Текст книги "Время вспомнить (СИ)"

Автор книги: Наталья Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

  – Как?

  – Проведем обряд и выгоним пленса.

  – Как?

  – Призовем стихии. Его может поглотить огонь или земля, или воду, выдуть ветер. Так или иначе, тварь отправится в ад. И Малана будет здорова и весела, как прежде.

  – Нет! – девочка резко развернулась к старику и схватила его за руки, так что от неожиданности он упал на колени и чуть было не свалился в прудик. – Нельзя!

  – Что ты, маленькая, – растерянно забормотал саг, мягко сжимая крохотные пальчики в своих ладонях, решив, что девочку испугалась за свою ровесницу, – мы не сделаем больно Малане, это всего лишь стихии, такой обряд: свет солнца, течение вод ...

  – Нельзя! – Блошка умоляюще смотрела на сага, в глазах ее стояли слезы. – Нельзя в ад...она же...нельзя...

  – Тебе...тебе жалко пленса, – догадался саг. – Да, понимаю тебя...это – душа, тоже душа...

  Девочка разрыдалась и уткнулась лицом в грудь старика.

  -...несчастная душа, потерявшая правильный путь...

  – Нет, нет, – шептала девочка.

  -...самоубийца или кто-то, попавший в руки бесовиков...

  – Нет, не-е-ет!

  Саг отстранил Блошку от себя, держа за плечи, и строго сказал:

  – Расскажи мне, что ты знаешь. Почему тебе так жалко пленса, мучающего эту бедную девочку? Кто это? Если не расскажешь, я не смогу помочь.

  – Не мучает, не мучает...она...она, ― Блошка всхлипывала, ― не нарочно...

  – Расскажи, – потребовал саг. – Кто она?

  – ...вы ее прогоните в а-а-ад...

  – Нет, если ты объяснишь, почему я не должен этого делать.

  – Это ее...Палина... – выдохнула Блошка.

  – Кто?

  – Ее мама...Она сказала, что она ее мама...госпожа Лоир...

  ****

  – Что теперь? – спросил Реман.

  Утомленные дневными событиями, саги сидели на лавке у храмов. Молодой саг без тени смущения кутался в пеструю женскую шаль, оставленную кем-то из селянок, круглая голова смешно торчала из складок вязаного полотна. Несмотря на теплые вечера Дарителя, Реман постоянно мерз. Он еще не привык – не мог приноровиться к жизни служителя Пятихрамья, открытой для каждого желающего. Люди шли и шли к нему, пользуясь его незащищенностью, уходили после долгих разговоров, смакования своих проблем и болячек, довольные и 'сытые', а молодой саг, оправдываясь перед пожилым учителем, обещал следить за расходом энергии и эмоций, а пока каждый раз истощался, вечерами мерз и запихивал в себя, по настоянию Берфа, питательную мясную пищу. У Ремана даже саднило горло от долгих разговоров.

  ― Поговорю с ее дедом, ― промолвил Берф. ― Нельзя её в семье оставлять. Она сагиня или толковательница, сгубят они ее, или сама она от них уйдет. Они люди приземленные, поступков девочки не понимают. А та не сдержана, видит в людях зло, а вытерпеть не может. Сколько таких из-за непонимания уходят в балаганы чародейками, сами с пленсами союзы заключают, чтобы за предсказания деньги брать...Говорит, мальчик тот, соседский, пленса в себе имеет из-за прабабки, ведьмы, которая зналась с мертвыми, он не виноват-то, да только время придет, скажется на нем. А вот госпожа Мелея не противилась паразиту никогда, тот слился с ней, где она, где пленс – не отличить уже, и знала ведь, что не так с ней что-то, не боролась, а пестовала только.

  – А Малана? – хрипло спросил молодой саг.

  – Ей три было, когда несчастье случилось с госпожой Палиной, какое, дух матери не помнит, и где тело покоится, тоже не знает. Сказала она Блошке только, что сгубили ее люди, поклоняющиеся смерти, вроде как в жертву принесли.

  – Бесовики? – удивился Реман. – Я думал, Добрейшая их приструнила.

