Текст книги "Время вспомнить (СИ)"

Автор книги: Наталья Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

  ― Вторая после полуночи, господин...брат. Синклит, должно быть, уже закончил голосование.

  В эту же секунду в дверь постучали. Орешек внес на подносике конверт с оттиском пурпурного дерева. Тормант одним рывком сорвал печать и пробежал глазами содержимое записки. Он побледнел и сел в кресло, держа в протянутой руке голубоватый лист. Филиб взял записку из дрожащих пальцев покровителя и прочел ее. Он ничуть не удивился, потому как, в отличие от Торманта, уже давно предполагал подобный исход. Высшим Пастырем Храма Смерть Победивших, гласом Бессмертного Повелителя, был избран пастырь трех строк Сюблим из рода Дофорей.

  Тормант сидел в кресле, прикрыв глаза рукой. Не отнимая ладони от лица, он глухо проговорил:

  ― Бери Борая и найди мне Тайилу Нами. Я отдам необходимые распоряжения Орешку и слугам. Если справишься первей синклита, будешь купаться в золоте и жить вечно. Ступай.

  Филиб поклонился и вышел за дверь.

  ****

  Филибу не пришлось долго ждать. Никчемыш скакнул из подворотни, будто за ним гнались. Орешек незаметно вышел вслед и присоединился к Филибу. Борай остановился только, чтоб купить себе пару марципановых колбасок и поговорить с торговцем праздничного барахла на углу у каретной станции. Продавец, как поняли соглядатаи, объяснял никчемышу дорогу. От лотка мальчик отошел уже в тряпичной полумаске на лице. Он шустро двинулся по освещенным улицам, и мало кто обращал внимание на торопливо семенящего паренька с коричневой нашивкой прислуги.

  Филибу и Орешку сильно мешала веселящаяся толпа. Орешку – особенно. Слуга то и дело оборачивался на ярко разодетых девок, поэтому Филибу приходилось полагаться только на себя и стараться изо всех сил не потерять никчемыша в толпе. Борай все время оглядывался и путанно расспрашивал прохожих. До него, похоже, доходило туго, и он долго кружил переулками, пока от набережной не увязался за пожилой парой, согласившейся показать ему дорогу.

  Борай дошел до тихого богатого пригорода и, стянув с лица маску, постучался в дверь двухэтажного особнячка. Филиб и Орешек притаились за углом. На стук из дома выглянула пожилая ората-служанка. Она с недоверием выслушала бормотание никчемыша, на минуту скрылась, оставив Борая ждать на ступеньках перед закрытой дверью, а потом просунула в щель руку с клочком бумаги. Дверь захлопнулась, а никчемыш сел на ступеньки, чтобы при ярком свете уличного фонаря прочитать записку. Он с четверть четверти шевелил губами и мэкал, потом встал и закружился на месте, гадая, куда идти. Борай двинулся в сторону набережной, но в особнячке стукнули, раскрываясь, темные ставни с дорогими витражными вставками.

  ― Не туда, дурень, ― крикнула служанка, выглядывая в окно. ― Тебе нужно в западную часть, это не доходя трех кварталов до Озорного. Улица Осенних Снопов. Там она теперь живет, в доме, где семь ступеней ажезского мрамора, в верхних покоях.

  ― Спасибо, госпожа! ― пискляво отозвался никчемыш, поворачивая на север.

  ― Дурень и есть! ― воскликнула служанка. ― Не туда. Спроси у кого, заблудишься.

  ― Я подскажу, добрая ората, ― сказал Филиб, выныривая из тени. ― Пойдем, Борай.

  Никчемыш вытаращил глаза, пытаясь вырвать руку из крепкого захвата, потом увидел за спиной Филиба Орешка и взвизгнул. Слуга подхватил никчемыша под другую руку, а чиновник одной строки вырвал из потных пальцев мальчика смятую записку.

  ― Эй, ― крикнула служанка. ― Вы чего там?

  ― Добрая женщина, ― обернулся к окну Филиб. ― Этот мальчик с нами. Ступайте по своим делам, любезнейшая.

  Как нарочно, порыв ветра поднял над лицом пряди, прикрывающие татуировки. Ората охнула и быстро прикрыла ставни, продолжая подглядывать сквозь цветное стекло. Чиновник и слуга оттащили никчемыша за угол. Мальчик был довольно силен, двое мужчин с трудом удерживали его.

