Текст книги "Поэт и проза: книга о Пастернаке"

Автор книги: Наталья Фатеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Однако «выздоровление» в самой книге «ВР» происходит не сразу, а постепенно и сопровождается подъемами и падениями, вопросами и ответами, воспоминаниями и мыслями о будущем. Так, в «Балладе», посвященной Г. Нейгаузу, знаменитому исполнителю фортепьянных произведений Шопена, в разрыве туч,в обрывках арий,в борьбе жизни и смерти музыкальное освобождение от «земных оков» происходит в несколько заходов (Удар, другой, пассаж, – и сразу В шаров молочный ореол Шопена траурная фраза Всплывает, как больной орел),однако в итоге болезнь преодолевается в разрядах природной «грозы», после которой наступает очищение. Во «Второй балладе» звучит то же преодоление, только уже пролившееся через дождь, ветер и «кипение деревьев» как критические состояния природной стихии. Но если в первой балладе «ВР» звуки фортепьяно растворяются в метели полночных маттиол,то во второй уже звучит целый стихийный оркестр: «кипящий» сад сначала уподобляется то звуку фагота, то набату колокола (Ревет фагот, гудит набат),а затем звучание как бы дематериализуется и уходит в сон (На даче спят под шум без плоти, Под ровный шум на ровной ноте, Под ветра яростный надсад).Само музыкальное начало во «Второй балладе» уподоблено откровению во сне, а преодоление критического состояния связывается с возвращающимся мотивом раннего детства, временем первых «баллад» и «былин».

Музыка преодоления подхватывается далее арфойв руках Мэри-арфистки в стихотворении «Лето», где мировой прототип «Пира во время чумы» уравновешивается Пастернаком «Пиром» Платона. «Пир» Платона посвящен в основном любви как возрождающей силе, а главной его темой является достижение согласия между противоположными началами, которое, по мнению мыслителя, помогают установить медицина, музыка и поэзия (затем это «согласие» воплотится в образе доктора Живаго). И в строках «Лета», рифмующегося в книге с Лермонтовым, достигается преодоление рока и «смерти поэта» искусством, прежде всего музыкальным, что и обеспечивает «залог бессмертия». Тема выздоровления и превращения мучительных воспоминаний в светлые звучит и в стихотворении «Годами когда-нибудь в зале концертной…», где она соединяется с именем Брамса, лужком интермеццо,мотивами круга, вращения вокруг дереваи детства,которые приносит «немецкий мотив». В стихотворении «Окно, пюпитр и, как овраги эхом…» музыку возвращения к жизни снова исполняют «природные субъекты», влетающие через «окно» как бы в самую «душу» поэта, ее «детство». Одновременно поэтом в ритмико-музыкальных терминах осмысливается понятие мерыжизни, паронимически связанное со смертью (И муторным концертом мертвых шумов Копался в мерзлых внутренностях двор).Размораживание внутренней скованности находит отражение в «музыкальном» распахивании «окна» с двух створок alla breve на три – в ритме трех вторых.И лишь тогда поэт оказывается в состоянии сменить меружизни-смерти (И мерил я полуторною мерой Судьбы и жизни нашей недомер)на премьерудетства: В душе ж, как в детстве, снова шел премьерой Большого неба ветреный пример.

Помимо иконически зафиксированного ритмико-музыкального выздоровления во «ВР» происходит и звуковое обновление. Мы имеем в виду стихотворение «Всё снег да снег, – терпи и точка…», где активны частица [б / бы] и суффикс [л] условного наклонения, которые «сливают» в бокале вокабулнастоящее и будущее, – ср.: Скорей уж, право б, дождь прошел<…> Зубровкой сумрак бы закапал, Укропу к супу б накрошил, Бокалы, – грохотом вокабул, Латынью ливня оглушил.«Согласье сочетанья» сослагательного наклонения достигается и в стихотворении «Любимая, – молвы слащавой…», в котором это «согласье» уподоблено любви и слиянию с природой. В этих проявлениях жизни поэт также находит «залог бессмертья»: И я б хотел, чтоб после смерти<…> Чтоб мы согласья сочетаньем Застлали слух кому-нибудь Всем тем, что сами пьем и тянем И будем ртами трав тянуть.В поисках «согласья» звуков и «рифмы» сама красавица Вся рвется музыкою стать, И вся на рифму просится.Тогда в рифмах «умирает рок», приходит ощущение «нового начала» (И рифма не вторенье строк, Но вход и пропуск за порог…)и выздоровление ( Что б сдать<…> Болезни тягость тяжкую).Так, с «красавицей» в женском и «цветочном» обличье преодолевается грусть одиноких мелодий,и через «дверь» и «окно» влетают семена божественного начала (как в стихотворениях «Кругом семенящейся ватой…», «Никого не будет в доме…» – перв. «Жизни ль мне хотелось слаще…» с нотным текстом), и сумерки наполняются «белыми материями»: Хлопья лягут и увидят: Синь и солнце, тишь и гладь(1-й вариант). Во втором же варианте («Никого не будет в доме…») Тынеопределенного рода «в чем-то белом»вносит через «тишину» безмерность будущего: Тишину шагами меря, Ты, как будущность, войдешь.

