Текст книги "Колос времени [СИ]"

Автор книги: Наталья Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Отец закричал. Его крик резанул меня по сердцу будто ножом. Я не мог более сдерживаться. Оттолкнув стражника, я бросился к костру. Всадник преградил мне путь – в ярости я схватил его за ногу и стащил на землю. Меня окружили. Вырвав кинжал у поверженного, я ранил одного или двоих. Потом… потом… я плохо помню… кто-то ударил меня по голове…

Кажется, Феофано пыталась мне помочь, и ее схватили тоже. Она вырвалась, оставив в руках стражников свое покрывало. В руках у нее был камень, горевший ярко-желтым огнем. Поднялся крик. Потом я увидел вспышку, и люди вокруг застыли, звуки исчезли. Медленно-медленно их затянуло серебристо-белой паутиной, от которой веяло нестерпимым холодом. Сам я едва мог пошевелиться. Кто-то взял меня за руку и потянул за собой. Я сделал шаг, потом другой и, задыхаясь, упал на землю.

* Природа сильнее всего

** Раны совести не заживают… кто платит слишком поздно, всегда недоплачивает

*** Содрогаюсь, рассказывая…

Доктор замолчал, опершись лбом о переплетенные пальцы.

Мартина глядела на него со смесью страха и сострадания, потом выражение ее глаз изменилось, она отвела взгляд и тихонько вздохнула.

В "библиотеке" воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном и громким потрескиванием догорающих свеч. Даже крысы прекратили возню и, очевидно, из сочувствия к Порциусу Гиммелю незаметно покинули комнату. Дочь барона снова вздохнула, жалостливо хлюпнув при этом носом. На глазах у нее навернулись слезы. Несмотря на все усилия, сдержаться ей не удалось, и Мартина неслышно заплакала, прикрыв лицо краем шали. Она сама не понимала, почему плачет. Ей было от всей души жаль доктора, но еще больше – себя, и сестру, и умершего отца, и даже нелюбимого зятя… В это момент все горести мира стали для нее настолько осязаемыми, что невозможно было удержаться от слез.

Мало помалу девушка успокоилась. Доктор Порциус как будто не заметил, что она плакала – опустив веки, он казался целиком поглощенным собственными мыслями. Стараясь не шмыгать носом, Мартина вытерла лицо шалью и совсем было собралась тронуть его за рукав, но застыла с вытянутой рукой, встревоженная неясными звуками за дверью. На мгновение ей почудилось, что там кто-то стоит – звук очень напоминал тяжелое человеческое дыхание, к тому же постореннее присутствие ощущалось ею так явственно, что по спине прошел холодок. Несколько томительных секунд Мартина настороженно прислушивалась, но, ничего больше не услышав, облегченно выдохнула и перекрестилась.

Доктор Порциус, подняв голову, посмотрел на нее отрешенным взглядом.

– Что же… что же тогда случилось? – произнесла девушка, прерывая затянувшееся молчание.

– Я не понял… – доктор запнулся, застыв с приоткрытым ртом, словно разом позабыл все нужные слова. – Я действительно ничего не понял… Каким-то образом мы шагнули… мы миновали… несколько столетий… это произошло так быстро… я не успел ничего понять…

– Но как же такое могло случиться? – изумленно переспросила Мартина, не удержавшись, чтобы не перекреститься повторно. – Это же колдовство!

– Нет, нет, ничего подобного! – поспешил заверить ее Гиммель. – Клянусь вам, моя госпожа, дьявол не прикладывал к этому руку! Это сотворила Феофано, для этого она и взяла с собой Колос. Ни ей, ни мне он не был не нужен – мы умели делать шаги сквозь время и без помощи камня, но отец и другие… Как я понял потом, девушка хотела спасти их от костра – она думала незаметно подобраться ближе и, улучив момент, задействовать силу Колоса, чтобы увести их с собой лишь немного вперед, возможно, на год или на два. Такое вмешательство в естественное течение времени для неотмеченных знаком Девы у хронитов было строжайше запрещено – за это полагалось суровое наказание; но использование Колоса для своих целей, пусть даже благих – это грех, которому нет прощения!

