Текст книги "Время вспомнить (СИ)"

Автор книги: Наталья Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

  ― Мой милый брат, твои пьесы прекрасны, твои актеры и актрисы очаровательны и талантливы. Но я готова часами слушать нашу Тайилу вместо того, чтобы смотреть на сцену и думать, что юношу, запертого в каменной ловушке и обреченного на смерть, ― человека, все же сохранившего веру в богов и людей, ― будет играть актер в жизни, регулярно и далеко не с целью общения на театральные темы, посещающий спальню Ставленника. Закулисье – это грязь и непотребство. Мне даже страшно, когда ты общаешься с барышнями со сцены.

  В глазах постановщика мелькала надежда на то, что Алота выказывает ревность, но девушка, заметив взгляд Дофа, нахмурилась и объяснила:

  ― Ты можешь попасть в беду. Из-за этих девушек, которые благоволят тебе из-за...из-за твоей внешности и доброты...они все кокетничают с тобой, а у большинства из них есть именитые покровители. А ты...

  ― ...а я всего лишь адман, ― договорил за Алоту Доф.

  ― Да. Раньше за расположение женщины дрались на дуэлях, а сейчас убивают из-за угла или травят ядом.

  ― Я очень осторожен, ― уверил девушку Доф. ― Никогда не остаюсь ни с одной из них наедине. Многие актрисы считают меня жестоким тираном – настолько я строг с ними. Мне не нужны ни яды, ни даже дуэли.

  ― Ты не должен уговаривать Тай играть в театре. Она права ― ее талант для оживления книжных страниц и таких вот вечеров, когда понимаешь, что жизнь прекрасна. Я уверена, что в Метрополии найдутся люди, готовые оценить ее мастерство, если она так уж хочет покинуть нас, ― Алота с упреком посмотрела на Тайилу.

  Тай виновато улыбнулась, а Доф развел руками:

  ― Древнее искусство сказительниц и чтиц, то, что наша Тайила продемонстрировала на еще не испорченном севере в Ко-Барох Брел, здесь, в столице, уходит в небытие. Театр превращается в балаган, да еще в самый худший его вариант – дешевый, для нетребовательной публики, охочей до грубых зрелищ, с фривольными сценками, глупыми шутами и шутовками. А ведь раньше балаганы были хранилищами древних легенд и сказаний, вестниками живых богов.

  ― Многие из них и сейчас поддерживают древнюю веру, хоть это иногда стоит им изрядной потери заработка, ― отозвалась Мейри. ― Крупные города им приходится объезжать стороной, ведь там за пьесы о старых временах могут и намять бока, а то и заставить исчезнуть.

  Мейри сидела на полу на подушке, скрестив ноги. На ней была сажеская одежда – льняные брюки и длинная туника, расшитые красным крестом. Небрежно заплетенная смоляная коса была еще влажна после банной. Мейри читала письмо от учителя, вглядываясь в бисерно-мелкий почерк сага.

  Доф спустя несколько семидневов после выздоровления Алоты все также смотрел сагине в рот. В день, когда он сидел у постели умирающей и не ждал уже спасения для своей любимой, Мейри просто вошла в его дом и заняла его место у изголовья кровати. Он не разу ей не прекословил: когда она сказала собрать и сжечь всю одежду Алоты, он сам увязал в тюк платья, блузы и юбки; когда в доме кончилась соль, которую Мейри засыпала в мешочек и клала в ноги больной, он приволок целый мешок. А потом вместе с Тай ходил высыпать использованную соль, почему-то покрывшуюся черной плесенью всего лишь за несколько дней, в Неду. Он покупал на рынке вязанки крепчайшего чеснока, а потом закапывал загнившие головки в землю у реки, ни разу не спросив у сагини объяснения; он заказал у ювелира широкие серебряные браслеты – Алоте на запястья и щиколотки, ― и хоть это для него было понятным. Адмана Ларда коснулась тень иного мира, и он совсем по-другому вчитывался теперь в старинные легенды и сказки, переведенные Тайилой. Для него Мейри была посланницей богов, настолько необычной, что заслонила в его глазах даже Тай, чтицу и одаренную свыше поэтессу.

  ― Расскажи мне о таких балаганах, ― у постановщика загорелись глаза. ― О тех, что еще помнят живых богов.