«Шаги» вновь превращаются в «бег» в стихотворении «Опять Шопен не ищет выгод…». Шопена Пастернак называл «поэтом фортепьяно», и в этом «своем» инструменте сливаются для него со знаком вопроса «музыка» и «вера» ( Распятьем фортепьян застыть?).Затем на последнем круге рояля гулкий ритуалуже окончательно сольется в вере с колоколом,и два самых любимых инструмента Пастернака окажутся на самом верху «колокольни»: Несли рояль два силача, Как колокол на колокольню(«Музыка»), Здесь же во «ВР» рояльпока на одном уровне с окноми соцветьями – подсвечниками каштанов,и «воскресение» и «вознесение» еще не безусловны – им еще должно предшествовать «падение на землю» прошлого столетия ( Задев за белые цветы, Разбить о плиты общежитий Плиту крылатой правоты).

С музыкой, так же как с поэзией, во «ВР» связана смерть (Скончался большой музыкант).Тогда звучит похоронный маршв консерваторском портале,и вновь немеет «орган», отражая в своем серебре «гром» полмира. И в этом «звонком покое» уже играет не орган, а стена, Украшенная органом.Но и эта смерть преодолевается в книге «вечерним звоном» морозного дня (Короткий морозный денек Вечерней звенел ритурнелью)и все уносящим ветром (…и вьюжная нежить Уже выносила ключи К затворам убежищ).И вновь творчество «окрыляет» лирического субъекта, и его руки касаются клавиш – «ключей» бессмертия: Ты дома подымешь пюпитр, И, только коснешься до клавиш, Попытка тебя ослепит, И ты ей все крылья расправишь.Поэтому «весеннею порою льда», когда «лед» музыки еще не полностью растаял, поэт велит «черным ручьям» – «ключам»: Родимые, струитесь.И в «печали час»,совпавший с «преображеньем света», ручьи поют романсдаже о непролазной грязи.Так постепенно происходит возвращение Пастернака «на ранние поезда» поэзии, при этом «весна» «Второго рождения», в которую вставлен «вал» «машины половодья», становится очень похожей на «Весну» 1914 года, где Москва «по пояс в светло-голубой воде» и «затоплена песнью».

В книге «На ранних поездах» также происходит борьба «черного» и «белого», «весны» и «зимы». И здесь опять, как в книгах «Начальная пора» и «Поверх барьеров», за сценой отчетливо звучит музыка поэзии Блока, прежде всего его стихотворений «Снег да снег», «Сочельник в лесу» и «Тишина в лесу». Последнее стихотворение более всего гармонирует с тональностью «Инея» Пастернака. Торжественное затишье,похожее на четверостишье о спящей царевне в гробу,которому Пастернак говорит « Благодарствуй!», памятью слов обращено к «ствольному строю» Блока, где деревья торжественным строем, Пред ясным лицом тишины Убеляются снежным покоем, Исполняются светлою силой Ледяной и немой белизны(1912).

