Текст книги "Невеста наместника (СИ)"
Автор книги: Наталья Караванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)
Пустые это были мысли, так что Шеддерик заставил себя вернуться к решению насущных проблем. В комнате темно? Значит, нужен огонь…
Глаза потихоньку привыкли к полутьме: дверь он оставил открытой ради сумеречного дневного света. Быстро увидел связку дров у самого входа и несколько не расколотых бревнышек чуть дальше в тени. На узком подоконнике пылилась железная кружка.
Низкий потолок мешал ему разогнуться, как будто дом этот когда-то построили не местные охотники, а морские жуфы из бабушкиных сказок.
Чеора та Сиверс первые мгновения тоже стояла, низко опустив голову, но потом все-таки выпрямилась: ей едва хватило высоты потолка.
Маленькое, тесное помещение вмещало печку, длинную лавку у стены справа от входа и запас дров. Но рэта увидела что-то за печкой и шагнула туда, дав, наконец, Шедде возможность увидеть их убежище в деталях.
Печь выглядела безнадежной – мазаная серой глиной, она была закопчена и покрыта крупными трещинами. Шеддерик даже попробовал в одну из них просунуть ладонь – и у него почти получилось. Сверху это непрочное сооружение было завалено старыми влажными одеялами и мешками с сеном. Внутри нашелся пробитый в верхней части котел и средство вынимать его из печи – что-то среднее между багром и ухватом. Острый обломанный конец этого приспособления был словно изготовлен для того, чтобы цеплять конкретно этот котелок за конкретно эту пробоину.
Под потолком в одном из углов висели связки сухих трав: не то приправы, не то – оберег Повелителей Бурь, не то дань здешней мелкой нечисти.
Как Шедде и предполагал, печь сразу же задымила, да так, что хоть вон беги. Но дым через некоторое время развеялся, а веселое пламя чуть приподняло настроение – хотя до того момента, когда оно начнет греть помещение было еще долго.
Чеор та Хенвил первым делом перевернул и устроил напротив огня пару чурбачков – себе и Темершане, если вдруг она решит присесть.
Пока разгоралось пламя, Шеддерик незаметно наблюдал за ней.
Вот она открыла какую-то коробочку, сунула туда нос – и вдруг громко чихнула, подняв из этой самой коробочки целое облако легкой пыли. Вот, отступив немного, вытащила из-за печки мешок грубой ткани. Что она надеялась там найти?
Развязала, не оборачиваясь, словно Шеддерика рядом и вовсе не было. В тот момент она напомнила ему любопытного котенка, забравшегося туда, куда нельзя, и стремящегося побыстрей все рассмотреть и потрогать – пока не пришли хозяева и не отняли игрушки.
– Садитесь к огню, – подождав еще немного, предложил он.
– Здесь какая-то крупа. Мешок только снизу намок, можно будет сварить кашу.
– Конечно. Отдохните, чеора та Сиверс. Я принесу воды.
Она кивнула, но вместо этого с победным пыхтением вытащила из-за мешочка с крупой промасленный сверток.
– Свечки! Целых три…
Кажется, находки, да и вообще крыша над головой девушку взбодрили. Она немного успокоилась и забыла злиться.
Ну, вот и славно: успокаивать нервных барышень Шеддерик не любил. Он даже не всегда различал, которая из них и на самом деле расстроена, а которая – ловко притворяется, чтобы вызвать сочувствие или получить подарок. И если бы кто-то потребовал честного ответа, он бы, пожалуй, сказал, что ему нет разницы, притворяется женщина или и на самом деле в печали. Если притворяется, значит, наверное, так ей надо.
Расстраивала сама необходимость притворяться в ответ.
Может и хорошо, что именно эта женщина старательно избегает выглядеть слабой.
Придя к такому выводу, Шеддерик обнаружил, что уже давно стоит у ручья с полным котелком и в задумчивости разглядывает бегущую черную воду. Возвращаться в темную холодную избушку не хотелось… но там был огонь и насущные дела. От которых не избавиться, даже если сильно захочешь.