  ― Отведем его домой, ― сказал Филиб. ― Держи крепче.

  Орешек отвесил никчемышу подзатыльник и, злобно кривясь, зашептал ему что-то на ухо. Мальчик перестал сопротивляться и только следил с тоской за тем, как Филиб разворачивает и читает записку. Чиновник с недоумением рассматривал два изящных рисунка черной тушью (ласточка с полусложенными крыльями и лисичка с приподнятой над землей лапкой, словно живые). Ниже рисунков был написан адрес.

  ― Сам справишься? ― спросил Филиб у Орешка.

  Тот сплюнул коричневую от древесной жвачки слюну и уверенно кивнул.

  ― Ты должен слушаться Орешка, ― обратился чиновник к никчемышу. ― Иначе твой хозяин тебя накажет. Сбегать из дому нехорошо. Господин Тормант очень волнуется. Мы еще поговорим с тобой об этом, ― Филиб показал мальчику рисунки. ― Расскажешь мне о цумэии?

  Борай опустил глаза и упрямо покачал головой. Филиб пожал плечами и сунул слуге серебрушку. Теперь главное, чтобы охочий до выпивки и других развлечений парень не осел где-нибудь по дороге в корчме и не потерял никчемыша. А Борай сам уже не убежит, побоится.

  Чиновник был уверен, что по подсказанному адресу найдет Тайилу Нами, самозванку. А никчемыша, по уму, нужно отдать дознавателям и всерьез допросить. Неплохо бы еще уточнить, в чей дом приходил мальчишка. Кто там осмелился дать приют преступнице? Впрочем, пусть теперь этим занимается господин Тормант. С нынешней его ненавистью к синклиту жрец четырех строк намерен по делу девиц Нами звонить во все колокола, обойдя в глазах Совета в значимости нового Высшего, господина Сюблима.

  Улица Осенних Снопов была пуста. На лестнице дома с семью ступенями ажезского мрамора Филибу никто не встретился. На звонок тоже никто не ответил. Ночь Тан-Дана праздновал весь город, и глупо было бы ожидать, что заговорщица будет сидеть дома.

  Решетка во внутренний дворик была незаперта. Нигде между ставнями не пробивалось ни одного лучика света. Слуги, должно быть, тоже отправились веселиться. Из банной, приоткрытой для проветривания, пахло сырым деревом и ароматическими маслами, терпкий запах лаванды смешивался с вонью протухших объедков из помойных ведер, оставленных у входа; жаровня с остатками горного масла бросала узорчатые блики на стены дома и крышку колодца, пламя в ней гудело, растревоженное вечерним ветром. Стены дома, обращенные внутрь дворика, изысками не обладали: голый камень с несколькими окошками, ставни без витражей, но с грубым дешевым стеклом. Господам предоставлялось смотреть на прохожую часть, с ее нарядными клумбами и широкими просторами, а комнаты прислуги выходили в темноватый закуток с грубой лестницей в углу. Филиб сначала поднялся по скрипучим ступенькам, намеренно производя много шума, кашляя и топоча. Обе двери, из верхних и нижних покоев, были заперты. На шум никто не вышел.

  Пришло время вспомнить старые навыки. Филиб разделся до рубахи, разулся и обмотал ладони содранными с рукавов кружевными нашивками. Он подпрыгнул, уцепился за деревянный подоконник под ставнями, подтянулся и через несколько секунд стоял уже на нешироком выступе, распластавшись, ощущая чуткими ступнями каждую трещинку и вмятинку камня. Взобраться к окнам верхних покоев и открыть ставни ножом оказалось задачей посложнее, пришлось вспомнить, как в бытность свою мальчиком Эшемом из приморских трущоб Мэзы он таскал своей матушке, ленивой, но хитрой бершанке, туго набитые кожаные кошельки из окон постоялых дворов, влезая по едва заметным неровностям стен.

  Филиб влез в покои и прямо у окна споткнулся о сложенные у стенки деревянные чурбачки для печи. Теперь он убедился, что в комнатах действительно никого нет. Грохот дров разбудил бы всякого. Филиб усмехнулся: почтенная должность чиновника лишила его должной бдительности, вором ему больше не бывать. Он постоял еще немного, прислушиваясь, зажег свечу в медном подсвечнике, потом прошелся по комнатам. Он не ошибся. Тайила Нами жила здесь. Он чувствовал ее присутствие, как тогда, в замке. Разница была лишь в отсутствии страха. Девица Нами была счастлива в этом доме.

