Текст книги "Колос времени [СИ]"

Автор книги: Наталья Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Возглавлявший колонну ливонец поерзал в седле, в который раз проводя рукой по красному и блестящему от пота лицу; придержав коня, он шумно перевел дыхание и проворчал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Ох, матерь Божья, ну и парит… И комары попрятались, и цикад не слышно – чтоб мне лопнуть, ежели к ночи не разразиться гроза. Храни нас святой Николай! Черт же дернут выехать на ночь глядя, оставались бы лучше в замке… А тут того и гляди вымокнешь до нитки… шпорами своими клянусь, и часу не пройдет, как начнет поливать.

Один из его спутников, высокий и худощавый, обогнав товарищей, поравнялся с предводителем и вежливо заметил:

– Досточтимый брат Вильгельм, ни вы ли громче всех кричали, что ноги вашей не будет более под крышей Зегельса?

– Так и будет! – мгновенно вскипел старый рыцарь, с силой натягивая поводья. – Так и будет, клянусь честью! Чтоб мне вовек не видать последнего причастия! Больше я в Зегельс не ездок, нет уж. Пока там всем заправляет этот щенок Хорф… Подумать только, хозяин Зегельса! Владетель всех угодий! Ха, да чтоб он лопнул, ненасытная прорва! Чтоб у него брюхо поперек треснуло! Владетель Зегельса и барон! А своего добра ни на грош! Я своими ушами слышал, что старый Хорф из Крейцбурга выгнал щенка прочь, лишил наследства и, говорят, публично от него отрекся, в ознаменование чего была составлена надлежащая грамота, к которой приложил печать фогт из Эрле. Так то!

– Я то же про это слышал, но впоследствии выяснилось, что грамота не имела законной силы, – рассудительно ответил худощавый. – С братом Альберт Хорф сумел договориться полюбовно.

– Да какой он Хорф, разрази меня гром! Выродок, грабитель!

Вдали за синей полосой леса послышался отзвук громовых раскатов, и фон Тротта поспешно осенил себя крестным знамением. Его спутник, чуть помедлив, повторил за ним, после чего добавил, не меняя интонации:

– Свое имя он носит по праву. Что до его дел, то божий суд на небе и людской на земле рассудят их по справедливости.

– Вот-вот! – взбодрился старый рыцарь, все еще с опаской поглядывая на небо. – Пусть магистр Волтер с ним разберется, пусть пошлет сотню латников в Зегельс, пусть вздернет щенка на замковых воротах…

– Коль скоро земли и замок находятся во владениях архиепископа, то следует прежде подать жалобу в совет архиепископства, – перебил худощавый. – Каковой соберется в Ронненбургском замке к Иванову дню…

Он запнулся, поймав насмешливый взгляд фон Троты.

– Ты, брат Хеннинг – ученый человек, но не видишь дальше своего носа, – фыркнув, заметил тот. – Пусть прелаты обделывают свои дела, пусть судят да рядят о своем – Ордена это не касается. Но, ей-богу, ежели старый Михель Гиллебранд попробует высунуть нос из Ронненбурга, ему самому не поздоровится. Здесь, в Латгалии всем заправляют наши командоры и фогты, а над ними – никого, кроме Господа Всемогущего и Волтера фон Плеттенберга. Архиепископ Рижский и епископ Дерптский об этом знают лучше тебя, поэтому вмешиваться не станут. Да и что им за дело, кто сидит в Зегельсе?

– А для Ордена это важно?

– Сам подумай. Покойный Клаус Унгерн был с нами в большой дружбе, а его земли тянутся вдоль всей реки Педец – хороший мост между владениями Ордена на севере и на юге. К тому же барон был главой местного мантага и входил в совет архиепископства. Связи у него были повсюду… Смерть его – для нас большая потеря, такого союзника в своем государстве найти нелегко. Старшая барышня Унгерн натворила дел – с французом сбежала и без отцовского соизволения с ним обвенчалась. Но тот хоть помер… Так она с Хорфом спуталась и теперь носит от него ублюдка. По всему выходит, что сошлись они еще при жизни француза, что уже есть преступление, за которое баронессу, как и любую распутную девку, следовало бы прилюдно высечь на телеге, а щенка Хорфа выслать из страны. Чума на этого злодея! Ишь чего удумал! Зегельсу он теперь хозяин, ха! Вся желчь так и вскипает, как вспомню о том, что он мне наговорил. Ехиднино отродье! Сучий сын! Но пусть, про него много чего еще болтают. Думаю, коли дело дойдет до суда, этот разбойничий выродок не отвертится, а Элизу Унгерн после родов отправят в монастырь – грехи замаливать…

