Текст книги "Колос времени [СИ]"

Автор книги: Наталья Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Капеллан трижды с молитвой обошел двор, кропя его камни святой водой, и уже начал было обсуждать с управляющим господином Вегнером, допустимо ли устраивать жертвам оборотня христианское погребение или по совету старожил стоит как можно скорей без огласки зарыть их в замковом рву, предварительно забив в грудь осиновый кол, как вдруг прибыл вестовой от орденской братии. Узнав скорбные вести, ливонец распорядился погрузить тела на телегу и отправить в Крейцбург, родовое владение Хорфов, после чего зашел к фрау Элизе и долго с ней говорил – но вот о чем, не могли узнать даже сплетницы-служанки.

К вечеру небо прояснилось. Тучи, поднявшись выше, тихо истаяли в глубокой прозрачной синеве неба, на прощание расцветив его нежными перламутровыми мазками. Солнце, замершее над самым горизонтом, заливало холмы теплым розоватым светом, золотило стены и шпили притихшего и успокоившегося Зегельса. Воздух сделался необыкновенно свеж и сладок, и легкие дуновения ветра были напоены ароматами цветущих луговых трав.

Вестовой, поговорив также с управляющим, еще до вечернего колокола ускакал обратно в Мариенбург, перед самым отъездом сделав безуспешную попытку проникнуть в донжон – к вящему ужасу замковых приживалов, окончательно убедившихся в отсутствии страха Божьего у всех ливонцев.

Перед закатом слуги-латгалы, собравшись в нижнем зале паласа, развесили по углам и над дверьми связки дубовых листьев, старая Берта затянула над огнем древние тягучие напевы, которыми когда-то пели ее мать и бабки, а молодые служанки, сидя вокруг очага, с испугом и жгучим любопытством вслушивались в монотонный скрипучий голос певуньи. Углы людской постепенно погружались во тьму, в трубе над очагом тоскливо завывал ветер, и глаза, не мигая глядевшие на ярящееся пламя, ловили в нем то отблеск кровавых зрачков оборотня, то взмах ангельских крыльев, то ехидную ухмылку маяс кунгса, корчившего рожи людским страхам.

Солнце наполовину ушло за край окоема. Через общинное поле, залитое красноватым светом, по узкой раздолбанной колее со скрипом катила телега. Дорога шла на подъем. Понурая пегая кобыла еле передвигала ноги, спотыкаясь на колдобинах, колеса то и дело увязали в лужах, грозя оставить там проржавевшие ободья. Хозяин телеги, полный немолодой крестьянин в льняной рубахе навыпуск и овечьей безрукавке, устало брел рядом с лошадью, его жена, сидя на передке, клевала носом, не обращая внимания на тряску.

Телега вдруг встала. Задремавшая женщина вздрогнула и вскинула голову, испуганно тараща опухшие от усталости глаза. Крестьянин, глядя в сторону, опустил руку на днище, нашаривая присыпанные соломой вилы.

– Чего там, Улдис? – дрожащим голосом спросила женщина. – Услышал чего?

– Да шевельнулось что-то в кустах, – латыш концом вожжей ткнул в пышные заросли репейника, четко до последней иголки прорисовывающегося на фоне закатного неба. – Глянь сама, у тебя глаза получше моих.

– Не стану я туда глядеть! – решительно замотала головой крестьянка. – Матерь Божья, спаси нас и защити! Говорила тебе, не езжай через поля, по дороге-то пусть дальше, но спокойней! Подхлестни-ка кобылу и поехали скорей отсюда!

– Да ну тебя, раскаркалась… – раздраженно отмахнулся муж, с облегчением убеждаясь, что копошение в репейнике ему только почудилось. – До ночи будем дома.

– Будем, если не станешь перед каждым кустом топтаться!

Крестьянин, ворча, бросил жене вожжи и, обойдя телегу, уперся ладонями в борт. Под колесами сердито чавкнуло, телега, выехав из лужи, выровнялась и куда шибче покатила дальше. Подъем кончился, кобыла встрепенулась и прибавила ходу. Узкая колея вильнула, выводя на тракт, как будто совершенно пустынный в этот поздний час. Обрадованный этим обстоятельством крестьянин, кряхтя, залез на телегу и совсем уж собрался последовать совету жены, как вдруг та с силой вцепилась ему в рукав и, трясясь от страха, воскликнула:

– Ой, Улдис, пропали мы с тобой!

