Текст книги "Русская фэнтези 2011"

Автор книги: Наталья Колесова

Соавторы: Максим Далин,Инна Живетьева,Юлия Остапенко,Александр Сивинских,Юстина Южная,Артем Белоглазов,Лора Андронова,Людмила Коротич,Лариса Рябова,Юлия Чернова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

– А вот это вопрос веры, – отвечает скелет и встает.

Я собрался было проводить его глазами и приготовился внутренне выдохнуть: сегодня мне не подниматься с очередной озадаченной душой в неземные сферы. Не прорываться сквозь присыпанную пылью и притушенную жарою листву каштанов к облакам и выше. Не придется объяснять свое отсутствие на рабочем месте апостолу у врат и коллегам, что отдувались за меня все эти годы. Пусть они забудут обо мне попрочнее.

Но мой бледный старый знакомец не уходит.

– Пойдем же, – говорит его взгляд. Если только могут «говорить» выразительный поворот голого черепа и две черные дыры пустых глазниц. – Ступай за мной.

И он шагает по привычке сквозь стену в соседнюю палату. Я не могу не подчиниться долгу, хотя могу отлынивать как можно дольше. Я выхожу через дверь в пахнущий хлоркой и перекисью больничный коридор. В конце его у большого окна с открытой фрамугой на подоконнике сидят двое: Смерть и моя рыжеволосая попутчица из метро. Она болтает ногами как девчонка на качелях. На коленях у нее – зеленый больничный халат. Я помню: под ним круглые, гладкие, как галька, почти совершенной формы коленки. И кожа на лице женщины тоже гладкая, в каплях и блеске – жара, знаете ли. И слезы.

Подол савана Смерти колышется, превращаясь в белый туман. Сухой костяной палец его играет женским локоном. Белое на рыжем, ничего хорошего… И как же ярка живая зелень старого тополя за окном, когда на его фоне в клубах тумана восседает белесый мертвый силуэт!

Рыжеволосая незнакомка смотрит на меня в упор. И между рыжих завитков ее безумной копны волос я вижу черную метку: то ли один из медяков Костлявого, то ли родинку под мочкой уха. Но Смерть кивает моим мыслям: златовласку ожидают за чертой.

– А еще мальчик в соседнем боксе. Ее сын, – шепчет мне на ухо Смерть, обдав холодом благовоний старомодного савана, – и тот, кто сейчас появится из-за угла коридора…

Стоп! Если здесь так много работы, почему я здесь только один? Теперь и время застыло от моего вопроса…

Четвертый этаж

Застывшее время протаранила больничная каталка. Дребезжащий звук расшатанных колес может быть слаще музыки, уж поверьте. Из-за угла, пробивая загустевшее время-пространство, как в кино, медленно-медленно, выезжала больничная каталка. На ней головой вперед по ходу движения лежала окровавленная старуха. Я узнал ее, она следила за порядком у эскалатора. Левая половина ее тела была искорежена и неестественно вытянута. Старая женщина походила на неровно набитый мешок с капустой. Бурые пятна проступали через казенно-желтую больничную рубаху. Такие же бурые, как родинка у моей рыжей соседки у окна. Двое санитаров, барахтаясь в сгустке времени и не замечая этого, толкали каталку прямо на меня. Никто из них не видел, что везет еще и примостившегося Долговязого. Он мгновение подержал старуху за руку, и посреди рыжеватых возрастных плашек на ладони у той появилась темная круглая метка.

– Тоже с «Сокола», таких еще полно, эмчеэсовцы подвозят и «скорая», – объяснял один санитар другому. – Че встал на дороге? – это он уже мне.

Мое застывшее время-пространство с хрустом разлетелось, как разбитое стекло. И каталка с грохотом пронеслась мимо. Смерть стоял рядом со мной и молчал, скаля зубы из-под капюшона. А я озираюсь по сторонам: где же другие ангелы? Я не справлюсь один! Но вижу лишь как стена соседнего бокса становится прозрачной: за ней мальчишка лет шестнадцати, такой же рыжий, как его мама. С медной монетой в зубах…

– Выбирай, – говорит мне Смерть. – Ставь свою точку. В их жизнях.