  ― Учитель как раз пишет о таком, ― Мейри перевернула страницу, скользя взглядом по строчкам. ― Он рассказал, что балаган с юга-запада был у них за три дня до того, как было написано это письмо. Балаганщики показали пьесу о дружбе охотника и преображенного.

  ― Преображенного?

  ― Животного, соединенного с человеческим духом.

  ― Да, конечно, я читал об этом, ― взгляд Дофа затуманился. ― Дивная, должно быть, вышла пьеса. Вот бы и мне суметь воплотить на сцене сажескую сказку. Карлик Провах смог бы сыграть любого зверя, найди мы подходящую шкуру.

  ― Не очень хорошая мысль, ― Тай покачала головой. ― Такая пьеса на сцене столичного театра будет равняться открытому протесту против власти бесовиков, а значит, и короля.

  ― Ты права, ― постановщик тряхнул волосами. ― Никто мне не позволит ставить в Патчале историю об охотнике, 'Сказание о Ронильде' попало на сцену лишь потому, что повествует о древних королях, но не ставит их власть под сомнение. Не кажется ли вам милые барышни, что самое время пить чай с пирогом. На этот раз Тай превзошла саму себя. Я трижды проходил мимо кухни и каждый раз с трудом сдерживался, чтобы не отхватить кусочек. В такую погоду чай со сладким – самое лучшее времяпровождение.

  ― Я принесу пирог и разолью чай, ― сказала Алота. ― Тай, Мейри, сидите, не вставайте. Наконец-то займу себя чем-нибудь полезным, а то сижу день-деньской как клуша. И чайник стоит на печи горячим.

  ― Что еще пишет саг Берф в письме? ― спросила Тайила, когда Доф с Алотой вышли.

  Мейри помолчала, глядя на огонь:

  ― Он пишет, что отъезд откладывается.

  ― Это ведь плохо, да? ― встревожилась Тай.

  ― Плохо. Бесовики странно ведут себя по отношению к нашему Пятихрамью. У нас одних за все время с воцарения Ставленника на престоле не было ни одной попытки осквернить алтарь. Мы думали, что это из-за близости к Берше, которая продолжает угрожать нашей границе, но теперь я уже ни в чем не уверена...Все сложно. Вокруг храма крутятся соглядатаи, но никто не пытается навредить или потребовать чего. Шпионы приходили и раньше – старались затеряться в толпе прихожан, но мы всегда знали, кто из них кто, даже украдкой чистили их от мертвечинки. Но сейчас все по-иному. Учитель боится, что нам не дадут уйти так просто – найдут в чем обвинить. Если захотят, найдутся и те, кто будут свидетельствовать против Пятихрамья, мало ли что мы там натворили – ребенка полечили, а он возьми да помри, еще и трупик предъявят, или, того хуже, сказали что-то нехорошее о короле, ― Мейри грустно усмехнулась. ― Управитель Четырех Сел привечает бесовиков как дорогих гостей. Говорят, что ближе к морю смерть приносящие будут строить свой храм. А нас словно не замечают... Меня это все тревожит. Очень. Учитель отправил письмо не через королевскую почту, а через доверенного человека. Как только ты найдешь работу, хоть в Патчале, хоть за его пределами, я сразу же уеду.

  ― Я бы с удовольствием поехала с тобой, на восток или в Медебр, ― начала было Тай.

  ― Нет, ― отрезала Мейри, но потом, посмотрев на расстроенное лицо подруги, добавила уже помягче, ― Если все образуется, я напишу тебе, когда мы будем в Медебре.

  Вернулись Доф и Алота, и компания села пить чай. Адман Лард с уморительным видом поглощал пирог, ахая и закатывая глаза, Алота смеялась и причитала, что разольет чай, Тайила переживала по поводу непропеченной, как ей казалось, начинки, и все наперебой убеждали ее в исключительном качестве фруктового лакомства. Мейри улыбалась.

  ****

  Мейри

  ― Прочь! Прочь! Уходи! Прочь! ― верещала девчонка.

  Она трясла головой, зажмурившись. Ее кудрявые волосы, разделенные на пробор, взлетали, как крылья встревоженной птицы. Снаружи шатра уже раздавались удивленные возгласы, того и гляди кто-нибудь сунется проверить, что случилось в шатре у гадалки. Мейри торопливо заговорила:

  ― Послушай, я тебе ничего не сделаю. Я пришла, чтобы просить о помощи. Просто посмотри иксид, спроси своих  акай, ― сагиня нарочно употребила котегское слово, которым люди из племени юной гадалки называли пленсов.