– Да что такое? – встревожился латыш, поворачивая голову из стороны в сторону.

– Там на дороге призрак!

– Да что ты несешь! Откуда здесь призраку взяться, коли еще не стемнело? Известно, что призраки с темнотой появляются, да и то видят их на пустоши и в болотах, а на дороги они не выходят…

Но рассудительные слова мужа оказали на крестьянку совсем иное действие – она тряслась все сильнее и норовила спрятать лицо у него на плече.

– А я тебе говорю – призрак там! Видишь, стоит и вздыхает… Ой, спаси нас Господь! Он никак к нам идет!

Латыш насупился, незаметно осеняя себя крестным знамением. Видел он плохо, а в надвигающихся сумерках трудно было разглядеть что-то дальше лошадиной холки, но через некоторое время на дороге и вправду показалась медленно идущая фигура. Верно, вглядевшись в нее повнимательней, мужчина слегка успокоился и, усмехнувшись в бороду, дернул за вожжи. Жена тоненько завыла, прижимая ладони к лицу, но крестьянин насмешливо пихнул ее в бок:

– Гляди на свой призрак, Илзе. Это ж девчонка совсем, не старше нашей Ануси. Глянь-ка, еле идет… заблудилась, наверное.

Женщина недоверчиво скосила глаза поверх ладоней.

– А тебе почем знать, девчонка это или нет? – сварливо отозвалась она, понемногу приходя в себя. – Бывают ведь такие призраки, что от людей не отличишь. Худшие из них от тех, кто погиб напрасно или умер без покаяния худой смертью – таким не страшен ни крест, ни храм Господень. А бывают и такие, что кружатся над дорогой и липнут к путникам, и никак от них не отделаешься, разве что солью, да святой водой, да молитвой, тогда они возвращаются в землю…

Она бы еще долго могла распространяться о нечистых духах и способах их упокоения, но в этот момент телега поравнялась с бредущей девушкой, и крестьянку вновь охватил страх. Незнакомка выглядела и двигалась впрямь как не живая: два шага сделает – остановиться, постоит – и дальше идет, спотыкается. Длинные распустившиеся волосы серыми сосульками падали ей на плечи и грудь, скрывая лицо, а темный плащ (широкий, простой, но тонкого дорогого сукна) волочился по земле оторванной полой и сам до половины был забрызган грязью. Дрожа как осиновый лист, латышка еще крепче вцепилась мужу в локоть, громко шепча, чтобы не смел даже заговорить с девицей, но та сама повернулась к телеге, слабым голосом восславив Христа. Потом тихо-тихо (крестьянин даже наклонился вперед, чтобы расслышать) попросила подвезти ее до ближайшего селения.

Пока латыш, натянув поводья, прикидывал так и сяк, то с сомнением поглядывая на девушку, то отмахиваясь от зудящей над ухом жены, на дороге как из под земли возникла группа всадников, которые, рысью подскакав к телеге, осадили лошадей и закружились рядом, бесцеремонно светя факелами в лица путников. Перепуганная латышка с воплем повалилась в телегу, закрывая голову руками, латыш замер, невольно втягивая голову в плечи, а девушка напротив откинула волосы с лица и подалась вперед с лихорадочно блестящими глазами.

Всадников было человек десять, судя по виду все – воины в легких панцирях с чеканными наплечниками, но без шлемов, их заменяли круглые меховые шапки с султанами из ястребиных перьев. Их предводитель, худой, надменного вида молодой темноволосый мужчина в камзоле рубчатого бархата с золотым шитьем, с богато отделанным поясом и оружием при нем, с аграфом из драгоценных камней на шапке, что-то сказал своему ближайшему спутнику – кряжистому, седому, с пышными усами, кольцами спускающимися на грудь, и тот произнес по-немецки, сильно коверкая слова:

– Не бойтесь нас, добрые люди. Мы христианам вреда не причиним.

– Слава Иисусу Христу, – помедлив, откликнулся крестьянин, и всадник слегка дернул уголком рта, что должно было, по всей видимости, изображать улыбку.

