался праздник – праздник окончания войны с Вирьеррой, которую успели уже прозвать Драконьей войной – стремительной и страшной, прокатившейся по цветущему княжеству и оставившей везде, где прошла, пепел и смерть. Почитай, полвека не случалось в Семи Долинах такой беды – а все равно радовались, ибо знали, что, не явись дева-драконоборица и не спаси их всех, не было бы больше Семи Долин, а только одни обугленные руины.

Потому те, кто лишился всего, горевали, а до кого война не успела добраться, те ликовали и радовались. Менестрели наперебой слагали песни о Битве над Златоводом, толпы людей волновались у княжьего дворца, выкрикивая здравицы, а в самом дворце что ни день – то пир горой. Столицу уберегли, и до плодородных полей на востоке вирьеррская тварь добраться не успела, стало быть, не будет голода – а что еще надо?

И все – благодаря ей, дивной, отважной, прекрасной деве-драконоборице.

Джаредина не помнила, как рыцари князя подняли ее с земли и отвезли во дворец. Вроде она просила их, кричала, чтоб не оставляли там Дженсена, чтоб помогли ему, он ведь был еще жив. Но ее не послушали. Она ждала, что по прибытии в город вновь в каземат заточат, как уже было прежде, но вместо этого отнесли ее в просторные палаты, уложили на огромное ложе, созвали к ней суетливых и хмурых лекарей. Дальше совсем не помнила. А когда сполна очнулась – была уже не крестьянской девкой, мельниковой дочерью, а знатной дамой, коей пожаловано дворянство, рыцарство и все мыслимые и немыслимые почести.

Народ говорил: «Ты глянь – ни дать ни взять объявилась у нас еще одна дама Альменара!»

Как только смогла говорить, спросила о Дженсене. Ее не понимали сперва, думали, бредит – она и вправду бредила долго, пропустила все празднества и пиры в свою честь, только от девок, ходивших за нею, узнала потом, какими наградами пожалована. Кое-как добилась от них ответа: что сталось с ее драконом? Оказалось – жив. Она разрыдалась от облегчения и вновь отдалась забытью, не проходившему долгие дни.

Только на исходе второй седмицы смогла наконец, вопреки увещеваниям лекарей, встать и подойти к распахнутому окну.

Из ее горницы была видна площадь перед дворцом, а еще – котлован, вырытый, судя по комьям свежей земли, в считанные дни. Котлован этот был невелик, поменьше обеденной палаты, где пировал князь. И на дне этого котлована Джаредина увидела Дженсена. Он лежал, вытянувшись на влажной земле, раскинув лапы и прикрыв хвостом нос. Крылья лежали не сложенные даже, а распластанные по земле, насколько хватало места – котлован был тесен ему, он едва умещался там, вытянувшись во всю длину. Левое крыло было буровато-сизым – с него слезла почти вся чешуя, и под нещадно палящим солнцем поблескивало голое мясо, прикрытое склизкой темной пленкой. Джаредина подумала бы, что он мертв, и мертв уже давно, если бы не широкий золотой ошейник, охватывающий его исхудавшую шею, и не толстая золотая цепь, вмурованная в огромный камень, валявшийся рядом на земле. Должно быть, много золотых блюд и иных драгоценных безделиц ушло на то, чтобы выковать эти оковы.

Джаредина схватилась за подоконник, обдирая ногти о жесткое дерево, и свесилась вниз, не веря своим глазам. Да что же это… как же? Будь он при полной силе, да что там, хоть при четверти былой своей мощи – взлетел бы ввысь даже с этим ярмом на шее, разметал бы всех, кто попытался бы его задержать, освободился бы… или просто обернулся человеком – обруч на шее его, даже исхудавшей, был бы слишком широк для человеческой талии. Но он не мог обернуться, разрушительная сила золота сдерживала его, ослабляя еще сильнее, а он и так был едва живой. Вдобавок, словно всего прочего было мало, в края котлована вбили деревянные колья с позолоченными остриями. Острия были изъедены, словно черви точили их многие годы, измазаны черной слизью – видать, дракон все-таки рвался вверх, пытаясь взлететь, но эта последняя преграда окончательно его сломила.

Он снова был в плену у людей – у тех самых людей, которых, рискуя жизнью, спас от страшной беды и полного порабощения извечным врагом. Тех самых людей, в которых разуверился и веру в которых ему вернула его наездница, прекрасная дева-драконоборица, дама Джаредина.