– В каком смысле: «Выбирай»?

И снова он молчит. Надвинул капюшон еще глубже и стоит неподвижно. Белый саван перед моими глазами. Вот так, наверное, люди видят его в последний миг жизни. И он им тоже ничего не отвечает. Потом прихожу я или кто-то из моих коллег и человеку уже все равно, говорит ли с ним Смерть. Я всегда видел Смерть гораздо более живым, болтливым даже, а сегодня – сплошь загадки, знаки, недоговоренности и это тугое молчание.

Душно. Мне душно от его молчания. И темнеет в глазах: везде мерещатся черные метки Смерти. Куда бы ни повернул голову, везде взгляд цепляется за маленькое черное пятно на коже совсем незнакомого человека. Ангельское зрение подводит: я не вижу стен, я вижу только, кто за ними. И у каждого из чужих, незнакомых, не моих людей – черная метка.

Нет, не может быть! Никогда еще такого не было, чтоб ангел выбирал, кому из людей умирать. Так нельзя, запрещено. Это заговор! Заговор против… меня?

– И когда будут плавить мои перья на серной бане, когда я буду вдыхать смрад от своих сгорающих крыльев, когда ошметки этого мира будут топливом на огненном «курорте», когда я сяду в расплавленную лужу навсегда, без амнистии, перстом, охлаждающим язык, мне будет мысль, что я сам это сделал. Я! По моей воле! По моему сценарию! А не по программе воскресной школы для умственно отсталых… – Голос «шефа» не спутать ни с чем.

Сергей хотел бы все списать на отравление угарным газом. На то, что кто-то уронил окурок на пол, и тот тлел, выделяя химическую дрянь из импортного ламината. Он хотел бы верить в галлюцинации. Потому что так – проще. Потому что так – легче.

Потому что в жизни обычно не бывает чудес. Они в ней лишние.

Чудеса мешают жить по привычке и так, как ты себе представляешь. Не дают прозябать спокойно, напоминают, что совсем не просто ты коптишь небо. Что у неба на тебя планы. И не только у неба. И не только на тебя.

Куда легче самому по себе, когда хата с краю. Очень помогает жить осознание того, что любые твои действия – только твои, и никуда, ни к чему, ни на что… как вода на ламинате – просто катишься по поверхности или стоишь на месте. Никакой реакции с окружающей средой. Пока не придет кто-то с большой тряпкой и не сотрет каплю, словно ее и не было.

А еще Сергей хотел бы все свалить на бред, потому что очень обидно знать, что ты не прав. Что проморгал чудо или ошибся, не понял, что делать, зачем это все с тобой происходит. И потому чувствуешь себя настоящим ничтожеством.

Но самое плохое – уже иметь этот опыт. Встретить чудо и упустить. И жить с этим осознанием упущенного. Нет на земле наказания страшнее…

Сергей выстрадал это знание и – вот ведь подлая штука время! – почти научился жить с ним. Почти убедил себя в том, что ничего не происходило с ним в ночь перед Рождеством в кофейной кондитерской. Что не было ничего необыкновенного в его жизни. Потому что так легче.

Но сейчас, видя стекающие каплями крыши полупустой высотки на «Соколе», слыша хруст и хохот за дверью, чувствуя запах серы и ладана, Сергей хотел верить, что просто сошел с ума, получив по мозгам в буфете. Иначе ему пришлось бы чувствовать себя избранным. А они, как известно, долго не живут. И не жизнь у них, а подвиги и лишения. Совсем не хочется оставить тепленькое место в фирме и пойти в рубище проповедовать о близком конце света. Сергей надеялся, что сейчас придут санитары и все закончится.