  ― Нет! Нет! Выйди! Не хочу!

  ― Я ничего тебе не сделаю. Если я дам тебе слово, что не буду трогать твоих акай, ты разложишь для меня карты? Я заплач у.

  Мейри полезла в кошель и сделала шаг к столу. Гадалка закрыла лицо ладонями, визжа почти в полный голос.

  Чародейка оказалась молоденькой, хорошенькой девушкой, кудрявенькой и пухлогубой. Лишь взглянув на Мейри, она подняла крик. Сагиня не хотела вредить котегке, но сама не была полностью уверена в том, что ее присутствие не повлияет на 'дар' гадалки.

  ― Что происходит? Мисса?

  Мейри обернулась. В шатер вошла женщина лет пятидесяти, одетая в шелковые блузу и штаны, обильно расшитые бисером. Голова женщины была повязана пестрым платком наподобие тюрбана. Вошедшая бросила на Мейри короткий, холодный взгляд и проговорила:

  ― Та-а-ак. И чего это тебе здесь понадобилось, сажеская дочь? Мисса, она тебя обидела?

  Молоденькая гадалка замотала головой и пропищала что-то через сомкнутые ладони.

  ― Я не хотела пугать Миссу, ― миролюбивым тоном объяснила Мейри. ― Я лишь...

  ― Вы, саги, будто бы никогда никого не хотите пугать, ― бросила старшая чародейка, ― только вот получается у вас всегда наоборот. Зачем ты сюда пришла? Поиздеваться над нами? Так мы сейчас кликнем гардов – они у нас прикормленные. Скажем, что выпытывала секреты, доверенные нам горожанами. А гарды пусть отдадут тебя смерть приносящим, на сагов-шпионов у тех сейчас большой спрос.

  ― Боги, ― Мейри подкатила глаза к потолку, ― я всего лишь хотела, чтобы вы разложили для меня иксид.

  ― Для тебя? ― чародейка недоуменно покачала головой. ― Если ты не врешь, то это даже смешно. Ты же сагиня, у вас там есть говорящие с мертвыми, а ты приходишь к бедным гадалкам с ярмарочной площади? Ой, нет. Не подходи ближе, не надо.

  Женщина обошла Мейри по большой дуге и обняла за плечи Миссу, шепча той что-то на ухо. Молодая чародейки кивнула, встала и бочком выскользнула из шатра, избегая смотреть на сагиню.

  ― Мне действительно нужна ваша помощь. Дело в том, что ...― Мейри посмотрела вслед Миссе. ― Вы ведь знаете, что он когда-нибудь сожрет ее? Ее хозяин.

  Гадалка присела за столик, положила перед собой руки, устало взглянула на сагиню:

  ― Мы, по-твоему, совсем недотепы? Мисса – моя племянница. Уж я-то позабочусь о том, чтобы дар ее не сгубил.

  Мейри не сдержалась и хмыкнула.

  ― Чтоб ты понимала! ― взвилась гадалка. ― Тебе сколько? Восемнадцать? Двадцать? Считаешь, что можешь презирать нас, убогих, раз получила от богов чистый Дом? А что делать нам, проклятым? У нас в семье дар почти никого не пощадил. Миссу из-за припадков хотели в селе бершанцам отдать, да я не позволила. Я знаю, что ты скажешь – что саги ее вылечили бы. Да только у сагов в Пятихрамье тоже не приют для попрошаек, на что бы мы жили? Ничего, вот я ей уже и жениха нашла, хорошего, из цеховских, выйдет замуж, ремесло наше бросит, акай от нее и отступятся...Чего головой мотаешь? Ух, саги! Так и посадила бы вас на свое место! Посмотрели бы, как пропускать через себя тьму да видеть мерзость человеческую!

  ― Каждый хозяин себе и своей судьбе.

  ― Это ты, сажеская дочь, судьбы еще не видала, своей, кстати, тоже. Скажу тебе, что от шрамов лучше всего настойка крупнянки помогает, на льняном масле.

  ― Что?

  ― Да ничто. Говори уже, чего тебе разложить. Я-то тебя не боюсь, набоялась уже за жизнь. Да не подходи ты ближе, четыре храма! Что там у тебя стряслось?

  ― Меня ищут. Через междумирье.

  ― По три серебрушке мне и Миссе, мне за гадание, ей за испуг.