  Филиб ни к чему не прикасался: морч тревожились, не позволяли ему продлить удовольствие и насладиться сладким предвкушением победы, чувством охотника, отыскавшего логово редкого зверя. Они не давали ему даже пары минут, чтобы рассмотреть окружающие его вещи, по незаметным мелочам прочитать такие желанные для него подробности жизни молодой девушки. Тайила Нами жила здесь не одна. Это почему-то пугало морч и они делились с человеком своей тревогой.

  На низком столике в гостиной лежала раскрытая книга. Филиб склонился к пожелтевшим страницам и прочитал:

  'Далеко, далеко отсюда, в том мире, которого больше нет, стояло древо жизни человеческой. Крона его уходила в почву, а корни поднимались в небо. Так прорастает душа людская с небес на землю...'

  Филиб поискал место, чтобы спрятаться и ждать возвращения самозванки, но чувство тревоги не оставляло его. Такое бывало каждый раз, когда ему грозила опасность. Он ценил то, что еще жив благодаря духам и не хотел, чтобы морч оставили его, как когда-то покинули его мать, не пожелавшую однажды прислушаться к совету с Той Стороны. Господин Лакдам тоже не поверил когда-то предчувствию своего помощника. От него остались лишь обуглившиеся кости и тающий голос на границе Двух Сторон. Филиб постоял посреди гостиной, принимая решение.

  'Уходи, уходи...' ― шептали морч.

  Он ушел тем же путем, даже сложил аккуратно у стены полена. Увидел на углу патруль, двух татуированных и одного новиса, заговорил с ними; братья по Храму скучали, недоумевая, зачем Храм призвал их на службу в самый разгар веселья. Все трое были с западного побережья, синклит вызвал их в столицу еще на Равноденствие. В Патчале их кормили и обучали магии, но братья с удовольствием махнули бы рукой на блага столичной жизни, бросили службу и разъехались по домам после Тан-Дана, если бы Храм Смерть Победивших не обещал им щедрые Дары. Филиб с осторожностью расспрашивал их обо всем, что касалось армии поклонников, но ничего нового не узнал, понял лишь, что синклит еще до назначения Высшего озаботился пополнением своих рядов.

  В разговоре мелькнуло имя Магреты, патруль судачил о самозванке. Новис с важным видом рассказывал сплетни, подслушанные в дешевых комнатушках Озорного Патчала. Филиб весь напрягся, стараясь не пропустить ни одного слова. Кое-что из разговора он уже знал, но многое услышал впервые. В Озорном говорили, что внучка Добрейшей, рожденная у законной дочери Магреты, сейчас в столице, что королева, умершая в святости и вернувшаяся в место упокоения святыми мощами, не успела объявить о наследнице (но оставила устное завещание через одного из владетелей Севера), что молодая 'королева' хороша собой и скромна, не хочет поднимать шумихи вокруг своей особы, но за нее это делают люди, желающие вернуть на престол истинных Хранителей Права подданных и Подданства правых. Бесовики патруля посмеивались над слухами, гадая, как быстро король расправится с мнимой внучкой Магреты. По нескольким фразам Филиб понял, что и Совет Лоджира, и синклит Храма в курсе происходящего. Но те люди из Озорного, что были уже схвачены и допрошены дознавателями, не слишком-то помогли расследованию – претендентку на трон покрывал кто-то сильный, хитрый, дергающий за невидимые струны людского недовольства. Патрули столицы следили также и за тем, не проявит ли себя самозванка во время гуляний.

  Филиб не хотел показаться слишком уж назойливым и любопытным: его нынешний хозяин ратовал за то, чтобы оставаться пока в тени. Он попрощался с братьями по Храму и пошел по улицам Патчала. Морч боялись огней Тан-Дана. Они шептали ему об Убежище. Филибу и самому хотелось уже побыть в тишине, подготовить все для прибытия 'гостьи'. Сколько у него дней? Три, пять, семиднев? Хорошо, что он услышал разговор патруля, дело серьезное: самозванка не одна, а со сторонниками, и Филибу нужно действовать очень осторожно, если он хочет урвать что-нибудь для себя. В нем еще живы были сомнения. Господин Тормант будет, конечно, недоволен задержкой. Но никто и не говорит, что его поручение не будет выполнено – будет, но погодя. Голоса в голове были полны предвкушений, они подталкивали его к тому, чтобы начать подготовку.