Феофано знала об этом, тем не менее она поступила именно так, сознательно нарушив заповеди, исполнение которых было ее священной обязанностью… Но Бог ей судья.

Я ничего не подозревал и не о чем не догадывался. Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу на голой земле, а рядом со мной сидит Феофано, бледная как смерть. Не успел я открыть рта, как она принялась плакать и биться головой о землю. Мне стало страшно, я решил даже, что она тронулась умом, и стал озираться, выискивая отца. Но никого рядом не оказалось. Больше того, мы находились в другом месте, совершенно не там, где была тюрьма – приглядевшись, я узнал церковь Святого Георгия у Харисийских ворот – мы были прямо за ней. Здесь проходила центральная улица Города, самая широкая и красивая – по ней в любое время суток сновала пестрая толпа, а у ворот всегда толпились люди, желающие попасть в столицу или же покинуть ее. Но в тот момент я не увидел никого – ни одного человека, даже нищие куда-то исчезли. Вокруг стояла необычайная тишина. Город будто вымер.

Видя, что Феофано никак не уймется, я встал и приказал ей немедленно прекратить рыдания – не сразу, но она меня послушалась. Мне уже было понятно, что отца и дядю мы не спасли – и хотя я не представлял себе, что же на самом деле произошло, но был полон решимости вернуться обратно к тюрьме и все выяснить.

Однако стояло мне сделать шаг, как моя спутница вцепилась мне в руку с такой силой, что проткнула мне кожу ногтями.

– Нет, Никифор, не ходи! – вскричала она. – Ах ты, Господи! Это я во всем виновата!

И она снова залилась слезами.

Немалого труда стоило мне вытянуть из нее всю правду; наконец Феофано все мне рассказала. Она не успела подойти к осужденным так близко, как требовалось; кто-то из людей барона вырвал у нее Колос; ее саму чуть не схватили, но она уже сделала шаг и увлекла меня за собой. Сила Колоса вытолкнула нас вперед гораздо дальше, чем было нужно – Феофано даже затруднялась сказать насколько. Но хуже того, что мы не могли вернуться – ибо хотя и дозволено посвященным обгонять поток времени, но ни один из них не в силах повернут его вспять. Даже будь у нас в руках Колос, мы бы не смогли этого сделать.

Но величайшее сокровище хронитов оказалось утрачено! Оно осталось там, за много лет позади, в руках наших врагов. Думая об этом, и я чувствовал страх и уныние – что уж говорить о Феофано!

– Ах, Никифор, – все еще плача, сказала она мне. – Господь меня покарал… Ты ни в чем не виноват, но и на тебя падет тяжесть искупления. Невинных приняли мученический венец – да вознаградит их Пресвятая Дева за все страдания! Хотя я верю, что ныне они пребывают в раю, все же сердце мое разрывается… Но Колос, Колос, наш священный Колос, который я поклялась сберечь даже ценой своей жизни! Ах, не видать мне покоя, пока он не будет найден! Никифор, Никифор, что же нам теперь делать?…

Я не мог ничего сказать ей в утешение.

Тогда Феофано вытерла лицо и села на землю, соединив кончики пальцев перед глазами. Из-под ее опущенных век все еще текли слезы, но причитать она перестала. Я заметил, что ее фигура будто бы заледенела и покрылась изморозью – кожа посинела как от сильного холода, а на лице образовалась ледяная корка. Я дотронулся до нее кончиком пальца, и всю мою руку словно пронзило огнем. Потом моя спутница открыла глаза – они у нее были совсем неживые. Она произнесла:

– Ищи Колос в землях франков… – и так несколько раз подряд.

Признаться, я мало что понял. Мне захотелось поскорее уйти оттуда, и я вышел на улицу, не дожидаясь, пока Феофано окончательно придет в себя.