Девушки-служанки, охая, подбежали к ней, вытащили обратно в горницу. Счастье их, что Джаредина была слаба, не то бы пораскидывала к стенкам, не поглядела бы, что девки. Но она еще едва дышала, так что без труда они скрутили ее и водворили назад на постель. Силой заставили выпить какое-то гадкое снадобье, и почти тотчас Джаредину сморило в сон, тяжкий, липкий сон, затягивавший, словно трясина. Ей снился дракон, и полет над стеклянной гладью Льдистого моря, рев волн и ветра в ушах, холод вокруг и обжигающий жар надежного тела под нею. Во сне они летели на Ржавый Остров, и это наполнило ее такой радостью, таким облегчением, что она поддалась мареву сна целиком и наконец-то крепко уснула.

И всей душой мечтала не просыпаться.

Дженсен пострадал ужасно, но и Джаредина – немногим меньше. Руки и ноги ее, а кое-где и остальное тело было сильно обожжено драконьей кровью, и от этих ожогов ее долго и мучительно лихорадило. Но потом она начала поправляться. Позже узнала, что, как только стало известно о нападении Вирьерры на Семь Долин, князь Григаль созвал к себе всех лекарей, ведунов и звездочетов, от придворного магистра до последней лесной знахарки, и повелел им придумать средство борьбы с драконом. Заготовлено было множество золотого оружия – только упиралось все лбом в то, что любой человек при виде дракона в ужасе падал ниц или бежал, а поднять оружие на него не смел. Каким образом от этого глубинного ужаса смог себя оградить вирьеррский всадник, так и осталось тайной – хотя некоторые говорили, это оттого, что вирьеррские колдуны вынули у него сердце и зашили ему в грудь камень, оттого нечему там было сжиматься в ужасе или вздрагивать от жалости. Но как бы там ни было, нынче при княжьем дворе собралось множество сведущих людей, немало знавших о драконах. И когда стало ясно, что дракон, который победил вирьеррскую тварь – это тот самый дракон, который уже был пойман недавно и за которым отрядили деву-драконоборицу, решено было этой зверюге жизнь сохранить. Князь Григаль так и раздувался от гордости – еще бы, единственным стал владетелем на земле, заполучившим себе в зверинец этакую тварь. Кое-как дракона выходили, но порешили держать на привязи, чтобы снова не ополчился на добрых людей. Кто ее знает, эту бешеную зверюгу!

Все это Джаредине, весело щебеча, рассказали ее служанки. А еще сказали, что она, Джаредина, теперь не только народная, но и княжья любимица. Что князю не терпится свидеться с нею и ласковым словом согреть, что подарил он ей уже пять сундуков дорогих тканей, три соболиные шубы и кедровую шкатулку, полную драгоценностей. И что уже присматривают даме Джаредине достойного жениха из числа самых знатных, богатых и славных мужей во всех Семи Долинах.

Ей говорили, а она не слышала. Она не думала даже о своих отце и матери, оставшихся где-то в иной жизни, так далеко, что и не докричишься туда уже. Ей не надо было ни почестей, ни драгоценностей, ни тем паче знатного мужа. Но то, что ей было надо, никто ей не собирался давать.

Джаредина окончательно поняла это, повстречавшись со светлым князем.

– Да что ты, милая? – удивился тот, когда она рухнула ему в ноги и излила свою сердечную мольбу. – Полно, полно, встань! Это нам всем впору на колени перед тобой падать. Ты слаба еще… да послушай, что говоришь. Как это – отпустить? Ты разве забыла, зачем мы тебя за ним отрядили? Он ведь поля жег и людей воровал – точно как та вирьеррская тварь. Никак хочешь, отведя одну беду, сразу новую накликать?

– Он не станет, – твердила Джаредина. – Не станет вредить, он улетит, и я с ним улечу, никогда больше нас не увидите, только пустите его…

– Ну полно, – сказал князь, самую малость сердясь. – Вижу, не оправилась ты еще сполна от своей тяжкой хвори. Лекари говорят, тут только время излечит. Иди-ка лучше сюда вот, сядь по правую руку от меня, угостись да познакомься со славным рыцарем Ладдеком. Говорит вот, любит тебя без памяти… да и не он один…

И улыбался князь лукаво, и смеялся, и говорил, говорил что-то еще, а вместе с ним – княгиня и весь их двор, так что у Джаредины голова шла кругом от их суетливости, их никчемности, их глупости и их страшного жестокосердия. Но она, как и Дженсен, слишком слаба была, чтобы рвануться с места ввысь, порвать золотые оковы, продраться сквозь заостренные колья. И тогда она наконец поняла, что страшная слабость ее дракона была не столько от ран, сколько от человеческой неблагодарности.

И никакого спасения тут не было.

