Текст книги "Колос времени [СИ]"

Автор книги: Наталья Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Между тем барон стукнул кулаком по столу и, во всеуслышание поклявшись содрать кожу с латгальских лесников, осмелившихся напасть на благородного рыцаря, велел сидящему с краю мужчине в мантии заняться раненной рыцарской ляжкой. При упоминании места ранения женская половина не удержалась от улыбок, а названный лекарь тотчас отложил вилку и нож, вытер пальцы салфеткой и поднялся, готовый без всяких слов оказать ливонцу необходимую помощь. Встав на ноги, он оказался еще выше, чем думал Жульен. Широкое одеяние болталось на нем как на пугале, длинные полы мантии шевелились сами собой, словно крылья огромной летучей мыши. В отличие от светлокожих немцев он был очень смугл, а седые коротко подстриженные волосы его и курчавая борода странно контрастировали с темными, как маслины глазами и широкими черными бровями.

Глянув на лекаря, отважный рыцарь фон Тротта невольно перекрестился.

– Господь Всеблагой и святая Мария! Откуда взялся этот черномазый язычник?

В глазах лекаря промелькнула насмешка, и он ответил на правильном немецком, слегка растягивая слова:

– Как, достославный рыцарь, вы меня не узнали? А это ведь я лечил вас в праздник Преображения Господня, когда вы вусмерть упились рейнвейном.

– В день Преображения Господня? – неуверенно переспросил рыцарь.

– Ну же, брат Вильгельм! – воскликнул барон. – Неужели вы не помните почтенного доктора Порциуса Гиммеля? Ведь это он влил вам в глотку одну из своих настоек, после которой весь выпитый рейнвейн вы, точно кит, фонтаном извергли наружу. Не помните?

– Помню! – просветлел лицом рыцарь. – Помню! Вкус его поганой настойки до сих пор так и стоит у меня во рту.

Доктор Порциус слегка поклонился.

– Officium medici est, ut tuto, ut celeriter, ut jucundo sanet*, – заметил он. – Если благородный рыцарь не побоится вновь отдать себя в мои руки, я, как велит нам христианский долг, окажу ему помощь и забуду о том, что он назвал меня язычником. Идемте, господин фон Тротта, пока в вашей ране еще не завелись черви. А я, так и быть, угощу вас своей полынной настойкой, от которой вы воочию узрите поющих ангелов небесных…

Когда оба вышли из трапезной, барон махнул слуге, и тот поставил перед Жульеном прибор, сразу наполнив же вином высокий кубок.

– Попробуйте старого рейнвейна, господин де Мерикур. До сего дня он хранился в моем погребе в бутылке под зеленой печатью. Брат Вильгельм, несмотря на свои обеты, знает толк в хорошем вине, а от этого – правду сказал доктор Порциус – его и вовсе не оторвать, пока сам не отвалится… Куда это вы встали, фрейлейн Мартина? – вдруг резко спросил он дочь, которая действительно поднялась и явно собиралась потихоньку уйти.

Девушка на миг опустила глаза, но тотчас же снова без всякого смущения взглянула на отца.

– Я хочу помочь доктору Порциусу, батюшка.

– Сядь на место. Дырка в рыцарской ноге – не дело благородной девицы. Почтенный лекарь справится без тебя.

– Но я…

– Сядь, я сказал! – прикрикнул барон и, когда девушка с надутым видом опустилась в кресло, громко стукнул кубком о стол. – Что за манера перечить отцу?! Порциус Гиммель, хоть он и доктор богословия, а не медицины, знает о ранах побольше тебя. Так то, фрейлейн Мартина. И не смей глядеть так сердито, а то, видит Бог, не сдержусь и оттаскаю тебя за косы, непокорная девчонка!

– А я и раньше говорила тебе, Клаус, что девицам следует получать воспитание в монастыре, а не в глухом замке, где их окружает одна лишь грубая солдатня, – подала голос дальняя родственница.

Барон побагровел.

– Замолчи, Текла! От твоего карканья, ворона, у меня просто екает печенка! Лучше бы приглядывала за племянницами, а то повадились шастать в лекарскую башню невесть зачем. То одна прошмыгнет, то вторая, будто им там медом намазано!