Страшное зрелище открылось моим глазам. Большой густонаселенный квартал превратился в руины. Дома, нарядные дома из светлого кирпича и камня, стояли на половину разрушенные, пустые, почерневшие будто от огня. На каждом из них были вывешены маленькие флажки, светлыми пятнами выделавшиеся на фоне закопченных стен. По руинам бродили собаки, что-то выискивая. Потом я заметил – кое-где среди развалин лежали мертвецы. Воздух… воздух был насквозь пропитан приторно-тяжелым запахом гниения и смерти. Смерть, казалось, была повсюду…

Феофано догнала меня, и мы направились в сторону гаваней. Нам обоим было страшно, и мы держались за руки; наше отчаяние утихло при виде ужаснейших разрушений, которым подвергся Город. Да что там! Города больше не было, он умер, перестал существовать. Все вокруг было опустошено и разорено: лавки и склады – вывернуты и растасканы, прекрасные церкви – осквернены и разграблены, кресты на них – сбиты. Роскошные дворцы стояли голы и пусты, все их богатства похищены. Статуи и колонны валялись на земле, разбитые на куски. В фонтанах плавали трупы.

Но простите, моя госпожа, я не стану более утомлять вас описанием злосчастий, постигших великий Константинополь. Прошло уже много лет… да, целая жизнь прошла с тех пор, как империя ромеев перестала существовать, попав под власть неверных. Ни я, ни Феофано не знали тогда, что, преодолев двумя шагами без малого две с половиной сотни лет, мы оказались в том несчастном Городе, который турецкий султан по праву победителя отдал на трехдневный грабеж своей озверелой солдатне.

Мы как раз проходили мимо церкви Святого Иоанна в Трулло, когда оттуда послышались крики. Не успели мы опомниться, как из распахнутых ворот вывалилась человек десять в тюрбанах и кольчугах, с кривыми мечами у пояса – это были турки, грабившие церковь. Впереди они несли украшенное драгоценностями распятье, на которое был нахлобучен тюрбан; у некоторых поверх доспехом было напялено расшитое золотом священническое облачение, кто-то тащил оклады с икон и куски мозаик; у одного в руках были книги в позолоченных переплетах. Судя по малому количеству добычи, церковь грабили не в первый раз, и турки были раздражены и громко переругивались между собой.

Один из них заметил нас и указал прочим. Мы бросились бежать, и несколько человек погнались за нами. Дорога была неровной, покрытой трещинами и выбоинами, часто приходилось перебираться через завалы. Потом еще один отряд вышел нам наперерез… Мне удалось проскользнуть мимо них, но Феофано… Оглянувшись, я заметил, что турки схватили ее и повалили на землю. Я замешкался, не зная, что делать, и тогда услышал ее крик. Она не звала на помощь, она кричала мне:

– Никифор, найди Колос, он в землях франков! Никифор, найди Колосс!…

Это были ее последние слова, последний наказ, который она дала мне. Я должен был его выполнить.

Как безумный я бросился бежать, не разбирая дороги. Что тут сказать? Мне повезло. Очевидно, Бог и Святая Дева хранили меня. Я не попал в руки турок; в тот же вечер я благополучно добрался до гавани Петриона. Один рыбак согласился тайно перевезти меня и еще нескольких человек в Галату – за это мы отдали ему все, что имели. Оттуда на венецианской галере вместе с другими беженцами я отплыл на Крит, а потом и в Венецию. Правительство сего славного города издало указ, по которому все имущество греков, спасшихся на венецианских кораблях, подлежит конфискации с тем, чтобы эти средства пошли на уплату долгов империи; но я ничего не имел, поэтому меня отпустили, велев немедленно покинуть территорию республики. Мне еще повезло – потом я узнал, что те, кто не в силах был расплатиться имуществом, сами были проданы туркам – так добрые венецианцы возмещали ущерб, нанесенный их торговле на востоке.