По стеклу снаружи окна потекла бурая жижа. Пластик рамы начал пузыриться. И сквозь него вместе с вонью смога вовнутрь прорывались грохот, скрежеты и визги сирен. Похоже, горела крыша дома. Конец света незаметно приближался.

И Сергей сделал то, что должен был сделать. Пусть сорокалетний неудачник по факту и паспорту, пусть напускной циник и выскочка по трудовой книжке, но не душегуб, Сергей Васильев рывком открыл дверь в кабинет шефа. Он должен был предупредить о пожаре и вывести людей из здания. Не зря же он в МЧС полгода отработал! Тяжелая солидная дверь отворилась с легкостью. Тихий и нежный звук объял вошедшего. Окутал как вата. И, не слыша себя, Сергей закричал:

– Выходите! В здании пожар! Спасайтесь! – и рухнул на жесткий ламинат пола.

В кабинете шефа нечем было дышать от жара из черного кондиционера. Окно в кабинете почти полностью было залито мерзкой горячей жижей с крыш.

Крылатый гость вмиг оказался у изголовья человека. Заглянул ему в лицо и улыбнулся.

– Он тебе кто? – спросил у расчесывающего рваную щеку хозяина кабинета. – Так, мясо? А ты – ему?

Тот брезгливо стряхивал ошметки собственной порванной плоти на пол. В планы хозяина совсем не вписывался решивший спасти его подчиненный. Он как-то портил впечатление от тщательно подобранной компании офисного планктона. Крылатый поднял прозрачные глаза на собеседника:

– Он тоже модель человечества. И ты сам его выбрал…

Его слова серебрились тихим и нежным звуком. Свет его крыльев боролся с тьмой, лезущей из окон. Васильев лежал в беспамятстве на границе света и тьмы.

– А что со светом? – спросила меня златовласка.

Я вспомнил ее. Она ж была совсем девчонкой, работала официанткой и мечтала о своей кондитерской! И звали ее Лена. Рыжая Леночка. Совсем недавно! А теперь у нее сетка морщин под глазами, руки в «гречке» и восемнадцатилетний сын при смерти! Сколько же лет я здесь маюсь похмельем от воплощения?!

– Вы не знаете? – Она с надеждой смотрит на меня. – Может быть, затмение сегодня? Так потемнело на улице. Страшно даже.

Здесь я должен бы выругаться. Потому что вижу то, что и она, но понимаю больше. Я вижу горящее небо, готовое плюнуть серой. Я вижу, как жухнут от жары адской листья на тополе за окном. И вижу, как плавятся облака, беременные огнем. И воззвать «О Боже!» Я не могу. Не имею права, ибо сбежал от Него сюда, в мир его творений. И Смерть рядом со мной. И ждет, что я укажу, кого забрать. А потом будет Апокалипсис.

– Ты выбрал? – спрашивает Смерть.

– Вы не знаете? – говорит рыжая Елена.

– Не знаю, – отвечаю я им.

Дышать становится все тяжелее. Пот заливает глаза. А медная монета на лбу жжет переносицу.

– Пришло время. Обратного пути нет, – подталкивает Смерть.

– Думаете, это не важно? – с надеждой спрашивает женщина.

Оба говорят одновременно. Я, как в юмористической репризе, должен отвечать сразу двоим. Создатель, тебе смешно?

– Не думаю, – отвечаю.

Снова удалось выкрутиться. Чтоб одна не заметила другого. Пока не заметила. Когда мироздание трещит по швам и тебе выпала сомнительная честь стать пусковой кнопкой, точкой невозврата, становишься чудовищно сенитентальным или предельно жестким. Зелень за желтым окном стала бурой, как водоросли. Дико болят обрубки на лопатках. Трещат. Отрастают?

– Делай то, что должен, – чеканит Смерть.

– Простите, что я лезу, – извиняется бывшая официантка. – У меня тут… сын при смерти.