  Филиб спустился к Неде и при свете факела с трудом отыскал свою лодку в зарослях камыша. Он греб с большим искусством, по-бершански, одним веслом, стоя на колене, направив узкую плоскодонку сначала к отмели, через которую река перескакивала, бурля и пенясь, а потом вдоль нее. Тайное убежище он выстроил на речной стрелке, замаскировав его под заброшенную рыбачью хижину. Здесь, прячась от людей иногда на три-четыре дня, он говорил с морч, когда была необходимость попросить духов о помощи или выслушать их совет. С зимы полусгнившая на вид постройка заросла мотками сухих водорослей и плавником, внутри же было чисто и сухо. Филиб разжег огонь в железной жаровне, осмотрелся. С собой он привез флягу с родниковой водой, а в тайнике нашлись сушеное мясо, бобы и рис, хватит на первое время. Нужно купить крепкую веревку (цепь была бы, конечно, вернее) и забить в стену пару крючьев. Крупные суда идут в десятках локтей от стрелки, по стрежне, опасаясь перекатов, рыбаки появляются только в начале осени, когда на отмелях начинает нереститься кумжа. Криков никто не услышит, а стены Убежища крепче, чем кажется.

  Из многочисленных скляночек, стоявших на полке, Филиб выбрал самую маленькую, прозрачную, с янтарной, медово-тягучей жидкостью. Все тинктуры он готовил сам, вспоминая добрым словом матушкину науку. Что-то было ядом, что-то лекарством, одни становились негой для уставшего ума, другие – лазейкой в мир мертвых. Вот эта будет в самый раз, в меру одурманит, заставит слушаться и притупит тревогу.

  Филиб выплыл на середину реки и только тогда почувствовал, что внутри него нарастает беспокойство. Что-то было не так. Филиб прислушался к себе и испугался: в голове была странная тишина. Голоса стихли, совсем. Такого с поклонником одной строки не случалось никогда, даже во сне. Филиб слегка запаниковал, в ушах у него шумело, ломило виски, мир казался непривычно громким. Он успел представить себе все ужасы потери своего умения, когда голоса вдруг ожили, но превратились в полуразборчивый шепот. Следуя его указке, Филиб облегченно выдохнул и поспешно направил нос лодки не в камыши, как обычно, а в сторону деревянного причала, туда, где обрывалась каменная набережная Патчала и покачивались на волнах пустые лодочки мелких торговцев свежей рыбой.

  Шепот морч стал едва слышен, когда Филиб ступил на дощатый настил. Оказалось, его там ждали.

  ― Борай? ― удивленно произнес Филиб.

  Мальчишка стоял у края причала, босой, растрепанный, в расхлюстанной грязной рубашке. Он был весь на свету, под последним фонарем набережной. Борай неподвижно смотрел прямо на Филиба. Вид у него был мало сказать, что странный, – потусторонний. Никчемыш уже давно должен был, сося пальчик, нежиться в кровати в доме своего богатого покровителя, а не стоять перед изрядно удивленным бесовиком.

  ― Ты почему здесь, сбежал? ― спросил Филиб, силясь понять, как мальчишка смог его найти. Или не искал вовсе, и их встреча лишь случайность.

  ― Сбежал, ― эхом отозвался никчемыш, не сводя с собеседника тяжелого немигающего взгляда.

  ― От Орешка? ― нахмурился Филиб, делая шаг к Бораю. ― Говорил же тебе...

  Следующий шаг он сделать уже не смог, ноги не послушались его. Филиб недоуменно опустил глаза, ожидая увидеть обмотанный вокруг лодыжек лодочный трос или лужу смолы, в которую он ступил по невнимательности. Но он увидел лишь свои собственные ноги с трясущимися коленями. Филиб рванулся, но ему только показалось, что он оторвал стопы от досок. Более того, у него закружилась голова, и он завалился назад, неуклюже сев на сырой причал. Он чувствовал боль и движение, но конечности не подчинялись ему. Сердце билось рывками, и Филиб стал задыхаться, от страха и нехватки воздуха.