Больше месяца я скитался по дорогам Италии, прося подаяние, пока не попал в Рим. Здесь я встретил многих своих соотечественников – отношение к ним папы Николая V было самое благосклонное. Знатным греческим семьям, особенно тем, которым удалось спасти часть своего состояния, покровительствовали кардиналы-греки Исидор и Виссарион (первый и сам бежал из захваченного Константинополя, поменявшись одеждой с нищим). Оба ратовали за Крестовый поход и вели переговоры с христианскими государями. Я добился встречи с Виссарионом – тот принял меня милостиво и, узнав, что я хорошо образован и принадлежу к знатному патрицианскому семейству, предложил мне место помощника своего секретаря. Для этого нужно было лишь принять католическое вероисповедание, что я и сделал спустя несколько месяцев. Моим крестным отцом стал богатый немецкий купец, большой друг кардинала, которого звали Порций Эберхард Гиммель – при крещении я принял его имя, хотя в те годы, что находился в Риме, предпочитал называться Никифор Дассилиат. Благодаря поддержке кардинала я получил степень доктора богословия; Виссарион сделал меня своим личным секретарем, и я провел у него на службе четырнадцать лет. Там же я познакомился с великим Региомонтаном, сделавшись впоследствии его учеником… впрочем, это уже не представляет для вас интереса, фрейлейн.

Конец истории близок. Когда мне было тридцать три года, я оставил Рим и отправился в странствие по Европе. Я побывал всюду, обошел Бургундию, Францию и Испанию, добрался до Лиссабона, а оттуда отплыл в Англию. Посетил Нидерланды, на голландском корабле ходил в Данию и Норвегию; был в Чехии, Моравии, Венгрии; вслед за учителем Региомонтаном отправился в Нюрнберг и долгое время жил там… За время своих странствий мне довелось испытать немало лишений – два или три раза я стоял на пороге смерти, но чудесным образом спасся. Я многое переосмыслил и только тогда начал в полной мере осознавать важнейшее значение того, чему учила меня Феофано. Все это время передо мной стояла лишь одна цель – найти священный Колос и вернуть его под покров Святой Девы. Я потратил на это много времени, а мог бы потратить еще больше, если бы не делал по необходимости небольшие шаги сквозь него… совсем небольшие, не более чем на пять месяцев за один раз, но в основном – гораздо, гораздо меньше…

– Могу сказать без преувеличения – я постиг тайные законы Хроноса, я смог восстановить утерянное знание… теперь оно храниться здесь, – Порциус Гиммель ткнул пальцем себе в лоб. – И будет храниться, пока я жив… Да, и я исполнил возложенную на меня миссию и нашел Колосс. Долгие годы неустанных трудов увенчались успехом – мне, наконец, удалось позвать его, и он откликнулся. Он сам привел меня в эти земли, сам указал мне путь к своему убежищу. И я смиренно благодарю за это Господа.

– Теперь я в полной мере уверился, что именно Божья воля определяла мою стезю, – торжественно закончил доктор. – Это не должно удивлять вас, фрейлейн. Вы, да, вы сами являетесь тому подтверждением. Незадолго до смерти барона, вашего отца, я это почувствовал. Мне был дан знак, что великая тайна, снизошедшая на землю, не умрет вместе со мной, последним хронитом. Скажите, правда ли это?

– Я… я не понимаю вас… – смущенно пробормотала Мартина.

Черные глаза Гиммеля загадочно блеснули. Некоторое время доктор пристально разглядывал съежившуюся девушку, потом величаво кивнул, словно с чем-то соглашаясь.

– Пусть так! – заметил он. – Вполне допускаю, что вы могли и не понять. Вы еще так юны… но времени у нас достанет. Я не мог ошибиться – fata viam inveniunt*. И слепому ясно, что судьба предназначила вас для высшей доли, sic et simpliciter**!

Он смолк, взволнованно перебирая пальцами по столешнице, потом поднялся, чтобы зажечь новый огарок.

Мартина уже не слушала его. Опустив голову на скрещенные руки, девушка незаметно задремала – так случалось всякий раз, когда доктор Порциус начинал толковать о ее предназначении. До той поры она с волнением ловила каждое его слово; ей даже не приходило в голову сомневаться в том, что он говорил – она безоговорочно доверяла всем его рассказам, все чудесное и необъяснимое принимая как данность. В ее представлении чудо являлось продолжением бытия, веру в него она впитала с молоком матери, и мысль о нем завораживала девушку. Она не сомневалась, что подобным образом Господь являет свою волю.