Брат Хеннинг задумчиво поскреб пальцем губу, потом, бросив взгляд на едущий следом возок, тихо проронил:

– Значит, фрейлейн фон Зегельс неспроста отправилась с нами?

Старый ливонец, шумно отдуваясь, провел рукавом по лицу и перевел взгляд на горизонт. Над лесом уже вовсю громыхало, и фиолетовые тучи то и дело озарялись бледными сполохами зарниц. От низкого неба к верхушкам деревьев протянулась размытая грязно-серая полоса дождя. Сильный порыв ветра поднял тучу пыли с дороги, бросая ее на путников. Всадники как по команде пригнули головы, а из окошка возка высунулась женская рука, ловящая хлопающий на ветру тяжелый занавес.

Рыцарь фон Тротта сплюнул осевший на губах песок и, жестом подозвав к себе самого молодого из спутников, громко распорядился:

– Вот что, брат Юрген, оторвись-ка от своей книжки да пойди, развлеки фрейлейн Мартину беседой. Скажи ей, чтоб не пугалась грозы – при мне есть нитка из плаща святого Николая, которая бережет от несчастий в пути. Скажи, что Господь нас не оставит, да убери с рожи это постное выражение и будь с девицей полюбезней. Ступай!… Знавал я благородных барышень, что при звуках грома теряли разум от страха, – задумчиво произнес он, когда брат Юнген отправился выполнять возложенное на него поручение. – Но, сдается мне, младшая Унгерн не из таких, хотя выглядит маленькой и тощей. Прошлой осенью она была поглаже, а сейчас тоща как куриная кость. Того и гляди, ветром снесет. В замке болтали, будто разбойник Хорф пытался ее уморить…

– Так вы из-за этого взяли ее с собой в Мариенбург? – повторил брат Хеннинг.

– Из-за того ли, из-за другого ли… – проворчал старый рыцарь. – Она – крестная сестры нашего фогта, которая замужем за Рейгольдом фон Мюнстером. Нашему фогту все равно что родственница, к тому же по духовной Клауса Унгерна он является ее опекуном. Пусть лучше при нем будет, чем при своей распутной сестрице и проклятом Хорфе, а там уж решат, за кого ее выдать замуж, чтобы Зегельс вновь оказался в надежных руках. Чтоб мне не видеть более ни одной рейнской бутылки, ежели поместье достанется Хорфу! Этот кусок ему не проглотить! Лопнет у него брюхо, шпорами клянусь, лопнет!

Брат Хеннинг согласно наклонил голову, одновременно прикрывая лицо от новой волны пыли. Гроза подползла совсем уже близко, и, посоветовавшись со спутниками, рыцарь фон Тротта принял решение не ехать до городка Шваненбург, как предполагалось поначалу, а свернуть у ближайшей фольварка с тем, чтобы там переждать грозу, а то и вовсе заночевать. Делалось это ради Мартины Унгерн, сидевшей в возке с видом бледным и апатичным, невзирая на все попытки молодого ливонца ее развлечь. Девушку сопровождали служанка Кристина и Порциус Гиммель, но первая, забившись в угол, только вздрагивала при каждом ударе грома, а второй, плотнее надвинув шапку с наушниками, то и дело клевал носом. На коленях у него, прикрытая краем синей мантии, лежала продолговатая шкатулка красного дерева с вырезанным на крышке латинским изречением, и почтенный доктор даже во сне не отрывал от нее рук.

Один из кнехтов, высланных вперед, вскоре вернулся с хорошими известиями. Миновав небольшую рощицу, процессия выехала на ровное место. До леса оставалось не более мили, а все пространство перед ним занимало голое поле с возвышавшимися посередине постройками одинокого фольварка. Здесь от главной дороги отходила еще одна, достаточно широкая, чтобы на ней могли разминуться две едущие навстречу телеги, и с обеих сторон обсаженная невысокими кряжистыми дубами.