  – Может бесовики, а может еще культ какой. Палина поехала к умирающей матери и пропала в дороге. Мортальные чиновники дело затянули, Лоиры – род небогатый и невлиятельный. Дух убитой, полный материнской любви, устремился к ребенку, она боялась, хотела защитить дочь и... осталась с ней. Такое бывает. Она страшилась уйти, считая, что тот, кто убил ее, может причинить зло и девочке. Прошло несколько лет, и присутствие инородного духа стало влиять на Дом ребенка. Не знаю, о чем Блошка говорила с госпожой Палиной, но та ушла. Малане уже лучше. Все это время она словно спала внутри своего тела. Мать подчинила ее, защищая от всех возможных опасностей.

  – Четыре храма и пятый, до сих пор не верится, – Реман покачал головой, – впервые встречаю человека, способного говорить с пленсами. Не будь Блошки, мы могли причинить вред духу госпожи Палины, не надеясь на его добровольный уход.

  – Я встречал таких, – Берф пожевал губами, – говорящих с пленсами. Это тхууты окончательно мертвы, подобны безмозглым пиявкам, присосавшихся к источникам энергии, от них больше болезней, но их и легче убирать, а пленсы способны надолго сохранять человеческий разум, хотя со временем теряют связь с ним, но их тяжело изгнать, иногда невозможно, особенно, если они питают своего носителя греховными мыслями и умениями. Мне встречались саги, способные объяснить мертвому духу, если тот еще способен понимать человеческую речь, чем грозит ему вторжение в людской Дом, священный для богов. Адом. Навеки. И многие уходили, добровольно. Великий талант.

  Пожилой саг поднял голову и посмотрел в ночное небо. Звезды на безлунном небе мерцали, словно крошки горного хрусталя. Из сада веяло сладким ароматом ночных фиалок, пели цикады. У сага вдруг, невесть от чего, тревожно сжалось сердце. Может из-за того, что бродят где-то до сих пор убийцы несчастной матери, а маленькая Блошка спит, заплаканная, в своей постели, прижимая к себе кошку, и много в мире людей, невежественных, незнающих, клянущих богов и злую судьбу за свои несчастья, и не везде поспеют саги, и не одна душа пострадает. А что будет, если не станет на земле сагов и толкователей, и мир человеческий забудет о том, что зло имеет лица, умы и мысли?

  ****

  Адман Рец брезгливо передал Блошке мяукающую корзину.

  – Если вдруг к нам вернется, сам ей шею верну, следи.

  Блошка вскинула глаза и кивнула. Ей было страшно, никогда раньше не было, а тут вдруг стало. Дед по возвращении из Пятихрамья ее даже не ругал, бабка смотрела чуть ли не испугано. Ее накормили ужином и отправили спать, о происшествии в роще никто даже не упомянул.

  Наутро травовед оседал кобылу и уехал, отсутствовал недолго, а вернулся в хорошем настроении. Но то, чему он заметно радовался, орату Вала ввергло в печаль. За завтраком она сказала Блошке, что та теперь с ними жить не будет, и что саг Берф забирает ее в ученицы. Бабушка резала зеленый лук для супа, а Блошке даже не велела помогать, хотя мелкая работа по кухне обычно доставалась девочке. Блошку именно это почему-то поразило в самое сердце: дед с бабкой гнали ее из дома, и видно было, что и без нее справятся. Бабушка-то нет-нет, но украдкой слезинку смахивала, а дед не скрывал, что доволен. Блошка пошла искать Сушу, даже в дедову комнату заглянула – бывало, кошка, будто зная, как адман Рец не любит зверье, заходила к нему пошкодничать: свалить на пол фарфоровую статуэтку или подрать обивку на кресле. Но в комнате сидел на кровати сам дед (а Суша была кошка шкодная, но не совсем бедовая, чтоб зайти внутрь на глазах у хозяина), считал золотые монеты, высыпанные на покрывало, и чуть ли сам не мурлыкал.

  Бабушка собрала Блошке вещи в сундучок, а та ревела, что не может найти Сушу и без нее не поедет.