Дни шли. Празднества кончились, лето сменилось осенью. Дракон в яме у дворцовой площади перестал быть великолепным трофеем и стал просто диковинкой, на которую люди стягивались поглазеть не только со всех Семи Долин, но и из сопредельных княжеств. И впрямь, где еще вблизи увидишь живого дракона? Раны его затянулись, хотя левое крыло так и висело косо, и чешуя на нем нарастала уж больно медленно, точно оно было сожрано лишаем. Но кормили его исправно, сочным кровавым мясом, да и люд, хохоча, частенько кидался в яму овощами и фруктами – не всегда даже гнилыми. Дракон утробно рычал, когда этакий снаряд шмякался и прилипал к его чешуе, а потом слизывал мякоть и обводил пасть раздвоенным языком. Он не мог больше навести на людей страху своими чарами, не мог полыхнуть из пасти горячим пламенем. И не пытался вырваться, даже глаз к небу не поднимал. Если не ел, то просто лежал в яме, вытянув морду, и на веки его прикрытых, тусклых глаз лениво садились жирные осенние мухи.

Джаредина ходила к нему по ночам – днем не пробиться было сквозь толпу. Да и не пустили бы ее. Приставили к ней девок-соглядатаек, и чуть что им не нравилось – кричали, что у девы-драконоборицы опять лихорадка, хватали, в постель волокли, будто для ее же блага… Со временем она научилась их обхитрять, и ночью, когда ее стражницы дружно похрапывали, тихонько спускалась из окна по свитой из простыней веревке и подбиралась к краю котлована.

Когда она подошла туда в первый раз, ее ужаснула адская вонь, несущаяся из ямы. Но еще больше ужаснул вид дракона вблизи. Даже издали ясно было, что плохо дело, но как плохо – она только тогда поняла, когда вдохнула запах его болезни и его отчаяния. Чешуя, там, где сохранилась, так и осталась черной, луна и звезды больше не отражали в ней свое серебристое сияние. Грива совсем помертвела, ни одна иголочка не шевелилась. А хуже всего был запах – тот самый, который чуяла Джаредина от драконицы, когда Дженсен сцеплялся с нею в небе. Запах боли и гнева, столь сильных, что от них меркнет разум.

– Дженсен, – окликнула его Джаредина, сперва мысленно, потом вслух, потом еще погромче.

Он не сразу, но отозвался – шевельнулся, двинув ухом, дернул хвостом, медленно приоткрыл глаза. И когда Джаредина заглянула в них, пытаясь возобновить с ним душевную связь, то чуть не отшатнулась, едва удержав горестный крик. Глаза у ее дракона стали мутными, и на душе у него было так же мутно: в его взгляде не было больше той ясной, отчетливо человеческой мысли, которая так пугала в нем обычных людей и которая заворожила и привязала к нему когда-то его наездницу. Разум еще теплился в нем, еле-еле, точно остывающие угли на пепелище, и Джаредине удалось зацепиться за него краешком своего разума – уцепиться и закричать, завопить изо всех душевных сил:

«Не уходи! Останься со мной! ОСТАНЬСЯ СО МНОЙ!»

Он ответил ей. Она услышала мысли, человеческие мысли – о боли, о страхе, о непреходящем голоде (ему очень мало было того, что ему бросали), о ненависти к жалким червякам, засадившим его в эту тесную, вонючую яму, и о желании смерти – для них и для себя, но прежде для них. Как хорошо было бы вонзить в них зубы, откусить половину тела, так, чтобы кровь хлестала прямо в глотку, вечно сухую от жажды, напиться всласть, а там вырваться и жечь, жечь, жечь, рвать, убивать и есть, спать, летать и опять убивать и есть, и снова летать…

Джаредина слушала, леденея всем телом, так, что немели ноги, покрытые шрамами от волдырей. Это были мысли-слова, мысли человека, обладающего рассудком – но почти полностью утратившего человеческий облик. Так, должно быть, происходило это с драконицей Даниэлланейлой? Сперва обида и изумление, потом – боль, потом – желание мести, потом жажда свободы и крови, потом только крови… И далек ли тот час, когда это желание не сможет более облечь себя в слова, а станет просто животной тягой, неотличимой от той тяги, которая движет волком, медведем, стервятником? Долго ли до того, как дракон окончательно утратит то, что делало его наполовину человеком, и станет просто зверем?

Она опять позвала его по имени, пытаясь напомнить ему этим, удержать его. Он оторвал морду от лап, посмотрел на Джаредину снизу вверх и зарычал, тихо и утробно. И тогда она поняла, что, хотя в мыслях его еще сохранились проблески разума, говорить, как человек, он уже не может.

Но она не собиралась столь легко его отпускать.