Вернувшись, увидел, что Темершана та Сиверс тоже не теряла времени. Почистила лавку, достала откуда-то околотое глиняное блюдо и теперь осторожно разбирала зерна, отделяя их от комков плесени и грязи. Светила одинокая свечка. В избушке пахло сухим теплом и вперемешку – землей.
– Не закрывайте! – не отрываясь от работы, попросила она.
– Так мы этот дворец никогда не обогреем, – улыбнулся Шедде, но просьбу выполнил. Снаружи сквозь облака начало проглядывать солнце. А солнце – это всегда лучше, чем темная хмарь.
Она отвлеклась от зерен, поправила волосы. Шеддерик заметил:
– У вас сажа на щеке. Вот тут. – Показал на собственную скулу.
Темершана зеркально потерла указанное место, и тут же ответила:
– А у вас – борода. Это необычно. Все ваши бреют бороды.
– Клятвенно обещаю побриться, как только выдастся возможность.
– Не нужно.
– Вы считаете, мне к лицу? – Шедде решил воспользоваться хорошим настроением девушки и немного ее взбодрить, хотя и догадывался, что вряд ли удастся. Он даже повернулся к свету и гордо задрал к потолку лицо, чтоб Темери смогла его лучше разглядеть.
Но оказалось, что снова ошибся. Темершана выпрямилась на лавке и обстоятельно ответила:
– Дело не в этом. С бородой вы меньше похожи на ифленца. Это немного… я начинаю забывать, кто вы и куда мы идем.
– А я уж думал, что-то поменялось.
– Я понимаю, – вздохнула она, – Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и все будет хорошо.
– Почему вы думаете, что если молчать, то все будет хорошо?
Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.
– Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом – монастырь Золотой Матери. Пресветлые сестры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что все неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предает.
– Я говорил – в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.
– Вряд ли. – Улыбка едва заметно коснулась ее губ – кажется впервые за все это время. – Я изменилась… весь мир изменился.
– И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните – Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…
Под потолком в одном из углов висели связки сухих трав: не то приправы, не то – оберег Повелителей Бурь, не то дань здешней мелкой нечисти.
Как Шедде и предполагал, печь сразу же задымила, да так, что хоть вон беги. Но дым через некоторое время развеялся, а веселое пламя чуть приподняло настроение – хотя до того момента, когда оно начнет греть помещение было еще долго.
Чеор та Хенвил первым делом перевернул и устроил напротив огня пару чурбачков – себе и Темершане, если вдруг она решит присесть.
Пока разгоралось пламя, Шеддерик незаметно наблюдал за ней.
Вот она открыла какую-то коробочку, сунула туда нос – и вдруг громко чихнула, подняв из этой самой коробочки целое облако легкой пыли. Вот, отступив немного, вытащила из-за печки мешок грубой ткани. Что она надеялась там найти?
Развязала, не оборачиваясь, словно Шеддерика рядом и вовсе не было. В тот момент она напомнила ему любопытного котенка, забравшегося туда, куда нельзя, и стремящегося побыстрей все рассмотреть и потрогать – пока не пришли хозяева и не отняли игрушки.
– Садитесь к огню, – подождав еще немного, предложил он.
– Здесь какая-то крупа. Мешок только снизу намок, можно будет сварить кашу.
– Конечно. Отдохните, чеора та Сиверс. Я принесу воды.
Она кивнула, но вместо этого с победным пыхтением вытащила из-за мешочка с крупой промасленный сверток.
– Свечки! Целых три…
Кажется, находки, да и вообще крыша над головой девушку взбодрили. Она немного успокоилась и забыла злиться.
Ну, вот и славно: успокаивать нервных барышень Шеддерик не любил. Он даже не всегда различал, которая из них и на самом деле расстроена, а которая – ловко притворяется, чтобы вызвать сочувствие или получить подарок. И если бы кто-то потребовал честного ответа, он бы, пожалуй, сказал, что ему нет разницы, притворяется женщина или и на самом деле в печали. Если притворяется, значит, наверное, так ей надо.