  – Вот, – бабка в сердцах швырнула на пол тряпичную куклу, – по дедушке и бабушке родимым слезинки не прольешь, а по кошачке своей убиваешься.

  И вышла из комнаты. Опять Блошку не поняли. Она уже и привыкла. А новой жизни ей не хотелось. Бабушка сказала, что будет Блошка пока единственной ученицей, первой за последние семь лет, что саг уже и не собирался на старости лет брать учеников, а тут вдруг решился, написал в столицу, чтобы прислали ему помощников – возводить хозяйственные пристройки к храмам и разбивать огород, хотя до сего дня кормился с того, что приносили селяне, да сам в лавке покупал продукты.

  – Что нашел-то в тебе, никчемыше, вот мать твоя, это да, из нее и сагиня бы вышла, и стать и все при ней было, а ты – бесовка. Боги от тебя в храме разбегутся, опозоришь нас вконец, – ворчал дед, верно забыв о том, как прежде бесовкой (да и похлеще) называл Дарину. – Да не реви ты, словлю я тебе твою кошку, принесу, пусть теперь у сага огород топчет...Это ж надо, однако, малая девчонка при двух мужиках жить будет, а один, так еще и молодой. Не верю я этим, с ихними стихиями, только жрут да разговоры ведут. Ну да ладно, ведь саг Берф нашей бедой проникся, денег подкинул, все-таки помощницу от стариков отрывает. Ты только не забудь, раз в семиднев должна у нас появляться и бабке помогать по хозяйству. А заленишься, так я приеду, напомню.

  Про кошку травовед не забыл, привез. Блошка рада была ей больше, чем деду. Первую ночь при храме она спала в комнате старого сага за занавеской, плакала, саг услышал и принес ей стакан теплого молока. Так и повелось – вечером молоко и сказка. Сказки были из летописи богов и старых времен, когда не было еще Метрополии, а на земле жили святые, ведавшие стихиями, и злые демоны. Люди с демонами воевали, а боги им помогали побеждать, – Блошке такой расклад очень нравился. Сказка заканчивалась. Укладывалась клубочком, мурча и посапывая, напившись молока из блюдечка, Суша. Блошка вихрем неслась во двор посетить важное место, пока в доме горел свет, шуршал по хозяйству дедушка саг, и не так сильно казалось, что все демоны из сказки, включая четырехглавого Мафуса, расселись по кустам, поджидая, когда кто-нибудь выйдет из дома по нужде.

  Учебы, как таковой, пока не было, только Реман привез девочке книжек и черную доску, на которой полагалось писать мелом. По утрам Блошка с сагами занимались садом, подметали дорожки, чистили пруд. Четверть сезона пролетела как один день. Только и считала Блошка семидневы по тому, когда ходила в Кувшинки помогать родственникам по хозяйству. Саг Реман собрал работников по деревням, и вместе они начали возводить пристройки к жилым комнатам. Из Тережского храма приехала пожилая толковательница Лелея с тремя детишками, собранными ею по селам: двумя мальчиками и одной девочкой. Блошка, если раньше тяготилась одиночеством (господин Фосваж в дочкой в храме почти не появлялся), то теперь даже взревновала немного: саги с новичками возились больше, чем с ней, уже прижившейся в храме. Потом детвора переехала в новую постройку, началась учеба (саги преподавали счет, письмо, историю, травоведение, духовное видение, языки Метрополии). В положенный срок все села отпраздновали Перекрест – самую темную ночь года, да как полагается отпраздновали – со множеством свечей, кострами, танцами и угощением.

  Накануне Перекреста в село прибыл кликун с нашивкой в форме копья – знака правосудия. А через пару часов, почуяв опасность, адман Рец и его жена снялись с места и скрылись в лесах. Их искали несколько дней, подключили гарнизон, стоявший вдоль береговой линии для охраны от бершанцев, но попусту. Блошка сильно расстроилась, что осталась сиротой при живых родителях, бабке и дедушке. Но кипящая вокруг жизнь, родившиеся у Суши три котенка, первый снег и новые друзья запечатали тоску в ее сердце пусть не навсегда, но на годы, ведь сказано в летописях: живи одним днем и забудь жизнь прошлую. На Новый Год саг торжественно дал ей новое имя – Мейри, что на самом древнем языке означало 'рожденная в море'. На вопрос, откуда такое имя, если девочка моря и в глаза не видела, саг сослался на сон, в котором Блошка выходила на берег из морской пены. Друзьям девочки саг велел блохой подружку более не называть, а пухленькая серьезная Кара, соседка по комнате, переделала Мейри в Мей.