– Слава Иисусу Христу, – чуть пришепетывая, повторил он, склоняя голову. – Скажи, человек, куда ведет эта дорога?

– Куда? – Крестьянин с сомнением оглянулся на тракт, словно видел его впервые. – Так ведь к замку Сесвеген…

– Повезло нам, ваша милость, заночуем под крышей, – заметил седоусый уже по-польски, обращаясь к начальнику, между тем заметившего девушку и уже не сводившему с нее глаз. – Слышите вы меня? Как я и говорил, это дорога на Сесвеген. Эх, жаль, что оттуда прямого пути к Вендену нет, придется крюк делать и ехать-таки через Эрле.

Молодой человек рассеянно кивнул и распорядился:

– Узнай, кто эта барышня? Откуда она и куда направляется?

– Пан рыцарь, – к удивлению всадников девушка вдруг сама обратилась к ним на том же языке, – пан рыцарь, не откажите в помощи. Я – дочь дворянина, владетеля из замка Зегельс. Я возвращалась домой, но сбилась с пути и заблудилась. Пан рыцарь, кто бы вы ни были, прошу, помогите… – она запнулась, побледнев.

Пока девушка говорила, седоусый поднял выше факел, внимательно оглядывая ее с ног до головы. Теперь же он кивнул, обращаясь к начальнику:

– Эту барышню я знаю, видал прошлым летом, когда был в Дерпте. Она – дочка Унгерна из Зегельса, о котором слышно было, что он помер перед Пасхой. Не вспомню только, старшая или младшая, вроде бы у него их две было.

– Я – младшая, Мартина. Моя сестра Элиза сейчас в Зегельсе, и я направлялась к ней, когда… – не договорив, девушка помертвела и мешком осела в дорожную пыль.

В одно мгновение молодой поляк соскочил с коня, успев подхватить ее у самой земли. Мартина очнулась и попыталась отстраниться; видя на ее лице испуг, галантный кавалер неохотно разжал руки и даже отступил на шаг, не сводя с нее взгляда, под которым она, смутившись, опустила глаза. Тогда рыцарь с учтивым поклоном произнес:

– Не бойся, барышня, даже мысли такой не допускай, что здесь тебя кто-то обидит. Перед тобой Ян Спыховский, посол от светлейшего князя Константина Острожского, великого гетмана Литовского, еду с поручением к ливонскому магистру в Венден. Окажу тебе помощь, какую потребуешь, лишь бы она не была тебе в тягость. С радостью и великим удовольствием послужу благородной барышне.

Эта искренняя речь, как видно, пришлась девушке по душе, вернув ей уверенность в себе. Она даже попыталась поклониться в ответ, но оступилась и опять едва не упала. Спыховский поддержал ее, предложив руку для опоры куда с большим пылом, чем того требовало куртуазное обхождение. Но Мартина не стала отстраняться, сил ей едва хватало на то, чтобы удержаться на ногах. В голове у девушки стоял туман, и она совершенно не помнила, как оказалась одна посреди дороги, как не узнать дороги и понять, куда ведет. Ноги ее болели, словно прошли уже много миль, обожженные ладони горели, но сердце болело куда сильней. Страх, усугубленный одиночеством, пригибал к земле, и в какой-то момент Мартине и вправду стало казаться, что она навеки обречена скитаться в пустыне отчаяния, не видя человеческого лица. Неожиданное появление поляков, их вид, одежда, непривычный говор, подхлестнув воображение, вывели девушку из состояния мертвенной апатии, в которое она начала соскальзывать, а огненный взгляд молодого посланника, вместо того, чтобы окончательно смутить, вызывал странное томление, теплом разливавшееся в груди и заставляющее вновь ощутить себя живой. Невольно глаза у нее заблестели, а на бледном и усталом лице выступил румянец, преобразив ее настолько, что даже седой рыцарь удивленно закусил ус.