Расстраивала сама необходимость притворяться в ответ.
Может и хорошо, что именно эта женщина старательно избегает выглядеть слабой.
Придя к такому выводу, Шеддерик обнаружил, что уже давно стоит у ручья с полным котелком и в задумчивости разглядывает бегущую черную воду. Возвращаться в темную холодную избушку не хотелось… но там был огонь и насущные дела. От которых не избавиться, даже если сильно захочешь.
Вернувшись, увидел, что Темершана та Сиверс тоже не теряла времени. Почистила лавку, достала откуда-то околотое глиняное блюдо и теперь осторожно разбирала зерна, отделяя их от комков плесени и грязи. Светила одинокая свечка. В избушке пахло сухим теплом и вперемешку – землей.
– Не закрывайте! – не отрываясь от работы, попросила она.
– Так мы этот дворец никогда не обогреем, – улыбнулся Шедде, но просьбу выполнил. Снаружи сквозь облака начало проглядывать солнце. А солнце – это всегда лучше, чем темная хмарь.
Она отвлеклась от зерен, поправила волосы. Шеддерик заметил:
– У вас сажа на щеке. Вот тут. – Показал на собственную скулу.
Темершана зеркально потерла указанное место, и тут же ответила:
– А у вас – борода. Это необычно. Все ваши бреют бороды.
– Клятвенно обещаю побриться, как только выдастся возможность.
– Не нужно.
– Вы считаете, мне к лицу? – Шедде решил воспользоваться хорошим настроением девушки и немного ее взбодрить, хотя и догадывался, что вряд ли удастся. Он даже повернулся к свету и гордо задрал к потолку лицо, чтоб Темери смогла его лучше разглядеть.
Но оказалось, что снова ошибся. Темершана выпрямилась на лавке и обстоятельно ответила:
– Дело не в этом. С бородой вы меньше похожи на ифленца. Это немного… я начинаю забывать, кто вы и куда мы идем.
– А я уж думал, что-то поменялось.
– Я понимаю, – вздохнула она, – Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и все будет хорошо.
– Почему вы думаете, что если молчать, то все будет хорошо?
Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.
– Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом – монастырь Золотой Матери. Пресветлые сестры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что все неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предает.
– Я говорил – в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.
– Вряд ли. – Улыбка едва заметно коснулась ее губ – кажется впервые за все это время. – Я изменилась… весь мир изменился.
– И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните – Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…
Темершана даже вскочила:
– Шкипер Янур? Он жив? Правда? Как он? Впрочем, вы же, наверное, не знаете…
– На момент моего отъезда он был жив и здоров. Насколько знаю, заведение у него небогатое, но популярное у рыбаков и горожан. Значит, помните…
– У меня была лодка.
Она снова улыбнулась – как будто мыслями вернулась во времена до ифленского нашествия. Улыбка ей шла – как, впрочем, она идет всем без исключения молодым хорошеньким девушкам. Улыбка ее меняла.
– У меня была лодка – небольшое одномачтовое суденышко. Отец подарил ее мне на день рождения. Шкипер Янур – старый друг отца и он, конечно, согласился командовать моей лодкой. Я же его с детства помню. Он приходил на лодку первым. Вставал на носу и слушал, как бьют на причале колокола. Матросы должны были успеть прийти до последнего боя. А я караулила за бочками, чтобы его напугать, когда он, наконец, пойдет по палубе. Отец думал, что я буду просто кататься вдоль берега и любоваться видами из окна каюты. А мне хотелось, чтобы все – по-настоящему. И я донимала Янура, пока он не согласился немного меня поучить…
– …и вы забрались на мачту, – вздохнул Шеддерик. – и потом долго думали, как будете слезать.
– Вы как догадались? Правда. С мачты корабль кажется таким маленьким.
