Текст книги "Женщина, стоящая десять медяков (ЛП)"

Автор книги: Морган Хауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

9

Чем дальше путешествовали Хонус и Йим, тем безмолвнее становилась земля. Птицы перестали звать, воздух затих, и единственными голосами были их собственные. Речь казалась неуместной, словно они мешали похоронам. Тишина не была мирной, ведь она была результатом трагедии. Она угнетала Йим, как отголоски раскатов грома, и ощущалась столь же реально. День тянулся, и к полудню даже Хонус выглядел усталым. Йим шла в бессмысленном изнеможении.

– Надо отдохнуть, – сказал наконец Хонус. – Лувейн – утомительное место.

Йим опустилась на обочину, не снимая рюкзака. Хонус отпил из шкуры воды и протянул ее Йим. Она лишь уставилась на дорогу, слишком уставшая, чтобы реагировать. Хонус начал убирать шкуру, остановился и опустился перед Йим на колени, чтобы поднести шкуру к ее губам. Йим выпила, затем посмотрела на Хонуса с немой благодарностью. После этого она закрыла глаза.

Когда Йим проснулась, было уже за полдень. Она с удивлением обнаружила, что завернута в плащ и лежит на земле, а рядом с ней лежит вьюк. Хонус стоял посреди дороги и двигался, казалось, в грациозном, но диком танце. Он пинался, кружился и рассекал воздух ногами и кулаками. Моменты неподвижности сменялись ослепительной быстротой, что напомнило Йим о смертельной схватке предыдущей ночи. Хонус крутанулся, и вдруг меч оказался у него в руке. Взмах меча отсек лист от ветки. Лист полетел к земле. Меч пронзил его, затем две части упали. Клинок снова зашипел, и лист распался на три, потом на четыре, потом на пять частей, прежде чем коснулся земли. Так же внезапно, как появился меч, он был убран в ножны, и танец продолжился. Йим была так заворожена изяществом движений Хонуса, что почти забыла об их смертоносном применении.

Хонус продолжал свои упражнения еще долго после того, как Йим устала наблюдать за ними. Она растирала натруженные ноги, когда он, обливаясь потом, подошел к ней, чтобы попить из шкуры воды.

– Мы должны продолжить путь, – сказал он, – если хотим добраться до предгорий к ночи.

Йим посмотрел на дорогу. Впереди земля словно рябила, образуя череду земляных волн, которые поднимались все выше и выше, пока не достигли гор. Вершины были туманны, но ближайший пейзаж был таким же одноцветным. Это был просто более темный оттенок серого.

– Что в предгорьях, мастер?

– Несколько бедных фермеров. Некоторые, возможно, еще придерживаются старых обычаев.

– Каких обычаев?

– Когда-то Носитель или Сарф могли рассчитывать на гостеприимство, куда бы они ни отправились. Теперь это не так, особенно в Лувейне.

Йим увидела, что небо грозит дождем.

– Хорошо бы переночевать под крышей.

Она надела рюкзак и почувствовала себя так, словно он никогда не покидал ее плеч. Хонус немедленно отправился в путь. Через некоторое время начался холодный моросящий дождь. Йим накинула плащ и была рада его теплу. Морось сменилась дождем. Йим шла по дороге, высматривая дом, но пустая земля становилась все более дикой, а холмы все еще казались далекими. Когда дневной свет померк, Йим начала отчаиваться, что сможет найти убежище.

– Если мы доберемся до фермы, нас наверняка примут, – подумала Йим. – Кто осмелится бросить вызов Сарфу?

– Еда и кров должны быть бесплатными, – сказал Хонус. – Иначе Карм будет опозорена. Даже если мы найдем ферму, не исключено, что нам придется провести ночь на улице.

Как будто для того, чтобы еще больше обескуражить Йим, дождь начал усиливаться. Вскоре она уже ступала по холодной, вязкой грязи. Ночь наступила, но никаких признаков жилья не было.

– Для костра слишком сыро, – сказал Хонус, – а ходьба поможет нам согреться. Мы будем идти столько, сколько сможем.

