Текст книги "Русская фэнтези 2011"

Автор книги: Наталья Колесова

Соавторы: Максим Далин,Инна Живетьева,Юлия Остапенко,Александр Сивинских,Юстина Южная,Артем Белоглазов,Лора Андронова,Людмила Коротич,Лариса Рябова,Юлия Чернова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– И получит ее, – кивнул Зверк. – Из рук самого светлого князя Григаля. Ибо хоть и удалось нам усмирить дракона прежде, чем он успел перекинуться зверем, но отправлять его в путь без присмотра, пусть бы даже и в цепях, никак нельзя.

– Я приставлю своих лучших рыцарей! – заявил Эльдак, но Зверк лишь руками замахал:

– Да стоит ему только глянуть на твоих рыцарей, господин мой Эльдак, и они тут же будут им заново околдованы! Нет, одна Джаредина, мельникова дочь, сможет доставить дракона к князю в целости и сохранности. А иначе не совладать.

Джаредина слушала ни жива ни мертва. Так это что ж, ее в столицу отряжают? И не просто так, а сторожем при страшной, самой опасной на свете твари? Ее, глупую деревенскую девку? Да с ума они посходили, что ли?! Скажут тоже – драконоборица!

Да только робела она возмутиться, и возразить робела. А тут еще дама Фринигонда подозвала ее, приласкала, утешила и обещала, как вернется, взять к своей дочери в горничные. Стало быть, вот-вот исполнится мечта мельничихи Молли. Как же могла вернуться Джаредина домой и матери в глаза смотреть, зная, что так ее подвела? Что уж…

На том и порешили.

Недалеко от Холлхалла течет река Стременка. В десяти верстах от замка впадает она в Хвой – приток могучего Златовода, а по Златоводу уже ходят большие крутобокие суда, и за три дня, плывя по течению вверх, можно добраться до Клеменса – столицы славного княжества Семи Долин. Туда-то и лежал путь парусника, наскоро снаряженного владетелем Эльдаком (для чего пришлось ему взять немалый заем у владетеля Ульрика, страшно обрадовавшегося соседской беде и за помощь вытребовавшего у Эльдака дочь его Кендерику в жены).

Провожали парусник всем замком, всей деревней. Джаредина стояла на корме, смотрела, как машут ей и кричат – вон и матушка слезу отирает, вон и батюшка кулаком грозит: не дури, мол, девка, знаю я тебя: Джаредине и страшно было, и радостно. Впервые она за пределы родного края выбиралась, да не куда-нибудь, а в самый Клеменс. Не одна ехала, конечно. Кроме матросов, шли с ней на паруснике еще четверо бравых рыцарей, Эльдаковых вассалов – благородных господ, на которых Джаредина вчера еще глаза поднять не смела. Надлежало им охранять драгоценный груз, запертый в низком и темном трюме. Джаредина, глядя на удаляющийся берег, тронула ладонью грудь, где висел на шнурке ключ от золотых цепей, удерживающих дракона в смирении. Одной ей господин Эльдак этот ключ доверил, и одной ей дозволено было, при крайней надобности, спуститься к дракону в трюм и говорить с ним. Да только Джаредина твердо знала, что надобности такой до самого Клеменса не приключится. Насмотрелась она уже на тварюгу эту на весь свой век, больше не хотелось.

К закату вышли они в воды Хвоя, а оттуда за два дня доплыли до Златовода. Никогда в жизни своей не видала Джаредина столько воды, да и помыслить не могла, что бывает ее так много в одном месте. От края до края неба тянулась серовато-зеленая гладь, сверкала на солнце рябь, гонимая ветром, вспенивалась белыми барашками, а в непроглядной дали то слева, то справа мелькал окутанный туманом призрак далеких берегов. Идти приходилось против течения, оттого трудно и тяжко полз корабль по реке: день и ночь слышно было, как стонут гребцы под палубой, налегая на весла. Джаредина поначалу боялась морской болезни, но ей и тут повезло – не брала ее эта общая хворь, и пока четверо славных Эльдаковых рыцарей стенали, перевесившись через борта, Джаредина стояла на корме, расправив плечи, так, что солнце и ветер лицо опаляли, и глядела на небо. И порой так долго глядела, прямо, не отводя глаз, что чудилось ей, будто нет больше шаткой деревянной палубы под ногами, и будто не плывет она на маленьком суденышке, а сама собой летит над пенящимися волнами. Матросы не цеплялись к ней – и рыцарей боялись, и, паче того, Джаредининой славы, быстро разлетевшейся по округе еще до того, как корабль был спущен на воду. Все знали, кого везут, и что одна только эта нескладная, нелюдимая девка, целыми днями простаивающая столбом на корме, может отвести от них беду.