Вторая сестра, не обращая внимание на разбушевавшегося отца, как ни в чем не бывало, продолжала поглядывать на молодого француза. Ее взгляды, а также легкая улыбка, прикрываемая нежной ладошкой, были весьма приятны Жульену, и он в свою очередь принялся отвечать ей тем же, бросая на девушку страстные взгляды и дыша через раз.

– Какие дела привели вас в Ливонию, мессир де Мерикур? – спросила вдруг девушка на корявом французском и, подавшись вперед, оперлась подбородком на сплетенные пальцы.

Прежде чем Жульен успел ответить, барон с гневным изумлением дернул дочь за рукав.

– Что такое?! Что я слышу, фрейлейн Элиза? Так то ты показываешь свое воспитание? Кто, позволь узнать, разрешил тебе первой заговаривать с мужчиной? На каком языке ты с ним говоришь?

– Это французский, батюшка, – спокойно пояснила Элиза.

– Чтоб я больше не слышал его в своем доме! Хочешь показать ученость, говори по-шведски, или по-польски, или по-немецки, да хотя бы и на той же латыни, да так, чтобы тебя понимал твой отец!

– Хорошо, батюшка, – кивнула послушная дочь, пряча усмешку под ресницами.

– Так то. Так что ты там говорила?

– Я спросила господина де Мерикура, по каким делам он прибыл к нам в Ливонию…

– Господь всемогущий! Нет, эти девчонки сговорились свести меня с ума! Тебе-то что за дело до этого? А и правда, господин де Мерикур, чего это вам у нас понадобилось?

Жульен с видимым сожалением перевел взгляд с нежного лица Элизы на обрюзгшую багровую от жара и вина физиономию ее отца.

– Семейные дела, господин барон, – сухо ответил он.

Хозяина замка его слова явно не удовлетворили.

– Вот как? А какие же дела могут быть у вашей фамилии с нашими местами? Что-то я не слыхал о Мерикурах, хотя, видит Бог, здесь всякого народу побывало… И поляки, и шведы, и датчане, и германцы… Да и ваших соотечественников встречать приходилось… Нет, о Мерикурах я ничего не слышал! – решительно заключил барон, исподлобья оглядывая гостя.

Молодой человек с немного скучающим видом распустил шнуровку своего колета и неторопливо извлек из-за пазухи завернутый в тонкую кожу пакет.

– Что до моих дел, – заметил он небрежно, – то, полагаю, гораздо лучше меня о них расскажет вам господин фон Гойер в этом послании, которое он написал по моей просьбе для вас, господин барон. Надеюсь, ваши дочки простят меня за то, что не смогу удовлетворить их любопытства. Увы, дела эти столь скучны, что о них не подобает говорить в присутствии прекрасных дам.

Барон с ошарашенным видом взял пакет, растерянно переводя взгляд с него на Жульена и обратно. Эта растерянность весьма позабавила француза, но он по-прежнему сохранял невозмутимый вид.

Барон внезапно очнулся.

– Фон Гойер? Дитрих фон Гойер? Орденский казначей? – недоверчиво переспросил он.

– Да, кажется, именно эту должность он занимает.

– С чего это казначею писать мне?

– Ах, господин барон, полагаю, вам нужно прочесть послание… Впрочем, вы можете это сделать и после, мне не к спеху. Пока же я вынужден буду воспользоваться вашим гостеприимством…

– Ну, конечно же, мессир де Мерикур! – хором пропели обе барышни фон Зегельс, многозначительно переглянувшись между собой. – Разумеется, вы погостите у нас! Правда, батюшка?

– Да, да… – угрюмо отозвался тот, теребя в руках послание.

За столом воцарилось неловкое молчание.

– Мессир де Мерикур, вы много путешествовали? – спросила, наконец, Мартина. Ее сестра, словно утратившая к гостю всякий интерес, сидела с опущенными глазами и водила ладонями по коленям, разглаживая складки своего синего платья.