– И ветер. И страшно пальцы разжать…
– Да. И еще внизу смешно причитает тетушка, которую приставили присматривать за мной на лодке. Потому что молодой девушке неприлично путешествовать одной в компании грубых матросов…
– И в какой-то момент желание лезть вниз исчезает…
Она бросила на Шеддерика быстрый недоверчивый взгляд. А потом вернулась к своему рукоделию. Хотя даже беглого взгляда на плошку хватило бы, чтоб понять – там не осталось уже ни одного гнилого или плесневелого зернышка.
Так что пояснять пришлось ее спутанной макушке:
– Когда мне было семь лет, я тоже залез на мачту. Прятался от отца. Снимали целый вечер всем экипажем. Даже пришлось на сутки отложить отплытие.
– Вам, наверное, влетело.
– Было дело…
– Шкипер Янур отправил меня мыть посуду. А потом сказал, что в дамских башмачках на мачте делать нечего. И попросил отца, чтобы мне заказали матросский костюм. Это все равно было как игра: никто бы не позволил мне ходить под парусом дальше рыбацкой бухты. А хотелось верить, что все по-настоящему. И мы в хороший день выходили за гряду, в открытый океан… пока однажды не увидели там ифленские паруса. Янур приказал срочно возвращаться. Так что мы были первыми, кто узнал о нашествии…
Она рассказывала как будто даже не Шеддерику, а зернам в плошке. Медленно водила по ним пальцем, рисуя странные узоры, и говорила.
– А потом была осада. Осень выдалась теплой, был неплохой урожай… так говорили взрослые: что урожай хороший, что мы продержимся до прихода помощи из соседних рэтахов. Что эта помощь уже собирается, и ждать не придется долго. Но ифленский флот прошел защитную гряду так, словно им кто-то расчищал путь. Солдаты в черном… мы видели сверху, из крепости, как солдаты вошли в город, как начались бои на улицах. Было очень страшно, потому что ничего нельзя сделать – война в твоей родной бухте и в то же время за огромной каменной стеной. Мало кто ведь успел покинуть Тоненг – все случилось быстро. Но часть горожан укрылась в крепости, а в гарнизоне начали спешно обучать ополченцев. Я тогда представляла, что переоденусь мальчишкой и тоже сбегу в ополченцы. Может, так надо было сделать, но я не решилась.
– Вы бы погибли.
– Может быть, это было бы и лучше, чем то, как вышло на самом деле…
Голос ее звучал уже почти шепотом. Шеддерик решил, что если она продолжит рассказ, то перебивать больше не будет…
– Вы знаете, что было дальше, – вздохнула она.
– Я был далеко на юге. Что император затеял войну на Побережье, услышал лишь через полгода после того, как Тоненг был взят, а весь рэтах Танеррет перешел под власть островов.
– Было много крови. Когда сопротивление сломили, солдаты принялись вымещать злость на мебели и на немногих выживших… мы прятались в одной из комнат в круглой башне. Считалось, что она самая защищенная. Мы тогда уже знали, что отец убит, и знали, что тоже скоро умрем…
– Почему же вы оставались в крепости?
– Отец был уверен, что придет помощь. А она не пришла.
– Но как-то же вы оказались в этой вашей обители всеобщей любви? Что случилось?
– Что могло случиться в только что взятой крепости с женщинами, детьми и калеками, которым больше негде было прятаться? Одних убили… других – лучше бы убили. Мне было четырнадцать. Для ифленских убийц это вполне достаточный возраст, чтобы…
Она вдруг выпрямилась и прямо посмотрела в глаза Шеддерику. Впервые за эти три долгих дня.