  За несколько лет в храме Мейри из мелкой козявки превратилась в крепкого подростка с длинноватыми такшеарскими чертами смуглого лица и яркими карими глазами. Она хорошо училась и частенько помогала сагу Реману, так и прижившемуся в храме Четырех Сел, определять у селян хвори, хоть к обрядам очищения Дома ее, после случая с Маланой, больше не допускали. Нрав ее, одновременно к радости и сожалению сага Берфа, почти не изменился. Зла она в людях не терпела, любила уходить в лес и шалила так, что сама просила толковательницу Лелею по попе бить в разных местах, чтоб знать, на какую половинку когда присесть.

  В год смерти королевы Магреты Мейри исполнилось шестнадцать.

   Глава 1. Дары Приносящий

  431 года от Подписания Хартии (сезон ранней осени).

  Тормант

  Тормант спешился и огляделся в раздумье. Где-то, на одной из бесчисленных развилок сельской дороги, он свернул не туда. Постепенно широкий тракт сменился узкой тропой, давно не знавшей тележных колес, и к селению путник, сделав изрядный крюк, подъехал со стороны подъемного моста (через неширокий, локтей в десять, но непреодолимый ров). У земляного вала на подгнившем шесту упиралась одним боком в землю табличка с коряво намалеванными тремя колодцами. Слева и справа заросли маслинника и шиповника подступали почти что к самому рву, оставляя тропинку вдоль края, по которой и пеший прошел бы с трудом. Нужно было решать, возвращаться ли назад в поисках пропущенной развилки, рискуя заплутать в сумерках, или стоит понадеяться на то, что местный кликун или прохожий пустит его внутрь. Заявить о своем присутствии Тормант не мог – деревянный мост над мутным потоком был поднят. Драть горло или бросать камни через ров он считал ниже своего достоинства. Да и услышат ли его за оградой, вот вопрос. Над бревенчатым забором виднелась клеть кликуна на дереве, но она была пуста и перекошена так, что годилась разве что мальчишкам для игр.

  В воде что-то громко плескалось, может рыба, а может и прикормленная нечисть. Селение Чистые Колодцы (если это было оно и Тормант правильно понял подробные разъяснения корчмаря в Ко-Днебе), могло позволить себе окопаться глубоким оборонительным рвом (а уход за ним – большие деньги), значит, могло и заплатить охотникам, чтобы те запустили в него кое-что пострашнее рыбы. Многие деревни обходятся кликуном на дереве, некоторые возводят высокие стены, другие просто обсаживают окрестности колючими кустами. Местные жители демонстрировали немалую зажиточность.

  Должно быть, ров питали окрестные речушки, множество которых путник встретил на своем пути. Тормант осторожно наклонился и вгляделся в зеленоватую муть. Откосы на всю высоту над водой были тщательно выровнены и обмазаны жёлтой глиной – хорошая работа. Кто же тут местный управитель? Чем поддерживает благосостояние: неплательщиков налогов гоняет на ремонт рва? Или не доносит до королевской казны, пуская сэкономленное на поддержку всеобщей безопасности? Впрочем, ему, Торманту, до того дела не было.

  Солнце садилось, но жара спадала медленно. Солнечные лучи, тускнея, стекали по листве, тени удлинялись, густели, стрижи носились над водой, врываясь в тучи мошкары, пахло речной водой и яблоками. Конец второй четверти Дарителя в этом году выдался теплым и урожайным. Лишь вечер приносил желанную прохладу. Тормант решил ждать.