– Немного, мадемуазель, – учтиво ответил Жульен. – Моя семья, увы, ни на столько богата… Пока был жив отец, я находился при нем в нашем поместье в Савойе, но два года назад он умер и дела пришли в упадок. Милостивый герцог, помня о нашем родстве, не оставил мою мать, назначив ей пенсию, что до меня, то я, наконец, получил возможность исполнить давнее обещание, которое дал себе десяти лет от роду.

– Какое? – Теперь уже обе девицы смотрели на него во все глаза.

Жульен загадочно улыбнулся.

– О, ничего особенного! Сто лет назад мои родственники де Бре прибыли в Пруссию, дабы сражаться с литовскими язычниками. Один из них, мой прапрадед Гийом де Бре, даже участвовал в Танненбергском сражении и был там ранен и взят в плен. Оправившись от ран, он остался в Мазовии, ожидая выкупа, и, пока ждал, успел жениться на красавице польке. Ее звали Анна Елизавета. Говорят, ее сосватала моему прапрадеду сама мазовецкая княгиня.

– Так значит и в ваших жилах, мессир де Мерикур, течет польская кровь? – проскрипела родственница барона.

– Увы, мадам, Анна Елизавета умерла спустя год, и Гийом де Бре вернулся во Францию вдовцом…

– Какая жалость, – прошептала Мартина.

– Что вы, мадемуазель, не стоит расстраиваться. Мой прапрадед женился еще не раз и оставил после себя семь сыновей и три дочери. Это всего лишь эпизод, которым я хотел показать, что ваши северные края для меня не совсем чужие… Мои предки были людьми неугомонными. Пожалуй, не было ни одного крестового похода, в котором бы они ни поучаствовали. Больше всего я горжусь тем, чье имя ношу – Жульен, сир Сидонский, ходил в крестовый поход, седьмой по счету, и сражался рядом с самим Людовиком Святым. Он был владетелем одного из прекраснейших городов Иерусалимского королевства и воистину храбрейшим рыцарем того времени. О его военных походах и удачливости в бою ходили легенды. В ту страшную пору несметные полчища татар хлынули с востока, опустошая земли, подобно саранче. Часть их дошла до Египта, по дороге заняв Сирию. Однажды сир Жульен сделал набег на захваченные татарами территории и вернулся с большой добычей и пленными. Татары послали за ним большой отряд, но он всех их убил. Тогда татарский военачальник привел свои полчища к Сидону и осадил его. Много дней длилась осада. Часть города была уже разрушена. Сир Жульен проявил воистину французскую доблесть – он защищал стены до тех пор, пока все христиане Сидона не перебрались на маленький островок, куда татары, не имея кораблей, попасть не могли. Только потом он сам уплыл туда на генуэзской галере…

Сидящие за столом в молчании смотрели на молодого француза, вслушиваясь в бархатные интонации его негромкого голоса.

Элиза, сама того не замечая, перестала улыбаться и закусила губу. Ее пальцы судорожно стиснули скатерть. Лицо Жульена в ровном сиянии свечей казалось ей чудесным ликом героя рыцарских романов, сейчас вживую представшего перед ней. За его спиной она видела уходящую в глубь веков вереницу отважных воинов, сражавшихся за имя Христово. Потрясая копьями и щитами, они испускали воинственные кличи, вызывая на бой своих врагов, язычников и сарацин – их клинки были покрыты дымящейся кровью, латы погнуты, а плащи изодраны. Рука Создателя словно высекла их лица из твердого гранита – там, далеко в конце рядов, почти теряясь во тьме небытия, они были похожи на пустые безглазые маски. Но чем ближе, тем тоньше и изящнее становились их черты, тем благородней выглядела их осанка и изысканней манеры.

И девушка вдруг подумала, что вся эта воинская мощь и пыл потомственных крестоносцев были пронесены сквозь века лишь для того, чтобы в конце концов воплотиться в законченной, подлинно совершенной форме, в этом молодом потомке рыцарских родом – Жульене де Мерикуре, сидящем напротив нее. Глядя на его гладкое матово-смуглое лицо и блестящие волосы, ровным полукругом спускающиеся на лоб и уши, на прямую шею и разворот плеч, но больше всего – на изящные длинные пальцы, небрежно держащие кубок, она вдруг почувствовала, что хочет опуститься перед ним на колени, как перед статуей святого Георгия в церкви.