  ― Хорошо.

  ― Ишь, какие покладистые саги пошли! Как приспичило, так к нам. Хочешь знать, кто тебя ищет и зачем?

  ― Да.

  ― А что сама не посмотришь?

  ― Не могу.

  Чародейка подняла от карт глаза, посмотрела удивленно:

  ― Что, не умеешь? Никогда бы не подумала. Жизненное течение у тебя вон какое. Захочешь – моего хозяина смоешь, и пикнуть не успею. Так что оставайся там, у входа, присядь на сундук...Надо же, она не может. Измельчали, видно, саги.

  Женщина разложила карты и всмотрелась в расклад. Потом нахмурилась, перемешала картонки, выбрала несколько штук и перевернула их вверх рубашками. Она несколько минут сидела, тихонько покачиваясь, не моргая, зрачки ее сузились.

  Мейри почувствовала чужое присутствие. Она постаралась закрыть сознание для пленсов и вдруг подумала, что чародейка совершенно права: она еще так мало знает о мире, совершает непродуманные, глупые поступки. Почему она поверила, что покопавшись в междумирье, гадалка не ткнет в нее пальцем и не объявит поиск оконченным? Мейри смежила веки, с трудом выдерживая напряжение.

  Раздался глухой стук – это чародейка покачнулась на табурете. Мейри открыла глаза. Гадалка трясущимися руками суетливо собирала со стола иксиды.

  ― Вот, значит, как, ― женщина заговорила быстро и пискляво. ― А я тут раскудахталась. Ты вот кто, значит. Ты уж прости меня, но я тебе ничего не скажу.

  ― Умоляю, ― сорвавшимся голосом попросила Мейри.

  ― Девочка, милая, уходи. Мне-то ничего, а Мисса еще молода, не дай боги, акай скажут, что мы тебя видели, да не выдали. Я тебе зла тоже не желаю, но ты о себе лучше сможешь позаботиться. Уходи.

  ― Ну хоть что-нибудь!

  Гадалка задрала голову к потолку, с запалом произнесла целую тираду на родном котегском, из которой Мейри разобрала только 'акай кошайнакай' ('защити, защити, хозяин'), подскочила к пирамиде из разновеликих сундучков и сунула пачку карт в верхний, хлопнув крышкой так, словно еще теплые от ее прикосновения иксид могли услышать ее. Женщина, словно уже не боясь близости сагини, схватила Мейри за локоть и вытащила девушку наружу, в блеск, шум и суету ярмарки. Они бегом пронеслись мимо большого балагана и остановились у клетки с павлином.

  ― Он посвящен одному из богов Древа, ― гадалка, тяжело дыша, кивнула в сторону чистящей перья птицы. ― Может, здесь нас не услышат.

  Мейри кивнула.

  ― Слушай, у акай есть теперь пастырь. Он служит кому-то, кому – не знаю. Делает для него работу, а тот служит еще кому-то и готов из-под земли тебя добыть, чтобы услужить хозяину. Акай были против. Они о тебе знают, боятся. Но пастырь обещал человеческое тело тому, кто первым укажет на тебя. Мои акай тоже все с ума посходили. Я с трудом вырвалась. Поверь, еще немного, и они вынудили бы меня указать на тебя. Я притворилась, что ничего не знаю, что встречала Ласточку, но не знаю, где она теперь. Пастырь уже убивал таких, как я. Он странный – играет с живыми и мертвыми, могущество его растет. Я боюсь его, он может уничтожить меня или забрать себе всех моих акай. А это для меня – тоже смерть. На беду ты к нам пришла! Мне не надо от тебя денег. Я не выдала тебя только потому, что боюсь тебя не меньше. Ты пощадила одного акай, хозяина старика, пощади и меня! Пощадишь?

  ― Да, ― надтреснутым голосом сказала Мейри. ― Обещаю. Я не хочу, чтобы ты умерла. Вот, возьми. Спасибо.

  Она протянула чародейки серебряный. Гадалка не протянула руку, чтобы забрать монету, и сагиня положила деньги в пыль у ее ног.

  Мейри не помнила, как выбралась с ярмарки. Дорога привела ее на набережную. Здесь она села у самой воды и опустила пальцы в воду. Река, как всегда, молчала. Поиск велся грамотно, возня в Куртине была тщательно скрыта от стихий. Или же боги играли в свою любимую игру – 'забавляйся, человеческий малыш, расти и помни Отца да Мать'.

