Текст книги "Невеста наместника (СИ)"
Автор книги: Наталья Караванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
Гун-хе как раз руководил двумя своими сотрудниками, уже загрузившими тело ювелира на носилки, но еще не решившими, стоит ли нести его на улицу, или оставить пока в помещении, хотя бы до тех пор, пока не прибудет из городского здания управы прочная телега.
Отправляться в теплый мир хозяину лавки предстояло по утреннему морозцу. А хромая старуха, как оказалось, приходилась ему двоюродной тетушкой и требовала, чтобы тело племянника выдали ей немедленно.
Ювелир – человек не бедный, и хотя бы из уважения к этому самому богатству, предполагаемая наследница собиралась устроить ему морское погребение по всем канонам старинного ифленского обряда.
Дознаватели не соглашались: они надеялись, более тщательно осмотрев тело если не вычислить яд, то хотя бы исключить все прочие возможные причины безвременной кончины ювелира.
На первый взгляд зацепиться было не за что: ни тебе запаха жженого миндаля, ни расширенных до размера радужки зрачков. Цвет кожи тоже казался нормальным, настолько насколько он вообще может быть нормальным у трупа.
Впрочем, за последнее Шедде не поручился бы. При свете свечей все выглядит совсем иначе, чем при ярком дневном солнце.
Неплохо было бы, чтобы на тело взглянул один из штатных сианов управы. И Гун-хе должен был за ним послать. Однако можно было только гадать, когда он прибудет. Сиан-то конечно штатный, да только за свою работу в управе он в месяц получает денег меньше, чем за один удачный день частной практики. Так что он вполне может смело послать гонца в любом удобном направлении и продолжить спать как ни в чем не бывало.
Правда, кое-что можно проверить и самому. Шедде, дождавшись, пока закончатся приветствия и объяснения, и все присутствующие вернутся к своим делам, осторожно приподнял руку покойного.
Все в этом мире возможно, конечно, но трудно представить себе опытного ювелира-сиана, который бы не обзавелся парой-тройкой защитных побрякушек. А то и парой десятков.
На что, верней, против какого именно воздействия украшения заряжены, он конечно не определит. Но вот наличие этого самого «заряда», его объем – это проще. Это надо снова лишь снять перчатку.
Все перстни на руке ювелира несли следы магической обработки. Но именно что следы. Все они были опустошены кем-то или чем-то. Притом – совсем недавно, иначе общий фон, ощутимый как легкое покалывание кожи возле саруг, уже успел бы сравняться с окружающей средой.
И только тут до него дошло. Шеддерик даже пальцами прищелкнул, когда картинка сложилась. Все просто! Ювелир и был тем самым сианом, который наложил образ кандального ошейника на цепочку, подаренную Темершане. И погиб он, конечно, в тот самый момент, когда Шедде коснулся черными саругами этой самой цепочки! Магический откат, видимо, оказался настолько сильным, что не помогла никакая защита. Что ж, может и поделом… но эта ниточка, похоже, оборвалась.
Шеддерик отозвал Гун-хе в сторонку и обсказал свою версию событий. Коротко, в двух словах. Но все же чисто для подстраховки, велел дождаться сиана, и проверить тело еще раз…
Может быть, стоило вернуться в цитадель. Да, определенно, стоило вернуться.
Но путь предстоял не близкий и Шедде просто вышел на улицу – пройтись, послушать тишину. Обдумать, что нужно будет сделать завтра в первую очередь, а что допустимо и отложить.
Площадь была пустынна, можно неспешно идти вдоль домов не выпуская из виду приметное крыльцо ювелирной лавки: просто стоять не получилось: и ноги и голова требовали движения.
Через минуту Шеддерика привлек легкий шум из-за угла двухэтажного, темного по случаю позднего часа дома.
Словно там кто-то осторожно тащит что-то тяжелое. Переставляет с места на место, останавливается, вздыхает; снова поднимает груз, делает несколько шагов. Роняет. Тащит волоком шаг или два, снова поднимает…
Шедде, как мог осторожно, заглянул за угол. Он не боялся ни воров, ни грабителей: двуствольный ифленский пистолет улучшенной конструкции осечек почти не давал. А если что, Шеддерик и сам был не дурак врезать по слишком наглой, слишком надоедливой или просто оказавшейся не в том месте и не в то время морде.