И мы снова попадаем в «зимние праздники» Рождества, Нового года, святок, Крещенья: в книге «НРП» звучат «Вальс с чертовщиной»,сливающийся с полькой вдалии пеньем дверей,и «Вальс со слезой».Первый вальс еще таит в себе все противоречия жизни ( Люди и вещи на равной ноге, Реянье блузок, пенье дверей, Рев карапузов, смех матерей…),которые кружатся в едином «вальсе», уподобленном «круговращению» в мире поэта. Второй вальс более «праведный» и уже обращен своими «плодами» к Вечности: В золоте яблок, как к небу пророк, Огненной гостьей взмыть в потолок.Именно после «Вальса со слезой» и происходит возвращение «на ранние поезда». «Преображенье света» Пастернака закончилось – им найден выход к свету. Наступает «Опять весна», где в борьбе с «чертовщиной» ( Что их попутал за сатана?)вновь Льется без умолку бред торопливый Полубезумного болтуна.Это ручей, «заливая преграды»и превращаясь в лампу висячего водопада,преображается в Речь половодья – бред бытия.Пенье же «Дроздов» «лудит» природную воду «луж» и отсчитывает «часы» и «равные доли» огня и льда.

Эта природная песня позволяет поэту даже военной зимой увидеть «проблеск света» русского искусства Чехова, Чайковского и Левитана («Зима приближается»), и в звуки войны вписать трещание кузнечиковна лугу («Разведчики»). Так Пастернак и приходит к «Ожившей фреске», где имя святого Георгиярифмуется со словосочетанием птиц оргии,и это удвоение звуков в пространстве монастырского сада вызывает по звуковой памяти слова представление об органе«Весны» «ПБ». Вся земля «гудит», как молебен:вновь все земное пространство уподобляется собору, где идет служба, и становится неоспоримым «воскресенье» родины-земли. Это ощущение наиболее явно отражает первый вариант стихотворения, носящий это заглавие «Воскресенье», в котором земля-молитвенницалежит в гробу трехдневье, а затем в третий день воскресает. Точно такое же «воскресенье» ждет и Юрия Живаго, который в своих стихотворных молитвах «скрестил» темы Георгия, Христа и «Гамлета» в «Гефсиманском саду» (см. 1.2.2).

И сразу после книги «На ранних поездах» мы попадаем в цикл «Стихотворений Юрия Живаго», открывающийся стихотворением «Гамлет». Гул затих,и Я-Гамлет-Исус-Георгий ловит «эхо» мира в далеком отголоске.И первое, что слышит лирический субъект в своей книге, – это голос «Марта»: Дробь капелей к середине дня, Кровельных сосулек худосочье, Ручейков бессонных болтовня.А далее мы оказываемся «На Страстной», когда вновь еще так рано в мире,что непонятно, день это или ночь, сон или пробуждение: И если бы земля могла, Она бы Пасху проспала Под чтение псалтыри.Мы снова на молитве земли, и снова колокола вторят с воли певчим, вода… вьет водоворотыи лес на Страстях Христовых, Как строй молящихся, стоит Толпой стволов сосновых. <…> И пенье длится до зари, И, нарыдавшись вдосталь, Доходят тише изнутри На пустыри под фонари Псалтырь или апостол.Оказывается, что только под это пенье, растворяющееся в весенних голосах, Смерть можно будет побороть Усильем воскресенья.И тогда даже ночь предстает как «Белая ночь» с славословьем грохочущим соловьев,которое Пробуждает восторг и сумятицу В глубине очарованной чащи.

Наступает символическая «Весенняя распутица», когда звону подковконя всадника вторит вдогонку вода в воронках родников,а соловейстановится похожим на гулкий колокол набата.Этот «колокол соловья» уподобляется свисту соловья-разбойникаи ружейной крупной дроби.Он таит в себе что-то от «лешего», и именно он «отмеривает», как и в книге «ВР», Размеренные эти доли Безумья, боли, счастья, мук.В то же время референциальная память словосочетания свист соловьеввозвращает нас к стихотворенью «Воскресенье», к тем его строфам, когда Георгий еще не «воскрес»: И вдруг он вспомнил детство, детство, И монастырь, и ад, и грешников, И с общиною, по соседству, Свист соловьев и пересмешников. <…> Впервые средь грозы господней Он слушал у ворот обители О смерти, муках преисподней И воскресеньи и Спасителе.