Но когда речь заходила о ней самой, Мартину охватывала нерешительность, в которой она не хотела признаваться. Бог и святые угодники могут творить чудеса, это даже вменялось им в обязанность – но дозволяется ли такое обычным людям? Не грех ли – притязать на подобное? Не колдовство ли? Не искушение ли дьяволово? Если бы можно было как-то разрешить эти сомнения, поговорить об этом с отцом капелланом! Но что поделаешь, доктор Порциус взял с нее клятву хранить все в тайне, а ведь клятвопреступление – еще более страшный грех.

– Ступайте к себе, моя госпожа, – мягко произнес Гиммель над самым ее ухом. – Я вижу, что утомил вас сегодня. Benedictio Domini… Ступайте, а завтра мы поговорим о substantia vitalis***, то есть о нематериальном начале, которое суть отражение воли Хроноса.

Мартина сонно кивнула, взяла свечу и, поминутно зевая, направилась к выходу. Прохладный воздух галереи и переходов слегка освежал, но на женской половине стояла страшная духота, поневоле вгоняющая в дрему. Коридор был пуст и темен, масляные светильники на стенах потушены. Из покоев Элизы и тетушки Теклы не доносилось ни звука: Элиза давно перебралась в комнаты их покойной матери, а тетушка после похорон барона слегла, да так до сих пор и не встала.

Не обнаружив в комнате Кристины, девушка сердито насупилась. Кое-как сама распутав шнуровку, она стянула платье, бросила его тут же на полу, вытащила янтарные шпильки и, пару раз проведя щеткой по волосам, уже собралась ложиться, но вдруг передумала.

Дождь кончился, но с крыш еще текло. Распахнув окно, Мартина облокотилась об узкий карниз, ловя в ладонь тяжелые капли и полной грудью вдыхая сырой ночной воздух. Спать ей уже расхотелось; поджав босые ноги, она рассеянно скользила взглядом по зубчатым силуэтам замковых стен. На площадках и в караульных башнях горели огни, слабый отсвет медленно двигался над парапетом – стража совершала ежевечерний обход. Девушка проводила огонек глазами и прислушалась – откуда-то послышался странный шорох и бормотание. Послушав немного, но так и не определив источник звука, Мартина раздраженно передернула плечами и, заскучав, наконец легла в постель.

Сон сморил ее сразу, едва голова коснулась подушки.

* От судьбы не уйдешь

** Так и именно так

*** Жизненная сила

Она не поняла, что ее разбудило. Мгновение – и она уже сидела в кровати, прижимая руки к груди, словно пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Страх подкатывал к горлу, воздуха не хватало. Вокруг стояла могильная тишина, не нарушаемая ни единым звуком, ни одним движением.

Немного помедлив, Мартина сунула ноги в туфли, накинула плотную шаль и, еле дыша, подкралась к двери. Тяжелая створка со скрипом отошла, почти сразу наткнувшись на препятствие; внизу что-то завозилось, ойкнуло, и глазам Мартины предстала заспанная служанка, поспешно поднимающаяся с пола. У девушки тут же защекотало в носу – в воздухе повисла горьковатая пыль, а Кристина, разжав ладони, принялась суетливо вытирать их о передник.

– Что ты тут делаешь? – сердито прошипела дочь барона, не удержавшись от чиха.

– Простите, барышня, – виновато шмыгнула служанка. – Я вас не хотела беспокоить…

– Что у тебя в руке?

– Да ничего.

– Опять дубовую кору рассыпала? – грозным шепотом переспросила Мартина и, не дождавшись ответа, толкнула служанку в сторону. – Язычница, лэттка…

– Нет, барышня, не ходите туда! – неожиданно воскликнула та, вцепившись Мартине в рукав. – Там черные дела творятся!

– Какие дела? Совсем ума лишилась!

– Черные дела, барышня… Не ходите!

Их возню прервал негромкий тоскливый крик со двора.

– Пусти! – Мартина решительно вырвала рукав из пальцев перепуганной латышки и, подхватив подол, побежала к лестнице.