Темный переулок, чистое небо и почти полная луна, выбеливающая крыши и верхние этажи зданий по левую сторону дороги. И два темных силуэта, склонившихся над чем-то посреди улицы.
Шеддерик осторожно взвел оба курка и пошел к фигурам, надеясь, что в темноте да на фоне старой серой кладки ближайшего дома его трудно будет заметить. Двое так увлеклись своим делом, что кажется, пройди Шеддерик мимо них, нарочно топая и насвистывая ифленские народные гимны, они и то не заметили бы.
Если это честные граждане, то применять пистолет не придется.
Если жулики – дело кончится одним выстрелом в воздух.
Если же здесь происходит что-то…
Додумать он не успел.
Что-то тяжелое и пыльное попыталось испортить ему вечер и парадный черный мундир, который глава тайной управы так и не успел сменить на что-то менее броское.
Правда, нападавшие просчитались – увернуться он успел. И даже успел понять, что штука эта прилетела из окна второго этажа, представляла собой мешок с чем-то увесистым, и целила в голову.
Вслед мешку полетело мальканское грязное ругательство, но Шеддерик та Хенвил не вслушивался. Он, отпрыгнул от мешка (из него на пол-улицы просыпался коровий навоз), и оказался прямо перед двумя испуганно замершими мальканскими мужиками, у ног которых лежал третий, очевидно, мертвецки пьяный мальканский мужик.
Вроде бы обошлось… хотя из окон второго этажа продолжала лететь брать в адрес всех ифленцев и наместника в частности, но у сквернослова явно не было никакого более грозного орудия, чем мешок коровьих лепешек. Но мешок был один и его уже использовали.
Вдруг лежащее тело икнуло, рыгнуло, и со слезой в голосе сказало:
– Рэту… у-у-убили!.. Ты прав, друг! Надо им ааатамааа….
– Каэ зар! Баластра… – ругнулся Шеддерик.
Однажды он спросил у Гун-хе, что это значит. Южанин долго не хотел отвечать, при этом его всегдашняя невозмутимость существенно поблекла. «Точного перевода, – сказал он осторожно, – боюсь, не существует». Шеддерик попросил перевести хотя бы дословно, и бледный и особенно каменолицый южанин еще более осторожно перевел «Белый… э… задница… соленый прут».
Шедде понял, что точного значения, пожалуй, знать и не хочет. Но изредка, в минуты душевного волнения емкое ругательство горячих южных мореходов все-таки использовал.
Словно проснулись и те двое, что сопровождали тело. Ну, еще бы! Сначала что-то с шумом и руганью валится сверху, а потом вдруг, без всякой магии превращается в злобного, одетого по всем военным традициям нашествия ифленец.
А если вспомнить, что всего с четверть часа назад они втроем дружно поносили заморских гадов, нетрудно представить, что мужики решили – ифленец, да еще и с пистолетом, пришел их арестовывать, а может и убивать!
– Ы! – сказал один и попятился.
Второй выразился чуть более связно, но так затейливо, что Шеддерик на всякий случай запомнил: пригодится.
А потом вдруг лихо, с отвагой, продиктованной только что испитыми напитками, малькан выпрямился, выпятил грудь и с надрывом изрек:
– Стреляй! Стреляй в мое честное сердце, ифленская свинья! Я умру за свободу! Так же как рэта Иии-ик! Итена!..
Шедде не глядя, но очень осторожно, чтобы не возникло случайной искры, опустил курки.
– Где ты так набрался, герой?! – с досадой спросил он.
Мужик неопределенно махнул рукой в сторону полуоткрытых ворот ближайшего строения – того самого из которого только что прилетел грязный мешок.
На кабак это место похоже не было. Скорей, на жилье какого-нибудь широкой души хозяина, у которого всегда найдется стакан-другой кислого вина для хорошего человека.