С ласковой улыбкой Мартина поблагодарила Спыховского, не слушая извинений в том, что он не может предоставить ей ничего удобнее своей лошади. Продолжая улыбаться, она позволила поляку набросить себе на плечи плащ поверх собственного и усадить себя в седло. Когда Спыховский запрыгнул следом, подбирая поводья, девушка с тихим вздохом прислонилась к его плечу и замерла. Весь ужас, пережитый ею, как по волшебству, стал отступать, кошмарные воспоминания меркли, постепенно стираясь из памяти. В глубине души она еще чувствовала отголоски прежней тоски и понимала, что они останутся с нею надолго, может быть, навсегда. Тени, стоящие за ее плечом, медленно отступали во мрак. Возможно, когда-нибудь они еще выйдут оттуда, но теперь Мартина не боялась встречи с ними, она ощущала в себе достаточно сил, чтобы без страха заглянуть в глаза прошлому, принять его таким, как есть, и не пытаться изменить. Отогревшись и чувствуя себя в безопасности, девушка впервые за долгое время позволила себе полностью расслабиться и погрузиться в мечтательную негу. Сердце поляка стучало под самой ее щекой, и этот стук победным колоколом возвещал жизнь, любовь, свет и радость – все прекрасное, что еще могло ожидать ее в будущем.

Но над этим Мартина не задумывалась – для этого она слишком устала.

Поляк заботливо отправил складки плаща, укутывая девушку поплотнее. Она с благодарностью подняла на него взгляд, уже находясь в том дремотном состоянии, когда человек почти не отдает себе отчета о происходящем. Его лицо было совсем близко, глаза, казавшиеся удивительно светлыми на загорелом лице, встретились с карими глазами Мартины и погрузились в них до самого дна, заставив сердце девушки забиться томительно и сладко. Мгновение, показавшее обоим бесконечным, молодые люди, не отрываясь, смотрели друг на друга, потом Спыховский коснулся губами век девушки, и она сразу уснула – быстро и легко, как в детстве.

– Что с панной, никак сомлела? – встревожился седоусый, подъезжая ближе. – Может, влить ей горилки в рот, чтоб опямятовала? Видно, натерпелась она страху… знать бы, что ее так напугало. Слыхал я, что в Ливонии волки людей режут как овец, как бы нам с такими не встретиться, на ночь глядя.

– Ты что же, боишься? – вполголоса заметил Спыховский, выгибая бровь.

– Упаси Бог! Нас здесь десяток храбрецов, выходи хоть против целой стаи. За барышню беспокоюсь, как бы с ней горячка от страха не случилась.

– Да нет, – качнул головой молодой поляк, прислушавшись к ровному дыханию девушки, – спит она, утомилась сильно.

– Храни ее Господь! По утру, стало быть, в Зегельс коней направим? Не по пути нам.

– А хоть бы и так!

– Так я ж ничего и не говорю. А магистр ливонский вас с вестями от гетмана в Вендене ждет…

– В Венден успеем к сроку…

Всадники, не спеша, спустились с холма и растворились в тени низины. Сверху были видны только яркие мазки огней, вереницей плывущие над темно-серой лентой дороги.

Латыш подобрал оброненные было вожжи и звучно хлопнул жену по ноге.

– Вставай, Илзе, убрались твои призраки!

Женщина завозилась в телеге, села, оправляя одежду. Лицо ее было сердитым и испуганным, однако на нем явственно проступило облегчение.

– Бог с ними, Улдис, ты-то чего ждешь?! Погоняй, не стой!

Крестьянин хлестнул лошадь, и телега, подпрыгивая, быстро покатила в сторону, противоположную той, куда уехали поляки.

– Ох, натерпелась же я страху, думала, конец нам пришел, тебе и мне, – продолжала ворчать жена, вытаскивая соломинки из волос. – А барышня не иначе, как лауме, только глазом моргнула, и рыцарь сам с коня упал…

– Конь у него неказистый, все мослы наружу, – заметил крестьянин.

– Зато наряд богатый, одни пуговицы чего стоят. На шапке каменья так и сверкали. Да и на мече их вон сколько налеплено было… Ох-охох!

– Чего еще?

– Юбку о вилы порвала! Ох, юбка-то совсем новая!

– Хороша же ты будешь, когда вернемся на мызу… – пронзительный скрип колес заглушил их голоса.

Телега качнулась и скрылась за поворотом.