Йим ничего не ответила, но все ее мысли были заняты тем, что именно она, а не Хонус, несла рюкзак. Она тихо шла под дождем, пока не заметила в темноте слабый проблеск.

– Мастер! Свет!

В стороне от дороги возвышались руины большого каменного дома, черные на фоне темного склона холма. Он оказался без крыши, но из одного из самых нижних окон пробивался бледный свет костра, отражавшийся от каменных стен.

– Не надейся, – сказал Хонус, направляясь к свету. Йим последовал за ним через небольшое грязное поле. Вход в дом был без двери, а ступени, ведущие к нему, сгнили, и дверной проем находился высоко на стене. У основания стены в камнях была пробита дыра размером с человека. В ней также отсутствовала дверь. Из этой дыры вышел человек с топором.

– Стой! – крикнул он голосом, в котором смешались гнев и страх. – Что вам нужно?

В тусклом свете трудно было определить возраст мужчины, но он выглядел измученным жизнью. Его крупная фигура казалась исхудалой, а лицо – изрезанным и измученным. Однако спутанные волосы и борода были черными, а двигался он с жилистой силой.

Хонус вежливо склонил голову.

– Мы слуги Карм, отец.

Мужчина сплюнул.

– Отец, вот же задница! Значит, это кармийские нищие. А вы не ходите парами? Я вижу только одного ...и его шлюху.

Хонус ответил спокойным голосом:

– Мы просим приюта и еды в знак уважения к богине.

– Да, и если бы она когда-нибудь уважала меня, то, может быть, и дал бы немного.

Мужчина подозрительно посмотрел на Хонуса и напрягся, держа топор наготове.

– Я не возьму ничего, что ты не отдашь добровольно, будь то хоть угол в твоем хлеву.

– Тогда забирай свою шлюху и отправляйся в лес, – ответил мужчина.

– Пойдем, Йим, – сказал Хонус. – Богиня здесь не в почете.

Хонус уже повернулся, чтобы идти обратно к дороге, когда из дверного проема выскочила оборванная женщина с растрепанными белыми волосами.

– Кармаматус! – позвала она тонким, дрожащим голосом. – Кармаматус, не оставляй нас.

– Мама, иди в дом, – сказал мужчина. – Там слишком холодно и мокро.

Старуха, не обращая внимания на сына, пробиралась по грязи, пока не добралась до Хонуса. Она ухватилась за его плащ грязными шишковатыми пальцами.

– Пожалуйста, Кармаматус, пожалуйста...

– Мама, – сказал мужчина мягче, чем ожидала Йим, – они просто нищие.

Женщина растерянно огляделась и впервые увидела Йим. Ее глаза расширились, и она испустила долгий вопль, в котором, казалось, сочетались и глубокая печаль, и радость. Она опустилась на колени, зарылась лицом в плащ Хонуса и разрыдалась. Мужчина бросил топор и подошел к матери, чтобы поднять ее из грязи.

– Спасибо тебе, Кармаматус, – сказала она между рыданиями. – Спасибо тебе.

Она повернулась к мужчине и торжествующе сказала:

– Я же говорила тебе, Ган! Я же говорила, что они ее вернут!

Она вырвалась из рук сына и обняла Йим с большей силой, чем, казалось, способна была выдержать ее хрупкая фигурка. По холодным щекам Йим текли горячие слезы, а женщина тихонько всхлипывала ей в ухо. Постепенно рыдания сменились шепотом.

– Мириен, Мириен, Мириен.

Ган вздохнул, от его дыхания шел пар во влажном воздухе.

– Идите в дом, – сказал он Хонусу и Йим, не пытаясь скрыть раздражение. – Она не потерпит, чтобы вы ушли.

Йим прошел через проем, прижимая к себе старуху. Внутри заброшенного дома было построено жилище, крыша которого была перекрыта подвалом. Каменные стены были грубыми, но, в отличие от расположенных над ними покоев, они выдержали натиск времени и человека. Низкий, неровный потолок был сделан из веток, покрытых плитами коры и соломы. Дождь стекал с него на грязный каменный пол.