  Он присел на камень в расслабленной, но, меж тем, изящной позе, расправив складки плаща, так что алая подклада с золотым шитьём заиграла на солнце. Его лицо сохраняло терпеливое, приятное выражение. Высокий, красивый мужчина с длинноватым смуглым лицом и ироничными, глубоко посаженными глазами – пастырь высокого ранга, жрец Храма Смерть Победивших, о чем свидетельствовали татуировки на левой скуле и правом виске. На виске – три строки на древнем языке ээксидере*: 'Принимаю. Смиряюсь. Верую' – знак того, что он душой и телом принадлежит своему Повелителю, и дорога назад для него закрыта. В каждой строке – по шесть букв ээксидера. На скуле – три строки, символизирующие его высокий ранг, каждая была добавлена после прохождения одного из трёх этапов посвящения: 'Слушаю. Говорю. Говорю, и меня слышат'. Вторая и третья строки были слегка рассечены шрамом, и буква 'Тоу' в слове 'оттову – говорю' походила на сломанную ветвь – символ смерти. Несостоявшийся убийца, руку которого, как верил Тормант, когда-то отклонил Домин за несколько секунд до смертоносного удара, словно указал пастырю: 'меньше говори, а больше действуй'. Этому завету Тормант следовал всю последующую жизнь.

  Прошло не меньше получетверти, прежде чем стреноженный конь поднял голову и тихонько заржал. Тормант почувствовал чье-то присутствие. Порыв ветра донес невнятные голоса. За стеной что-то звякнуло, заскрежетало, мост дрогнул и со скрипом пошел вниз. Жреца встречали. Крепко сбитые доски глухо легли на плохо утоптанную тропинку. Тормант взял Люфия под уздцы, осторожно подвел его ближе ко рву через невысокий вал. Ворота распахнулись вовнутрь, и, щурясь от солнца, пастырь поклонился, приветствуя встречавших его за мостом.

  Молодой парень, выглядывающий из-за створки ворот – страж-ополченец с арбалетом и в крапчатой от ржавчины кольчуге, высокий светловолосый мужчина лет тридцати, судя по вышитому на куртке дереву, символу градоустроения – здешний управитель. На нем Тормант задержал взгляд чуть дольше, чем на остальных. Случись жрецу необходимость отбирать людей, достойных продолжить на земной тверди род человеческий и передать потомкам качества телесной красоты, управитель Чистых Колодцев был бы не последним в списке. Смотрел мужчина внимательно, оценивающе, но без страха или настороженности, словно примеряя гостя на подвластные ему земли. По левую руку от него чуть не подпрыгивал от переполнявших его чувств, всем своим обильным лицом выражая радость и обожание, коренастый толстяк в черной сутане с традиционными кроваво-красными нашивками у шеи (пастырь одной строки – Мефей, припомнил Тормант). Рядом с пастырем топталась невысокая черноволосая дама средних лет в роскошном черном платье с кружевными вставками на груди, вся напудренная, напомаженная, надушенная так сильно, что запах горького апельсина перебивал даже вонь стоялой воды из рва, ― госпожа...как ее там...Катрина...Матрина ...Тормант помнил ее инициацию в столице – местная поклонница Храма, одна на всю деревню. За правым плечом управителя, хмурясь и гневно сверкая глазами, возвышался еще один участник торжественной встречи – сухопарый старик в бордовой рясе.

   Правила вежливости требовали представиться:

   ― Я, Тормант Эшир, пастырь трех строк и жрец Храма Смерть Победивших, без злого умысла и действия пришедший к вам, прошу принять меня в селении Чистые Колодцы в качестве гостя и друга.

   Управитель открыл рот, но тут же закрыл его, поморщившись от негодующего рыка над ухом.

   ― Гость!? Друг!? За дураков нас держишь, бесовик? ― старик в бордовой рясе сверлил Торманта недобрым взглядом. ― Убирайся, откуда пришел. Нам и так хватает здесь твоей ереси. Уходи и прихвати свою...паству падшую.