Как точно сказала. И не только твой сын, Леночка. Я вижу, как балахон скелета рядом с тобой пухнет и раздувается жарким ветром с улицы. Растет в вышину и вширь, как и его хозяин. Он уже на голову выше тебя, бедная женщина.

– Я понимаю, – шепчу я, – я все понимаю.

И вдруг прозрачный коридор исчезает и как магнитом меня уже никуда не тянет. Но в моих объятиях – хрупкая рыжая женщина с меткой Смерти на шее за нежным ухом. Как дыхание вечности. Думаю. Она сама не поняла, как шагнула к незнакомцу.

Белый саван Смерти разливается по всему коридору. Скелет подпирает собой потолок, нависая над нами. Фалды плаща затянули желтые стены и шевелятся, как щупальца осьминога.

– Положишь на нее свою монетку, – скрежещет скелет, – будет пара и начнем… Или выберешь другого?

– Отпустите, – просит женщина. А я пьянею от запаха ее волос и не могу не подчиняться долгу. Долгу ангела, ведущего своего человека из жизни за черту. – Мне больно…

– Простите, – и моя рука уже срывает мою метку со лба. Через мгновение все будет кончено. Два черных пятна на нежной женской коже – и конец миру. А Смерть уже обнимает костлявыми ручищами весь коридор. Сквозь полотно савана просвечивает зарево на улице. Я ничего не слышу, кроме своего дыхания. Кто-то меня подставил. Я, как ангел, должен выполнить свой долг и отвести умирающего наверх. Но тогда я попаду в самые большие неприятности – как беглеца, меня больше не пустят на Землю. А если я не выполню долг и оставлю человека в живых, то перестану существовать сам. Ибо без долга нет ангела. Мы же суть служебные духи. А если отведу, но не того, тогда война на небесах – и я убийца. Конец света.

Я так люблю жизнь. И ее часть сейчас бьется в моих объятиях, золотоволосой девой. И у меня, как у человека, свобода выбора – кому из присутствующих в этой точке времени и пространства исчезнуть. Для кого моя монетка – финальный знак препинания?

Стоп. Не ей, не рыжей Елене Прекрасной. Она же мне – никто. Она – не мой человек. Мой лежит в палате под капельницами и еле дышит. Мой двойник, почти труп Андрей Петров из Ромашевска. И на левом глазу его чернеет такая же метка, как у меня в руках. Я понял, как спасти мир!

– Вы неудачно двинулись, я хотел вас поддержать, – говорю я двум моим собеседницам. Женщина вырывает руки, и тут же спотыкается в складках невидимого ей савана.

Смерть громоподобно хохочет. Трескается штукатурка на потолке. Брыжжет искрами и дымится старая проводка. От нее расползаются бурые пятна по стенам, прожигая одежды Смерти. Лена бросается к своему сыну – ей уже не до меня. Я рвусь, прорываюсь через полотно савана к тому, кого недавно обзывал сволочью. Андрей не участвует в спасении мира: коматозникам это сложно. Но, отделенный от него нетканым полотном из последних вздохов, крепким, как время, я вижу: чернота из метки смерти на паучьих лапах расползается по его лицу. Но что-то другое не дает ей захватить парня полностью. Современные циники считают это банальностью, но каждый человек – поле битвы добра и зла. Каждый. Иначе зачем бы у нас было столько радости из-за какого-то там кающегося грешника.

Резанув отросшими крыльями плен мертвой ткани, я прорываюсь к своему человеку. Больно. Это очень больно – идти наперекор, против рамок. Но мне это сейчас, как мед на губах. Новорожденные крылья обжигает белизна, и крылья кровоточат, сжавшись, ослабев, увядая, как побитые морозом ростки. К больничной кровати я дохожу уже снова почти бескрылый: каждый шаг стоит тысячи золотых перьев. Золотое на больничном желтом.

И поймав свое отражение в потемневших днем окнах, я улыбаюсь ему: моя догадка верна. На лбу у меня, там, где монетка от Смерти, расцвел черный цветок. Такой же, как у полуживого человека. Благодарю тебя, Господи, за эту честь!