  ― Что со мной? ― просипел он. ― Что?

  Он обращался к морч, но те свистели и стрекотали в его голове, перебивая друг друга. Филиб обратил свой взгляд к никчемышу. Тот по-прежнему молча стоял в нескольких локтях от упавшего, не делая даже малейшей попытки помочь ему.

  ― Борай, ― прохрипел Филиб, вытягивая шею. ― Мальчик, помоги мне подняться.

  ― Поднимайся, ― равнодушно промолвил никчемыш.

  Филиб рывком встал, поняв, что двигается не сам. Нечто управляло им, и он вихляво сделал несколько шагов. Спиной вперед. Почти у края причала непослушное тело замерло, опасно покачиваясь над водой. У Борая из левой ноздри прочертилась до самой губы кровавая дорожка. Филиб наконец понял.

  ― Это твоих рук дело, никчемыш! Ты творишь колдовство! Зачем ты это делаешь?

  Борай выказал какие-то признаки оживления. Размазав рукой кровь по лицу, все сильнее струящуюся из носа, мальчик заговорил в обычной своей глуповатой манере, размахивая кулачками:

  ― Ласточка! Ты хочешь обидеть ласточку! ― заверещал он. ― Я знаю! Борай знает!

  ― Я не знаю никакой ласточки! ― крикнул Филиб, желая только одного – чтобы этот страшный сон прекратился. ― Я не знаю, о чем ты!

  ― Знаешь! Она любит Борая, а ты хотел ее поймать и убить! Я видел это по твоим глазам! И цумэии! Она красивая и добрая! Ты хотел ее убить тоже! Ты злой! Жестокий!

  ― Не понимаю! ― Филиб старался дышать ровно, надеясь на то, что Борай прекратит свое колдовство, чем бы оно ни было.

  Доски под ним скрипели и прогибались. Руки плетьми висели вдоль тела, ноги в коленях стукались одна об другую. Филиб опять воззвал к духам, вплетая в молитву слова на бершанском. Морч не слушали его, они были возбуждены и суетливы, они над чем-то смеялись. Филиб похолодел, когда понял: они смеются над ним.

  ― Ты им больше не хозяин, ― почти ровно произнес никчемыш, успокаиваясь. ― Теперь они слушаются меня. Они так долго с тобой жили, что теперь знают тебя полностью. Они могут тобой двигать. Им это нравится.

  ― Этого не может быть, ― задыхаясь, забормотал Филиб. ― Ты не можешь приказывать морч.

  ― Могу, ― качнул головой Борай. Кровь с его подбородка закапала на доски. ― Я тебя остановлю. Твои...― он замялся, подбирая правильное слово, ― твои маленькие мертвые мне все рассказали. Ты хотел убивать хороших людей. Ты хотел...сделать плохие вещи с цумэии. Борай убьет одного плохого человека, чтобы он не смог принести вред многим хорошим людям.

  ― Кто ты такой? ― чувствуя, как холодный ужас заполняет то, что осталось от его души, еле слышно спросил Филиб.

  'Он пастырь мертвых', ― отозвались духи. Они уже не смеялись, но Филиб чувствовал их любопытство. Им не терпелось проверить, на что способен их новый хозяин, такой сильный и могущественный. 'Глупцы, ― мысленно проговорил обреченный на гибель, цепляясь за последнюю надежду. ― Он не накормит вас так, как я'. 'А нам уже не нужна пища, ― равнодушно отозвались морч. ― Все изменилось. И он не хозяин нам. Он просто пастырь'.

  ― Глупцы, ― прошептал Филиб, отстраненно наблюдая, как небо дугой выгнулось перед его лицом и превратилось в пузырящуюся воду.

  Его легкие еще не успели наполниться водой, когда сердце, словно сжатое невидимой рукой внутри тела, трепыхнулось несколько раз и затихло. Филиб еще несколько секунд слушал тишину, потом закончилась и она.

   Глава 16. Инакоживущие

  432 год от подписания Хартии (сезон поздней весны)

  Мейри

  ― Ты что, пьяна?

  Тайила подняла голову и охотно подтвердила:

  ― Да.

  ― Что ты пила?

  ― Сидддррр. И брэнди. Чуточку. ― Тай показала, какую именно чуточку, с трудом 'поймав' на столе круглую стопку.