Санкт-Петербург, наши дни

Бабушка вплыла в квартиру как каравелла под всеми парусами, небрежно клюнула внучку в щеку и окинула внимательным взглядом сияющий чистотой коридор.

– Боже, какая жара! Дышать нечем. Я надеялась, за то время, что мы отсутствовали, погода хоть немного наладится… А этот таксист – настоящий мародер! Анатолий, ты не должен был ему поддаваться, за такие деньги мы с тобой могли объехать город вдоль и поперек… – на ходу снимая с головы огромную белую панаму, Ядвига Станиславовна прошествовала дальше. Доставивший ее Анатолий Васильевич приткнул бабушкины чемоданы у вешалки, виновато улыбнулся Вере и был таков.

Когда девушка заглянула в комнату, бабушка с видом вдовствующей герцогини, утомленной земным величием, сидела в кресле, рассеянно поглаживая вытянувшегося у нее на коленях Барса.

– Как съездили? – Вера прошлась до окна и зачем-то выглянула на улицу. Вдоль набережной медленно тащились автомобили, серые волны лениво поплескивали о гранит, а раскаленный белый шар солнца, казалось, навеки прирос к пронзительно-голубому небу. Насыщенный выхлопными газами воздух просачивался сквозь рассохшиеся рамы.

– Неплохо, – подумав, Ядвига Станиславовна снисходительно качнула высокой прической. – Анатоль был очень мил, он так трогательно обо мне заботился. Разумеется, у нас были отдельные каюты… вполне удобные. Обслуживание у них неплохое, я ожидала худшего. Хотя времена уже не те. Вот когда в начале шестидесятых я с твоим дедом спускалась на теплоходе по Волге…

Сохраняя на губах легкую улыбку, Вера машинально кивала в такт бабушкиному повествованию, еле сдерживая зевоту. Глаза у нее слипались. Колупая ногтем старую замазку, она дожидалась подходящего момента, чтобы тихонько улизнуть.

– …а мешка у нас не оказалось, и мы завязали арбузы в его рубашку, а когда и рубашки не хватило, то в брюки! Только представь, брюки с завязанными штанинами до верху наполнены арбузами! Сколько же мы их ели… – Бабушка испустила долгий ностальгический вздох. – Рассказывай, что тут было без меня?

Вера растерянно моргнула.

– Ааа… ничего.

– Надеюсь, ты не покидала квартиры?

– Ну, – девушка замялась, – разве что в магазин выходила… пару раз. И… все.

Бабушка посмотрела на нее с подозрением.

– Все? – с нажимом переспросила она.

– Да, – Вера заставила себя улыбнуться и принять как можно более беспечный вид, на всякий случай скрестив за спиной пальцы. Ядвига Станиславовна сердито сдвинула брови, буравя внучку тяжелым прокурорским взглядом, потом с довольной улыбкой откинулась на спинку кресла.

– Хорошо. Вижу, что ты меня не обманываешь. Послушная девочка, я всегда это знала. Смотрю, ты и полы вымыла… Молодец. А что там с коробками в коридоре?

– Я их сдвинула плотнее, чтобы место освободить.

– Умница. А где диффенбахия?

– За твоей спиной.

Бабушка повернула голову, осмотрела пышно разросшийся цветок, и – невиданное дело! – слегка улыбнулась.

– Ах, ты моя хорошая! Иди сюда, я тебя поцелую.

Сообразив, что последние слова относится к ней, а не к растению, Вера слегка опешила и безропотно позволила себя обнять. Такого бурного проявления чувств бабушка не позволяла себе лет двадцать, да и вообще подобная сентиментальность была не в ее духе. Однако порыв чувствительности миновал, прежде чем у Веры возникли какие-либо подозрения, и, стерев с внучкиных щек следы помады, бабушка вдруг спохватилась и строго спросила:

– Ты была осторожна с электричеством?

Девушка едва успела подавить нервный смешок.

– Ладно! – Ядвига Станиславовна вдруг смягчилась и ласково похлопала ее по щеке. – Можешь не отвечать. Кажется, теперь я вполне могу оставлять тебя дома одну.

– Бабуля, мне уже не десять лет!