Сама Джаредина о том почти не думала. Только проверяла трижды в день, на месте ли ключ от золотых цепей, и забывала снова. Так прошло три дня, когда одолели они уже половину пути. А после стало донимать ее странное беспокойство – словно о чем-то важном она позабыла. Да только как ни старалась, не могла уразуметь, что же именно это было. А тревога не слабела, напротив, крепла с каждым днем, а потом и с каждым часом, так что не могла уже Джаредина спокойно стоять на корме – все ее тянуло куда-то пойти да что-то сделать, то, о чем она позабыла. Да только знать бы еще о чем!

«Неужто чары его действуют?» – подумала она как-то, и мысль эта ее напугала до смерти. Хотя ведь говорил Зверк, что на драконоборца эта тварь страху не наведет, как ни старайся. Оттого, должно быть, и поступила Джаредина не так, как поступает человек во власти страха – тот бежит, а она пошла прямо к трюму, в котором с самого отбытия сидело плененное чудовище, и, присев перед люком на корточки, прислушалась.

Там было тихо.

Долго ли Джаредина так просидела, сама не знала. И пока сидела, росло в ней чувство, будто вот тут оно и есть – то важное, о чем она забыла. Это не походило на морок, который дважды опутывал ее в Холлхалле и который всякий раз она вовремя сбрасывала. Оттого в конце концов тряхнула Джаредина растрепанными кудрями, выпрямилась и окликнула сэра Дойлака, капитана над рыцарями. Тот подошел, и она попросила его отпереть трюм.

– Это еще с какого перепою? – рявкнул сэр Дойлак.

Джаредина растерялась, а потом вспомнила, как Зверк наставлял, и сказала – без вызова, но твердо:

– Чую недоброе. Больно тихо он сидит там уже пятый день. Проверить надобно.

– Да как же ты… да если ж он тебя…

– Я с ним слажу, – уверила она, а про себя подумала: «Да верно, слажу ли?» Но отступать было поздно.

– Эх! – Сэр Дойлак ругнулся в сердцах, но больше спорить не стал. Видать, велено ему было во всем, что дракона касается, Джаредину слушать.

Отперли трюм. Сэр Дойлак сказал, что будет рядом стоять, если чего. Джаредина сунула голову в люк. Там было темно, душно, сыро и мерзостно.

– Эй, – окликнула тише, чем собиралась. – Дракон! Ты жив ли?

И услыхала вздох – чуть слышный, прерывистый.

Что и как дальше было, сама не поняла. Знала только, что юбки подобрала да чуть не кубарем вниз скатилась – так спешила. Шмякнулась на мокрое, поскользнулась, ударилась плечом о склизкий бочонок, которыми тут почти все было заставлено – места совсем мало оставалось. Люк трюма Дойлак захлопнул, и солнечный свет, едва проникая сквозь щели в потолочных досках, высветлил тело, скрючившееся у дальней стены.

– Пришла, – прохрипел дракон, и от голоса его у Джаредины дрожь по спине прокатилась – не от ужаса, не от отвращения даже, а от того, что это был голос дышащего на ладан. – Я уж думал, не дозовусь, глухая ты колода.

Разве ж он ее звал? Она его голоса ни разу за эти дни не слышала. Или… или о чем это он толкует?

– Чего тебе? – спросила она нарочито грубо, чтоб он ненароком не почуял в ее голосе затаенную тревогу.

– Чего, чего… я тут с голоду подыхаю, вот чего! Крошки хлебной во рту не держал с того самого дня, как ваши мужики меня по башке огрели… сколько это уже, кстати?

Джаредина слушала в изумлении. А и правда, она что-то не слышала, чтобы дракона за все это время озаботились покормить. Сразу на цепь посадили да в подвал, а оттуда – в корабельный трюм, приковали к стенке борта, и весь разговор. То, что дьявольской твари тоже нужно есть и пить, никому в голову не пришло, даже Зверку.

– Десятый день пошел, – сказала Джаредина, и дракон хрипло застонал.