   Дама в черном скривилась, словно от зубной боли, пастырь Мефей прижал к груди пухлые ручки, переводя умоляющий взгляд со старика на жреца, Тормант, привыкший к сценам с потрясанием посохом, обещаниями геенны огненной и проклятиями на все семь колен, лишь пожал плечами, вопросительно глядя в лицо управителю. Тот, помедлив лишь секунду, кивнул гостю, приглашая того въехать в село, а сам, подхватив возмущенного старика под локоть, отвел его в сторону. Старик, несомненно, был священником Единого*. Торманту он был, как брехливый пес: пока не подойдешь на длину цепи, рискуешь разве что оглохнуть да запачкаться в собачьих слюнях.

  То ли управитель обладал весомым даром убеждения, то ли власть его в Чистых Колодцах распространялась далее, чем ремонт рва и ежесезонный отчет в королевский документарий, но священник Единого слушал его, почти не перебивая, лишь негодующе пялил на жреца глаза, да тряс седоватой головой. Тормант не слышал, но догадывался, о чем говорили управитель и старик. Прошли те времена, когда поклонники Храма Смерть Победивших таились от окружающих и служили Повелителю Той Стороны, ежедневно рискуя жизнью. Теперь право поклонников на служение негласно признавалось в самых высоких кругах власти Метрополии.

  В последние пару лет были случаи, когда в городах, отказавшихся принимать у себя пастырей Храма, без насилия, тихо и абсолютно законно, менялись управители, чиновники, табеллионы, старшины общин и цехов. Пришедшие на смену им уже не чинили Храму никаких препятствий. В городских документариях недовольных нововведениями выслушивали и заверяли в немедленных мерах, пеняя на капризы столичных чиновников, или приводя в качестве аргумента текст Хартии – главы о правах подданных и подданстве правых; в ответ на каждую жалобу устраивалась бумажная волокита, отчеты 'терялись' по дороге в столицу, 'истреблялись мышами' и браковались почтовой цензурой из-за неправильно прорисованных буквиц. В разных областях Метрополии строительство Храмов Смерть Победивших шло под охраной королевских вооруженных отрядов. В места, где слухи о короле, продавшем душу бесовикам, распространялись наиболее активно, заметно иссякал ручеек столичных денег. О чудо, недовольство стихало, недовольные смолкали. Король Лоджир Стремительный не любил смуту, он любил дары с Той Стороны, и Высший Жрец Храма Смерть Победивших господин Толий Лец истово и плодотворно следил за поддержанием как порядка, так и душевного спокойствия короля.

  Если бы понадобилось, Тормант тотчас же достал бы из сумки свиток, подтверждающий его полномочия и подписанный самим господином Агталием, личным секретарем короля. Однако этого не потребовалось. Управитель Чистых Колодцев ценил свое место. Старик гневно зыркнул на жреца, молча развернулся и пошел прочь. Управитель задумчиво посмотрел ему вслед, покачал головой и подошел к Торманту. Пастырь Мефей кинулся помогать стражу крутить второй ворот и поднимать мост.

  ― Добро пожаловать в Чистые Колодцы, господин Тормант. Я Роф Лард, здешний управитель.

   ― Господин Роф, ― жрец вежливо поклонился.

  ― Нет, адман Лард, ― спокойно поправил его управитель. ― Удача ваша, господин Тормант: господин Мефей предупредил меня, что вы ждете у моста, не то сидеть бы вам здесь и сидеть.

  Жрец отвесил еще один поклон.

  ― Да, да, ― пухлый пастырь подошел, отдуваясь и утирая пот. ― Мы этими воротами почти не пользуемся. Еле опустили мост, механизм совсем заржавел. Вы, должно быть, ехали через Днебский лес? Там с прошлого года никто не ходит. Нынче все гости и купцы заезжают к нам через большой мост у приполья, а здесь ходят только охотники, да работники – ров чинить.

  Адман Лард жестом пригласил жреца следовать за ним. Аккуратные домики, в южной манере спрятанные вглубь садиков и цветников, белели из-за яблоневых стволов. Богатое село, сытые, непуганые жители.

  ― Я родился и вырос в Чистых Колодцах,― сказал управитель, бдительно оглядывая окрестности, ― меня все здесь знают, а я знаю всех. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь прямо ко мне. А кстати, чем мы заслужили ваш приезд?