– Возраст не имеет значения. Я хочу сказать – не для всех… – Бабушка кокетливо поправила прическу и с нежностью поглядела на внучку. – Для меня ты всегда останешься ребенком, даже когда у тебя самой появятся дети.

– Я тебя тоже люблю, – Вера чмокнула ее в щеку. – Можно, я теперь пойду домой?

Ядвига Станиславовна шутливо оттолкнула ее от себя и величественно махнула сухонькой ручкой в сторону двери.

– Иди, иди уже… Нет, постой! Вернись!

– Что?

– Принеси мне из коридора маленькую синюю коробку. Она стоит у стены слева. Да, ты же все там передвинула… Смотри внимательней, рядом с ней должен быть большой ящик из фанеры!

Испытывая смешанные чувства, Вера вышла в коридор, с минуту постояла там, считая цветочки на обоях, потом подхватила с пола коробку и отнесла на кухню.

– Эта? – без всякого выражения поинтересовалась она, примерно представляя, что должно за этим последовать.

– Открой!

– Бабуль, может, не надо?

Бабушка сверкнула на нее глазами.

– Открой коробку и достань то, что там лежит!

Подавив тяжкий вздох, девушка выполнила команду и извлекла из коробки бронзовую статуэтку орла со змеей в когтях.

– Вот! – торжественно провозгласила Ядвига Станиславовна, не замечая кислой внучкиной физиономии. – Эта статуэтка – фамильная реликвия рода Спыховских. Она находится в нашей семье уже много десятков лет. Свекровь, твоя прабабка, отдала мне ее в день нашей с дедом свадьбы, и я бережно хранила ее все эти годы, чтобы когда-нибудь передать своим внукам. И поскольку ты – моя единственная внучка, наследница нашей фамилии, и ты доказала, что являешься взрослым ответственным человеком, я отдаю ее тебе. Считай это своим наследством. Это бесценная вещь, храни ее и передай своим детям.

– У меня нет детей, – смущенно пробормотала Вера, стараясь не смотреть на "реликвию".

– Тогда делай с ней, что хочешь! – Бабушка сердито сунула статуэтку ей в руки и отвернулась к окну.

Выйдя из подъезда, Вера немного постояла, щурясь на залитый солнцем двор, и нога за ногу побрела на улицу. Сумка с фамильным наследством оттягивала плечо. Неожиданное получение оного не вызывало тех эмоций, которые полагалось испытывать при сем событии, и сейчас девушке куда больше хотелось, чтобы орел расправил крылья и наконец убрался из ее жизни – желательно подальше и навсегда.

Впрочем, выкинуть его в мусорный бачок рука так и не поднялась, да и вообще Вера ощущала себя слишком уставшей для каких-либо решительных действий. Последние три дня она была занята исключительно тем, что приводила в порядок бабушкину квартиру, устраняя следы погрома, лечила кота от нервного потрясения, а в свободное время рыскала по цветочным магазинам в поисках подходящей диффенбахии (старая, увы, не пережила бандитского налета) и отвечала на бесчисленные телефонные звонки. Телефон надрывался – звонили даже те, о ком девушка в свете недавних событий успела благополучно позабыть. Звонил директор очередной художественной галереи с настойчивым напоминанием о выставке ручного шитья, которую Вера подрядилась оформить еще на прошлой неделе. Звонили родители из Калининграда, а вслед за ними – дальние родственники из Варшавы, интересуясь, как в Петербурге пережили ураган. Раз десять звонила Юлька – сначала долго и несвязно возмущалась, потом устроила форменный допрос, потом и вовсе грозилась приехать и лично разузнать, куда исчезли Вера и Кирилл во время рейда на Петроградку, где они скрывались, а самое главное – чем занимались во время своего отсутствия. Звонил с ладожских просторов Анатолий Васильевич, звонил Водлянов и между делом интересовался, не видела ли Вера Сашу Обломенского – его, мол, уже милиция ищет…

Словом за всей этой кутерьмой, окончившейся с приездом бабушки, у девушки не оставалось ни сил, ни желания не то, что поговорить с Кириллом, но даже сесть и обстоятельно поразмыслить обо всем случившемся. Впрочем, в глубине души она была этому рада.