– Нет, вправду у вас, людишек, мозгов с воробьиный клюв. Ты вот сама бы смогла десять дней не жрать, а, красавица?

– Но ты же дракон!

– Я сейчас очень похож на дракона? – просипел тот, приподнимаясь. Звякнула золотая цепь – нежно, мягко. Скудный свет высветлил в полумраке осунувшееся лицо с запавшими глазами, с густой щетиной на ввалившихся щеках. И только взгляд сверкал по-прежнему – не золотом теперь, медью, бледной, потускневшей, а все равно жгучей.

– Так тебе… это… я принесу, – сказала Джаредина неловко и, кое-как вскарабкавшись по трапу, выбралась из трюма.

Капитан Дойлак, услыхав, что дракон изволит отобедать, заревел в гневе. Но Джаредина уперлась и в конце концов переспорила, убедив, что если за остаток пути чудище издохнет, то светлый князь Григаль вряд ли впечатлится даром владетеля Эльдака так, как было задумано. Бранясь, велел Дойлак приготовить солонины и сухарей – обычной матросской трапезы, – да поставить кружку чистой воды. Джаредина подумала, неужто он и без воды-то все это время обходился? А потом вспомнила, что в трюме как раз бочонки с пресной водой хранились. Вот отчего там на полу так мокро было – видать, дракон один из бочонков разломал, только на том и продержался.

Назад она уже почти бежала, перепрыгивая через раскиданные по палубе снасти. В трюм спустилась проворно, словно с рождения это делала, к пленнику подошла без страха, опустилась на колени, расставила перед ним еду и питье. Тот зыркнул на нее разок, а потом так накинулся на мясо и хлеб, что ей вдруг стало жалко его. Не так давно ведь еще перепелиными яйцами да уточкой в яблочках угощался в Эльдаковом замке. А теперь сидит на цепи и простому сухарю рад.

Джаредина поняла, что глядит на его руки, разрывающие мясо – неотрывно глядит. И не в том дело, что пальцы его, пусть и грязные, были длинны и красивы, а в том, что, когда он двигал руками, захваты цепей тоже немного двигались, елозя по коже, и Джаредина увидела, что запястья его… не то чтобы стерлись, а как-то странно и жутко почернели, точно плоть под металлом заживо гниет.

– Больно? – вырвалось у нее, и она тут же устыдилась – эту-то тварь да жалеть? Он не пожалел чести хозяев Холлхалла, а как обернется зверем – так и жизни чужой не пожалеет!

Он посмотрел на нее исподлобья, широко двигая челюстью и с хрустом дробя зубами жесткие сухари.

– А ты представь, что тебя в раскаленное железо заковали, – сказал без гнева, без злобы – просто. – И оно не остывает. Все время жжет.

– Ох, – сказала Джаредина. И не удержалась опять: – Отчего ты не выносишь золота?

– А отчего вы, людишки, так сильно его любите? – ответил дракон и запихал в рот большой кусок солонины.

На это Джаредина дать ответ не могла, так что примолкла. Не обязательно ей было сидеть тут и смотреть, как он утоляет голод, но отчего-то сидела и смотрела.

– Ты сказал, – проговорила вдруг, – будто звал меня. Разве звал?

– Я ж говорю – глухая колода, – сказал дракон и удовлетворенно рыгнул, прикрыв ладонью рот. – Конечно, я тебя звал. Чуть всю глотку не содрал.

– Отчего же другие твоих криков не слышали?

– Да потому что я не кричал, глупая женщина. Закричи я, разве б кто из вас внимание обратил? Скорее бы уж рот заткнули, а мне тут и так сидеть мало приятного.

Это верно было – Зверк и рыцарям, и морякам строго-настрого велел драконьих речей не слушать, а любые буйства решительным образом пресекать.

– Как же ты… – начала Джаредина снова и осеклась. Вспомнила вдруг – и тревогу, снедавшую ее последние дни, и странное чувство, будто забылось что-то нестерпимо важное, и то, как тянуло ее к трюму…

– Поняла? – спросил дракон.

Она кивнула.

– Только чары твои на меня все равно не подействуют, – сказала не то чтобы гордо, скорее предупреждающе, чтоб не удумал ненароком попробовать. Что она морок его сбросит, Джаредина не сомневалась, но и приятного в этом было мало, словно липкую паутину с лица отчищать.