Себя Шеддерик та Хенвил к хорошим людям относил довольно условно, но с другой стороны, и идти он туда собрался не за выпивкой…
Перестав обращать внимание на пьянчуг, он вошел в ворота и даже поднялся на крыльцо. Потом вспомнил вдруг про свою «парадную» форму и снова тихонько выругался, слишком красочно представив сцену «ифленский дворянин спасается на люстре от взбешенных малькан с вилами».
Почему с вилами? Потому что субстанция из мешка, которой немного попало все-таки на одежду, пахла исключительно навозом. А где навоз, там и тяжелый крестьянский труд, который без вил не обходится.
А вот почему на люстре, Шедде не ответил бы. Он вообще сомневался, что в этом старом мальканском доме может быть люстра или что-то похожее.
Дверь вдруг открылась.
Высокая темная фигура, появившаяся в проеме, выстрелила вперед сжатым кулаком. Шедде ждал чего-то подобного, потому успел и отшагнуть, и встречным ударом отвести руку напавшего в сторону. А потом еще и вывернул, так, что жертве оказалось ни избавиться от захвата, ни даже просто распрямиться.
Впрочем, почувствовав это, человек сразу перестал сопротивляться.
– Пойдем в дом? – почти вежливо спросил Шеддерик. – Покажи дорогу, поговорим…
Глава 14. Свадьба наместника
Рэта Темершана Итвена
Темери сказала Шионе, что хочет побыть одна и та, не расспрашивая, ушла. Вельву вызвали на допрос, ее не было, а прислуга только обрадовалась возможности покинуть «эту непонятную мальканку».
Да что с ней происходит? Вроде бы все закончилось неплохо: и гости успокоились, и все живы, даже большого скандала удалось избежать. Но почему ей никак не удается успокоиться? Почему хочется не то бежать куда-то и срочно что-то делать, не то – забраться с головой под одеяла и уж там, в тишине и темноте, ждать, что же будет. И лишь тихонько надеяться, что беда пройдет мимо, не заметив такую маленькую и слабую ее.
Маленькую и слабую?
Темери плеснула в таз воды. Притащила к зеркалу подсвечник. Быстро умылась.
Маленькую и слабую. Как десять лет назад. Тогда она послушалась собственного страха и взрослых. Тогда она предпочла спрятаться под одеяло.
Второй раз так не будет. Темершана Итвена… или все-таки просто Темершана та Сиверс?.. кое-чему научилась за прошедшие годы.
И пусть чеор та Хенвил сколько угодно повторяет, что она в монастыре Ленны попросту пряталась от жизни. Нет, все было не так – он жила там! Не боясь ни служения, ни тяжелой работы. Там был ее дом и ее родня. И то, что, в конце концов, та ее родня от нее отказалась, еще не значит, что сама она отказалась от родства. И не значит, что эти десять лет исчезли из памяти.
Да, в Тоненге воспоминания нахлынули, подхватили и почти утянули в водоворот прошлого. Но любой опыт – это сила. Ведь простить – не значит забыть. Да и с этим самым «простить» у нее все время выходит как-то неправильно.
Ничего она не забыла и не простила, но…
Но, кажется, снова запуталась.
В монастыре у нее был советчик и отдушина – Золотая Ленна слышит своих подопечных и всегда готова утешить тех, кто нуждается в утешении. А тем, кому надо всего лишь подтвердить их правоту… им она тоже всегда подскажет и поможет. Ведь не зря же она – мать. Мать всего, что в мире мыслит, чувствует, всего, что живет.
С того дня, что Темершана покинула монастырь, она ни разу не обращалась к Золотой матери ни с просьбой, ни за советом. Ей казалось – так будет честно. Ведь сестры без ее благословения никогда не отдали бы Темери ифленцам.
Темери тысячу раз повторила себе, что всеблагая Мать прозревает будущее, и точно знает, какпоступить правильней и лучше… повторила, но вот поверила ли?