  ― Четыре храма, тебя ни на секунду нельзя оставить одну. То покупаешь книжки почти по золотому за каждую, то напиваешься вдрызг.

  ― Я не напилась, ― Тай важно покачала головой, ― меня...ик...напили.

  ― Кто же?

  ― Одна очень милая...ик...женщина...пти-...пти-чка. Синяя, то есть, рыжая. Сначала она меня угостила, потом я ее и...ик.

  ― Синяя птичка? Ты теперь общаешься с падшими женщинами?

  ― Она не падшая, ― возмутилась Тай, тараща глаза, ― так, немного...упавшая. Но молодая и красивая.

  ― Угу. О чем же ты с ней говорила?

  ― Как о чем?! Ик. Мы говорили про любовь. Ты знаешь, она влюблена-а-а. В юношу-клиента. И о-о-очень страдает. А потом к ней подошел такой...бррр...неприятный тип...и она с ним ушла. А я не ушла, ик. Вот.

  Мейри вздохнула и огляделась. Тай и Мейри успели за вечер наплясаться и наесться, благо в кошельке у чтицы звенело теперь гораздо приятнее. Большой деревянный склад, расчищенный на время Тан-Дана, был набит празднующими. В центре танцевали, а вдоль стен на переделанных из бочек столах подавались кушанья и выпивка. Люд здесь толпился соответствующий месту и времени – разнообразный. Счастье, что подвыпившую, разомлевшую девушку не заприметил никто более опасный, чем жаждущая компании шлюха.

  ― Пойдем отсюда. Мы занимаем стол, а ничего не заказываем.

  ― Пойдем, ― покладисто согласилась Тайила.

  По дороге к выходу, оценив походку подруги, Мейри поняла, что далеко они не уйдут. Она обратилась с просьбой к пробегавшей мимо девушке-подавальщице. Та удивилась, но тут же принесла глиняную баночку и кружку с водой, попросив за все три медяшки залога. От входа Мейри потащила Тайилу к набережной и, усадив девушку на парапет, высыпала половину содержимого баночки в кружку. Пока сагиня размешивала щепочкой мутноватую жидкость, Тай, выразительно хлюпая носом, смотрела вдаль.

  ― Дейдра такая противная, ― вдруг пожаловалась она. ― Она послала меня к Синим Птичкам. Я сейчас была бы шлюхой. Такой, как эта женщина. Ее возлюбленный...клиент приходил к ней двенадцать раз, она считала, а потом разбил ей сердце – нашел другую, тоже рыжую. Вот так. Она теперь ненавидит всех мужчин. И рыжих. А я рыжая, досада, да? Я рассказала ей сказку...

  ― Надеюсь, не о мертвых женихах? ― Мейри с сомнением заглянула в кружку, прикидывая, хороша ли 'крепость напитка'.

  ― Не-е-ет. О добром охотнике, спасшем из лап твари девушку. Ее хотели погубить злые люди, а он ее спас, ― Тай посмотрела на подругу с таким гордым видом, будто этой сказкой изменила судьбу несчастной девки.

  ― На, пей. Так кто послал тебя в Синюю Клетку?

  ― Дейдра, ― Тайила сделала хороший глоток и тут же, кашля и плюясь, вскочила. ― Боги, что это?!

  ― Вода с солью. То, что тебе сейчас надо.

  ― Меня сейчас...― Тайила зажала рот рукой и, пошатываясь, бросилась вниз по ступенькам, ведущим на каменистую полоску речного берега.

  ― Что и требовалось, ― невозмутимо произнесла Мейри ей в спину. ― Если будет мало, скажи, я еще наведу!

  В ответ ей донесся невнятный протестующий возглас. Через четверть четверти Тай поднялась по ступенькам. Лицо ее блестело, должно быть, она умылась речной водой.

  ― За что ты так со мной? ― почти трезвым голосом спросила чтица.

  ― Для твоей и своей пользы. А ты думаешь, я позволю тебе рядом с собой рушить собственный Дом и мой заодно? Говорила же, нельзя принимать вовнутрь хмельные напитки. У тебя над головой целое облако желающих присосаться к входам, пока ты во хмелю не владеешь своим сознанием полностью, и, скажу наверняка, их надежды не напрасны.