– Я дралась. Я убила одного из них каменной статуэткой. Это, кажется, их разозлило – а до того они смеялись. Убивали, смотрели и смеялись. Я надеялась, что все однажды забудется… но почему то даже сейчас я помню… я их всех помню. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я говорила, не хочу об этом…
Боевого опыта Шедде хватило, чтобы представить, как это было – как это могло быть. Как отчаянно должна была драться та, прежняя Темершана. И какими смешными должны были казаться ее попытки защитить себя разгоряченным боем солдатам. Она была их законной добычей – вместе с драгоценностями, мебелью, запасами еды и вина.
Многое встало на свои места.
У нее было право ненавидеть завоевателей. У нее были причины не желать возвращаться в Тоненг. Серьезные причины. До которых, вообще-то самому Шеддерику та Хенвилу, не должно быть никакого дела. Потому что она – это всего лишь еще один хороший шанс избежать народного бунта в Тоненге и большой войны с соседями рэтаха – в будущем.
Шеддерик осторожно сказал:
– Если вы желаете, я верну вас в монастырь или отведу в любое названное вами место.
– А если бы я сказала вам… сказала тогда, в монастыре. Вы отказались бы от идеи женить на мне своего брата?
– Не знаю. – Шеддерик продолжал наблюдать, как пальцы девушки все медленней двигаются по плошке с зернами. – Может быть. Но скорей всего я просто действовал бы немного иначе. Темери. Я не хочу вас обманывать. Страна действительно на грани большой беды и вы мне тогда и вправду казались единственной возможностью если не отменить катастрофу, то хотя бы отложить. Да, ваше присутствие не гарантирует, что все пройдет гладко. Но вы – единственная наследница рэтаха. Наследница, портреты которой есть чуть не в каждом доме, их держат за полкой с идольцами покровителей. Но если вы сейчас скажете мне, что хотите вернуться к монахиням, я выполню вашу просьбу.
Темершана покачала головой с легким сожалением:
– Я не смогу вернуться. Я вышла из-под покровов Великой Матери. Это означает, что обряд речения для меня более недоступен. И я не хочу быть у них приживалкой. Особенно после того как легко они согласились на сделку с вами. Я сама решила, что поеду с вами в Тоненг, помните?
– Ну, я не оставил вам выбора.
– Знаю. И все-таки, это было мое решение. Что бы меня там ни ждало.
– Мы с братом сможем вас защитить.
– Давайте сюда воду. Попробую сварить нам что-то вроде каши. Только соли здесь нет, так что будет невкусно.
Шеддерик, немного удивленный резкой сменой темы, передал ей на четверть заполненный котелок.
Темершана осторожно ссыпала в него зерна, а потом ловко, как будто всю жизнь так готовила, импровизированным ухватом поставила котел в печку. Подышала на замерзшие руки и ответила на вопрос, который так и не прозвучал.
– Те люди. Офицеры, соратники вашего отца. Ведь не только я их помню. Они тогда прекрасно знали, кто я. Они тоже должны меня помнить…
Шеддерик обозвал себя в уме беспросветным идиотом, но не придумал, как ей ответить. Просто сказал:
– Залезайте на печку. Там, наверное, уже тепло. Отдохните.
– Каша. Надо дождаться. Может пригореть…
Фразы у нее получались короткие и ломаные – как будто в сознании ее удерживала только одна сила воли.
– Я послежу за кашей, – пообещал Шедде. – И позову вас, как только будет готово…
Темершана та Сиверс
Темери проснулась с ощущением большой потери. Словно что-то оторвали от сердца, что-то значимое, но незримое. Оторвали и спрятали в старинной железной шкатулке, а ключ выбросили в окно.
Но непостижимым образом оказалось, что без этого оторванного куска дышать легче.
Было темно и жарко. Пахло дровами.
Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано еще просыпаться, нужен отдых…
Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой челкой; хорошо было видно левую руку в черной перчатке – эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала черной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.
Темери лежала, и с каким-то странным чувством отстраненного спокойствия думала: «Я его убью. Я ведь убью его, не сейчас, так когда выберемся из этих лесов куда-нибудь ближе к людям. Мало ли, что он обещал, и что говорил… и что я говорила – ифленцам верить нельзя. Вот нож. Он лежит, как будто специально для меня. Надо просто тихонько, очень тихо, незаметно, спуститься, подойти и ударить… только не мешкать и не раздумывать, иначе не хватит ни сил, ни смелости…».