Родная квартира встретила ее приятной прохладой от работающего во всю мощь кондиционера. Скинув сумку, Вера заглянула в гостиную. Темполог спал, вольготно раскинувшись прямо на полу и подложив под голову том Большой Советский энциклопедии. Отросшие волосы оставляли мокрый след на книжной обложке, а гипс на левой руке был заботливо обернут полиэтиленом – видимо, до ее прихода мужчина как раз успел принять душ.

На цыпочках пройдя в кухню, Вера опустила жалюзи и села, с наслаждением вытягивая ноги. Сразу навалилась усталость, в висках тупо заныло. Перед глазами то и дело вспыхивали цветные пятна, очень хотелось спать, но вместо сна накатывало какое-то изнуряющее отупение, камнем давящее на затылок. Помучившись около получаса, девушка поднялась и прошлась из угла в угол, раздумывая, что сделать в первую очередь – заварить чай или принять душ. Но вместо этого сходила за статуэткой, водрузила ее на стол и принялась внимательно разглядывать.

Бронзовая поверхность в мягкой россыпи бликов по-прежнему ласкала пальцы. Орел, раскинув крылья, торжествующе стискивал в когтях добычу, змея шипела, находясь, как видно, на последнем издыхании, скала, на которой развернулось упомянутое действо, все также впечатляла тонкостью орнаментальной проработки. Ощущение дежа вю вызвало у девушки слабую усмешку, но оно же заставило поспешно проверить тайник в "камне". Разумеется, тот оказался пуст…

Мысли были вялыми и тягучими, и все не о том, и незаметно Вера задремала, опустив голову на скрещенные руки.

Ее разбудили возня и звон посуды.

– Добрый вечер! – вежливо кивнул Кирилл, заметив, что она подняла голову и глядит на него. – Как спалось?

– Ничего так, – девушка от души потянулась и тут же поняла, что и вправду прекрасно выспалась. – Душевно… А-ах!… Только шея затекла.

– Я котлеты разогреваю, – сообщил темполог, закрывая крышкой скворчащую сковородку. – И картошку поставил вариться. Минут черед двадцать дойдет… Ужинать будешь?

– Не-а, – Вера еще раз с удовольствием похрустела косточками и выпрямилась, наткнувшись взглядом на орла. – Вот напасть! Я думала, он мне приснился…

– Ну, теперь-то от него вреда не будет. – Мужчина присел напротив, едва удостоив статуэтку взглядом. – Теперь это просто шедевр неизвестной эпохи без какого-либо подвоха внутри.

Несмотря на его бодрый тон, Вера продолжала глядеть на орла с сомнением и под конец вовсе отодвинула его в сторону. Темполог, мурлыча что-то себе под нос, энергично передвигался по кухне, здоровой рукой сноровисто отправляя на стол тарелки, вилки, чашки, хлеб и салфетки. Со сна он был еще более взъерошен, чем обычно, но как всегда это только делало его привлекательней. Кухонный фартук в желто-зеленую клетку поверх спортивных трусов шел ему необыкновенно, даже гипс на левой руке не портил общего впечатления. В целом три дня вынужденного бездействия пошли Кириллу на пользу, и он наконец-то перестал походить на жертву бандитских разборок.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо поинтересовалась Вера.

– Хорошо, – мужчина рассеянно поскреб зудящий шрам на лбу. – За меня не беспокойся, на мне все быстро заживает.

– А как ты без своего браслета обходишься?

Кирилл дернул плечом.

– Привык уже. Это не так уж и сложно, я же говорил: хроночастота наших векторов практически совпадает, поэтому в момент скачка чувствуешь себя хуже, чем при последующей адаптации… Лучше скажи, как у тебя день прошел?

– Без эксцессов, – подражая ему, Вера слегка пожала плечами, не желая развивать эту тему.

Некоторое время оба молчали. Темполог сосредоточенно поглощал ужин, глядя в тарелку, а девушка наблюдала, как при жевании его уши ходят ходуном.

– Странно! – вдруг вырвалось у нее.

– Фефо? – с набитым ртом удивился Кирилл.