Когда повозки со скрипом стали заворачивать к фольварку, Мартина вдруг стремительно подалась к окну, расширенными глазами глядя в сторону рощи.

Уже совсем стемнело. Небо заволокло красноватой мутью, на западе сгущающейся в плотную клокочущую массу фиолетово-черных туч. Деревья казались темными аппликациями, вырезанными из бархата, по которому неверный свет зарниц вычерчивал ломаные линии. А под стеной деревьев, призрачно серея, стоял большой волк и, пригнув лобастую голову, провожал путешественников немигающим взглядом.

Мгновение, и дождь, обрушившись с неба подобно водопаду, скрыл и рощу, и поле, и далекий лес, окружив путешественников непроницаемой пеленой водяных струй, лупящих по земле с барабанной четкостью.

Тяжело дыша, Мартина откинулась на сидение и заметила, что доктор Порциус уже не спит, а с беспокойством смотрит в ту же сторону, что до этого она. Никто не произнес ни слова. Так в полном молчании они добрались до фольварка, где растревоженные дворохозяева, держа над головами гостей кожаные плащи, суетливо провели их в дом.

Брат Юрген подал дочери барона руку, помогая ей выбраться из возка. Следом возник Порциус Гиммель, на которого латыши поглядывали с явным страхом, а ливонцы с не меньшей подозрительностью – он по-прежнему бережно прижимал к себе шкатулку. Мартину со всем возможным почтением проводили через общую комнату в темный закуток, служивший хозяевам спальней. Здесь было душно и тепло, и хозяйка, полная немолодая латышка, запахивая на себе овчинную безрукавку, проскользнула мимо с кипой чистых простыней.

Сама девушка задержалась на пороге, зябко потирая руки. Промокший плащ она сняла, платье ее было сухим, но отчего-то Мартину била непрекращающаяся дрожь. Она молча поискала глазами доктора Порциуса – тот устраивался на скамье поближе к теплящемуся очагу. Мартина украдкой бросила взгляд на шкатулку, закусила губу и наконец перестала дрожать. На ее лице отразилась неприкрытая решимость, но этого никто не заметил, потому что через секунду девушка приблизилась к Гиммелю с таким робким и несчастным видом, что даже ливонцы поглядели на нее с сочувствием.

– Доктор Порциус, не осталось ли у вас маковой настойки? Боюсь, без нее мне будет не уснуть…

– Конечно, фрейлейн, – предупредительно склонился перед ней мужчина. – Многое пришлось оставить в замке, non medicamenta*. Они всегда при мне. Я сам сделаю вам питье…

– Благодарю вас, – Мартина улыбнулась вымученной улыбкой и вернулась в отведенный ей закуток. После непродолжительного молчания ливонцы возобновили свои разговоры, не обращая внимания на снующих тут же латышей и гремящего склянками Порциуса Гиммеля.

Через дверную щель Мартина разглядела, как тот отмерил пять капель настойки в кружку с водой и передал ее Кристине. Отметив, куда доктор положил пузырек, девушка села на кровать, машинально разглаживая смятое покрывало.

Вошла служанка.

Дочь барона велела ей закрыть дверь поплотней, потом тихо произнесла:

– Кристина, слушай внимательно…

* Но не лекарства

Часть 5. Колос

Вне времени

Вера попыталась разлепить веки и громко застонала. Ослепительно-белый, острый как спица, луч света мгновенно проник прямо в мозг и принялся долбить череп изнутри. Ощущения были, как после многодневной пьянки, когда организм пропитан алкоголем насквозь, а сивушная бурда сочится из пор вместо пота. Б-ррр… Представив себя такую картину, девушка несколько раз судорожно дернула горлом и застонала еще громче.

Однако вскоре это занятие пришлось прекратить. Во-первых, никто не спешил ей на помощь, а во-вторых, омерзительное похмельное состояние само стало потихоньку отступать. Многодневная пьянка превратилась в обычный творческий вечер с друзьями-художниками… потом в вечернюю посиделку с подругой за бутылкой хорошего вина… потом и вовсе в рюмочку коньяка, выпитую перед обедом для улучшения аппетита. На последней фазе Вера рискнула открыть глаза и убедилась, что они по-прежнему видят. Паровой молот в голове немедленно затих, и, несмотря на то, что шея и спина затекли от неудобного положения, девушка чувствовала себя гораздо лучше… намного лучше… можно сказать, вполне прилично.