Задыхаясь, она прижимала руки к груди. Ее сердце билось тяжелыми неровными толчками, причиняющими боль. В одночасье он занял все ее мысли.

* Долг врача – лечить безопасно, быстро, приятно.

Позже, когда дамы удалились на свою половину, а следом серой тенью ускользнул капеллан, барон фон Зегельс, резко разодрав пакет, принялся читать послание казначея Ливонского ордена. В зал на минуту заглянул доктор Порциус с сообщением, что раненному брату Вильгельму была оказана всесторонняя помощью, от избытка которой рыцарь теперь спит сном младенца, но, получив в ответ от хозяина лишь угрюмый взгляд и сердитое ворчание, почел за благо сразу удалиться. Длинные полы его мантии прошуршали по каменным ступеням, и в трапезной воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине и тяжелым сопением барона.

Жульен, прищурившись, глядел на огонь. Сейчас он уже не выглядел таким изысканно-светским кавалером, да и не перед кем было любезничать. Молодой человек поморщился и принялся незаметно потирать поясницу. Несколько дней, проведенных в седле, изрядно его утомили, и в настоящий момент Жульен охотно променял бы улыбки всех дам на свете на горячую ванну и мягкую постель. Но, к сожалению, у него оставалось еще одно незаконченное дело…

Барон закончил читать и задумчиво пошевелил лоснящимися губами.

– Не пойму, зачем брат Дитрих стал мне писать… – сказал он, наконец. – Мы же с ним договорились много лет назад…

– Рыцарь фон Гойер сделал это по моей просьбе, – негромко ответил Жульен.

Барон хмыкнул.

– По просьбе? По вашей просьбе? А что, он вас так хорошо знает, господин де Мерикур? С чего бы это орденскому казначею выполнять ваши просьбы, а?

– Моя просьба была поддержана герцогом Савойским.

– Ах, вот оно что! Ваш родственник! Хорошо иметь родственниками герцогов, господин де Мерикур? Стало быть, вы знаете, что в этом письме?

– Полагаю, рыцарь фон Гойер просит вас отдать мне одну вещь из тех, что были оставлены вам… хм, на хранение, господин барон.

– Не просто вещь! – в раздражении отбросив письмо, прорычал хозяин замка. – Любую вещь! Любую по вашему выбору! Святые угодники, с каких это пор брат Дитрих сделался так щедр?!

Жульен через силу улыбнулся.

– Он знал, что его щедрость не пойдет во вред ордену. Право, господин барон, ваши заботы об орденском имуществе достойны восхищения. Будь это ваша собственная казна, вы бы и то не пеклись о ней с таким усердием… Не беспокойтесь, я не собираюсь вас ограбить! Я ведь рассказывал вам сегодня о своем прапрадеде, Гийоме де Бре – в свое время, нуждаясь в деньгах, он оставил в залог ордену некоторые из фамильных ценностей, бывших при нем… Его внук, а мой двоюродный дед Этьен де Бре сумел выкупить эти ценности, но, на свою беду решив отправиться домой морем, у берегов Швеции был захвачен пиратами. Посредниками в переговорах о выкупе стали ливонские рыцари, а в залог пошли все те же ценности, выкупленные у тевтонцев. Теперь же, когда мужская линия рода де Бре со смертью моего дяди Гийома прервалась, я как единственный наследник, выполняя волю моей несчастной матушки, собираю осколки былого величия…

– Сказочник из вас превосходный, господин де Мерикур! Вы за один вечер рассказали, как говорят в Польше, целый мешок да еще с верхом…

Француз оскорблено вскинул голову, взгляд его сделался надменным.

– Ваш немецкий юмор несколько грубоват, господин барон фон Зегельс. При французском королевском дворе, как и при дворе моего родственника герцога Савойского в ходу более тонкое обращение. Если вы желаете меня оскорбить, делайте это изящно, помня о том, что говорите с дворянином!