  ― Кхе, кхе...юная дева, не дашь ли на хлеб старому солдату, потерявшему здоровье и молодость на службе у Добрейшей...

  Мейри подняла голову. Преван заморгал и попятился. Рука его потянулась к ярко-красному шраму на голове.

  ― Госпожа...

  ― Возьми, ― сагиня протянула ему пару серебрушек. ― Купи себе еды.

  Преван с тоской оглянулся, потом приблизился и осторожно взял монеты из ладони Мейри сухими горячими пальцами.

  ― Прости нас за тот вечер, старик. Мы не хотели тебя обижать.

  Преван крякнул, потоптался на месте и смущенно сказал:

  ― А я и не помню-то ничего. Крепкий, видно, был бренди. Я, может, тоже сделал чего не так, за то и получил...простите, барышня, ничего не помню. Вот, возьмите, это, кажется, ваше, ― он выудил из-за пазухи косынку Тайилы, мятую, в засохших пятнах крови.

  ― А ведь точно, ― улыбнулась Мейри. ― Наше. Спасибо, Преван.

  Старик засеменил прочь, прихрамывая на речной гальке, но, отойдя на пару шагов, остановился и обернулся к девушке:

  ― Забыл совсем, ― старик почесал в затылке. ― А сейчас вспомнил. Я вроде говорил с кем-то, то ли давно, то ли недавно. Так тот человек просил передать вам, юная госпожа, чтобы вы, как придут по вашу душу, спрятались куда-то, запамятовал, куда, но место это вам с детства знакомо, он говорил, там тихо, но потеряться там легко, чтоб вы надолго туда не шли, а то потом не выберитесь. Вот так сказал. Только вот...когда ж я с ним говорил-то...и какой он был из себя? Не помню, стар стал.

  ― А сам, тот человек, не хочет со мной поговорить? ― с улыбкой спросила сагиня.

  ― Не-а, ― уверенно заявил старик. ― Не хочет. Меня потому попросил. А то, мало ли, война кругом. Вот и вам угроза есть. А он тоже солдат, как и я, навоевался уже...Обидел я его когда-то, ― признался Преван, утирая глаза. ― Жизни лишил. Такие дела. Пойду в Единохрамье. Покаюсь.

  ― Передавай привет монаху, что делает лучший на свете бренди.

  Преван что-то припомнил, вздохнул, подбросил на ладони монетки и поспешил прочь, поклонившись на прощанье. Мейри долго смотрела ему вслед, потом наклонилась над водой, опустила руку в струю и разжала кулак. Тонкая кисея косынки потемнела, распрямилась, и Неда понесла свою добычу прочь.

  *****

  Борай

  Бораю нравилось в поместье женщины, которую он называл Дамой. Сад был огромен, Река подходила совсем близко, и фруктовые деревья и кусты, орошаемые речной водой, давали отличный урожай. Мальчик вдоволь наелся вишни, покололся малиной и чуть не слег с животом от свежего гороха. В перерывах между забытьем, в которое укладывал его учитель, Борай гулял по саду, даже нашел место, где река намыла крошечный песчаный пляжик под обрывом, сам приладил к дереву веревку и спускался к самой воде, чтобы поплавать.

  Наплескавшись и утершись рубахой, мальчик развешивал мокрое на ветках растущей у самой воды вербы, а потом доставал из мешочка и рассматривал свои 'сокровища': кожаный браслет, подаренный Учителем, изящный костяной ножик, найденный им в одной из гостиниц во время очередной поездки, кусочек слюды, сушёную жабку, свечу в форме древесного листика, с фитильком и будто бы настоящей росинкой из воска. Борай с равнодушием откладывал в сторону две золотые монеты – подарок от беловолосой Дамы ― красивое, но немного стершееся Древо он уже рассмотрел в деталях, а тратить деньги ему было не на что, если учитель когда и отпускал его в город, то только с Орехом, а тот, бывало, и отбирал монетки, выданные никчемышу на развлечение и сладости. В самом уголке мешочка, свернутый трубочкой, лежал клочок желтоватой бумаги. Борай ложился на спину, разворачивал листок и рассматривал его против солнца. Бумага начинала светиться насквозь, крошечные пятнышки и уплотнения в ней меняли рисунки самым неожиданным образом: то, казалось, что ласточка несет что-то в своей немного подмытой водой лапке, то лисичка принюхивается к несущейся по ветру треугольной черточке, похожей на девичью косынку.