  ― О боги, замолчи, хватит, я все поняла, ― Тай замахала руками на подругу. ― Уж лучше бы ты меня стукнула, как тогда. Что? Чего ты? Опять? Ай!

  ****

  ― Ты пользуешься тем, что я добрый и не очень сильный от природы человек, ― сказала Тай, печально заглядывая в чашку с крепчайшим чаем.

  Утро Тан-Дана, по всей видимости, добрым для нее не выдалось. Сагиня первый раз видела чтицу за завтраком растрепанной и одетой, как попало.

  ― Я заботилась о тебе, ― сказала Мейри. ― Приди я пораньше, досталось бы и твоей 'подруге'.

  ― А-а-а-а, не кричи, ― Тай прижала руку к голове. ― И затылок болит. Чем ты так по нему? Кулаком?

  ― Ладошкой, ― Мейри оторвала кусок луковой лепешки и издевательски зачавкала.

  Тай скривилась и поспешно отпила из чашки:

  ― Чем у нас так воняет?

  ― Благовониями. Особыми. Запах едкий, я знаю. Как ты спала?

  ― Ты еще спрашиваешь?

  ― Спрашиваю, потому что есть причина, ― Мейри сделала многозначительную паузу, и дождавшись, пока подруга обратит к ней мутноватый взгляд, продолжила. ― У нас вчера был гость.

  ― Пока я спала?

  ― Нет, мы немного разминулись. К счастью.

  ― Как это?

  ― Он приходил, пока нас не было. И вошел не через дверь.

  ― Вор?!

  ― Хуже. Кто-то бродил по дому, пока мы с тобой развлекались, и этот кто-то от человеческого имел лишь тело, оболочку. Этот тип оставил после себя чувствительные следы. Мне пришлось всю гостиную утыкать благовониями, чтобы очистить покои. И, не знаю, к добру ли это или ко злу, но он сейчас мертв. Мертв так, что я даже отзвука его не слышу в Междумирье. Очень сильный. Скорее всего, бесовик. Молодой, ловкий – залез через окно из двора. Темные, длинные волосы, он оставил несколько волосков, зацепившись за сучок на раме. Зачем-то рассматривал твою книгу и капнул на страницу воском. Я этих тварей не люблю, но не слышала, чтобы они просто так разгуливали по чужим домам. Чего ему могло понадобиться у нас, а Тай? Тай!

  Тайила, подкатив глаза, сползала со стула на пол. Мейри успела подхватить ее за плечи и, медленно присев под тяжестью хрупкого на вид тела, пробормотала:

  ― Лучше бы ты мышей боялась. Или змей. С ними мы не так часто встречаемся, как с бесовским отродьем.

  Она побрызгала в лицо Тайиле остатками воды из своей чашки, а когда это не помогло, слегка шлепнула чтицу по щеке ладонью, опасаясь, что очнувшись, та посчитает это последней каплей в череде 'издевательств'. В Пятихрамье Четырех Сел люди во время изгнания из них нечисти в обмороки падали часто. Им обычно лили на лицо воду. Мейри аккуратно пристроила голову подруги на полу и пошла за кувшином. Когда она вернулась, Тай уже сидела и терла лоб рукой. Мейри сделала вид, что просто собиралась налить ей стакан воды. Тайила выпила воду, стуча зубами о разноцветное медебрское стекло.

  ― Я ннн-ииикогда больше не буду пить хмельное, ― выговорила, наконец, чтица.

  ― И скрывать правду, ― добавила Мейри с укоризной. – Рассказывай.

  ****

  ― Ну и дела, ― протянула Мейри.

  Она вспомнила сны накануне отъезда из Кувшинок: шатер из шкур, тревожный шепот вокруг полуобмороженного тела, ужас, беспомощность. Вот значит, что пришлось пережить чтице из Предгорья. Она прошлась по тонкой грани между жизнью и смертью, заглянула на Ту Сторону, но, к счастью, рассмотреть там ничего не успела, иначе вернулась бы с покалеченным, ущербным разумом. Саги не любят выходить на 'левый берег', толкователей с детства обучают защищать себя во время визитов на Ту Сторону, а после них очищаться. Междумирье не так 'цепляет' человека, но там незнающему легко потеряться в отражениях мертвых, умирающих и ныне живущих, а знающему – обнаружить и выследить. Вот почему сагиня отправила Тай так далеко. Ненадолго, но этого хватило, чтобы убийцы на время отступили. (Хотя чтицу все равно нашли, в тот момент это не было напрасным). Мейри так бы не смогла – потерялась бы сама или потеряла бы Тайилу. Та сказала, что ничего не помнит из трехдневного 'сна', и это, опять же, говорит о мастерстве толковательницы.