Затем в цикле «СЮЖ» вновь происходит избавление от еще «не воскресшего» музыкального начала «распутицы». Но до боя Георгия в «Сказке» и преображения «Августа» лирическому герою надо пройти еще «Хмель», «Бабье лето», «Свадьбу» и «Осень», которые полны шума, свиста и гама, аккордеона и баяна, плеска ладоней, шума игры, топота хоровода.Однако вдруг в разгар «Свадьбы» (в ожидании «жениха небесного») они все канули, как в воду,и в необъятность неба, ввысьвзвились голуби. Осталась Только свадьба, в глубь окон Рвущаяся снизу, Только песня, только сон, Только голубь сизый(знак «святого духа»). Интересно, что в «Сказке» всадник перед боем смотрит «с мольбою» ввысь небес, а после боясилится проснуться, но «впадает в сон»: Сомкнутые веки. Выси. Облака.Именно с этих «высей» в стихотворении «Август» снова утром ранопроникает солнце на подушку к спящему, а «свету без пламени» «осени, ясной, как знаменье» аккомпанирует «спокойный голос»: То прежний голос мой провидческий Звучал, не тронутый распадом.Этот «прежний голос» и «отмеряет» вместе со «смертью-землемершею», смотря в лицо «Я» поэта, ему «яму по росту». Этот же «голос» прощается с «образом мира, в слове явленном».

А затем из «Августа» мы сразу переносимся в «Зимнюю ночь» с метелью по всей землеи со свечой на столе,подобной, как далее окажется, рождественской звезде, – в ней сосредоточены всей «судьбы скрещенья».В безличности белой снежной мглы размах крыла расправленныйуподобляется ангелу, вздымающему два крыла крестообразно.Так замыкается круг образной параллели в «выси небес»: Голубь (святой дух) → Всадник → Голос( смерть) → Ангел.Далее в стихотворении «Разлука» снова у поэта «в ушах с утра какой-то шум»,напоминающий «голос вод многих», и после стихотворения «Свидание» начинается евангельский цикл («Рождественская звезда», «Рассвет», уподобляемый Пастернаком «Второму крещению» Блока, «Чудо»), Но в «Чуде» вновь наступает перелом, когда не «хватает свободы», чтобы «успели вмешаться законы природы», и поэтому в стихотворении «Земля» снова с капелью говорит апрель(месяц святого Георгия) о смеси огня и жути, и снова лирическое «Я» «на распутье».Наступают «Дурные дни», когда «Я-Он-Исус» вспоминает, как свеча гасла в испуге, Когда воскрешенный вставал…Затем следует партия «Магдалины», возвращающая нас к Страстям Христовым, и «к небу» уже будет рваться крест.Так происходит «дорастание до воскресенья» в «Гефсиманском саду». Так «СЮЖ» замыкают третий музыкальный круг, начатый книгами «Второе рождение» и «На ранних поездах», суммируя их и в то же время повторяя логику первого музыкального круга.

В своей же музыке стиха он на третьем круге как бы повторяет не только Блока, но и его предшественника – Верлена, автора строки «Сестра моя – жизнь». В эссе, посвященном этому мастеру «преображенья», Пастернак писал: «В своих стихах он умел подражать колоколам, уловил и закрепил запахи преобладающей флоры своей родины, с успехом передразнивал птиц и перебрал в своем творчестве все переливы тишины, внутренней и внешней, от зимнего звездного безмолвья до летнего оцепененья в жаркий солнечный день» [4, 398]. Эссе «Поль-Мари Верлен» поэт написал в 1944 г. по окончании работы над книгой «НРП» и перед началом работы над романом. В нем он отразил и свой путь, в котором любое ощущение кипения, любви, утраты веры разлагалось лишь «до желаемой границы», чтобы, «приведя мысли в высшую ясность», дать «языку <…> ту беспредельную свободу» и в то же время «не помешать голосу жизни, рвущемуся из него»[Там же]. Этот ясный голос жизни рвалсяиз Пастернака так же, как из Верлена, принимая все возможные поэти-ко-музыкальные формы, в которых «действительность больше, чем у кого-либо другого, проступает у них наружу сквозь звук» [4, 403].