Прикусив губу, Темери принялась искать свой простенький посох-эгу. Где она его оставила? Не в доме же чеора Ланнерика? Нет, она точно его привезла в цитадель… и даже… ах, да. Служанки. Чтобы служанки его не сожгли и не выкинули, Темери спрятала посох в складках балдахина кровати. Там можно было спрятать не только посох, но и целый небольшой алтарь с идольцами, а рядом еще осталось бы место для двух-трех некрупных пресветлых сестер…
Раньше она всегда говорила с Ленной храмовом зале. Там, ей казалось, она ближе к престолу богини и быстрей сможет услышать ответ. Здесь же… надежные каменные стены сейчас ей только мешали. И Темери убедила себя, что ей нужно выбраться куда-то на воздух. Куда-нибудь, где есть большие окна и сквозь них видно не такие же каменные замшелые стены, а небо и крыши. И солнце. Ну, или хотя бы луну.
Главная башня цитадели подходила идеально…
Подходила бы, если бы туда вели тайные ходы в стенах. Но ее перестраивали вместе со всей новой частью замка, так что идти придется на виду у всех.
Да и пусть смотрят! Они же все вслух так радостно говорят, что она здесь – хозяйка а не пленница. Вот и прогуляется. По-хозяйски. Даже…
Караульный у входа выпрямил спину, стоило двери приоткрыться. Но странный приказ мальканки выслушал с таким выражением лица, словно она каждый день ходила куда-то в его сопровождении.
То, что караульному гвардейцу любопытство не чуждо, она поняла, когда они уже поднялись на башню и остановились под закрытым на две задвижки люком.
– Мне сопроводить вас наверх? Там может быть холодно. И… птицы.
Чайки. Они любят гулять по стенам и крышам цитадели. Они никогда ей не мешали. Хотя отец – она помнила – грозился приказать своим солдатам перестрелять хотя бы половину. Чтобы не гадили.
– Нет, благодарю. Я хочу поговорить с Золотой Матерью, это не займет много времени.
Гвардеец едва сдержал разочарованный вздох – он знал, как молятся Ленне – долго стоят, опираясь двумя руками на ажурный деревянный посох лицом на восход, с закрытыми глазами… и все. Только губы, может, будут шевелиться.
Темери убедилась, что люк закрыт и несколько мгновений стояла, зажмурившись – вдыхая ночную весеннюю прохладу, напоенную привычными запахами ветхого дома – запахом гнилых досок, плесени, чаячьего помета. Все здесь было, как в тот раз, когда она поднялась сюда впервые, семилетней девочкой, показывающей свои владения гостю из соседнего Коанеррета. Гостю было девять, возиться с малолеткой ему не хотелось, но кажется, Темери все-таки заслужила толику уважения «большого мальчишки» – когда привела его сюда, под дощатую кровлю самой высокой из башен цитадели. И гордо заявила, что это ее любимое место для игр, и она сюда вообще-то часто сбегает.
Город внизу, посеребренный луной, казался нагромождением коробочек и сундучков. Он был весь у ее ног… и бухта, почти штормовая холодная, мерцающая в свете луны. Леса вдалеке на востоке. Все было близко, и одновременно так далеко, что не дотянешься.
И еще вдруг накатило внезапное чувство провала в прошлое. Город ночью был совсем другим. Совсем прежним. Не видно следов от пожаров, а окна в новых ифленских домах мерцают совсем так же как мерцали в тех, что стояли здесь десять лет назад.
И людей мало, и сверху не видно, какого цвета у них волосы и глаза…
Темери сжала посох между ладоней.
Ей не нужно было ничего говорить вслух, ведь золотая мать Ленна всегда знает, когда к ней обращаются.
Привычно колыхнулись тени тонкого мира, звезды перестали быть холодными искрами, раздвинув пространство яркими разноцветными лучами…
Ленна никогда не являлась ей раньше.
Она всегда говорила лишь со старшими сестрами.
Темери и предположить не могла, что ответ на ее безмолвный зов будет таким быстрым.
И таким особенным…
Богиня, больше всего в мире чтящая прощение и любовь, богиня, которой Темери когда-то доверила свою жизнь, появилась рядом, словно из городского воздуха, из этих лохматых, тепло мерцающих созвездий над головой. И сразу стало понятно, почему ее называют Золотой.
У нее были огромные полупрозрачные золотистые крылья и темные, медовые глаза.