– Я знаю, – улыбнулся дракон.

Совсем не так улыбнулся, как прежде, в замке. Не как змея, как… как человек. И сейчас, небритый, запущенный, измаявшийся тяготами плена, показался он ей вдруг куда милее, чем когда по двору в дорогих сапогах щеголял да за девками ухлестывал. И глаза у него были сейчас… незлые.

– Эх, девушка, – сказал мягко и ласково. – Славная ты. Хоть и дура.

Звякнула цепь на его изуродованных руках – так же тихо и нежно, как прежде. Джаредина охнуть не успела, когда руки эти, только что казавшиеся такими слабыми, обхватили ее поперек, прижимая руки к бокам, и рванули с такою силой, что лиф на платье затрещал. Джаредина не выдержала – закричала, более от изумления, чем от боли или же страха.

И запоздало поняла, что именно этого он от нее и хотел.

Крышка люка откинулась, громыхнув о палубу. Поверху уже грохотал топот – рыцари сбегались на клич своего командира. Сэр Дойлак спрыгнул внутрь с обнаженным мечом так, что корабль дрогнул под подошвами его кованых железом сапог.

– Добрый рыцарь сэр Дойлак! – радостно воскликнул дракон, словно увидев старого друга. – Помню тебя. Помню, как мы с тобой бражку пили и девок тискали на Эльдаковом дворе. Эх, славные были деньки!

– Славные, – промямлил Дойлак, пялясь на него во все глаза. Джаредина глазам своим не поверила – да что ж он стоит?! Рванулась всем телом, да куда там – хватка, удерживающая ее, была поистине звериной, чудовищной, и снова незримые когти впивались в предплечья, и не было от них спасу.

– Сэр Дойлак! Что ж ты! – выкрикнула отчаянно. – Он же голову тебе морочит. Помоги!

– И вправду, – сказал дракон, вставая и увлекая ее на ноги следом. Где-то внизу гулко стукнула и покатилась перевернутая кружка. – Что ж вы, доблестные воины, – он обвел взглядом рыцарей, тоже попрыгавших в трюм и теперь нерешительно топтавшихся у трапа. – Что ж вы слабую да глупую женщину пустили любезничать с драконом? Виданное ли это дело, чтоб здоровые мужики вперед себя бабу в спину толкали? Позор, господа.

Рыцари потупились, словно нашкодившие дети, а один даже нос кулаком утер. Джаредина застонала от бессилия – хоть и был у нее дар избегать драконьего наваждения, вот только снять чары с других она не могла. Дракон скользнул ей рукой по плечу – опять почти ласково, извиняясь будто. Ткнулся губами в запылавшее ухо, шепнул:

– Прости, милая, – и рванул со всей мочи сорочку у нее на груди, сдирая ключ от своих цепей. А потом толкнул задохнувшуюся девку вперед, прямо рыцарям в руки, и крикнул:

– Что вы стоите, остолопы? Расхристанная девка у вас под носом, вон уже и сорочку сняла. Развлекайтесь!

Рыцари повернулись к ней – все четверо. Наступили так, что шатнуло ее назад, вжав спиной в покатую стенку трюма. Темные небритые лица кругом, ухмыляющиеся, будто пьяные… В бешенстве, забыв обо всем, залупила она кулаком по самой ближней роже. Хорошо залупила – у рыцаря голову мотнуло набок, кровь носом пошла. Что уж теперь!

– Да оглянитесь же! Оглянитесь! Он же освободится сейчас!

И как будто бы докричалась. У Дойлака взгляд дрогнул, похабная ухмылочка с морды сползла, а глаза озарились кошмарным осознанием происходящего. Заревел Дойлак, заново вскидывая меч, развернулся…

Да только дрогнули ступеньки вверху и грохотнула, захлопываясь, крышка люка.

Запереть их в трюме дракон, правда, не смог – ключ-то остался у Дойлака. Но к тому времени, когда рыцари, толкаясь, высыпали на палубу, было уже поздно. Матросы побросали свои дела и метались по палубе – кто в страхе, кто в полном безумии, а некоторые, замерев, разинув рты, в благоговении глядели куда-то вперед. Джаредина топталась позади всех и последней выбралась из трюма, тяжко дыша. Волосы лезли в глаза ей и липли к мокрой от пота коже, и она откинула их в самый раз, чтобы увидеть то, от чего все, стоящие на палубе, с криком попадали на колени, а кто и замертво.