   Борай принимался мечтать. Что найдет улицу Осенних Снопов, придет в гости к Ласточке, а та, конечно, обрадуется и пригласит его жить с ними, с ней и рыжеволосой девочкой, похожей на лисичку, и он будет колоть для них дрова и носить воду, и собирать грибы, если станет голодно, и никого страшного близко не подпустит. Он уже знает, как одолеть страшных людей, делящих свое тело с жестокими тенями, знает, чего они боятся, вот только не понимает, почему в общем-то добрый и храбрый Учитель выбрал для него такую глупую и противную работу. Мальчик уже не раз предлагал ему помогать по дому или на кухне, вместо того, чтобы терзать маленьких мертвых. Учитель смотрел странно и опять играл в свои игры.

  Беловолосой Даме тоже нужна была работа Борая. Борай все понимал: не будет работы – не будет денег и еды. Но Дама требовала от Учителя совсем уж чего-то невыполнимого. Учитель худел и мрачнел, а Бораю было его жалко.

  У реки было тихо. Солнце стало съезжать вниз с неба, пора идти. Напоследок Борай разложил на песке красивые камушки. Вот этот, большой, золотистый, – мама, за ней – сам Борай, узенький, коричневый с крапинками, потом...Мальчик задумался: оба камушка были хороши, один темненький, в воде становящийся искристым и сочным, – Ласточка, другой, гладенький, полупрозрачный, с яркими разводами, – Цумэии. Какой положить первым? Решил подвинуть их друг к другу и на расстоянии одного мизинчика к Бораю. Потом – Учитель, черный, слоистый осколок, в трещинах которого серебрятся гладкие прожилки. Вода лизнула камешки, и 'друзья Борая' засверкали в мягких лучах предзакатного солнца.

  ― Борай! ― голос Учителя был не сердитым, а скорее уставшим.

  ― Учитель? ― мальчик поспешно запихнул камешки к другим 'сокровищам'. ― Я иду.

  ― Ты ел?

  ― Да, Учитель. Я кушал со слугами. Кашу, перепелку, ягоды и...

  ― Довольно, я понял. Поднимайся и пойдем.

  Борай схватился за руку и вскарабкался на глинистый обрыв. Тормант, чуть ссутулясь, широким шагом пошел впереди, и мальчик засеменил следом. На холме, в столбе от особняка господина Агталия, мужчина остановился у лавки под дубом и сел лицом к заходящему солнцу.

  ― Здесь, ― сказал Тормант.

  Жрец бросил в руки мальчику свернутый коврик:

  ― Расстели и ложись. Посмотри, нет ли там муравейника. А то будет, как в прошлый раз.

  Борай опустился на коврик, но не лег, а сел, скрестив ноги:

  ― Учитель.

  ― Что?

  ― А вы ели?

  ― Что?! ― Тормант с трудом сосредоточил на никчемыше взгляд из-под отекших век.

  Борай с серьезным видом покачал головой:

  ― Эта работа Дамы очень трудная. Вы плохо кушаете и не выздоравливаете, как раньше.

  ― Какой дамы? Что ты несешь?

  ― Вы очень устали, Учитель. И Борай устал. И маленькие мертвые устали. Давайте скажем Даме, что мы не хотим никого искать.

  ― Ты называешь Дамой господина Агталия? ― Тормант криво усмехнулся. ― Он не дама, к сожалению. Он – стервятник, который прилетает, когда чувствует, что его возможная добыча слаба и готова сдаться без сопротивления. А потом этот стервятник выклевывает жертве все брюхо в поисках кусочка поаппетитнее.

  Никчемыш скривился, видно, представив сказанное учителем:

  ― Эта Дама...этот господин плохой, злой? Может нам надо убить его? Борай не хочет, чтобы его клевали.

  ― Как бы я хотел. Убить его, ― промолвил Тормант, сжимая руку в кулак. ― Но не могу, понимаешь, Борай? Мы должны выполнить обещанное, иначе нас ждут пытка и гибель. Ты должен мне помочь, пойми? Ты должен стараться. Делать то же, что и вчера, и семиднев назад. Подчиняться, чтобы я мог искать...того, кто...сможет...спрашивать много-много...маленьких мертвых, понимаешь? ― Тормант потер веки пальцами.