Золотая Мать Ленна была драконом – огромной прекрасной птицей.
Темери задохнулась от удивления и восторга. Раньше она никогда не задумывалась, почему главный храм украшен изображениями древних огненных ящеров, теперь знала.
Но это тоже был только образ, словно платье, которое примеряет модница, чтобы впечатлить подруг…
Потому что через мгновение, всего через миг, Темери вдруг ее узнала: узнала ее добрые, усталые, все прощающие глаза, ее улыбку. Ее протянутые навстречу руки…
– Мама… – сами собой шевельнулись губы.
Она стояла в свете звезд – в простом светлом платье, такая, какой ее Темери может быть и не помнила, но всегда представляла. Но как? Как такое возможно?
Или верно, что Покровители всегда приходят, когда они больше всего нужны, и именно сейчас настал такой миг?
Но сестры описывали их… иначе. Не как людей…
Об этом она подумает потом. Потом…
Сама не понимая как, Темери вдруг оказалась в ее объятиях. Столько мыслей, слов и вопросов подступило к горлу, но выплеснуть их мешал тугой ком из непролившихся слез…
Теплые пальцы голадили Темери по голове, гоня усталость и дурные предчувствия.
Так бы и стоять до скончания дней, на самом верху, над миром, рядом с самым дорогим и родным человеком…
«Мама, что я сделала не так? Почему я пытаюсь помочь, а получается только хуже? И почему мне кажется, что если бы меня не было, всем было бы легче?»
«Почему так хочется плакать?»
«Почему я ничего не могу сделать, чтобы завтра снова не началась война – потому лишь, что кто-то придумал использовать мое имя как знамя, а кто-то, как повод для очередного кровопролитья? И почему один из этих «кто-то» – я сама?»
«Завтра… завтра я попрошу Кинрика побыстрей закончить с обрядом… может, когда нас назовут мужем и женой, ифленские дворяне и вправду успокоятся? И малькане…»…
«Но что мне сделать, чтобы это получилось? Чтобы «завтра» наступило и не оказалось кровавым? Кому сказать, кого предупредить? Как помочь чеору та Хенвилу, и нужна ли ему моя помощь?»
Глупо. Что может подсказать Богиня, которая всего лишь откликнулась на призыв одной из своих бывших служительниц? Даже если она так похожа на маму…
Темери с легким сожалением отстранилась. Без обиды, скорей со светлой благодарностью к Золотой Матери Ленне. Ей, похоже, не хватало именно этого – родного человека радом, который одной улыбкой разгонит половину горестей и печалей.
И Ленна ей ответила – не вслух, а словно шепнула в самое ухо, щекотно и тепло:
– Оба брата сделают для тебя все, что в их силах… но они оба ходят по краю и если один хотя бы знает об этом, то второй – даже не хочет замечать. Не их нужно бояться…
– Я боюсь, – Темери всхлипнула, получилось совсем громко и по-детски, – я боюсь не их, а за них… и за себя. И за город…
– У тебя сердце Покровителя, но отчаиваться рано: ведь тебе не нужно предупреждать всех… достаточно предупредить одного.
Перед глазами Темери вдруг мклькнул чуть смазанный, словно мельком в толпе увиденный образ:
– Хозяин Каннег… Конечно! Я его найду. Прямо сейчас!
– Не нужно, – ласково шепнула Ленна. – Обернись!
Возле люка, обхватив себя за плечи, стоял Ровве. Выглядел он почти живым. Смотрел хмуро, но решительно.
– Я не встречал этого Каннега, – с легкой усмешкой сказал он, – но смогу найти дядю Янне. И, пожалуй, сделаю это прямо сейчас…
Ровве отступил поглубже в тень и просто исчез, как не было. Слился с тенью.
– Кажется, он не хотел идти, – сказала Темери вслух.
О своем покровителе она до сих пор ничего не знала. Подозревала даже, что он и покровителем-то ее стал только ради Шеддерика, и старалась на его помощь не очень расчитывать.
– Да. Покровители не любят надолго оставлять без присмотра тех, кого выбрали себе в подопечные. Пора прощаться, Темери.