– Эй, – кричу я безобразной силе в белом. – Смерть – это же часть жизни, верно? Часть человеческой жизни!

И успеваю опередить костлявую руку с косой: на мои глаза я сам опускаю медные монеты. Свою и Андрея. Зеленая линия кардиографа резко дернулась вверх. Сложно и здорово быть че…

– А потом вдруг что-то изменилось и стало легко. Знаешь же. Бывает так: вроде все по-прежнему, а что-то изменилось. Незримо, неощутимо. Фу, пропасть! Как в книжках говорю! Но ведь правда: словно ветер дул всю неделю, противный, резкий, колючий, с севера, а потом раз, и стал западным, безо льда. – Сероглазый парень совсем забыл, что пора делать новый ход. Он вообще забыл, что, когда играешь в карты, надо держать их рубашкой к сопернику. Соперник же, Сергей Васильев, боролся с собой, стараясь не «палить карты» разболтавшегося прямо в середине партии Андрея. – Или вот как жара в этом году, была, была, к земле пригибала, а потом раз, и словно тумблер кто-то выключил на небе – нет жары. Вот так и у меня…

– Ты ходи давай! – Васильев уже знал, что еще раз выиграет у салажонка. Игра в подкидного дурака – не то же самое, что любимый преферанс, но в нем бедняга Петров, увы, вообще ничего не соображал. Вот послал же Бог товарища! – Тумблер!

Андрей выложил на тумбочку между их кроватями две красные «шестерки», совсем с ума сошел, спихивать мелочь в конце игры! Но лучше уж играть с наивным Андрюхой, чем молча пялиться в стену и ожидать прихода медсестры или дежурного врача. Так время летит незаметнее…

– Да, тумблер! Или кондиционер. – Петров покорно сгреб битые карты. – Прикинь, вдруг где-то есть такой здоровый кондиционер, который делает жару. Стоит где-нибудь в кабинете у Господа Бога и дует!..

Стоит, стоит. Но не у Господа. А у совсем другого персонажа. И не дует уже, похоже. Выгорел вместе с офисным этажом. По крайней мере так сказала Сергею Лерочка, когда пришла навестить героя. Пришла, постреляла глазками, обдала модными духами, вручила приказ о выговоре за несоблюдение противопожарной безопасности и рассказала, что все сейчас в недоумении. Что тогда на них нашло, в день пожара?! Все во временном отпуске без содержания, так что выздоравливать он может не торопиться. Ну и прочие сплетни… Сергей и не торопился. А зачем? После того, что он видел, ему совсем не хотелось снова в «Барокко». Ему вообще больше ничего не хотелось. С таким настроением только в монастырь, и то не возьмут. Скажут: «Еретик!» Неканонически как-то видеть ангелов и демонов в партикулярном платье, как ему пришлось…

Сергей выложил козырного валета. Напарник грустно кивнул своей светлой головой и принял карту. Андрюха Петров, его товарищ по больничной палате, совсем не умел играть. Он рассказывал о своей части чудесной истории спасения в день, когда плавилось небо и корежило жизни. Постороннему могло бы показаться, что парень вышел из комы не без повреждений в мозге.

– Я теперь всех этих «дует» бояться буду! Потому что…

Удивительно, что он не пересыпал слова безнадежной бранью, как думал Серега. Вполне ожидаешь такого от человечка из Крыжополя, да еще с проломленной башкой. Повязка придавала соседу по палате вид то ли хулиганский, то ли героический. Заплывший глаз тоже не добавлял благородства. Васильев положил перед ним трефовую даму. Не столько ради себя, сколько ради продолжения игры. Благородства напарник не заметил и снова забрал картинку.