  ― Да. Борай понимает. Борай все сделает. Борай все уже придумал, ― закивал никчемыш.

  ― Что ты там придумал?

  ― Маленькие мертвые очень хотят быть живыми, ― объяснил никчемыш.

  ― Все хотят быть живыми, ― буркнул Тормант.

  ― Они все время говорили, что боятся. Бораю их очень жалко. Они не могут ходить и кушать, только сидят там и злятся. Вот Борай и обещал им, что они будут живыми.

  ― Что? ― жрец в ужасе уставился на мальчика.

  Сохрани Домин, не может быть, чтобы мальчишка все-таки спятил! Неужели в кривой голове медиума лопнул все же какой-то сосуд, и Борай уже начал заговариваться и вот-вот помрет. Что с ним тогда сделает Агталий, мелькнуло в голове у Торманта.

  ― Они сказали, что это все равно страшно, но они подумают. Я не знаю, почему им страшно, но они сказали, что тот, кого мы ищем может их убить совсем-совсем. Какой-то страшный человек. Мне их жалко. Один из них приходил и все время слушал. А теперь он говорит, что поможет мне. А я сказал, что он будет живой и сможет ходить и все видеть по-настоящему...

  ― Борай, у тебя не болит голова? Ты хорошо себя чувствуешь? ― срывающимся голосом спросил жрец.

  ― Нет, у Борая ничего не болит, ― безмятежно отозвался никчемыш. ― Борай привык, и кровь уже не течет. Борай хорошо все придумал. Много людей умирает, и их тела никому не нужны. Когда Борай был маленьким, одна девочка умерла в доме рядом, она сидела возле своего тела, и она была грустная, а потом...ее забрали в хорошее место, а тело осталось и испортилось бы, как рыба на берегу, если бы люди не сожгли его. А если бы нашлась другая мертвая девочка, которая заблудилась или побоялась уходить, она могла бы пожить в том теле, и всем было бы хорошо...

  Жрец вгляделся в лицо никчемыша. Мальчик, похоже, умирать не собирался и выглядел гораздо лучше самого учителя, ― оживленным и отдохнувшим.

  ― Борай! Что ты несешь, недоумок?

  ― Борай говорил с одним мертвым, который согласился найти для нас человека для Да... беловолосого господина.

  Тормант молчал. На его поросших щетиной щеках перекатывались желваки. Вечерний ветер охладил плечи под взмокшей от пота рубашкой. Манжеты загрязнились, и, похоже, он мазнул рукавом по рыжей глине, когда помогал никчемышу влезать на обрыв. Руки тряслись.

  ― Признайся, что врешь, и я не накажу тебя, ― вымолвил, наконец, Тормант.

  ― Борай не врет, ― тихо сказал мальчик.

  ― Ты можешь говорить с мертвыми?

  ― Они сами говорят со мной. Мама учила меня, что не отвечать, когда с тобой разговаривают, -невежливо.

  ― И как давно?

  ― Давно, ― никчемыш замешкался, соображая. ― Был маленький. Было скучно. Борай играл с пятнышками. Потом я был уже взрослым, но скучно было все равно. Они сказали мне, что найдут мне Учителя. Чтобы я путешествовал и помогал им. И тогда приехали вы.

  ― Что они тебе говорят?

  ― Некоторые все время меня просят. И жалуются. Это скучно. Я их прогоняю. Другие злые. Они ищут людей и просят меня указать на них, чтобы сосать их, как та пиявка, что меня укусила в озере. Я тоже их прогоняю. Они приходят снова. Но другие очень добрые. Их жалко. Если дать им тела, они будут живыми хорошими людьми. Я все время говорю им, что еще не знаю, как это сделать, но они повсюду следуют за мной.

  ― Ты помнишь что-нибудь из транса...из того...когда я укладываю тебя спать?

  ― Нет. Не помню. Борай потом ничего не помнит. Бораю не нравится. Зачем говорить с маленькими мертвыми во сне, если можно спросить их так? Если бы они не нашептали мне, что мы ищем кого-то для беловолосой Дамы, ― никчемыш запнулся, ― для беловолосого господина, я никогда бы не узнал этого. Вы, Учитель, могли бы спрашивать меня просто так. А я бы вам все рассказал.

  ― Докажи мне, что ты говоришь с ними. Что они шепчут тебе сейчас?

  Борай растерянно почесал в затылке:

  ― Они всегда шепчут всякую скучную ерунду. Но если вы спросите...