  ― Цель моего визита ― посещение паствы и забота о ее нуждах. В нашем Храме нет власти над паствой и пастырями, поклонники вольны в любое время покинуть Храм, поэтому, вы понимаете, каждый из них нам очень дорог. Высший Пастырь, господин Толий, узнал о том, что в Чистых Колодцах уже давно не было ни одного жреца из столицы, мы давно не получаем никаких новостей, он послал меня, ― Тормант не так уж и грешил против истины, рассказывая, как беспокоится синклит о благополучии провинциальных поклонников, лишь немного приврал о цели своей поездки.

  ― Неужели? ― адман Лард бросил короткий взгляд через плечо на даму в черном и пастыря Мефея, следовавших за ними на некотором расстоянии.

  Тормант продолжил:

  ― Каждый человек достоин дара – вот девиз Храма Смерть Победивших. Мой скромный долг донести этот дар до каждого, кто того желает,― почувствовав, что вот-вот впадет в многословность, жрец замолчал.

  По выражению лица адмана Ларда трудно было догадаться, о чем он думает. Управитель поглядывал на садящееся солнце, ускоряя шаг.

  ― Я пробуду здесь несколько дней. Хочу также проехаться по окрестностям, повидать нескольких поклонников в долине. Не посоветуете ли место, где можно остановиться и хорошо пристроить Люфия? ― жрец потрепал коня по шее.

  ― Разумеется, ― кивнул управитель. ― У лавочника Птиша сын держит хороший постоялый двор с корчмой.

  Они как раз вышли на неширокую площадь с традиционными колодцами и корчмой по правую руку. Колодцев, как и изображалось на старой табличке у рва, было три. Три колодца, объяснил адман Лард, снабжали селение необыкновенно чистой и приятной на вкус водой (в чем Тормант не преминул немедленно удостовериться, наполнив по совету адмана свою серебряную флягу из колодезного ведра), лучшей для приготовления пищи. Местные хозяйки, по словам управителя, не ленились натаскивать колодезную воду домой, пекли на ней пироги и варили кашу. В корчме на ней разводили солод для пива. Чуть сладковатая вода действительно оказалась очень вкусной. Адман Лард, сославшись на дела и передав гостя на руки его паствы, попрощался, пересек площадь и исчез в дверях двухэтажного здания напротив корчмы, сельском документарий, судя по изображению дерева на фасаде.

  Утоляя жажду, жрец осматривался. Дама-поклонница, до сих пор с обожанием взиравшая на жреца с почтительного расстояния, осмелилась приблизиться и поприветствовать его. В порыве благоговения она, по традиции храма, обхватила руку Торманта дрожащими, выкрашенными в угольную черноту кончиками пальцев и прижала его ладонь к своему лбу. Две селянки с ведрами, направляющиеся к колодцам, увидев знаки 'бесовского служения', шарахнулись в сторону и с причитаниями скрылись в дверях корчмы. Тормант прищурился и одарил поклонницу благосклонной улыбкой. Пастырь Мефей, то и дело кланяясь, заверил жреца в неизменной преданности Храму и готовности в любой момент предоставить полный отчет о своей работе.

  Преданные поклонники радовались возможности лицезреть пастыря такого высокого ранга. Госпожа Мартина лепетала что-то о приглашении на ужин в ее скромное поместье, обдавая Торманта душным ароматом афродизиака. Господин Мефей, однако, беспокоился, то и дело поглядывал по сторонам, бормоча о тупости и непросвещенности местного населения, не способного оценить высокую честь, оказанную ему Храмом, и склонности некоторых местных, так называемых единобожцев, к грубости, насилию и сквернословию. Тормант тоже не пылал желанием встречаться со жрецами Единого, о которых пастырь Мефей поведал, что число им здесь три, и нраву они лютого и непреклонного. Жрецу совсем не хотелось устраивать стычку со святыми отцами на потеху сельским жителям. Местные, за редким исключением, не демонстрировали враждебности к 'бесовскому отродью'. Все-таки юг есть юг, думал про себя Тормант. В северных горах его и сейчас, несмотря на королевские распоряжения, могли бы запросто побить камнями или предать огню, пусть не в открытую, единой толпой, а в темном углу, по сговору. Здесь же адман Лард вышел встречать его в сопровождении одного единственного стража-ополченца, почти пацаненка.