– Нет, барышня, не ходите!… – отчаянно выкрикнула ей вслед Кристина, но девушка уже сбегала вниз, в пустой темный зал с потухшими очагами, оттуда – на улицу и повернулась к донжону.

Под ногами захлюпала вода, туфли и подол мгновенно промокли, но Мартина не обратила на это внимания. Сзади что-то тихо прошелестело, по шее скользнуло слабое дуновение. Краем глаза она уловила какое-то движение, но тут же отвлеклась. Лужи, растекшиеся по выщербленным плитам двора, напоминали уродливые кляксы. Сильный порыв ветра на мгновение разогнал облака, и бледный отсвет заходящего месяца отразился в них как в осколках разбитого зеркала. Но одно пятно так и осталось темным. Затаив дыхание, Мартина медленно приблизилась к нему и остановилась как вкопанная.

На каменных плитах лежала изломанная мужская фигура. Голова мужчины была свернута на бок, лицо скрывала тень, мокрые волосы облепили череп. Скрюченные пальцы правой руки, вывернутой под неестественным углом, сжимали рукоять длинного кинжала с обломанным лезвием. Высокие дорожные сапоги неряшливо съехали к лодыжкам, как будто их натягивали второпях, даже не застегнув пряжек. Широкий плащ сбился комком под телом, из-под него медленно расползалась еще одна клякса, чернее и страшнее всех прочих. По всей видимости, человек был мертв – все указывало на то, что он упал с большой высоты, возможно со стены или с верхней площадки донжона.

Но оцепеневшая от ужаса девушка этого не понимала. Минуту или две она стояла, не в силах пошевелиться, потом, словно очнувшись, опустилась на колени и обхватила голову трупа. Та оказалась холодной и тяжелой как камень и никак не хотела поворачиваться. Ладони Мартины едва не соскользнули, по ним пробежало что-то горячее, даже обжигающее, потом раздался легкий хруст, и на девушку глянули мертвые глаза Жульена де Мерикура.

Мартина разжала руки и поспешно провела ими по рубашке, оставляя темные пятна на ткани. Только тогда она заметила, что сидит в луже крови, и поползла прочь, оставляя за собой кровавый след. В конце концов ей удалось подняться на ноги, но она не могла сделать ни шага – ее била крупная дрожь, от которой зуб не попадал на зуб. Холодная волна покатилась по телу, лишая сил, и девушка, вскрикнув, закрыла лицо руками, чувствуя, как теряет сознание.

Кто-то подошел сзади, ступая четко и уверенно. Эхо разнесло по двору размеренный стук каблуков и звяканье шпор. Спокойный голос произнес:

– Фрейлейн фон Зегельс? Что здесь происходит?

Мартина сжалась в комок, отчаянно мотая головой и мыча в сомкнутые ладони. Альберт Хорф бросил на нее быстрый взгляд, потом шагнул к распростертому на камнях телу, проводя факелом от головы к ногам.

– Вот оно что, – без особого удивления он ткнул тело кончиком сапога и, немного помедлив, перекрестился.

– Это… это…

– Да, Мерикур. Видимо, был пьян как свинья и выпал из окна. Что ж… – Хорф пожал плечами, делая отмашку факелом.

Несколько человек тут же вынырнули из темноты, словно только и ждали знака, и комендант отдал приказ убрать тело. Никто не произнес ни слова. Трое подняли и унесли Жульена, завернув его в собственный плащ, еще остальные сразу принялись оттирать кровавые пятна с камней. Хорф удовлетворенно наблюдал за происходящим, его лицо в свете единственного факела выглядело абсолютно невозмутимым. Мартина опустила руки, с тягостным недоумением смотря перед собой. Она взглянула на Хорфа и уже была не в силах отвести глаз – такое поразительное спокойствие казалось ей более жутким, чем звериный оскал. Еще неестественней было мертвенная тишина, окутавшая замок. Ни один человек не вышел на крик: слуги оставались в своих помещениях, стражники – на посту, господа, как видно, продолжали мирно почивать, словно им всем не было никакого до внезапной смерти француза. Это был заговор, заговор безучастия, точно все заранее сговорились между собой не обращать внимания на подобные мелочи. Даже стены, казалось, примкнули к нему, и башни, подобно коменданту, невозмутимо таращились темными провалами окон на копошащихся внизу людей.