Она горько улыбнулась: такие мысли приходили в голову без счета… и каждый раз это были словно не ее мысли. Чужие.
В реальности все будет не так. В реальности этот сильный злой мужчина проснется еще до того как ты к нему приблизишься. Он не испугается. Он скажет что-нибудь едкое… или просто так посмотрит, что снова останется только бессильно злиться… или горевать.
Темери тряхнула головой, прогоняя дурные мысли и ночные страхи. Что-то она должна была сделать… что-то важное…
Всякий сон в этот момент с нее слетел: доварилась ли каша? Съедобная ли? Или крупа настолько испортилась, что съесть варево не получится?
На шорох вскинулся и Шеддерик – хорошо, что за пистолет не схватился. Темери виновато махнула рукой и спустилась вниз.
Она не помнила, когда успела снять сапоги – оказалось, что их нет на ногах, а сами ноги, отогревшиеся в тепле, покраснели и немного опухли.
Но это ничего – тепло – не холод.
Поискала глазами – нашла. Сапоги аккуратно стояли у стены в луче света от свечи.
Смешно подогнув под себя пальцы, проковыляла по студеному полу до своей обуви. Под пристальным взглядом Шеддерика – ей казалось, что ифленец не отрываясь смотрит на нее, но проверять она боялась, и потому старалась все делать четко и точно. Как будто он может над ней посмеяться.
Светлый лорд Шеддерик та Хенвил
Мальканка проснулась, наверное, за полночь. Снаружи поднялся ветер, было слышно как он там завывает, очевидно желая забраться в относительное тепло избушки. Шеддерик и сам то задремывал под звуки ветра, то вдруг просыпался от ощущения, что там не ветер шумит, а воют дикие лесные звери – все, какие только могут быть в этом диком безлюдном лесу.
Просыпался, подбрасывал полешко в огонь, и снова задремывал, поняв, что опасность ему только пригрезилась.
Мальканка проснулась, зашевелилась на печи. Показалось заспанное лицо в обрамлении спутанных волос. Окинула сонным взглядом помещение. Нахмурилась. Выглядела она потешно, так что Шеддерик позволил себе некоторое время еще исподтишка наблюдать за ней.
Скоро голова убралась. Зато с полки свесились ноги. Еще повозившись наверху и не найдя подле себя обувь, Темершана та Сиверс осторожно слезла на холодный пол.
Сапоги стояли у дальней от печи стены – Шеддерик сам их туда поставил, когда мальканка заснула. Чтобы добраться до обуви ей пришлось сделать несколько шагов по нестроганым холодным доскам. Медленно, поджав под себя пальцы и прикусив губу, она сделала эти несколько шагов, и замерла, поняв, что дальше ей придется как-то перебираться через ноги ненавистного ифленца. Шеддерик нехотя освободил дорогу.
Темершана быстро, как будто их могут отнять, схватила сапоги и отступила назад к печке. Устроилась на дальнем от Шеддерика краю лавки и принялась обуваться. Вот только то ли сапоги за минувшие часы успели немного ссохнуться, то ли ноги отекли. Обуться у нее все не получалось.
– Каша. – Напомнил Шеддерик. – Вполне съедобно получилось. Я оставил вам вашу порцию, жалко, нет соли…
Она бросила шнурки, выпрямилась. Потом улыбнулась, пожав плечами:
– Я забыла. Забыла, что хочу есть. Странно, но, кажется, будто и не хочу.
– Так бывает, если долго голодаешь. Но у нас с вами все еще не так плохо. Так что взбодритесь. Берите ложку и…
– А ложки…
Перед тем как заснуть, Шеддерик продуктивно потратил час своего времени, вырезая из щепки подобие ложки. Дело для него было новое, да и большой широкий нож для такой тонкой работы тоже годился слабо, но все-таки кое-что у него получилось.