  Всю дорогу от ворот селения Тормант пытался вспомнить, какой дар получил пастырь Мефей от Храма. Предикции? Если да, то немудрено, что он встретил столичного гостя у заброшенного моста через ров. В таком случае, все его путешествие было напрасным, и Тени обманули его, или же он обманулся сам, приняв их бессмысленные подсказки за знаки Домина. Тормант досадовал на себя, что не позаботился заранее разузнать все о храмах юга и их служителях. Ему не терпелось расспросить младшего пастыря, но следовало вначале устроиться на ночлег.

  Постоялый двор соседствовал с корчмой. Он оказался небольшим гостевым домом, где, как обычно, на первом этаже располагались конюшня, банная и постирочная, а на втором – комнаты постояльцев. Внутренний дворик соединялся аркой с двором корчмы, уставленным столами. За ними с аппетитом ужинали купцы, часом раньше въехавшие в селение верхом и теперь поджидавшие прихода своего обоза. Сын лавочника Птиша управлялся в корчме, а на постоялом дворе хозяйничала его мать, жена лавочника, суровая раскосая северянка ората Долла Юф, которую, как понял Тормант, постояльцы, то ли из вежливости, то ли из страха перед мощной женской статью хозяйки, звали, как госпожу, по первому имени. Госпожа Мартина, жалуясь на усталость после непривычно долгой прогулки, послала слугу в свое имение за коляской, а сама присела за стол, тут же завоевав внимание купцов. Ората Долла, как раз зажигавшая подвесные светильники, окинула глубокий вырез на груди поклонницы таким ядовитым взглядом, что вдова, пожав плечами (мол 'и что такого'), пересела под увитую виноградом арку. Господин Мефей откланялся, обещав присутствовать на ужине у госпожи Мартины.

  Тормант отвел коня на конюшню, сам расседлал и обтер Люфия. Ората Долла выслушала пожелания гостя, неодобрительно поджав губы, затем, все же распорядилась о комнате. Слуга, ушлый паренек лет тринадцати, отвел жреца в банную, начерпал горячей воды в ведро, указал на самый теплый закуток за цветастой занавеской и замочил в корыте отданную ему грязную одежду. Тормант с некоторым сожалением вспомнил о расторопном своем слуге ажезце Орешке, оставленном им в столице за излишнюю болтливость и несерьезность. Освежившись и переодевшись в черный с белым шитьем жакет, Тормант вышел во двор. Госпожа Мартина уехала в своей коляске, через слугу еще раз напомнив о приглашении на ужин. Жрец решил дождаться назначенного часа в корчме – в комнате без камина пахло затхлостью и было неуютно.

  Купцы все еще сидели за столами, с беспокойством обсуждая возможные причины задержки каравана. Пока Тормант усаживался и делал заказ неразговорчивой служанке, кто-то из их компании во весь голос объявил, что обоз на подходе, и торговцы, обрадовавшись, поспешили наружу отдавать распоряжения. Корчма опустела. Тормант берег аппетит для ужина, потому попросил стакан молодого вина и сыр. Вино оказалось неплохим, ноздреватый южный сыр с тмином, поданый на дощечке с костяным ножиком и деревянной вилочкой, обрадовал жреца еще больше. Тормант не спеша отрезал от него кусочки и отправлял в рот, наслаждаясь как вкусом еды, так и отдыхом. Вскоре сильно повеяло прохладой и речной сыростью, появились комары, Тормант пересел в зал, где слегка чадили масляные лампы, но было тепло и чисто. Было слышно, как на площади орут и ругаются люди – обозчики разгружали товары. Хозяин постоялого двора – молодой мужчина со странным, сильно перекошенным, словно стянутым судорогой, лицом, из-за чего он плохо и мало говорил – поглядывал в окно, где его отец, здоровенный детина, таскал в свою лавку неподъемные на вид мешки и прикрикивал на обозчиков. Затем Птиш заскочил в корчму, бросил сыну несколько слов, опрокинул в себя чуть ли ни полведра колодезной воды и заметил жреца.