Помогая себе руками, она с кряхтением перевела тело в вертикальное положение и некоторое время сидела, держась за что-то, пережидая, пока перед глазами перестанут плясать цветные пятна. Потом сморгнула и огляделась.

Вокруг было довольно темно, а то, что Вера посчитала слепящим лучом, оказалось бледным отсветом на крашеном деревянном полу. Присмотревшись, девушка обнаружила, что сидит между двумя стеллажами, заполненными круглыми жестяными контейнерами с белыми бирками, разнокалиберными деревянными ящиками, картонными коробками и тому подобным хламом. Такими стеллажами было заставлено все помещение, и ряды их терялись в темноте. Судя по всему, уборку здесь не делали очень-очень давно: ровный слой пыли покрывал холодный пол, а в затхлом воздухе ощущался резкий запах плесени, сырого картона, каких-то химикалий – словом, это был тот самый неприятный дух, всегда возникающий в заброшенных чуланах с постоянно протекающей крышей. Коридор бабушкиной квартиры пах чем-то похожим…

Решив, что такая атмосфера не слишком полезна для здоровья, Вера поднялась, отряхнула ладони от налипшей пыли и ощупью двинулась вперед, досадливо почихивая. Пробравшись вдоль стеллажей, она выбралась в узкий проход между ними и стеной и пошла вдоль него, одной рукой придерживаясь за стену. Из-под пальцев сыпалась старая облупившаяся краска, пол под ногами поскрипывал. Идя на свет, девушка вскоре наткнулась на дверь, загороженную чем-то большим, угловатым, прикрытым плотной материей.

За ней кто-то фальшиво напевал.

Постояв в нерешительности, девушка, затаив дыхание, прильнула к щели между дверью и рассохшимся косяком. Мелькнувшая снаружи тень заставила ее вздрогнуть и отшатнуться; едва не рухнув на пол, она чертыхнулась и еще раз попробовала что-нибудь рассмотреть. Делать это оказалось исключительно неудобно: из-за предмета, загораживающего проход, до щели можно было дотянуться, только лишь встав на цыпочки. К тому же в живот девушки упирался острый край трубы, торчавшей из-под матерчатого чехла наподобие пулеметного дула. Тяжело вздыхая, Вера так и этак попробовала его отодвинуть, но он как видно был приварен намертво и усилиям не поддавался. Решив сменить тактику, она уцепилась за косяк и неуклюже полезла на ящик, и почти сразу поняла, что совершает ошибку. Под ней что-то хрустнуло, поддалось и начало съезжать вниз. По-видимому, предмет, скрытый под чехлом, был не предназначен для того, чтобы по нему лазали – даже такие стройные девушки, какой Вера себя считала. Следом за этим с треском отошла планка, за которую она цеплялась немеющими от напряжения пальцами, и под грохот упавшей деревяшки девушка, потеряв равновесие, всей тяжестью завалилась вперед, налегая на дверь. Та неожиданно распахнулась.

Вера замерла, растопырившись в дверном проеме, держась за косяк и растерянно моргая.

Пение на секунду смолкло, потом кто-то дружелюбно произнес:

– О, привет! Заходи, – и снова стал напевать.

Чувствуя себя полной дурой, девушка медленно сползла на пол, подвернула ногу и едва не растянулась во весь рост. Обозначив таким образом свое появление, она наконец более-менее утвердилась на ногах и во все глаза уставилась на знакомое лицо. Обладатель оного дернул подбородком, обозначая приветствие.

– Ну, чего ты? Проходи, не стой на пороге.

Несмотря на это любезное приглашение, Вера попятилась.

– Где я? – Она оглянулась, но за спиной была все та же открытая дверь и заставленный стеллажами чулан.

– У меня в гостях! – Обломенский-младший расплылся в довольной улыбке, шагнул вперед, подцепил Веру под локоток и, невзирая на сопротивление, потащил за собой. – Говорю же, не стой на пороге – примета плохая! Что ж ты такая непонятливая?