И только одна Джаредина осталась стоять на ногах, и стоя смотрела, как вода за кормой вскипает свистящей пеной, поднявшейся над бортом и брызнувшей на палубу, словно битое стекло. А потом из этой пены, взрезав изнутри водную гладь, вздыбилось и выгнулось иссиня-черное тело – как у змеи, только каждая чешуйка, острая, словно нож, бешено сверкающая на солнце, была величиною с детский кулак. Тело изогнулось петлей и снова ушло под воду, а потом появилось опять, и поднималось выше, и выше, и выше, вздымая тьму брызг и ломая в щепки фальшборт. Джаредина вскинула руку, закрывая лицо, но не отвернулась, не спряталась, стояла и смотрела на зверя, поднимавшегося из воды и расправляющего над рекой огромные крылья. Тень от них легла на корабль, поселяя в сердце каждого смертельный холод. Но Джаредина не чуяла этого холода, а только смотрела, как дракон вскидывает голову на мощной гибкой шее, встряхивает гривой из длинных, тонких, как волос, зеленых игл, как бьет крыльями, надувая трепещущие паруса могучим порывом ветра, как разевает пасть и издает сотрясающий землю рык – клич торжества, радости и свободы.

«НЕ ПОМИНАЙ ЛИХОМ, ДЕВА-ДРАКОНОБОРИЦА!» – сильно, зычно и глубоко прогудело у Джаредины – не в ушах, не в голове, а где-то у самого нутра, где-то меж печенкой и сердцем. Она не выдержала, охнула, за грудь схватилась, там, где налетевший ветер трепал края разорванной сорочки. И услышала его смех – заливистый и счастливый, все звеневший и звеневший у нее внутри, пока дракон взмывал над водой, набирал высоту, загребая могучими крыльями, и улетал ввысь и вдаль, за облака: вот он стал величиною с птицу, вот – с комара, а там и совсем исчез.

Три дня спустя парусник владетеля Эльдака, еле волочась против несговорчивого течения Златовода, втащился в гавань Клеменса – ни дать ни взять побитая собака.

Владетель Эльдак, заранее упиваясь своей грядущей славой, послал в столицу голубя, сообщая князю о великом диве, которое вскоре прибудет в столицу, и о необходимых приготовлениях, кои надлежит сделать. Светлый князь Григаль был на все Семь Долин славен своим безудержным любопытством ко всему странному и чудаковатому, и всякого купца, привозившего ему из-за далеких морей пустые, но занимательные безделицы, одарял щедро. А тут целый дракон! Да живой, усмиренный, на пару с не меньшим дивом – девой-драконоборицей! Немудрено, что слава о них далеко вперед убежала, и встречать Холлхаллский парусник высыпала не только вся столица, но и ее окрестности.

Тяжек, ох, тяжек оказался жребий сэра Дойлака, бывшего, по праву благородного рождения и высокого звания, в этом несчастливом путешествии за главного. Ему предстояло говорить с князем, и ежели в начале пути от мысли этой он ходил напыщенный, как индюк, то теперь чем ближе становился берег, тем сильней рыцарь Дойлак скисал.

А берег-то разукрасили шатрами, и яркими флажками, и цветами, и красным песком с Вольтебского побережья – не поскупились.

Ох, и черные же тучи сгущались над головами сэра Дойлака, владетеля Эльдака, а заодно и сельской девки Джаредины…

Путаясь, запинаясь и истово лупя себя по нагруднику кулаком, поведал Дойлак светлому князю, как было дело. Светлый князь глядел хмуро, слушал неблагосклонно, то и дело перебивал кряканьем и бранью. По всему видать было, как жестоко разочарован. Да и люд на пристани гомонил – где обещанное чудо, что за дела? Неужто обман? Ну и времена пошли – всюду, куда ни плюнь, сплошь плуты да мошенники! Не только честной сплетне, а и голубиной почте верить нельзя! Кстати, где этот голубь? Казнить голубя! А этих бестолочей злонамеренных, мямлящих тут бессмысленные оправдания, их… что бы им удумать такое в качестве страшной кары, чтобы хоть развлечение какое из всей этой нелепой истории вышло…