– …перед тем как все рухнуло, тоже подул ветер. Стою в метро, на переходе, под которым поезда проходят. У меня там встреча назначена была. Попросили подарочек передать какому-то знакомому знакомых…

Ну да обычное в принципе дело. Носки деревенской вязки и сало, наверное…

– …Стою жду его. В переходе хорошо, прохладно. На поезда любуюсь. Нравятся они мне. У меня в детстве железная дорога была игрушечная. Из Германии дед когда-то отцу привез. Мне по наследству досталась. Так там вот почти такой же паровозик был, как у вас в метро бегают. Мне потому метро и нравится…

Конечно, был бы ты коренной москвич – страдал бы метрофобией. Эскалаторов не боялся поначалу-то, интересно?

– …как в игру попадаю. Второй раз в жизни, кстати, у меня такое чувство. И оба раза нормально это не кончилось. – Парень потер расцарапанное ухо и произнес шепотом: – В первый раз я вообще Смерть видел. Как вас сейчас вижу.

Вот так сидишь, играешь в карты с незнакомым, в сущности, контуженном человеком, а он потом – раз! – и задел за живое. Сергей взмолился, чтоб сосед начал рассказывать про светлый тоннель и другие штампы. Ну, на худой конец, про всадника на бледном коне или тетку с косой. Но не тут-то было.

– …мужик такой, высокий и тощий… Ну это давно было, я еще студентом был. Не важно. – Он снова потер покалеченное ухо. Чешется – значит, заживает. – А тут стою и вижу, из вагона выхожу я сам. Ну вот, точно такой же, как я сам, только одет дороже раз так в тридцать. «Прикольно, – думаю, – в Москве у меня есть мажористый двойник!» Он на меня глаза поднял. Замер. И вроде как испугался. А потом вот оно и случилось: ветер сверху дунул! Даже не дунул – ударил резко. И что-то черное с потолка слетело, схватило меня и на двойника моего бросило. Или белое, не помню точно. Помню, больно мне стало еще до того, как башкой стукнулся. Потому что эта дрянь меня схватила и как в паутину замотала.

Послушать дальше, так точно уверишься, что Петров бредит после удара головой. И вроде бы все понятно – после пережитой аварии в метро и не такое привидится. Когда Сергея перевели из интенсивной терапии в обычную палату, Петров уже был там. Но очень слабый. Весь в ссадинах и синяках, ноги в гипсе, левая рука – тоже. На голове «шапка летчика». Одного глаза прочти не видно. Больной еще тот. Живые места есть, но мало. Медсестра шепнула тогда Васильеву, чтоб сильно к соседу не приставал с разговорами: молодого человека достали из-под завала на «Соколе», удивительно, как жив остался.

И надо бы его высмеять так, по-мужски. Типа вот шибануло тебя здорово, мерещится чертовщина всякая! Больной ты на голову теперь – в армию не возьмут и все такое. Надо бы. Да не смеется, после того, что сам умудрился увидеть.

– …А потом я плохо помню, даже почти не помню. Только то, что двойник мой тащит меня куда-то на спине, а мне в грудь что-то давит. Торчит из спины у него и давит. Жесткое такое, как две кости. Дышать от них тяжело и в глазах темнеет. Я тогда подумал, только не смейся, я подумал, что это мой ангел-хранитель, но без крыльев.

Сергей и не думал смеяться. Тем более что малахольный сосед выложил на тумбочку трио из валетов с хитрым козырным во главе. Васильев не расстроился. Игра, оказывается, продолжалась. И теперь, когда он сгребал к себе неожиданный прикуп, в голове у него собирались в стройную систему осколки картин и событий уже прошедшего убийственно-жаркого дня. А парень, напротив, все говорил и говорил. О том, что было больно, страшно. Непонятно, словно свет выключили и висишь в шевелящейся пустоте. И еще что-то про цветы, монеты, воздух, жару и еще что-то…

– А она меня спрашивает: «Он тебе кто?», а я даже и не знаю, что ответить! Бред, правда? – Андрей пытался сам над собой шутить. – Я вдруг понимаю, что даже не понимаю, о ком она меня спрашивает. И снова вопрос: «Кто ты ему?» А потом все закончилось. Как оборвалась кинолента… И стало легче. Врачи. Палата. «Вышел из комы». – На последних словах парень сам заскучал. Он уставился в вылинявшее от недавней жары небо.