– Пустите… – пискнула та, упираясь пятками в пол.

– Ладно, пустил, – темноволосый и в самом деле разжал ладонь, и Вера тут же отскочила в сторону, глядя на него круглыми от испуга глазами. – Да не бойся ты, не съем.

– Ну, конечно… – буркнула она, отводя взгляд в сторону.

Комната, в которой они находились, была длинной и узкой и пропорциями своими напоминала сильно увеличенный пенал. До низкого потолка можно было достать, слегка подпрыгнув. Стены, когда-то выкрашенные унылой синей краской, ныне благодаря многочисленным ржавым разводами, грязи и копоти сделались неопределенно серыми с ажурным рисунком рыже-коричневых потеков. Осыпавшаяся штукатурка комьями валялась по углам, где компанию ей составляли длинные махры пыльной паутины. Половину комнаты загромождали все те же как попало сдвинутые стеллажи – содержимое их полок частично лежало на полу – и горой сваленные лавки из темных некрашеных досок. Сквозь оклеенные газетами окна не проникал даже луч света, и вся эта свалка освещалась парой дышащих на ладан лампочек.

Но другая половина имела куда более обжитый вид. Пыли здесь было гораздо меньше, а свободного места – больше. У торцевой стены стояла застеленная раскладушка, рядом в углу – древний, но вполне исправный холодильник и водруженная на ящик электроплитка. Кроме той двери, через которую вошла девушка, здесь были еще две, выглядящие очень зловеще, если бы не облупившаяся краска, одна была только прикрыта, а на другой висел солидных размеров замок. Над большим квадратным столом гудели дуговые лампы.

Несмотря на развитое воображение, с ходу догадаться о назначении этой комнаты Вера не смогла, поэтому, вдоволь насмотревшись по сторонам, она повернулась и уперлась взглядом в хозяина. Тот вернулся к прерванному ее появлением занятию и сейчас деловито копошился возле водруженного на стол громоздкого прибора, напевая "Ой, мороз, мороз…" с безбожным перевиранием всех нот. Будь на месте Веры подруга Юлиана, она сочла бы Обломенского весьма привлекательным мужчиной – высокого роста, широкоплечий, мускулистый и почти без пивного живота. Очень короткий ежик темных жестких волос забавно двигался, когда он морщил лоб, а глубоко посаженные глаза приветливо смотрели на гостью. Но была в его облике некая необъяснимая неправильность, скрытый дефект, появляющийся только под определенным углом зрения. В какой-то момент могло показаться, что ты видишь перед собой приятного во всех отношениях мужчину, но через секунду перед тобой оказывался совершенно другой человек, от которого невольно хотелось держаться подальше. Руки – вот что выдавало его с головой, широкие короткопалые кисти с нелепо выступающими костяшками на тыльной стороне и неожиданно пухлыми бледными ладонями. Нелепые уродливые руки, на которые было противно даже смотреть…

– Если тебе чего нужно, в туалет там, или умыться – вон та дверь, направо, – бросил через плечо Обломенский, прилаживая к агрегату витую трубку, похожую на змеевик.

– Нет, спасибо, – машинально отказалась девушка, делая неуклюжую попытку отряхнуть свой когда-то нарядный сарафан. При мысли, что теперь этому предмету одежды, ранее бывшему гордостью ее гардероба, теперь дорога только в половые тряпки, Вера испустила долгий страдальческий вздох. И хотя это была совершенная мелочь по сравнению со всем остальным, именно она стала последней каплей – при взгляде на рванную, покрытую пятнами юбку, девушка беззвучно зарыдала.

К счастью, мужчина продолжал стоять спиной к ней, иначе ее слезы (она почему-то уверена в этом) очень бы его порадовали. Мысль об этом помогла Вере собраться с духом и задать наконец давно назревший вопрос:

– Где я?

– Еще не догадалась? Жаль. Я думал, ты у нас сообразительная…

– И все-таки, что это за место?

Обломенский растянул губы в широкой улыбке, картинно отряхивая руки, и заговорщицки подмигнул.

– Ну, давай угадывай! Даю три попытки. Угадаешь – будет тебе сюрприз…

– Я не люблю сюрпризов, – честно призналась девушка. – И угадайки тоже. Лучше скажите сразу.