Девушка попятилась, чувствуя, как дрожат и подкашиваются колени, но в ту же секунду Хорф оказался у нее на пути и приблизил факел к самому ее лицу.

– Куда вы, фрейлейн? – тихо произнес он.

Мартина вздрогнула, стягивая на груди края шали.

– Что с вами? – Рыцарь наклонился ниже, щекотнув ее своим дыханием. – Вы онемели? Неужели вам жаль этого глупца?

– Я… надо сообщить Элизе, – испуганно прошептала девушка, растерянно оглядываясь. Однако никто даже посмотрел в их сторону.

– Зачем? Баронесса фон Зегельс не желает, чтобы ее беспокоили.

– Но ведь это ее муж!

– Был ее мужем, – холодно подчеркнул рыцарь, выпрямляясь и отступая в сторону. – Теперь баронесса вдова. И вам не стоит здесь оставаться. Ступайте, смойте с себя кровь.

– Эта кровь и на вас, господин комендант! – собравшись с силами, выпалила ему в спину Мартина.

Он даже не пошевелился, равнодушно бросив через плечо:

– Вы не в себе. Возвращайтесь в свои покои.

– Жульен не мог выпасть из окна! – крикнула девушка. – Он упал с донжона, с верхней площадки!

– Вы это видели?

– Нет, но я…

– Вам приснилось, фрейлейн.

– Нет, неправда, – Мартина лихорадочно стиснула руки. – Я слышала крик. И кто-то прошел мимо… Господи помилуй, а если это был человек со шрамом?!

Одним движением Хорф оказался рядом с ней, и жесткая ладонь стиснула девушке лицо.

– А ну, молчи. Молчи!… Сколько раз повторять вам, фрейлейн: господин де Мерикур упал сам. Из окна или с донжона – какая разница. Он был пьян, это несомненно, в последнее время его вообще не видели трезвым. Он был глуп и слаб. Даже собственная жена его презирала. Лучшее, что он мог сделать – это умереть. Смиритесь, фрейлейн.

– А вы как будто этого ждали, – задыхаясь, пробормотала девушка, когда Хорф ослабил хватку. Он слегка наклонил голову.

– Вы правы. – По тонким губам рыцаря скользнула кривая усмешка, а в зрачках отразились красноватые языки пламени. – Вы правы, – повторил он с явным удовольствием. – Я этого ждал…

– Это мерзко! – воскликнула девушка, забывая про страх. – Это безбожно! Как вы можете?! Вы самый гнусный, самый отвратительный… Да это же вы его убили! Даже если вы не сделали этого своими руками, вы, вы во всем виноваты! Убийца! Предатель! Кто допустил… – ей снова зажали рот, и Мартина яростно замычала, пытаясь вырваться.

– Тише, тише, барышня, – с присвистом зашептала вынырнувшая откуда-то Кристина. – Успокойтесь же…

– Идите к себе, фрейлейн фон Зегельс, – посоветовал Хорф, словно куль передавая дочь барона ее служанке. – Берите пример со своей сестры, она-то помнит о приличиях. Ты, девка, проводи госпожу в ее покои и проследи, чтобы она как следует отдохнула. Я пришлю к ней доктора.

Мартина дернулась, но латышка вцепилась в нее мертвой хваткой, увлекая за собой. Сама Кристина была белее простыни и, продолжая шептать что-то успокаивающее, то и дело испуганно косилась в сторону, облегченно вздыхая оттого, что им беспрепятственно разрешили покинуть это жуткое место. Мартина сопротивлялась до тех пор, пока ее не втащили в палас, а потом обмякла, почти повиснув на плече служанки. Не произнося более ни слова, ничего не видя вокруг, она позволила отвести себя в комнату, раздеть и уложить в постель. Ее охватила ужасная слабость, которая была следствием пережитого, и апатия, порожденная чувством безнадежности. Ей казалось, что она лежит на дне пересохшей реки, умирая от жажды; где-то вдалеке слышен рев бушующего потока, но до нее не долетает ни капли – возможно, нужно лишь немного пройти, чтобы добраться до воды, но у нее нет на это сил.