Темери кивнула. Золотая Ленна больше не была так уж похожа на маму. Но все равно оставалась чем-то невероятно дорогим и теплым, чем-то, с чем невозможно расстаться и что нельзя забыть.
Она кивнула: если пора, значит пора. Но на прощание богиня задумчиво сказала:
– Я больше не умею провидеть будущее, мне ведомы даже не все вехи настоящего, но я все-таки знаю, что ты найдешь свой единственно верный путь. И если снова меня позовешь… я приду.
– Я позову… – совсем смутилась Темери.
Конечно, позовет ведь если не завтра, то послезавтра они с Кинриком будет стоять у купели и простить ее, Ленны, благословения…
Шкипер Янур и Джарк
Джарк замешкался на одном из перекрестков – все-таки в верхнем городе, даже в самой дальней от цитадели его части, он бывал редко. Но поколебавшись, все же свернул направо. Янур с неудовольствием отметил, что поспевать за резвым подростком ему стало тяжело. Надо же, а ведь он-то считал, что еще вполне может податься в матросы. Годы брали свое. А уж если быть честным с собой до конца, то не только годы, но и сытная еда и в целом спокойное существование. Конечно, спокойствие это было относительным, но Януру-то было с чем сравнивать, так что на судьбу он не жаловался, а с момента возвращения рэты Итвены и вовсе пребывал в состоянии постоянной легкой радости. Как будто от сердца отвалился тяжеленный камень.
А сейчас этот самый камень решил вернуться на привычное место. Янур даже представлял его себе – серый, плотный, холодный камень, с каждым моментом увеличивающийся в размерах и все больше теснящий из груди сердце. Может, оттого и одышка.
Янур наконец остановился, уперся руками в колени и попытался выровнять дыхание. Из ближайшей витрины на него смотрело не очень-то приятное перекошенное изображение его самого: шляпа сползла на бок, шейный платок сбился и торчит узлом из-под воротника, верхние крючки куртки успели расстегнуться. Пожалуй, с таким лицом и в таком виде не страшно встретить никаких разбойников. Или разбегутся от страха или передохнут от смеха.
И тут за спиной своего отражения Янур увидел что-то, что мигом заставило его выпрямиться и резко обернуться. Шкиперу показалось, кто-то стоит в трех шагах у него за спиной – стоит и внимательно смотрит в затылок, примериваясь для удара. Но за спиной была лишь пустота, залитая яркой луной. Янур выдохнул и медленно повернулся обратно, чтобы понять, что именно он увидел в кривоватом стекле витрины небольшой ткаческой лавки.
Может, кто-то подошел с той стороны стекла?
Янур сглотнул и невольно отступил на шаг: он не только хорошо разглядел в лунном свете, но и прекрасно узнал привидевшегося человека. Это был Ровве, картограф-ифленец, который погиб этой осенью где-то неподалеку от монастыря Золотой Матери Ленны.
С призраками Янур раньше никогда не сталкивался, да и вообще считал, что это из области страшных бабушкиных сказок, которыми те усмиряют непослушных детей, чтобы охотнее забирались под одеяло.
К тому же призраки в тех сказках всегда выглядели так, будто их только что убили: или с кровавыми ранами, или в цепях, или с веревкой на шее.
Этот же был таким, каким Янур его помнил: худой тонкокостный ифленец с прямыми жесткими волосами до плеч, как обычно, в чем-то темном и недорогом.
Жуть вызывало именно то, что он точно знал: за спиной никого нет. Есть только это размытое, но узнаваемое отражение. И вдруг – слова. Не услышанные, а как будто понятые сразу целиком. Появившиеся сразу как воспоминание о них, а не как звук или интонация:
– Дядя Янне, вы испугались. Почему?