– Ну, это не интересно… Могу дать подсказку: это место овеяно легендой, лет пятьдесят оно исчезло из мира живых и с тех пор прибывает здесь. Хотя время – это условность…

Вера широко раскрыла глаза, пораженная внезапной догадкой.

– Это… исчезнувшая синематека?!

– Пять баллов! – хлопнул в ладони темноволосый. – Я знал, что ты догадаешься.

– Но ведь это… как же так… в каком смысле – из мира живых? А где же мы сейчас?

Обломенский закатил глаза.

– Так прямо и не скажешь… как бы это поудачнее обозвать? Пожалуй… мы сейчас в небытие.

– Где? – отстраненно переспросила Вера. Колени подогнулись, и лишенное опоры тело стало сползать на пол. Одним прыжком мужчина оказался рядом, хватая девушку за плечи.

– Э-э-э, ты сознания-то не теряй. Я тебя откачивать не собираюсь. Давай, приходи в себя!

Он несколько раз довольно сильно хлопнул ее по щекам. Вера пришла в себя и машинально отстранилась.

– Порядок? – Обломенский внимательно посмотрел ей в глаза, и девушка обнаружила, что зрачки у него сильно расширены, как у наркомана. Это подействовало на нее, как ушат холодной воды: начавшее было уплывать сознание мгновенно прояснилось, а ноги сами увели в сторону. Мужчина с понимающей улыбкой лениво растянулся на раскладушке, хитро поглядывая оттуда на девушку.

– Полегчало? – добродушно поинтересовался он. – Ты смотри, какая нежная. Подумаешь, небытие… Пока я здесь, детка, тебе бояться нечего. Я тебя в обиду не дам. Вообще ты меня очень заинтересовала, еще в первый раз на мосту, но тогда твоя зверюшка не дала нам познакомиться. Пришлось наблюдать издалека, но я в принципе не жалею. Много любопытного о тебе узнал, так что хочу сказать прямо – я тебя, Вера, уважаю.

– Сп-пасибо…

– Да нет, правда, есть за что. Ты упорная, а я ценю это в людях. Сам такой. Если поставлю перед собой цель, то буду зубами грызть, по головам пойду, а своего добьюсь. И в тебе такое есть, я сразу это понял. Думаешь, как ты сюда попала?…

"А правда, как?" – озадачилась про себя Вера.

– Сама пришла! – торжественно провозгласил Обломенский, рубанув воздух ладонью. – И заметь – я вышел из времени и сразу локализовал ость, я тебя не вел, а ты за мной след в след… и притом, что сама вряд ли понимала, что делаешь. Но прошла. Я впечатлен! У тебя, детка, талант да еще какой!

– Какой? – подозрительно переспросила девушка, догадываясь, что речь идет вовсе не о ее художественных способностях.

– Талант хронита, естественно. Почти как у меня, только сенситив другой. – Темноволосый резко сел, и глаза у него заблестели. – Я да ты, да мы с тобой, знаешь, кто?

– Кто?

– Повелители времени! Так что зови меня Хронос, детка.

По Вериной спине пробежал неприятный холодок – перед ней был сумасшедший.

– А… – понимающе кивнула она, потихоньку отступая от стола и нашаривая взглядом что-нибудь пригодное для самообороны.

Обломенский следил за ней с кривоватой улыбкой, не делая никаких попыток встать.

– Не веришь? – благодушно поинтересовался он. – Зря. Хотя я тоже раньше не верил. Знаешь, с чего все началось? И совсем даже не с байки о пропавшей синематеке. В нашем благородном семействе вспоминать об этом не любили, считалось муве тон. Дед умер, когда меня еще и в проекте не было, а папаша потом люто возненавидел все, связанное с кинематографом. Так что про синематеку я и не знал, пока Костик не рассказал – ты знаешь, он этим делом живо интересовался… Но не о том речь! Мое приобщение к тайнам времени случилось гораздо раньше, еще когда в университете учился. Сидим мы как-то с друганами, культурно так отдыхаем, "Мальборо" смолим, пивцо потягиваем, и вдруг меня как под дых ударило, едва коньки не отбросил. Оказалось – временной сдвиг, ма-аленький такой, ну совсем крохотный. А меня долбануло, будьте-нате, пришлось даже скорую вызывать. А знаешь, где это случилось, а? Может догадаешься?