«Распогодь» третьего круга ( Что только-только распогодь, Смерть можно будет побороть…)выносит на поверхность книги «Когда разгуляется» «живое чудо» шопеновских этюдов, которые Пастернак назвал «исследованиями по теории детства» и «отдельными главами фортепьянного введения к смерти» [4, 406]. Так же можно назвать и последнюю книгу стихов Пастернака, в которую он вносит дыханье роз.Однако стихотворение «Во всем мне хочется дойти…» хранит в памяти не только имя Шопена, но и Блока. Именно «исследования по музыке» последнего сказались на образной структуре этого стихотворения, и именно они лежат и в основе идеи «русского сада» Пастернака. По Блоку, искусство рождается из «вечного взаимодействия двух музык – музыки творческой личности и музыки, которая звучит в глубине народной души, души массы» [Блок 1932, 28]. И в музыке эти два начала неделимы, как соединение двух «электрических токов»: все равно, что сад без грядок, французский парк, а не русский сад, в котором непременно соединяется всегда приятное с полезным и красивое с некрасивым. Такой сад прекраснее красивого парка; творчество больших художников есть всегда прекрасный сад и с цветами, и с репейником, а не красивый парк с утрамбованными дорожками[Там же]. К «запаху преобладающей флоры», в котором у Пастернака доминируют «розы», мы еще обратимся в заключении к нашей книге, здесь же скажем, что Шопен был понят Пастернаком именно как русский большой художник, который вторично (после Скрябина) открыл для него музыку: В стихи б я внес дыханье роз, Дыханье мяты, Луга, осоку, сенокос, Грозы раскаты. Так некогда Шопен вложил Живое чудо Фольварков, парков, рощ, могил В свои этюды.

Цель каждого большого художника – Привлечь к себе любовь пространства, Услышать будущего зов.И этот «зов» обнаруживается у Пастернака в «Июле»: Июль, домой сквозь окна вхожий, Всё громко говорящий вслух.Именно «июль с грозой», «июльский воздух» и приносит все «непостижимые запахи» русской флоры. Затем мир замолкает в «Тишине», когда лось Выходит на дорог развилье.«Тишина» заворожена «полным благозвучьем» ручья в овраге, говорящего почти словами человека.Вспомним, что молодой, «растущий» Пастернак сам отождествлял себя с «лосем» «среди сада рогатого», когда в вихре зимы 1918 года не мог понять обращенный к нему зов – «перл предвечного бреда»в «эхе другой тишины»(«Болезнь»), Затем наступает «размораживание», и его «ручьи», разворковавшиеся «в голос», поют о бреде бытия,и, наконец, в книге «КР» остается лишь один «ручей», который твердит то тише, то звончей,заставляя молчать все вокруг: деревьястоят завороженные в столбняке,а травыи цветы глазеют.

От этих звуков и запахов леса мы переносимся на большой «простор земли» стихотворения «Когда разгуляется». Здесь «Я», подобно Гамлету, слышит далекий отголосок хораприроды, и сама вселенная наполняет «внутренность собора». Первым же откровением у «алтаря», который слышит лирический субъект среди «дремучего царства растений» и «могучего царства зверей», оказывается «Хлеб» – слово Христа. Слово «Хлеб» ( Что поле во ржи и пшенице Не только зовет к молотьбе <…> Что это и есть его слово…) «перекликается» с петухами «Осеннего леса» точно так же, как «спокойный голос» «Августа» («СЮЖ») в «лесу кладбищенском»: С притихшими его вершинами Соседствовало небо важно, И голосами петушиными Перекликалась даль протяжно.«Петух» – первая по частоте домашняя птица у Пастернака – он одного корня с глаголом «петь», и именно «петух» в Евангелии определяет «отречение-неотречение от Христа». Здесь в книге «КР» голоса петухов заставляют лес и солнце «открыться настежь» и снять свои «опасенья»: Но где-то в дальнем закоулке Прокукарекает сосед. Как часовой из караулки, Петух откликнется в ответ. Он отзовется словно эхо, И вот за петухом петух Отметят глоткою, как вехой, Восток и запад, север, юг. По петушиной перекличке Расступится к опушке лес И вновь увидит с непривычки Поля и даль и синь небес.И тогда стихают «песни и пьяный галдеж»,и «Ночной ветер» хочет кончить… мировой В споре с ночью свои несогласья.И в этом общем «эхе» жизни сливаются гордая лираПольши (Шопена, Мицкевича) и язык грузинских цариц и царевичей Из девичьих и базилик,и весь кавказский цикл русской литературы. Это «эхо» и есть язык Благовещенья: Как будто весной в Благовещенье Им милости возвещены Землей – в каждой каменной трещине, Травой – из-под каждой стены.