  Они шли по улицам еще спящего после ночного гулянья города. Как ни убеждала Мейри подругу, что ночной гость ничего из вещей не касался, Тайила не смогла дольше оставаться в покоях. Она сказала, что устала бояться, что страх, загнанный внутрь, сначала просачивается в кровь каплями гноя, а потом, рано или поздно, прорывается наружу, как нарыв. Она качала головой и повторяла, что лучше будет жить, осознавая, что находится в опасности, чем делать вид, что у нее все хорошо или заливать ужас хмельным. Тай знобило, и рука ее дрожала на локте сагини.

  Трудно было поверить в то, что аккуратный Патчал так разгулялся накануне, давая выход скопившейся за зиму удали. Теперь о празднике напоминал лишь мусор на улицах (потухшие факелы, мишура и пучки пожелтевшей от жара, увядшей травы) да храпящие под стенами сжавшиеся от утренней прохлады, воняющие перегаром фигуры гуляк. Вчера здесь стучали барабаны и люди благословляли друг друга сакральными грахами. Вчера Мейри еще казалось, что то 'время Домина', которого так страшились саги и наступление которого пророчили толкователи, никогда не наступит, не может наступить, если в сердцах людей еще живы вера в богов и любовь к ближнему.

  Тайила рассказывала, слепо глядя перед собой, Мейри внимательно слушала. Дорога сама собой привела их к руинам сгоревшего Пятихрамья со стороны земляного вала. Девушки сели на влажную от росы траву, не думая о том, что могут запачкать юбки. Мейри посмотрела на Храм и улыбнулась: остатки апсиды огня, наполненной энергией Тан-Дана, дышали в такт пульсации тонких энергий вокруг. Боги ушли отсюда, но сила Матери-Земли еще долго будет отзываться на присутствие благословленных душ и проявления чистой веры. Вчера, видимо, праздничная процессия прошла совсем близко, и кто-то сунул факел стоймя между обгоревшими камнями – раньше на Тан-Дан вкруг огненных апсид раскладывали огромные костры, в них в жертву богам лилось масло...

  Неужели грядет все-таки 'время Домина'?

  ― Что? ― переспросила Тай.

  Кажется, последнюю мысль Мейри произнесла вслух.

  ― Так, ерунда. Слушай, саг Берф все время повторял, что Магрета не имела ни мужа, ни детей, что он видел ее часто, и она не смогла бы скрыть от него свою беременность. Не говоря уже о Совете.

  ― Боги, понятия не имею, ― Тай растерянно поморгала. ― Я, оказывается, ничего о ней не знала. Ты знаешь, сколько на нее было покушений? Семнадцать! А мне об этом рассказал господин Армеер. А о том, что она хотела уйти в Пятихрамье? Впервые услышала об этом от сага Берфа!

  ― Вот-вот. Если бы королева забрала тебя у собственной дочери, рожденной в святом браке, и готовила тебя на трон, тебе не пришло бы в голову пить сидр в компании уличной девки. Тебе дали бы соответствующее воспитание, достойное трона Хранителей Прав подданных и прочей дребедени, и законно утвердили в соответствующих правах, ― проговорила Мейри. ― Не думаю, что такая женщина, как Добрейшая, побоялась бы и постыдилась признать тебя своей кровью, пусть даже ее брак был тайным союзом, закрепленным лишь обрядом. Толкователи подтвердили бы ее слова, и люди признали б волю богов. Законная дочь королевы, твоя предполагаемая мать, не скрывалась бы от глаз. И неважно, кто там был отцом. Если союз был освящен в Пятихрамье и принят стихиями, значит, тот мужчина был свободен, достоин Магреты и благословлен на брак.

  ― Я думала об этом и пришла к тем же выводам, ― согласилась Тай. ― И добавлю, что все это было бы совсем не в характере Магреты. Скорее, она бы отреклась от трона и отправилась со своим избранником куда-нибудь в Медебр.