– В "Ротонде"… – тихо произнесла Вера, не спрашивая, а скорее утверждая.

Обломенский кивнул.

– Точно так. В ней, родимой. И вот странно – вроде бы после такого мне в "Ротонду" больше ни ногой, а меня наоборот – туда, как магнитом. В общем, это оказалось правильно, потому что именно там я кое-кого встретил.

– Никифора… – еще тише прошептала девушка.

– О, ты и о нем знаешь! Ну да, именно его, Никифора Романыча собственной персоной. Учителя моего. Кто он такой… – Обломенский сделал выразительную паузу, и Вера затаила дыхание. – Ну, это сейчас неважно. В общем, он меня многому научил. Многому, но не всему, кое-что пришлось самому додумывать. Зато теперь… – мужчина мечтательно закатил глаза и от души потянулся.

– Что теперь? – глядя на него в упор, спросила девушка.

Обломенский неторопливо поднялся, одернул задравшуюся футболку и подошел к столу. Сложносоставной агрегат на нем радостно вспыхнул, точно приветствуя своего создателя, засиял желтоватыми огнями, засверкал металлическими пластинами и шарами на высоких штативах. По стеклянным трубкам проскочили тонкие синеватые молнии, стекаясь в запаянный куб, внутри которого в темных гнездах сидели четыре полупрозрачных камня неправильной формы. Один из них был Вере хорошо знаком, когда-то она даже держала его в руках; три другие были поменьше размером, но светились также ярко – словно внутри каждого горело по свечке.

Мужчина с нежностью провел рукой вдоль куба, не касаясь его, от гладкой стеклянной поверхности к нему метнулось несколько ветвистых разрядов, впиваясь в пальцы. Обломенский застонал, но руки не отдернул. По его телу пробежала судорога, а на лице появилось странное выражение – и боль, и наслаждение одновременно. В этот момент он как никогда напоминал наркомана, получившего вожделенную дозу после долгой ломки. Тонкие искры проскочили по его загорелой коже, волосы на руке встали дыбом. Воздух вокруг него точно сгустился, и сквозь него проступил контур знакомой Вере ледяной паутины.

– Ссс… а-арх! Теперь, детка, что хочешь… все, что хочешь… – Обломенский мотнул головой и наконец отступил, потирая запястье. Посмотрел на испуганно замершую Веру и добавил с улыбкой. – Будущее в наших руках. В прямом смысле. Знаешь, что это такое? Мой хронотрон. Сам собрал, между прочим. С этим аппаратом и с Колосом в придачу все возможно. Видела, что творилось на Петроградке? Так вот, это еще цветочки. Я же такое могу устроить, такое… самому не вериться! Я могу создать новый мировой порядок! Я – бог! Я – новый творец! Черт, это же круто!

Он подтащил девушку к столу и, схватив за затылок, пригнул ее голову к стеклянному кубу. Она взвизгнула, чувствуя, как кожу на лице начинает болезненно покалывать, и напряглась, изо всех сил пытаясь вырваться. Обломенский, казалось, даже не заметил ее стараний – темные глаза его горели, в расширенных зрачках отражались стреляющие во все стороны электрические разряды.

– Смотри сюда, – возбужденно зашипел он в Верино ухо. – Смотри, смотри… Что ты видишь? Я же знаю, ты можешь… Ты же видящая. Все видишь – видишь, как время меняется, видишь, как оно разрушается, видишь, как создается… А теперь что ты видишь? Скажи, мне же интересно!

– Н-ничего, – заикаясь, пробормотала Вера.

– Не хочешь говорить? Ну и черт с тобой! Скоро я сам все смогу – и видеть, и слышать, и ощущать.

Он смачно втянул носом воздух и запечатлел на Вериной щеке мокрый поцелуй. Хронотрон яростно выстрелил снопом фиолетовых искр в потолок, в трубках громко затрещало. Обломенский оттолкнул девушку, а сам остался стоять, раскрыв руки и откинув голову назад. Крохотные змейки разрядов пробегали по его одежде, коже, коротким волосам. Стол затрясся, с потолка серой пылью посыпалась штукатурка. С прощальным звоном одна за другой полопались лампочки. В наступившей темноте мужская фигура, окутанная синеватыми ореолом и тонкими росчерками миниатюрных молний, показалась Вере фантастическим, бредовым видение.