– От неожиданности, – соврал Янур, и на этот раз подошел к стеклу ближе, разглядывая собеседника. Призрак с ним заговорил, значит, бояться нечего. Если помнить все те же бабкины сказки, можно успокоиться. Если призрак с тобой заговорил, значит, беды ждать от него не следует. И конечно, сразу проснулось неуемное любопытство, которое с возрастом у нормальных людей вообще-то проходит. Но, по мнению Тильвы, ее мужу это не грозит: он впадет в детство раньше, чем повзрослеет. – Так ты, значит, стал призраком? Говорят, призраками становятся лишь проклятые и те, кто не успел выполнить клятву…
– Я не призрак, – обиделся Ровве. – Я покровитель…
– Чей? Чеора та Хенвила?
– Рэты Итвены, – пожал плечами «не призрак». – И здесь я исключительно для того…
– Батюшка, – не то ворчливо, не то иронично окликнул вернувшийся от перекрестка Джарк, – Мы же вроде торопились? Что там такое, в этом стекле?
– Дай отдышаться старику, – проворчал Янне, бровями показывая Ровве, чтобы тот закончил свою мысль.
– Для того чтобы предупредить. Рэта жива и здорова, но очень просит вас найти хозяина Каннега и сказать ему об этом.
– А тебе-то можно верить?
Ровве вместо ответа вдруг шагнул вперед – словно бы приложил ладони к той стороне стекла, что выходит в комнату, и шкипер увидел Темершану, о чем-то мирно беседующую с высокой шатенкой в строгом ифленском платье, которое, тем не менее, нельзя было бы назвать форменным.
Длилось это одно мгновение и видимо, стоило покровителю немалых усилий, потому что он почти тут же исчез, оставив по себе память в виде прощального: «Обязательно предупреди!».
– Что ты сказал? – подбежал Джарк. – Кому верить? Идем, мы уже почти на месте.
– Н-да… знаешь, сын, придется вернуться на нашу сторону реки. Не того мы человека сегодня с тобой ищем.
– Почему?
«Потому что мне явился подозрительный призрак и сказал, что рэта в порядке, а наместника и его брата кто-то опять крепко подставляет!» Хотя, если подумать, Роверик всегда нравился Януру, если так вообще можно говорить об ифленце. Он был серьезен, ироничен и всегда безупречно рассчитывался и за еду и за вино. А уж морские течения вдоль побережья знал не хуже опытных моряков. И не поверишь сразу, что парень и моря-то побаивался, и на корабль всегда поднимался с большим сомнением и неохотой. И кстати, страдал морской болезнью. Но если того требовала его загадочная наука, он отбрасывал всякие сомнения. И тем был близок и понятен Януру: как понятен любой солдат или моряк, знающий, что такое верность долгу и чести офицера…
– Да пришла мне в голову мысль, что хозяин Каннег поверит мне гораздо быстрее, чем какому-то ифленцу, а уж тем более южанину. Так что поторопимся. До рассвета-то конечно в любом случае успеем, но если пробродим непонятно где аж до рассвета, то лучше бы нам домой не возвращаться.
Сын зябко поежился. Он был совершенно согласен с Януром. И матери боялся намного больше чем городской голытьбы.
Хозяин Каннег не только еще не ложился. Кажется, Янур отвлек его от какой-то тяжелой работы, и тот вышел навстречу потный, усталый и в рукавицах из грубой ткани.
Гостям он зримо удивился, но расспрашивать не стал: посторонился, пропуская в дом.
Янур с Джарком раньше здесь никогда не были, но если шкипер старался сохранять достоинство, то парень вовсю крутил головой, впитывая новые впечатления.
А посмотреть было на что. Дом напоминал одновременно и мастерскую и склад старинных вещей, и немного тетушкин загородный дом, где все выглядит ненужной рухлядью, но где ничего нельзя трогать. Джарк даже руки сцепил за спиной – чтобы ничего не потрогать чисто случайно.
Но хозяин сам выдвинул из-за заваленного книгами стола два ветхих стула (сделал это одновременно, двумя руками), снял варежки и предложил гостям сесть.
В зубах у него была ифленская трубка, но она не дымила. То ли не успел зажечь, то ли забыл набить.
– Судя по тому, шкипер, что вы пришли сюда среди ночи, вы тоже услышали свежие новости из цитадели, – без приветствий он сразу перешел к делу. – Печально, если это правда.