На вторую ночь раздобыла топор, спрыгнула в яму, оцарапав бока о торчащие колья, стала рубить золотую цепь… Да только цепь оказалась выкована на совесть – кузнецы переплавили золото с булатной сталью, чтоб понадежней и чтобы не разрушило ее драконье огненное дыхание. Дженсен лежал и безучастно смотрел, как она тщетно бьется над его оковами, точно муха в стекло. А Джаредина дорого заплатила за неудавшуюся попытку – услышали ее, тотчас схватили, вытащили из ямы, да чуть не запроторили в приют для умалишенных, так всех напугала. Спаслась только тем, что тут же, не сходя с места, пообещала выйти за рыцаря Ладдека. Хоть и знала, и все знали, что любит он совсем не ее, а ее славу да богатое приданое, обещанное за ней князем.

Но до свадьбы жила еще во дворце Григаля и каждую ночь бегала к яме – не затем теперь, чтоб попытаться освободить дракона, а только чтобы не дать ему окончательно утратить человеческое в себе. Она говорила с ним шепотом, пела ему песни, которыми во младенчестве ее баюкала мать, рассказывала о местах, в которых успели они побывать и в которые он обещал отнести ее на спине, как выполнит она свой долг перед родным краем. И еще говорила, как он красив, как свет играет на его сверкающей чешуе, и как блестят его золотые глаза, и как расправляются могучие крылья, и как ямочки вырисовываются на щеках от улыбки, и как солнце золотит веснушки у него на носу, и русые его волосы треплет ветер. Дженсен слушал ее, не отрывая морды от лап, и редко-редко вздрагивали его кустистые зеленые ресницы, словно он хотел проснуться и не мог.

Время шло к зиме. По ночам края котлована сковывала изморозь, и Джаредина, вставая над ямой на колени, царапала об нее руки. Она знала, что близится конец всему, что скоро она уже не сможет сюда приходить. И отчаяние придавало ей новых сил, для последнего, самого последнего рывка.

– Как бы хотела я снова оказаться с тобою на твоем острове, среди бурых камней и мха, меж твоих нелюбезных сородичей. Они бы нас сторонились, но ничего, мы бы с тобой ту пещерку обжили и славно бы там дни коротали вдвоем. Я бы выложила из камней печь, из мха и шкур выстелила постель, жарила бы тебе мясо на крытом огне… А на рассвете, когда все твои сородичи спят, ты бы оборачивался человеком и обнимал меня. Мы бы тихонько сидели, никто бы из твоих ничего не заметил. А ты бы помнил, я бы помнила, и мы бы прикинулись, будто в мире и нет людей, кроме нас с тобой, вот этих всех, кто тебя погубил – их вовсе нет и не было никогда… только я да ты…

– Шер… рер… рррра, – прохрипел вдруг дракон и открыл глаза.

Джаредина вскинулась. Что это, что он сказал?! Хотя походило это больше на невнятное драконье рычание, чем на людскую речь, но… может, то был не ее язык, а какой-то другой?

– Шерррреррррррааааа, – рыкнул он снова и, сердито выпустив ноздрями пар, глянул на нее снизу вверх – поняла, мол, нет? Ну до чего же глупая, бестолковая девка!

Шеррера!

Бурый мох, покрывающий каждый камень на Ржавом Острове, тот самый мох, о котором Джаредина сейчас, точно полоумная, всякие бредни твердила, заговаривая и Дженсена, и себя. Когда они прилетели на Ржавый Остров, дракон только пару клочков этого мха глотнул – и мигом силы к нему вернулись! А когда обратно летели, Джаредина мха полную котомку надрала. И кормила им Дженсена весь полет – меньше, чем мясом, только когда видела, что он устал, а отмели, чтобы присесть и дух перевести, до самого горизонта видно не было. Когда они прилетели в Семь Долин, мох еще оставался на дне котомки, немного, но на раз сил подкрепить точно хватит… Раны у Дженсена уже совсем затянулись, все, чего ему недоставало сейчас – это сил. Сил и воли вырваться из своей проклятой тюрьмы.

Да где, всеблагие боги, где теперь те клочки бурого мха? Где та котомка?

– Сейчас, – сказала Джаредина и, задыхаясь, вскочила на ноги. – Я сейчас… ты только… я мигом.

Девка-соглядатайка мирно посапывала в опочивальне – и обомлела, когда Джаредина сжала ее цыплячью шейку да тряхнула как следует, знаком веля молчать и слушаться. Сил у Джаредины теперь тоже прибавилось: пожалуй, что стало, как прежде, когда жернова на мельнице с отцом ворочала. Вытрясла она из перепуганной девки правду – мол, ту котомку, что при Джаредине была, когда ее во дворец принесли, забрал какой-то лекарь. А какой? Длинный такой, сутулый, нос крючком, глазки недобрые, и пятно родимое на лбу, словно отметина самого черта.