Цепляясь за стену, она медленно поднялась на ноги и на мгновение зажмурилась. Перед глазами опять все поплыло. Тряхнув головой, девушка двинулась вдоль стены, стараясь держаться как можно дальше от стола, над которым бушевала миниатюрная гроза, и от сумасшедшего хозяина дома, дергающегося и хрипящего от удовольствия. В мозгу вертелась одна-единственная мысль: скорее прочь отсюда… из этого притона для душевнобольных… неважно как, только бы поскорее уйти, сбежать.

Наткнувшись на холодильник, Вера болезненно вскрикнула – ее ударило током. В кожу впилась сотня острых иголок, девушка дернулась и, не глядя, отмахнулась, своротив на пол тумбочку. Ей под ноги полетела электрическая плитка. Схватив длинный шнур, Вера от души размахнулась и треснула плиткой по столу.

От удара столешница загудела. По аппарату девушка не попала – или думала, что не попала – но тот вдруг сам отключился, словно у него внезапно кончился заряд.

Обломенский заорал, точно его режут.

Держа шнур уже обеими руками, Вера крутанула плитку над головой и принялась целенаправленно сбивать стеклянные трубки на затихшем хронотроне.

– Стой! Дура! Идиотка! Что творишь, сука?! – взревел Обломенский, бросаясь к ней, но Вера с неожиданной ловкостью отскочила в сторону, успев огреть его по плечу. Грязно выругавшись, мужчина вскинул руку, стараясь перехватить свищущий в воздухе снаряд, а перепуганная Вера, отступая мелкими шажочками, махала им во все стороны с удвоенной скоростью. Под конец шнур не выдержал, и электроплитка, отделившись от него, пронеслась над ухом у Обломенского и врезалась в стену. Девушка растерянно замерла, глядя на обрывок у себя в руке, и в ту же секунду Обломенский с ревом врезался в нее, сбил с ног, навалился сверху и принялся душить.

Вера захрипела, цепляясь обломками ногтей за его запястья. Над собой она видела перекошенное от злобы мужское лицо, налитые кровью глаза и оскаленные зубы, с которых на нее капала слюна, но все это постепенно заволакивалось красным туманом. Бешеный стук в ушах заглушал прочие звуки. Она уже почти перестала сопротивляться, и по телу стала разливаться одуряющая слабость, как вдруг Обломенский ее отпустил.

Пару секунд Вера лежала неподвижно, потом со всхлипом втянула в себя воздух и зашлась в тяжелом непрекращающемся кашле. Возвращаться к жизни оказалось куда мучительней, и она все кашляла и кашляла, сплевывая осевшую на языке горечь, и никак не могла остановиться. Горло горело огнем. Девушка бессильно откинулась на спину, глотая воздух, потом перекатилась на бок и свернулась в комочек. Мало помалу до ее слуха стали долетать обрывки разговора. Велся он практически рядом, но Вера почти не разбирала слов – краем сознания она отметила, что одним из собеседников был Обломенский, но голос второго, низкий и дребезжащий, был ей незнаком.

Она с трудом повернула голову и открыла глаза. В поле зрения обозначились две пары ног, которые (как выяснилось при более внимательном рассмотрении) принадлежали мужчинам, ходившим вокруг покореженного стола и разговаривавшим на повышенных тонах. В слабом свете чудом уцелевшей лампы было видно, что Обломенский стоит, засунув руки в карманы шорт, и покачивается с пятки на носок, кидая фразы издевательски небрежным тоном; его собеседник склонился над замершим хронотроном, и Вера могла разглядеть только его затылок. Очевидно, он был уже далеко не молод, высокого роста и очень худой, одежда болталась на нем как на вешалке. Плечи острыми углами торчали над согнутой спиной, а позвоночник выпирал так, что можно было пересчитать все позвонки даже под плотной рубашкой. Костлявые руки с длинными растопыренными пальцами казались девушке лапами хищной птицы.