Вопрос сей был немалой сложности, и надлежало над ним подумать без спеху. Посему повелел князь Григаль засадить сэра Дойлака с его рыцарями и девкой в подземелье потемнее да понадежнее, а корабль их изъять в пользу княжеской казны – за душевный ущерб. Что сделать с дерзким владетелем Эльдаком, светлый князь пока еще не придумал…

Джаредина все эти горести сносила столь же стойко и смиренно, как прежде сносила славу и качку. Едва сойдя на берег, поняла она, до чего вымотали ее все эти злоключения, и даже рада была оказаться в темном и прохладном каземате, где соломенный тюфяк, брошенный прямо на пол, был всяко не тверже, чем скамья в господском замке или ее лежанка на батюшкиной мельнице. Выпила воды, съела хлеба, юбкой привычно обернулась вместо одеяла, да и уснула до утра.

Разбудил ее уличный шум. Княжий каземат низкими зарешеченными оконцами выходил прямиком на оживленную городскую площадь, и все, творившееся в городе, мигом долетало до толстых серых стен. Джаредина, никогда прежде не бывавшая в городе, да еще в таком большом, подумала было, что здесь всегда так – гул, гвалт и крики, точно на пожаре. И подивилась еще, как это люди тут целую жизнь живут и с ума не сходят. Но вскоре поняла, что ошиблась. Часу не прошло, как отворилась дверь ее темницы, и то не завтрак ей скудный принесли, а приказ от светлого князя немедленно явиться пред его ясны очи.

Что поделать – явилась. Тут же были сэр Дойлак со своими рыцарями, помятые и небритые, мрачно глядящие на Джаредину с такой лютой неприязнью, словно это она одна была во всем виновата. Кругом княжьего двора собралась толпа – сотни людей, даже тысячи, Джаредина никогда столько народу разом не видела, и у нее голова закружилась от того, каким огромным, и ярким, и шумным, и беспокойным был этот прославленный Клеменс. И подумала снова: эх, домой бы, в родную деревню, под тень тихих крыльев родимой мельницы…

Вышли из толпы несколько человек, встали перед князем, принялись руками махать. Что кричали – не разобрать было, уж больно далеко они стояли и больно толпа гудела. Но передние ряды передавали задним, стоящие ближе – стоящим поодаль, и вскоре и до Джаредины докатилась волна народного смятения.

Донесли, что не далее как вчера над деревней Златоводкой, что в самом устье реки, видели дракона!

Свидетелей было множество: вся деревня. Да и пятеро гонцов, отряженных в столицу к князю с этой вестью, вряд ли стали бы слаженно врать – уж больно было напуганы. По пути им встречались другие люди, из других деревень и замков, тоже видевшие зверя, бороздившего ясное летнее небо. Некоторые из них пошли со златоводскими, чтобы князю подтвердить истинность происшествия. Бесчинств никаких этот зверь не чинил, только летал, раскинув над полями огромные крылья, и там, где тень от них падала на луга, вяли цветы и жухла трава, словно опаленная далеким огнем. При виде его кто замертво не упал, тот попрятался – может, оттого дракон и не стал нападать, что добыча разбегалась больно шустро. А один из свидетелей, живший в деревне всего в полудне езды от Клеменса, божился, что своими глазами видел, как дракон сграбастал когтями овцу из пасшегося на лугу стада, да с ней и был таков.

Все слушали эти рассказы в большом волнении, но пуще всех волновался князь. Да не страхом волнение это питалось, а заново проснувшимся любопытством. Как кончили гонцы охать и руками махать, завертел князь головой – где, мол, вчерашние пришлецы из Холлхалла? Вытолкнули вперед сэра Дойлака с его рыцарями, а с ними и Джаредину. Князь окинул их суровым взглядом.

– Это что ж выходит, – сказал громко, на целый двор, – выходит, что это вы, нерадивые, привезли в мои края этакое чудовище, да еще и освободиться ему позволили?

Сэр Дойлак бухнулся князю в ноги. Запинаясь и захлебываясь, твердил, что нет в том его вины, что он всего лишь слуга, связанный присягой с владетелем Эльдаком. И что владетель ему прикажет, то и делает, а как да почему – не его ума дело и, стало быть, никак не его вина.

– А что до того, кто тварь эту на волю выпустил, – закончил он, кидая на Джаредину лютый взгляд, – так то же, ей-богу, светлый князь, не мы! Все проклятая девка! Говорил я ей – чего полезла в трюм? Не полезла бы, ничего бы и не было!