Темери критически оглядела его творение, как будто пытаясь понять, за какую сторону следует держать, а какую надо окунать в еду. Но все же сочла его годным. Шеддерик осторожно поднял на лавку уже немного остывший котелок.
Каши на дне оставалась ровно половина от того, что получилось изначально. По мнению Шеддерика – этого и цыпленку было бы мало: во всяком случае, он съел свою часть и не заметил. Темершана осторожно поддела небольшой кусочек, попробовала. Потом быстро и аккуратно принялась есть, позволив себе лишь единожды бросить быстрый взгляд на Шеддерика.
– На острова такие холода приходят в конце зимы, – сказал он, чтобы не молчать.
Темершана кивнула:
– А у нас даже снег выпадает редко. Но одну такую зиму я помню… как раз в тот год, когда пришел ифленский флот.
Подумала и добавила:
– Вы, наверное, думаете, что я застряла мыслями в прошлом. Может быть, это так… в монастыре казалось, что все забыто. Я даже думала, что если стану монахиней, это и будет моей новой жизнью, и я никогда больше не вернусь в Тоненг, тот Тоненг, который был тогда. А новый Тоненг, тот, который есть сейчас – это совсем другой город, до которого мне не будет дела… так же, как ему до меня. Но все получается по-другому и я…
Выдохнула почти шепотом:
– Я просто боюсь. Но вам, наверное, это смешно.
– Когда мать умерла, мне было двенадцать. Все сразу изменилось: дома я стал не нужен. Сейчас я знаю, почему так вышло, тогда – задавал себе вопрос и никак не мог найти причину. Что делал не так, за что меня наказывают, почему мне больше нельзя играть с прежними друзьями… меня отправили к отцу, в одну из недавно присоединенных к империи южных провинций. Это было самое долгое и печальное путешествие в моей жизни. Путешествие из одного дурного сна в другой, еще более дурной. Тем более, отца я плохо помнил. Он редко появлялся и редко обращал на меня внимание. А после того случая с мачтой… в общем, от этой поездки я ничего хорошего не ждал.
Темершана поежилась, как от холода, хотя печка нагрела комнатушку так, что впору снимать не только верхнюю одежду, а вообще всю, какую только позволят приличия.
– Странно.
– Что?
– Вы меня успокаиваете. Так не должно быть.
– Потому что я злодей-ифленец? Убийца?
Темершана ответила с облегчением:
– Да. Вы как будто все понимаете. Это пугает…
Шеддерик невесело усмехнулся:
– Вы как, выспались? Или…
Она заметно смутилась.
– Я потом отдохну. Теперь ведь ваша очередь… а я покараулю.
– На полке места хватит для двоих.
– Нет. Я… потом. Можно?
Шедде только рукой махнул и забрался в теплый уют над печью. Попутно расшнуровывая куртку и скидывая сапоги. Захочет – сама заберется. А нет – внизу на лавке такой небольшой девушке вполне можно разместиться…
Сон оказался не из приятных – тот самый сон.
Пленник, снова прикованный к решетке, тяжело и хрипло дышал. Палач продолжал монотонно повторять про бочки со смолой и про деньги, пленник – хрипел свое «нет».
Смотреть на пытку было тяжело, но Шеддерик не мог не смотреть. Во сне – ни зажмуриться, ни отвернуться. Эта пытка была не только для пленника. Для него тоже: смотри, изучай. Запоминай.
Когда с парня начали сдирать кожу – с плеч и боков, потом – с груди, Шедде готов был кричать от несуществующей боли. Когда пленник терял сознание, помощник палача лил на него соленую воду из ведра.
Пятый. Пятый день из семи. На шестой пленник во всем признается. На седьмой – умрет. Сам умрет, в камере. Ослепленный, с разбитыми коленями и разможженными пальцами, почти лишенный кожи.