Сергей проследил его взгляд: сизый голубь сидел на оплавленном шифере соседней крыши и удивленно круглоглазо вертел головой. Шифер, как подтаявшее и снова застывшее мороженое, свисал неровным бугром. Нет, не привиделись Сергею те плавящиеся небеса. Как не привиделась и встреча в заснеженном кафе в ночь перед Рождеством, и откровение о начальствующих в день, когда плавились судьбы, а облака и крыши корежило от близости адского пекла.

– И сейчас я понять хочу, кто тот самый «он» и почему это со мной происходит? Что во мне особенного? – прошептал пересохшими губами забинтованный человек на больничной койке. И выдал опешившему Васильеву четырех королей. Крыть было нечем.

– Да ничего, ничего в нас с тобой нет особенного! – рассмеялся Сергей. – Мы – и ты, и я – как все. Мы живем в таком мире. Где нет особенных и неособенных. Просто реши для себя, живешь ты или нет.

Сергею стало весело. Просто весело. От всего, что вокруг: от ладного, хоть и покалеченного, напарника по игре, от неожиданного проигрыша, от того, что все оказалось правдой. От того, что парнишка не понимает еще, но уже близок, чтоб понять. И от того, что кто-то где-то считает каждого из нас важным. До такой степени важным, что готов спалить самое прекрасное мироздание из-за наших ошибок или остановить Апокалипсис, если в городе найдется десять праведников. Ему не все равно. Сергей почувствовал себя не одиноким и не незначительным. Пусть еще не значимым, не важным, но уже не соломой в потоке вод. И счастливым от этого. Обожгла мысль, что сейчас что-то случится. И точно! Заверещал мобильный и на экране высветилось: «ЭКС».

– Сережа, мы с сыном придем тебя навестить, ты не против? – пыталась говорить «как чужая» бывшая супруга. Но она никогда не умела притворяться.

В тот же, или почти тот же, миг к ним в палату ворвались шум и суета. В накинутых поверх футболок домашних халатах своих подруг или бабушек, в синих шуршащих целлофановых бахилах и с кучей пакетов с домашней едой вломились друзья и родственники Андрея. Как стая голубей, они облепили его кровать, а баржеобразная тетя присела, извинившись, на кровать Сергея. Та сдавленно крякнула, но выдержала. Все что-то щебетали, охали, сочувствовали, наперебой рассказывали новости, обещали помогать и приходить, доставали гостинцы: компоты, соленья, отварную картошку, конфеты, носки деревенской вязки и сало, разумеется.

А Сергей смотрел на этот птичий базар и представлял, как обнимет своего уже перегнавшего его в росте сынишку. Думал, что кто-то остановил Конец Света, и подозревал, что вернется к жене и на старую работу в МЧС. Не напрасно же кто-то на днях остановил Конец Света.

Его бывший начальник в этот момент, уперев руки в бока, подставлял свои черные крылья солнцу на одной из московских крыш. Он чувствовал себя обыгранным и преданным. Чувствовал злость и желание отомстить. Чувствовал и гордился этим. И убеждал себя в том, что на Смерть в следующем проекте рассчитывать не стоит: скелет в саване подыгрывал людям – молчал перед ангелом, как перед человеком! Что от него ждать?! Он не может принять чью-либо сторону – при Конце Света он вместе с падшими ангелами отправится в Огненное Озеро, а пока ему есть работа на Земле, он будет вечно ссылаться на занятость…

Над городом, в вылинявшем от жары небе висело огромное облако, похожее на гигантское перо. Чуть розовое у западного края. Возможно, кто-то выронил его из своего крыла.

На выходные обещали дождь.