– Да вы вспыхиваете, точно порох! Но-но, уймитесь! – барон примирительно похлопал пухлой ладонью по столу и снова взял письмо. – Экий обидчивый… Ни вы один имеете благородных предков, господин де Мерикур, наш род Унгернов тоже куда как знатен! Вот увидите, да что там… Все скоро увидят, если только доктор Порциус сподобится, наконец, закончить наше родословное древо, для коего дела я его и нанял… Впрочем, сейчас речь не об этом! Поговорим лучше о вас. Стало быть, вещица, о которой вы просите – ваше фамильное достояние… Ну-ну… Что ж, вопрос о залоге вы, вероятно, обговорили с братом Дитрихом?

Жульен еле слышно скрипнул зубами.

– Совершенно верно.

– Тогда и беспокоиться не о чем… Мы говорим об одной вещи, так ведь? По вашему выбору, если вы, конечно, знаете, что выбирать…

Француз пристально вгляделся в лицо немца и внезапно понял, что больше всего на свете ему хочется разбить в кровь эту красную лоснящуюся рожу. Как смеет этот жирный бюргер называть себя дворянином! Претендовать на древность и знатность рода! У него же на лбу написано, что его предки только-только выбрались из своих лавок, пропахших пылью и специями, да и сам барон выглядел как отошедший от дел торгаш.

Подумать только, что от него сейчас зависит будущее Жульена! Нет, эта мысль была просто невыносима… Он вспомнил орденского казначея – как тот юлил, бормотал что-то о необходимости проверки старых счетов, о поиске нужных архивов, о пересчете процентов, о вмешательстве поручителей, а глаза его, выпуклые, водянистые, рыбьи, все время бегали из угла в угол. С каким наслаждением Жульен бросил в его плоскую физиономию фразу о том, кто именно является его поручителем – сам великий герцог Шарль Савойский, князь германской империи…

Молодой человек незаметно вздохнул и медленно расслабил стиснутые на подлокотниках руки. Барон наблюдал за ним, задумчиво шевеля губами.

– Когда вы желаете получить свое наследство, господин де Мерикур? – осведомился он, наконец.

– Сейчас, – процедил Жульен. – Немедленно.

– Что ж, воля ваша. Пойдемте!

Они поднялись. Барон запахнул полы своего старомодного коричневого упелянда и зашагал вниз по лестнице, тяжело печатая шаг. Широкие башмаки нелепого фасона, что зовется «медвежья лапа», звучно шлепали по каменным плитам. Жульен, чуть помедлив, проследовал за ним. Теперь, когда хозяин не мог видеть его лица, он позволил себе презрительно ухмыльнуться. Варварская страна, что и говорить! Наверное, у них тут принято донашивать дедовские одеяния. Он перевел взгляд на узкие, аккуратно закругленные носы своих дорожных сапог, и улыбка сделалась еще шире. Пусть он пока не может себе позволить одеваться по последней моде, пусть… Скоро это будет в прошлом.

Они снова миновали нижний зал, теперь уже почти пустой и вышли во двор. Барон вынул два новых факела из стоящей у входа железной корзины, зажег их и передал один Жульену. В полном молчании они пересекли двор и поднялись на галерею, а оттуда к входу в донжон, располагавшемуся на высоте второго этажа.

Здесь барон остановился.

– Вы ведь не из болтливых, господин де Мерикур? – спросил он, испытующе глядя на молодого человека. – В моем замке есть свои тайны, не хотелось бы посвящать в них всех подряд…

– Даю вам слово чести рыцаря и дворянина, господин фон Зегельс! – высокомерно ответил тот.

– Ладно, ладно…

Барон отпер низкую дверь. Светя перед собой, он стал осторожно подниматься по высоким ступенькам, прорубленным прямо в толще стены. Жульен по-прежнему следовал за ним. Казалось, их подъем будет длиться вечно. Молодой человек на мгновение замер, проводя рукой по внезапно вспотевшему лбу. В затхлом воздухе прохода было трудно дышать. Старые стены источали сырость, а на ступеньках лежал толстый слой грязи, как будто по ним лет сто никто не ходил. Когда они внезапно очутились под открытым небом, Жульен не сразу этому поверил и несколько минут ошарашено моргал, приходя в себя.

Они стояли на широкой площадке, опоясанной ровным каменным парапетом без зубцов. Редкие факелы в железных подставках еле освещали дощатую караулку и рядом с ней на длинном шесте – болтающийся тряпкой баронский штандарт.