Тут князь посмотрел на Джаредину в первый раз. Присмотрелся, пальцем поманил. Она подошла. После того, что у Эльдака в замке вытерпела, после вчерашнего позорного прибытия на пристань, ничего уже, кажется, не робела.

– Ты, стало быть, дева-драконоборица, про которую Эльдак писал? – Князь окинул ее взглядом, скептично поджав губы. Ответа ему явно не требовалось. – Ну, скажи, как тогда дракона упустила. И что с ним делать теперь.

Народ примолк, вслушиваясь. Всем любопытно было – что эта неказистая девка скажет, что сделает. Джаредина пожала плечами, без страха глянула князю в лицо.

– Там, на корабле, он меня к себе призвал. Не голосом, а нутром, по-своему, по-драконьи. Я тогда не знала, что он так может, знала бы – не пошла. Но что толку теперь жалеть.

– И верно, – кивнул князь. Похоже, ему по душе пришлось, что девка, в отличие от здорового рыцаря, не лебезит и не пресмыкается, честно признавая свою вину. – Но теперь летает эта тварь над угодьями моими, будто над своими собственными. А ведь испокон веку не было такого, чтобы драконы покидали свои логова за Льдистым морем и долетали до Семи Долин. Ты драконоборица, ты и скажи – как с ним сладить?

– Знаю одно, – ответила та. – Все, сделанное из золота, – для него смерть лютая. Только так его и можно сразить. А еще – что никто не в силах оградиться от его чар, когда он дурман насылает.

– Но ты-то можешь.

– Вроде могу. Хотя, как видишь, светлый князь, он и меня обхитрить сумел.

– И мудрено ли? – ответил князь неожиданно тихо. – Если правда все, что говорят старые легенды о драконах, то нет на свете хитрей и коварней твари… особенно когда она обернется человеком. Так старики говорят, а старики, знаешь ли, врать не станут. – Сказав так, князь себя по коленям хлопнул, вскинул голову и улыбнулся почти весело. – Ну, полно горем убиваться. Значит, и вправду завелся у нас дракон – но завелась и драконоборица! Ты его сюда привезла, ты его выпустила – тебе его и заново усмирять. А не усмиришь, так хоть убей – и то прок.

Джаредина обомлела. Ей и провожать-то стреноженного дракона в плавании казалось непосильной задачей, не по ее умению, не по ее уму – а тут…

– Да как же я его убью, – выдавила она, – я ж острей мотыги ничего отродясь в руках не держала…

Усмехнулся князь. Коротко так, сухо. Недобро.

– А это уж не моя забота. Ты, сэр Дойлак! Да встань, будет уж бороду в пыли полоскать. Бери эту девку, и чтоб за месяц сделал мне из нее справного воина. Чтобы дьявола самого при случае за хвост оттаскала, не то что дракона. Справишься – помилую. А теперь пошел вон!

Так поселилась Джаредина, дочь Гуса-мельника, в столичном городе Клеменсе. Так начали ее лепить, обжигать и выковывать наново, чтобы вышел хоть какой-то толк. Да только сколько ни обтесывай гранитный камешек, алмазом ему вовек не заделаться. Хоть все точило затупи – не будет проку.

Нет, сама по себе мысль князя Григаля была не столь уж и вздорна. Хотя в Семи Долинах воинскую науку испокон веков постигали мужчины, оставляя женщинам поле, пеленки и кухонную печь, история знавала женщин, встававших с мужчинами вровень на ратной стезе. Были они обычно благородных кровей, сызмальства посвящали себя боевому искусству и к шестнадцати годам орудовали мечом столь же ловко, как их сверстницы в длинных платьях орудовали иглой и прялкой. Самой известной из них была, разумеется, несравненная дама Альменара, дева красоты неописуемой, изысканности сказочной и воинского мастерства столь преотменного, что справлялась с пятью полностью снаряженными рыцарями, а если снаряжения они были легкого – то даже и с восемью. Прославилась она тогда на все Семь Долин как победами на турнирах, так и ратными подвигами в вечной войне с проклятой Вирьеррой, и, сказывали, лично поднесла князю на окровавленном мече корону вирьеррского короля. И хотя ни до, ни после нее никто из женщин себя подобной славой не покрыл, однако до сих пор оставалась дама Альменара примером того, что и из слабой девицы может выйти знатный толк.