  ― Пусть скажут, откуда у меня этот шрам.

  Борай прикусил губу, посидел, словно к чему-то прислушиваясь:

  ― Они говорят, что знали человека...маленькую тень, ту, которая оставила вам его. Они говорят, что он не остался среди них, а ушел дальше, принял свою судьбу.

  ― Тень? Да, он был тенью, наемным убийцей. Маленьким уродцем из катканского клана. Каткане считают, что убийство не грех. Странно, что он не стал пленсом.

  Тормант нахмурился, долго молчал, сжимая и разжимая пальцы, потом попытался объяснить, с трудом подбирая слова:

  ― Если бы ты сказал мне раньше...Впрочем, я должен был понять...Какой же я дурак! Слепец! Все так очевидно. Судьба дала мне все оружие, а я все ловлю блох и шарю по карманам в поисках медяков. Я потерял столько времени. Я сошел со своего пути, сошел, ― жрец смотрел на заходящее солнце, на его глазах выступили слезы, он перевел взгляд на никчемыша. ― Послушай меня сейчас. Понимаешь, они говорят со мной твоим ртом, ты ищешь – я спрашиваю. Мне так...удобнее. Я как бы говорю с ними через тебя. Давай не будем ничего менять...пока...если уже ты привык. Только найди того, кто согласится, а я с ним поговорю. Я ведь хорошо знаю, что спрашивать, а ты...ты можешь что-нибудь перепутать...

  ― Ну хорошо, ― согласился мальчик. Он улегся на коврике и блаженно вытянул ноги. ― Учитель очень умный. Учитель ничего не перепутает, а Борай и впрямь может перепутать. Мне не трудно. Я позову того маленького мертвого, что не боится найти человека. А кто он, тот человек, которого мы все время ищем?

  ― Это тебя не...Это нас не должно тревожить. Тот человек нужен господину Агталию.

  ― Этот господин очень плохой. Второй плохой господин, чтобы мучить Борая. Борай поскорее найдет для него нужного человека, и мы уйдем отсюда, да, Учитель? Очень плохо, когда не хочется кушать и трудно спать, правда?

  ― Правда, Борай, ― Тормант присел на колени рядом с никчемышем. – Если все получится, мы сразу же уйдем отсюда.

  ― Борай только не поймет, как господин, который выглядит как женщина, и внутри тоже ― женщина, может быть мужчиной, ― проворчал мальчик, уже закрывая глаза. ― Врет, наверное.

  ― Ты мне покажешь потом, как говорить с мертвыми? ― тихо спросил жрец.

  ― Конечно, ― отрешенным голосом ответил Борай. ― Это легко. С ними весело. Тебе понравится.

  ****

  Мейри

  ―Боги, боги! Мейри! Где ты была весь день! Столько всего случилось! ― Тай схватила сагиню за руку и потащила в комнату.

  ― Что случилось? Где Доф и Алота?

  ― Ушли прогуляться. Только что приходила Дейдра!

  ― Дейдра? Она знает, где ты живешь?

  ― Да. Конечно же, я ей сказала, где живу, словно знала, что она когда-нибудь придет.

  ― Скверно. Ты плакала?

  ― О Мейри, ― Тайила присела на кушетку. ― Ужасные вести из Тай-Брела. Господин Таймиир умер. В ночь Тан-Дана. Толкователи подтвердили ненасильственную смерть. Сердце просто остановилось. Юный Тарк пропал, уехал из замка после смерти отца.

  ― Печально. Большая утрата для тебя, Тай, ― Мейри с сочувствием обняла подругу.

  ― Да, ― лицо Тайилы скривилось от сдерживаемых слез. ― Я до сегодняшнего дня надеялась, что все успокоится и я смогу вернуться в Тай-Брел. Там я была счастлива. Таймиир уважал нас, заботился. Он был для всех примером...защитником для своих людей, добрым владетелем...Мне так жаль...О боги! Я все о себе! Бедная Патришиэ, бедная Делана, бедный Тарк. Почему Тарк уехал? Дейдра сказала, что его не было даже на погребении праха отца.

  ― Откуда Дейдра знает об этом?

  ― Господин Гераш. Он получил письмо и все ей рассказал. Но это еще не все. Госпожа Катрифа...Ящерица...она мертва. Убита прямо в документарии. Заколота. Дейдра нашла ее тело.