– Янцель, – негромко позвал барон.

В дальнем углу что-то завозилось, черной тенью выкатываясь вперед. Перед ними появился человек – невысокого роста, но невероятно широкий в плечах, отчего он казался квадратным, с такими длинными руками, что они, казалось, задевали пальцами пол.

– Я спускаюсь, – коротко бросил барон.

Стражник, не говоря ни слова, не меняя угрюмого выражения лица, наклонился и забрякал железом. Только теперь Жульен заметил большое прямоугольное отверстие в центре площадки с массивным деревянным воротом на краю. Хекнув, Янцель приподнял и откинул прикрывающую отверстие решетку и выжидательно уставился на хозяина.

Барон грузно соскочил на платформу, висевшую чуть ниже уровня площадки.

– Ну же, господин де Мерикур! Вы уже раздумали получать свое добро?

"Он мне за это ответит… За все ответит…" – как молитву твердил про себя Жульен, пока они спускались в шахту на содрогающейся всеми частями платформе под пронзительный скрип невидимых тросов.

– Надо сказать Янцелю, чтобы проверил смазку на колесах… – озабоченно пробормотал себе под нос хозяин замка. Его гость, запрокинув голову, наблюдал за тем, как уменьшается наверху отверстие лаза. Когда платформа, дрогнув последний раз, резко остановилась, от него оставался лоскуток не больше ладони – ярко-синий с отчетливо различимыми сверкающими точками звезд.

Барон грубо оттеснил Жульена, шагнув в темноту.

– Ждите меня здесь. Я сам вынесу, что вам нужно.

– Мне нужна… – горло молодого человека перехватил спазм. Он откашлялся и снова произнес, уже спокойней. – Мне нужна шкатулка красного дерева, простая, без украшений, длиной в локоть, высотой и шириной в пол-локтя. На ее крышке вырезано изречение на латыни: "Spica in aeternitium manus ad occidentem vergit".

– Ждите здесь, – повторил барон, не оборачиваясь. В тусклом свете факела Жульен успел разглядеть низкий свод, контуры тяжелой железной двери и массивный замок, на которым тот склонился. Створка отошла совсем чуть-чуть, но барон с неожиданной ловкостью протиснулся в узкую щель и исчез. Дверь за ним тут же захлопнулась. Жульен остался в одиночестве.

Некоторое время он стоял неподвижно, глядя прямо перед собой и стараясь не слишком глубоко вдыхать подземную вонь. Потом по его ногам что-то пробежало. Вздрогнув от неожиданности, он взмахнул факелом и успел заметить хвостатую тень, исчезнувшую под платформой.

"Крысы, – брезгливо подумал Жульен, проводя факелом вдоль стены. – Какая мерзость!"

В следующее мгновение у него перехватило дыхание, а волосы буквально встали дыбом. Прямо ему в лицо скалился редкими зубами желтоватый, покрытый плесенью череп. И не один. Их было много – целая стена черепов, сложенных друг на друга. Старых, полурассыпавшихся, изъеденных сыростью черепов. На тех из них, где еще можно было что-то разглядеть, Жульен заметил небольшие круглые отверстия. Движимый каким-то болезненным любопытством, он подошел ближе и поднял факел…

– Раньше на этом месте было древнее капище, – негромкий голос за спиной заставил Жульена вздрогнуть.

Француз резко обернулся – в одном шаге от него стоял барон, прикрывающий темный продолговатый предмет полой упелянда. Словно и не замечая вспыхнувших глаз молодого человека, он подошел вплотную к стене и провел вдоль нее факелом, поджигая расползающихся во все стороны мокриц.

– Здесь, где мы с вами стоим, господин де Мерикур, на этом самом месте язычники-латгалы приносили кровавые жертвы своему богу, повелителю гроз и молний. Сюда они приводили своих пленников и пробивали им головы – вот так! – он слегка взмахнул факелом. – А потом головы отрезали и складывали одну на другую, а за ними бросали безголовые тела… Да… Уж сколько лет прошло, а эти кости все лежат так, как их положила рука языческого жреца… Удивительно, не правда ли? Ничего им не делается! Может и правда, над ними витает тень того бога, во славу которого их убивали?