– Неправда. Я успел навести кое-какие справки. – Янур поймал озадаченный взгляд сына и повторил с нажимом – Расспросил одного старого знакомого. С рэтой все в порядке.
– Мне эту новость продолжают приносить со вчерашнего дня, и в основном – люди проверенные и толковые. Впрочем, ошибка, конечно, возможна…
– Мне сказал один ифленец. Он только что из цитадели – рэта сама отправила его, чтобы знакомые не переживали. Что-то действительно случилось во время вечернего празднества. Но что – я пока не знаю. Я не мог расспрашивать этого ифленца долго.
Джарк, который был поражен, как оказывается, невозмутимо и правдоподобно умеет врать его отец, сидел тихо, как мышка, и старался не поднимать взгляд от стола. Он не очень понимал, зачем Януру сдалась эта ложь, но считал, что в любом случае вмешиваться не стоит.
– Сам я, конечно, раньше узнал. Пришел один к нам в «Каракатицу». Раньше я его не видел. Встрепанный, худой. Про одежду ничего не скажу – в наше время мало есть честных малькан, которые бы хорошо одевались. Но осталось у меня чувство, что он сказал далеко не все, что знал. А уж как начал людей призывать иди с оружием на цитадель, так тут мои же гости его и повязали.
– Интересно. Но люди в основном доверчивы и склонны верить в дурное. Думаю, этой ночью многие решили прогуляться в сторону Речных ворот…
Янур с удивлением вспомнил, что ведь и правда видел издалека несколько человек, двигавшихся примерно в ту же сторону, что и он – в час, когда даже ночные воры или уже легли спать, или еще не проснулись.
Хозяин Каннег снял рукавицы и сильно потер виски.
– Жаль, поздно вы пришли. Часть купленных ружей уже ушла в город. Конечно, люди будут ждать приказа… и это была очень маленькая часть… в общем, хорошо было бы, очень хорошо было бы, если бы ты оказался прав и завтра рэта Итвена показалась бы людям. И лучше прямо на рассвете.
– Может, стоит как-то успокоить людей… – Янур сам понимал, что это безнадежная затея. Но промолчать все-таки не мог.
– Спать сегодня не придется, – вроде бы без связи с предыдущим сказал Каннег. – Угостить вас пирогом? У меня с вечера остался отличный капустный пирог.
Джарк может и не отказался бы от пирога. Но Янур покачал головой:
– И так давно бродим, моя хозяйка уже волнуется. Так что лучше нам домой не опаздывать.
– Ну, что ж, тогда легкой вам обоим дороги, – хозяин проводил гостей до порога. – И благодарю вас за добрые вести…
Рэта Темершана Итвена
Темери не спалось. Встреча на башне разогнала последние мысли об отдыхе.
Сначала она просто металась из угла в угол, иногда останавливаясь у окна и вглядываясь в звездное небо за ним, словно забыв, что кроме неба, дворика, и темных стен, из окна ничего и не разглядеть.
Доберется ли Роверик? Сможет ли поговорить со шкипером Януром, и поверит ли ему шкипер?
Удастся ли хозяину «Каракатицы» добраться до хозяина Каннега? И что скажет подозрительный мальканин уже на его слова?
Промаявшись так с полчаса, Темери наконец зажгла свечи в большом подсвечнике. Ободренная недавней прогулкой, она решила, что худого не будет, если она еще немного побродит по ночному замку. Все спят, тихо. В коридорах возле караульных горят масляные лампы.
Вряд ли кого-то удастся встретить в столь поздний час.
Караульный, кстати, у ее двери успел смениться. Теперь это был юноша, почти мальчик с легким пушком над верхней губой.
На этот раз в сопровождении Темершана не нуждалась, так что лишь кивнула ему – и получила в ответ понимающий взгляд. Слишком понимающий. И вроде даже немного завистливый.
– Впрочем, – вздохнула она, как бы продолжая мысленный диалог, – мне может понадобиться помощь. Идем!
Идти в сопровождении юного гвардейца было немного спокойней.
Ноги сами привели Темери в зал для торжеств. Сейчас в нем одиноко догорал камин, к самому камину было подвинуто кресло, возле которого помаргивала одинокая свеча.