Его труп вернут родственникам. А тех родственников окажется – одна лишь обезумевшая от горя мать. Известная в городе ведьма и гадалка…
Проснувшись, Шеддерик увидел, что Темершана свернулась, как котенок, напротив печки, укрывшись его просохшим на печи плащом. Зрелище это странным образом сняло душное, болезненное ощущение, которое всегда сопровождает такие кошмары.
Избушка давала передышку, но не отменяла необходимость спешить в Тоненг. И неизбежно предстояло сегодня, а лучше – прямо сейчас, двигаться дальше. Шеддерик первым делом сунул нос в мешок с крупой, в надежде, что там осталась еще хотя бы горсть. Но кроме черных спрессованных в пластины кусков плесени там не обнаружилось ни зернышка. Темершана вчера очень тщательно перебрала его содержимое.
В оконце утренний свет еще даже не брезжил. Было тихо.
Шедде взял котелок и вышел наружу, набрать воды. И обнаружил, что ночью ветры сменились. Значительно потеплело, тощее снежное одеяло стало ноздреватым и просело. Облака еще стремительно неслись по небу, в разрывах иногда поглядывала белая неполная луна. Но внизу, у самой земли, было тихо. Сыпала мелкая морось.
Спускаясь к ручью, он понял, что смена погоды им вряд ли поможет – под слоем снега прошлогодняя листва пропиталась влагой и теперь скользила под ногами, а у ручья образовалась большая лужа густой черной грязи. Ругаясь про себя на эту слякоть, он все же без потерь взобрался обратно к избушке.
Темершана та Сиверс, очевидно, вскочила в тот самый момент, как он покинул домик. К его возвращению в печке снова весело плясал огонь, а плащ лежал на лавке аккуратно свернутым. И даже сапоги уже снова были у нее на ногах.
– Надо было оставить немного еды на завтрак, – вздохнула она.
– Нечего там было оставлять. На завтрак у нас сегодня будет дивная кипяченая вода, согласны?
– Подождите! То есть, да, пусть кипит! Я сейчас!
Когда ей в голову приходит какая-нибудь идея, лицо сразу меняется, словно озаряясь внутренним светом. Вот и сейчас – вроде даже и не улыбнулась, но отчего-то сразу захотелось улыбнуться в ответ. Что-то в ней изменилось со вчерашнего вечера. Как-то без причины, но сразу и заметно. Эта новая Темершана та Сиверс не то чтобы нравилась ему – скорей забавляла и на время заставляла забыть о самых главных насущных проблемах.
Сейчас она мышкой выскользнула за дверь. Шеддерик ловко засунул котел в печь и сел напротив – ждать, когда вскипит. Ну, или когда вернется мальканка.
Она вернулась почти сразу – с небольшим букетом еловых веток и мха.
– Это пихта. А это серый мох ягель. Его едят лоси и олени, значит, он съедобный…
– …но вряд ли вкусный. Будем варить, или его так жуют? Как олени?
– Олени его точно не варят… я не знаю. А кипяток с пихтой вкусный. Ее заваривают, чтобы лечить воспаления и лихорадку. А мы в монастыре просто так бросаем во взвар. Для вкуса.
– Отлично! Значит, бодрящий кипяток с пихтой и олений мох! Отличный завтрак.
Шеддерик вообще-то знал случай, рассказанный знакомым моряком. О том, как рыбачья лодка разбилась на северном пустынном острове, и выжившие ждали помощи почти месяц, питаясь в основном ягелем и брусникой, потому что сильный прибой исключал возможность рыбалки. И все дождались помощи. Правда, сильно страдали от истощения.
На вкус ягель оказался почти никакой. Мягкое, пружинящее во рту нечто, которое трудно глотать. Он пах прелью и лесом. Все равно как если бы пришлось есть мягкие деревянные стружки.
А вот пихтовый взвар оказался даже вкусным – мальканка не соврала.
Одна жалость – с собой не возьмешь.