– Удивительно, как вы можете спокойно есть и спать, когда под вашим домой лежат неупокоенные кости! – еле выдавил побледневший Жульен, осеняя себя крестным знамением.

Барон усмехнулся.

– Ну-ну, господин де Мерикур, где же ваша хваленая французская храбрость? Клянусь святым Бонифацием, братья-меченосцы, первыми прибывшие сюда по велению рижского архиепископа, были похрабрее вас. Это они разорили здешние поселения, казнили жрецов, а капище освятили и возвели на нем башню и замок. Без малого три сотни лет уже прошло с тех благословенных пор, замок сколько раз уж разрушали, а башня все стоит и ничего ей не делается, как и этим костям… Вы спрашиваете, как я могу спокойно спать? Да видит Бог, мне нигде так хорошо не спиться, как здесь, когда я знаю, что мои подземелья охраняют эти надежные стражи… – он негромко рассмеялся.

Жульен снова перекрестился, пробормотав молитву.

– Вы сами не лучше язычника, господин фон Зегельс, – произнес он с отвращением.

– А вы, достойный рыцарь, такой ли уж верный христианин? – отозвался барон, кривя толстые губы. – Скажите мне, что находится в этой шкатулке?

Француз побледнел.

– Не ваше дело!

Барон вдруг навалился на него, хватая толстыми пальцами за ворот колета. Молодой человек, потеряв равновесие, со всей силы впечатался спиной в стену черепов, а старый рыцарь, прижав его животом, зашипел, брызгая слюной ему в лицо:

– Мальчишка! Мозгляк! Ты мне все скажешь, или, клянусь памятью моих предков, я оставлю тебя здесь, в моем подземелье!

– Так-то вы чтите законы гостеприимства…

– На незваных гостей они не распространяются! Хочешь испытать судьбу, галльский петушок? Вижу, тебе глянулись мои черепа, значит, не будешь против побыть в их обществе еще немного, а?

Жульен неловко взмахнул факелом, точно желая огреть им барона, но тот с легкостью перехватил его занесенную руку. В следующую секунду старому рыцарю в живот уперлось острие кинжала.

– Я убью вас без сожалений, и Господь простит мне этот грех! – еле выдавил молодой человек: рука барона по-прежнему держала его за горло.

– О, кто-то вдруг вздумал клеваться… – язвительно ухмыльнулся хозяин, даже не делая попытки отстраниться. – Что это вы задумали? Неужели и вправду убьете? Что ж, тогда придется нам с вами остаться здесь вдвоем – Янцелю дан приказ, и он поднимет нас только по моему сигналу.

– Так дайте же его, если вам дорога жизнь! Сейчас! Немедленно!

Барон даже не пошевелился.

– Если вы взялись за оружие, то не стоит медлить… Ну же! – он снова дернул Жульена за ворот так, что затрещала шнуровка. – Что в этой шкатулке?!

Француз вздрогнул, глухо ударившись затылком о стену, по его перекошенному лицу пробежала судорога. Воспользовавшись моментом, барон стиснул его запястье, с силой выкручивая на себя. Оба застыли, тяжело дыша – каждый старался завладеть оружием. Наконец онемевшие пальцы Жульена медленно разжались, и кинжал со звоном упал на пол. Барон тут же отпихнул его в сторону носком башмака.

– Будьте вы прокляты! – срывающимся голосом произнес Жульен, отступая.

– Что в шкатулке? – повторил старый рыцарь. – Что в ней такое? Она слишком легкая, чтобы в ней было золото… Что там? Что значит "Spica in aeternitium manus ad occidentem vergit"?

– Я полагал, вы знаете латынь! – огрызнулся француз.

– Колос в руках вечности клониться к западу… Да, знаю. Что это значит?

– Понятия не имею! Мой прапрадед сделал эту надпись! После себя он оставил разрозненные записки, я прочел их и нашел там эту фразу!

– Хорошо, – барон внезапно успокоился. – Откройте ее, господин де Мерикур.

– Открывайте сами!