Далее из «Ночи», где «художник» определяется как «вечности заложник У времени в плену», мы попадаем в блоковскую стихию ветра («Ветер (Четыре отрывка о Блоке)»), которая предвещала поэту Большую грозу, непогоду, Великую бурю, циклон.«Развязка» этой бури, ее «огневые штрихи» и наполнили поэзию Блока, в которой слились «две музыки», «два электрических тока». Затем «Дорога» книги «КР», все время рвущаяся вверх и вдаль,приводит нас «в больницу» («В больнице»), где лирический субъект перед смертью обращается к Богу. Это обращение переходит в «Музыку», где рояльподнимается ввысь «над ширью городского моря», Как с заповедями скрижаль На каменное плоскогорье.И мы понимаем, что «инструмент» поэта уже находится не в свисте, шуме, гаме житейского моря, а над всем этим. Происходит возвращение художника из внешнего мира во внутренний ( Вернувшись внутрь, он заиграл<…> Гуденье мессы, шелест леса)и его «вознесение». Такая музыка аналогична свету «свечи» ночью и откровению «сна»: Так ночью, при свечах, взамен Былой наивности нехитрой, Свой сон записывал Шопен На черной выпилке пюпитра.А затем, «опередивши мир На поколения четыре», музыка через «окна» вновь вырывается во внешний мир: звучит «полет валькирий»Вагнера и «патетическая» мелодия Чайковского, которые приносят «очищение». Эта же мелодия торжества «игры и муки»звучит и в «Вакханалии» на фоне «света и службы» у Бориса и Глеба, и это та же музыка «игры и муки»,которая оставляет, как в молодости, Клочья репертуара На афишном столбе.Эта мелодия и есть «Сестра моя – жизнь» (Все в ней жизнь, все свобода),не вписывающаяся ни в какие заранее очерченные рамки (Словно выбежав с танцев И покинув их круг).Это женская «валькирическая смежность» [Переписка, 392] поэта.

Снова в книге «КР» происходит возвращение из мира людей в мир природы, и за каждым «поворотом» кругов поэта оказывается новая «птичка», которая «верит, как в зарок, В свои рулады И не пускает за порог Кого не надо».И тогда, «как птице», лирическому «Я» Пастернака «отвечает эхо»и целый мир «дает дорогу»: Щебечет птичка под сурдинку С пробелом в несколько секунд. Как музыкальную шкатулку, Ее подслушивает лес, Подхватывает голос гулко И долго ждет, чтоб звук исчез(«Все сбылось»), «Лес», который подхватывает голос гулко(подобно гулкому ритуалу рояляи гулкому колоколу набата),и прошептал лирическому «Я» поэта «Мой сын!»в начале пути («Когда за лиры лабиринт…»). На завершающем круге «деревья» этого «леса» по краям борозд«пахоты» единым духомуже выпрямились во весь рост(«Пахота»), А через «пахоты» и «леса» На всех порах несется поезд,уподобляемый «поэзии», который подвозит к «старому вокзалу» Новоприбывших поезда.Пастернаковский «вокзал», сопоставленный им в поэме «Высокая болезнь» с «органом», для каждого поколения «новоприбывших» становится своей точкой пересечения путей поэзии, ее тем и вариаций.

Так музыка в мире Пастернака становится «шире музыки», как и значение Шопена. Музыка строит вселенную поэта, ее круги и вечно «возвращающиеся мотивы». В рядах музыкальных ассоциаций Пастернака рождаются и пересекаются все голоса природных стихийных субъектов, но выше всех голосов, выше рояля, колоколов и «леса органа» звучит голос самого Творца этого мира, созвучный «голосу Жизни»: Мир – это чудо, Явное всюду, В благословенье славит творца.<…> В этом напеве Слышны деревья, Одурью грядок пахнущий сад. Свежесть рассвета, Шелесты леса, Ропот прибоя, роз аромат(Из авторского перевода стихотворения А. Церетели «Песнь песней»).