На беду Джаредины, князь Григаль верил в это так же упорно, как и не верил сэр Дойлак.

Девка-то она была, спору нет, крепкая. Когда устроили ей обычное для новичков испытание – дали в руки круглый щит и велели им закрыться, держа удар булавой, – выдержала с честью. И храбрости ей оказалось не занимать: тоже по обычаю, втиснули в широко разведенные руки полено, а рыцарь на всем скаку по нему мечом рубанул – и напополам! Иные мужики, не выдержав, при одном виде занесенного над ними сверкающего клинка с воплем полено кидали и валились ничком. А Джаредина головы не уронила, только зажмурилась, а потом неловко вытряхнула из ладоней рассыпавшееся дерево. Сила и храбрость – что еще надо славному воину? А оказалось, что очень много всего, чему неоткуда было взяться у крестьянской девки.

Да, была она вынослива – не зря с отцом перетаскала тысячи мешков с мукой, – но от легчайшего доспеха пот по ней хлестал ручьями, так что задыхалась и падала еще до того, как ее тренировочной палкой поперек спины вытянут. Да, была ловка – но чутья бойцовского не было у ней напрочь, и откуда ждать удара, чтоб уклониться вовремя, она никогда не умела предугадать. А уж как меч в руки взяла – тут и вспомнились всем ее собственные слова про мотыгу, да как грянул хохот, так и гремел, не смолкая, долго-предолго. Один Дойлак не улыбался, смотрел на треклятую девку, набычившись, и желваки по скулам гонял. Разве ж сделаешь воина из этой тупой коровы? Да, в отличие от всех известных Дойлаку девок, она в состоянии поднять меч и удержать его – так что толку, если она скорее себе самой ногу оттяпает, чем к цели приблизится хоть на сажень? Безнадега! Будь у Дойлака годик, лучше два, он, может, научил бы бестолковую девку хотя бы нормально отражать удары и защищаться. Но она-то не обороняться была призвана – нападать. Найти, заманить и убить дракона, самого опасного в известном мире врага, какой только может повстречаться на пути рыцаря. Тут не то что руки – голова опускается, так и предчувствуя, что вот-вот запляшет по полу, скатившись с плеч долой. Ибо новой ошибки светлый князь уж точно не простит…

Промаялись так неделю. Джаредина уставала, но не жаловалась, только разок или два немножко поплакала в отведенной ей тесной комнатке, и то больше от обиды, чем от горя. Не она набивалась в рыцари, и тем паче – в драконоборицы. Так за что же все это ей?

Но на вторую неделю одному из рыцарей, помогавших Дойлаку в обучении нерадивой девки, снизошло озарение. Пусть, сказал, бросит меч, все равно не будет толку – а пусть-ка лучше попробует добрый лук. Ведь можно же дракона сразить стрелой с золотым наконечником? Вот и попробуем…

Дойлак не особенно этой мыслью вдохновился, а Джаредина невольно воспряла. Лет двенадцать назад, когда была она еще сопливой босячкой, был у нее дядька Шор – материн брат. В семье он считался за паршивую овцу и безнадежную бестолочь, а все оттого, что к двадцати годам так и не выбрал себе ни девицы по нраву, ни занятия по нутру. Только и было у него интереса, что взять на рассвете тисовый лук, собственноручно натянутый, и уйти до вечера в лес. И добро бы еще зайцев и перепелок к господскому столу настрелять – так нет! Вбил себе в голову блажь, что всякая тварь живая под теми же богами ходит, что и человек, и негоже у нее жизнь зазря отнимать. Он и мяса-то не ел, даже в праздники, все на бобах да тыкве перебивался. И вот пойдет он в лес и примется стрелять по пням. Всегда только по мертвым пням, оставшимся от вырубленной поляны – никогда по живому дереву стрелу не пустит. Или вот по камням стрелял тоже. По утоптанной проезжей дороге, засев на дереве далеко в лесу, через луг. Меткость глаза и твердость руки оттачивал – а для чего, для кого? Никому не ясно было. Одна Джаредина его любила и, когда батюшка отпускал и у матушки дел по дому для нее не находилось, уходила с дядькой в лес. И там он давал ей иногда свой лук пострелять, учил, как руку класть, чтоб не дрожала, как глаз щурить, чтоб не подвел. И крепко-накрепко заказывал – никогда не стрелять по живому…