Мать Гана провела их через три темные комнаты в одну, освещенную скудным огнем. В комнате пахло дымом, выходящим из дыры в потолке, и свиньей, которую держали в соседней комнате. Свиноматка наблюдала за ними из-за баррикады из колючих сплетенных веток. Комната была обставлена грубым столом, единственной скамьей и сундуком. Остальное немногочисленное имущество семьи было свалено у одной из стен. Несмотря на грубость, в комнате было сухо, а огонь давал немного тепла.

Поглаживая щеку Йим и изредка целуя ее, старуха бросила на Гана недоуменный взгляд.

– У нее один из приступов, – сказал Ган в ответ на невысказанный вопрос Йим. – Она думает, что ты моя старшая сестра, украденная в детстве.

В свете костра было видно, что Гану не меньше сорока, а глаза его матери светились безумием. Но в данный момент в них светилась и любовь.

– Мириен, – сказала старуха с придыханием, от которого пахло гнилыми зубами, – тебя долго не было. Скажи мне, – прошептала она, бросив взгляд на Хонуса, – он твой муж?

– Скажи ей то, что она хочет услышать, – тяжело вздохнул Ган. – Это ничего не изменит.

– Да, мамочка, – ответила Йим, – это он.

Старуха засияла, показав единственный желтый зуб.

– И Сарф. Какой хороший муж, хотя мне не нравится его лицо.

– Под свирепым лицом скрывается нежность.

Мам прищурилась на Хонуса.

– Да, я думаю, я вижу это. – Ее лицо стало печальным, а рот задрожал. – Почему? Почему ты не пригласил нас на свадебный пир?

– Мы сыграли свадьбу в Бремвене, мамочка. Ты была там. Разве ты не помнишь?

– А... кажется, – ответила мама, приходя в замешательство. – Трудно вспомнить. Да. Теперь я помню.

– Я носила цветы в волосах, а Хонус напугал тебя, прежде чем ты узнала, какой он нежный.

В мокрых глазах мамы появился блеск.

– Да... цветы.

– Белые розы.

Мама глубоко вдохнула.

– О, как они пахнут. А... А танцевала?

– Танцевала? Ты танцевала всю ночь! Ты вымотала меня.

– Да! Да! Я была сильной! И молодой!

Ган, наблюдавший за этим разговором с меланхоличным выражением лица, начал выходить из комнаты.

– Я принесу еще кореньев для горшка, – сказал он.

– И эля, – позвала его мать. – Эля для твоей сестры и ее прекрасного нового мужа.

Ган нахмурился, но вернулся с фаянсовым кувшином и двумя кореньями. Последние, немытые, он бросил в котелок, стоявший на огне. Затем он взял с пола у стены четыре грубые деревянные чаши и налил в них эль. Хмельное варево оказалось кислым и противным, но Йим выпила его целиком в надежде хоть немного согреться. Хонус сделал один вежливый глоток, а затем отодвинул свою чашу. Ган взял чашу Хонуса и осушил ее, после чего наполнил свою. Мам подняла свою чашу в молчаливом тосте и залпом выпила ее содержимое. После этого она замолчала и улыбнулась, покачиваясь в такт музыке, которую могла слышать только она.

Ган пригубил третью чашу эля, и его лицо обрело цвет.

– Эта женщина, – с усмешкой сказал он Хонусу, – полна фокусов.

– Да. Она удивительная, – сказал Хонус. Он перевел взгляд на Йим. – Как ты догадалась называть ее «мамочкой»?

Йим отвернулась, чтобы избежать его взгляда.

– Так я называла свою собственную мать.

– Тогда это была умная догадка, – сказал Хонус.

– Это ничего не изменит, – сказал Ган, глядя на качающуюся мать. – К утру она обо всем догадается. Тогда, может быть, у нее будет новый приступ. – Он ухмыльнулся Йим, оскалив зубы. – ...и перережет тебе горло.