– Ну нет, она ваша. Откройте же! Неужели вам не хочется заглянуть внутрь?

Жульен нехотя взял в руки протянутую бароном шкатулку. Подумав, он слегка встряхнул ее вверх-вниз, перевернул, внимательно осмотрел днище, потом со вздохом вернул в первоначальное положение. Его длинные пальцы пробежались по выступам крышки, немного помедлив, подцепили край… К удивлению Жульена, шкатулка открылась без всяких затруднений, словно была и вовсе не заперта. Внутри, в гнезде из грязно-белого бархата, сияя точно гигантский светляк, лежал полупрозрачный желтый в прожилках камень неправильной формы.

Теплые отблески легли на застывшие лица людей.

– Что это? – в который раз повторил барон, разевая рот.

Жульен, точно завороженный, не мог отвести от камня глаз. Даже сквозь плотное дерево шкатулки он чувствовал испускаемое им тепло и сильнее стиснул руки. Горло на секунду сжало спазмом, и, прежде чем он опомнился, слова начали сами собой соскакивать с губ, точно кто-то тянул его за язык.

– Мой прапрадед назвал этот камень Спикой – Колосом… В семейных преданиях говорится, что один из наших предков триста лет назад привез его из захваченного Константинополя, Никто не знал, что это за камень, имеет ли он какую-нибудь ценность… Никто им не интересовался… Гийом де Бре увлекался алхимией, почитал Трисмегиста, а его настольной книгой был трактат Виллановы. Он вообразил, что в его руках оказался недозревший философский камень, и попытался определить его природу: растительная ли она, минеральная или животная… Он сумел отколоть от камня три маленьких куска и проводил с ними опыты. Один растер в порошок и прокаливал на медленном огне, потом, смешав с купоросом, процеживал сквозь золу и песок – на следующий день смесь испарилась, а в фильтрующей смеси появились древесные ростки и панцири мелких моллюсков. Второй кусок Гийом де Бре зашил во внутренности мертвого щенка, а через час плоть собаки полностью разложилась, и камешек исчез…

– И что это значит? – Барон недоверчиво сощурился.

– Я не договорил. Еще через неделю он увидел у себя во дворе молодого здорового пса, рыжего с белой отметиной на носу. Точно такой же масти был и мертвый щенок. Пса умертвили и вспороли ему брюхо, но ничего там не нашли… Третий кусок мой прапрадед клал в воду вместе с куском серебра, настаивал до полной луны и пил. Все знающие его нашли, что он поразительно поздоровел за несколько месяцев, и в свои семьдесят выглядел едва ли сорокалетним. Но когда Гийом пытался той же водой вылечить своего племянника, мальчишка умер на следующий же день…

– Значит, это не философский камень?

– Нет, это он. Мой прапрадед сумел определить точно – это панацея животной разновидности, обостряющая и обновляющая чувства и органы человека, но бессильная перед болезнью. Этот камень подобен тому, что находят в головах у жаб, только еще сильнее и могущественней. В Константинополе его держали в храме и поклонялись ему, как священному амулету.

– Но он не превращает свинец в золото, не так ли? Тогда зачем он вам, господин де Мерикур?

Жульен перевел на барона отстраненный взгляд, открыв было рот, но тут же снова стиснул зубы. Этот камень теперь принадлежал ему, только ему, целиком, со всеми своими тайнами и магическими свойствами! Это сокровище, на поиски которого сотни людей затрачивали жизнь, лежало у него в руках, легкое словно кусок пробки – Жульену даже показалось, что оно сейчас совсем утратит вес и вознесется в воздух как перышко. Он еще крепче прижал к себе шкатулку и упрямо выдвинул подбородок.

– Делайте со мной, что хотите – больше я ничего не скажу!

Барон медленно поднял руку и осторожно дотронулся до камня. Между его пальцами и гладкой поверхностью проскочила искра. Барон, вскрикнув, отдернул руку, и даже в тусклом свете факелов стало заметно, как резко он побледнел. Его тяжелое одутловатое лицо вдруг разом осунулось, под глазами и вдоль щек пролегли глубокие тени. Тяжело вздохнув, старый рыцарь медленно перекрестился и поднял голову.