– Ты и я сидим здесь, на этой кухне. И все так мирно, спокойно, по-семейному – ты ешь, я на тебя смотрю. Можно еще телевизор включить… И на улице та же жара. И люди те же, ходят, разговаривают, пьют пиво во дворах, новости последние обсуждают. Как будто ничего не случилось! Ну, вроде пожары какие-то были, ну, ураган по Петроградке пронесся, ну, наводнение наметилось… а отчего, почему, никого не волнует! Поговорили, и ладно. Завтра новую тему обсуждать станут – как "Зенит" в последнем матче сыграл или повышение тарифов на воду… Нелепость какая-то!

– Тебя это удивляет? – усмехнулся темполог, накладывая себе добавки.

– Нет, не удивляет. То есть удивляет, наверное, но… Не знаю. Просто никак в себя прийти не могу. Понимаешь, я ведь действительно решила, что нам конец пришел, хотя, когда молния ударила, я этого даже не почувствовала. Вырубилась мгновенно, и все. А потом открываю глаза – а вокруг темно, холодно, воняет гадостью, сама лежу на чем-то ледяном. В первый момент подумала, что мы уже в морге и нас сейчас бальзамировать станут… б-рр, как вспомню, так вздрогну!

– Да уж! – Кирилл тоже припомнил подробности их возвращения в этот мир и чуть не промахнулся вилкой мимо картофелины. – Но когда выяснилось, что это не морг, а всего-навсего подсобка продуктового универмага, и лежишь ты не на хирургическом столе, а на замороженных куриных окорочках, тебе ведь стало от этого легче?

– Не уверена, – честно призналась девушка. – Хотя это нормально, Юлька же говорила, что на месте попавшей синематеки теперь супермаркет…

– Так что же тебя беспокоит?

– Не знаю. Я вообще странно себя чувствую. Вроде бы понимаю, что вся эта заваруха со временем благополучно завершилась, мир спасен, и можно жить дальше. Но только закрою глаза, и как будто куда-то падаю, мчусь с огромной скоростью, как на американских горках. И чувствую, что надо бежать, искать, что-то делать, ужасно боюсь куда-то опоздать, потом вздрагиваю – и просыпаюсь. Пот ручьями, и сердце колотится как сумасшедшее, и не могу понять, на каком я свете… Иногда кажется, что мне все это приснилось: и камень, и замок, и даже ты со своей миссией. А потом вдруг понимаю, что вот-вот открою глаза и снова окажусь на той площадке, а передо мною – полоумный старик. Даже голос его слышу: "Круг замкнулся! Колос вновь станет единым!"… – Вера поймала сочувственный взгляд темполога и запнулась. – С тобой такого не бывает?

Прежде чем ответить, тот внимательно рассмотрел, пустую тарелку, словно на ней было написано объяснение происходящему, потом перевел взгляд на настенные часы.

– Видишь ли, Верочка, – произнес он наконец. – Сильные потрясения никогда не проходят бесследно. Тебе придется свыкнуться с мыслью, что в твоей жизни было нечто такое, что идет вразрез со всеми твоими представлениями и чего другие люди тоже не смогут понять, даже если ты захочешь с ними этим поделиться. Это не твоя заслуга и не твоя вина, просто так случилось. Возможно, твоя жизнь после этого как-то изменится, а возможно, и нет – этого я тебе точно сказать не могу. Если хочешь, можешь обо всем забыть и жить так, словно ничего и не было. Никто тебя в этом не обвинит.

– Но как, как?

– Человеческая память весьма избирательна. Стоит лишь пожелать… – темполог внимательно посмотрел на девушку. – Я бы мог показать тебе пару упражнений, ничего сложного, обычная мнемоническая техника. Ее можно использовать для запоминания, а можно, наоборот, для забвения. Тоже очень полезно.

Вера закрыла глаза, с силой массируя виски.

– Не в этом дело! – досадливо поморщилась она. – Я и сама не знаю, чего хочу. Знала бы, наверное, было бы легче.

– Ну, ты пока определись… – Кирилл поднялся и с алчно горящими глазами полез в холодильник. Шорох пакетов и последовавший за ним довольный возглас показали, что поиски темполога увенчались успехом. Через секунду возник он сам, победно сжимая в кулаке палку твердокопченой колбасы.

Девушка не удержалась и хмыкнула:

– Картина маслом: спаситель миров, скромно перекусывающий в перерыве между подвигами.