Кристина накрыла ее одеялом и присела рядом. Шмыгая носом, она стала растирать ледяные ступни баронской дочери, то и дело прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. Впрочем, ничего особенного расслышать не удавалось, и сопение латышки звучало все громче и громче.

– Ну что на вас нашло! – наконец не выдержала она, с тревогой поглядывая на неподвижно лежащую госпожу. – Куда вы бросились? Да еще и босая почти, и без платья… Ну, что вам за дело, ей-богу! Подумаешь, прибрал Господь хозяина. Уж коли сестрица ваша слез лить по нему не будет, так вам и подавно не пристало.

Помолчав и не дождавшись ответа, Кристина добавила гораздо мягче:

– А кричать-то зачем стали? Я со страху чуть не померла, решила уж, что господин комендант вас прибьет и меня вместе с вами… отвел земниекс… Что ж вы на господина коменданта накинулись? Может, он и не виноват вовсе. А теперь ну как велит вас запереть? Сестрица ваша, небось, противиться не станет, она-то давно с его голоса поет. Что господин комендант скажет, то госпожа Элиза и сделает. Эх-ех, не по-божески это, ну да ладно, не нам судить… И вам бы промолчать.

– Что ты сказала? – Мартина неожиданно привстала, опираясь локтем о подушку и глядя на служанку расширенными глазами. Та испуганно перекрестилась, но тут же решительно закивала.

– Вот вам истинный крест, о том в замке все давно знают. Господин комендант таков, он свое возьмет, коли не на вас, так на сестрице вашей женится непременно, чтобы здесь все к рукам прибрать. А она-то и рада… Да все уж давно заметили, и Ильзе, и Мария-полячка, и Берта, и другие тоже. Все знают, что госпожа Элиза с господином комендантом сдружилась оттого, что мужа не терпит. Вот сроки вдовства минут, так она сразу с ним обвенчается, ни денечка лишнего ждать не станет. По мне, так оно и лучше. Вы бы за господина коменданта все равно не пошли, хоть бы он все глаза на вас проглядел, а теперь и вовсе свободной сделаетесь… И хозяин из господина коменданта все же получше будет, чем из того француза.

– Ступай прочь! – Мартина резко высвободила ногу и отвернулась от служанки.

– Да я же… – Кристина собралась было обидеться, но, поглядев на застывшую спину госпожи, только вздохнула и вышла, без звука притворив дверь.

Оставшись одна, Мартина крепко зажмурилась и изо всех сил стиснула зубы. Но, несмотря на это, из-под ее плотно прикрытых век одна за другой выкатились обжигающие слезы, падая на подушку. И как она ни старалась, а унять их не могла, и они продолжали катиться по ее щекам, пока девушка не уснула.

Через месяц из ворот замка Зегельс выехала кавалькада из десятка полтора всадников в сопровождении двух крытых повозок и направилась через холмы к низинам по дороге, ведущей в Мариенбург. Возглавлял ее грузный пожилой рыцарь в белом суконном плаще с черным крестом, немного поодаль трое в таких же одеяниях вели между собой негромкий разговор. Еще один рыцарь следовал за ними, опустив голову и не отрывая глаз от небольшой книжицы в кожаном переплете. Кнехты в колетах из толстой кожи держались сзади, между ними катил первый возок, более легкий и быстрого хода, с резными дверями и потертыми бархатными занавесками на окнах. Вторая повозка с тяжелыми обитыми железом колесами замыкала кавалькаду, оставляя за собой густой пыльный шлейф.

Солнце, заливавшее холмы ярко-оранжевым светом, прощально блеснуло и тотчас же скрылось в густых сизых облаках. На горизонте стало разгораться зарево, похожее на отсвет далекого пожара – длинные алые языки взметнулись, охватывая половину неба, и, достигнув зенита, начали постепенно затухать. В низинах сгустились тени, а светлая лента дороги наоборот обозначилась еще резче на фоне покрытых темной зеленью лугов.