Йим никак не отреагировала на замечание Гана, но тихо спросила:

– Что случилось с Мириен?

– Я был молод, но не знаю, что случилось, – ответил Ган. – Это было как вчера. Мы с мамой вернулись со сбора грибов. Мой отец был убит, а Мириен исчезла.

– Твоя сестра была молода? – спросила Йим.

– Да, – ответил Ган, – но достаточно взрослая для некоторых мужчин. Мы нашли ее на дороге...

Он налил и выпил еще одну чашу.

– Мама слегла. День за днем она молилась богине! – сказал он. – Богине, которая забрала у нее ребенка, а потом забрала ее разум! Почитать Карм? Да я скорее шлюху почитаю! Я расскажу тебе о твоем равновесии. Сильный человек давит на него, пока весы не станут в его пользу!

– Как те сильные мужчины, что похитили твою сестру? – спросил Хонус.

– Ты не обманешь меня своими кармишскими разговорами. Я нашел настоящего бога! Сильного бога, а не какую-то распутную женщину. – Он потянул за шнурок на шее, чтобы показать железный кулон в форме круга. – Пожиратель!

Хонус холодно посмотрел на ржавый символ.

– Пожиратель душ.

– Ты становишься единым с его силой! Моя ненависть становится его ненавистью!

10

Крик Гана нарушил задумчивость матери, и она в замешательстве огляделась по сторонам. Если она и заметила Йим или Хонуса, то никак этого не показала.

– Ган, – сказала она плаксивым голосом, – я хочу есть.

Ган собрал миски и подошел к котелку. Деревянной ложкой он выловил по одному корню для каждой миски и налил немного воды для отвара. Он принес на стол миски мамы и свою, оставив Хонуса и Йим на месте. Достав нож, он очистил мамин корень и растолок его ложкой в кашицу. Он поставил перед ней миску и ложку, затем взял свой ужин и начал есть.

Йим подала Хонусу и себе. Корни в мутном отваре были маленькими и частично сгнившими. Она положила перед Хонусом самый большой и села на край скамьи, чтобы поесть. Не успела она это сделать, как Хонус бесшумно поменял их миски местами.

– Спасибо, мастер, – сказала Йим. Хонус ничего не ответил.

Скудную трапезу съели в тишине. Слышно было только чавканье мамы и шум дождя. Йим была так голодна, что съела корень без кожуры и выпила весь крутой отвар. Пока она ела, огонь угас до угольков, и в комнате стало еще темнее. Когда еда была съедена, Ган поднялся.

– В комнате, ближайшей к наружной двери, есть немного сена, – сказал он. Он подошел к стене и перетащил два больших мешка, служивших постелями, поближе к угасающим углям. Мам, ковыляя, подошла к одному из них и легла. Ган отнес кувшин с элем и миску на другой мешок и сел на него.

– Мы найдем дорогу, – вежливо сказал Хонус. Он поднялся и вышел из комнаты. Йим последовала за ним. Она медленно шла по темным покоям. Наступив в лужу, она остановилась, чтобы омыть грязные ноги в мелкой воде. Когда она вошла в самую дальнюю камеру, Хонус уже завернулся в плащ и лежал на сене, сваленном у стены. Йим едва могла различить его темную фигуру в тусклом свете. Он не предложил ей лечь рядом с ним, и хотя Йим хотелось бы тепла, она с облегчением поняла, что он этого не сделал. Йим нащупала сухое место на заплесневелом сене и завернулась в плащ. Она была измучена и хотела бы уснуть, но не могла. Вместо этого она размышляла, что делать.

Не будь глупой, говорила себе Йим, вспоминая все предостережения своей опекунши. Однако Мудрая женщина была далеко, и Йим не могла выкинуть мать из головы. Горе и безумие старухи терзали ее сердце. В мыслях Йим видела, как мать плачет над убитым ребенком, и этот образ подавлял осторожность. Йим отказалась от благоразумия. Принужденная действовать, она прислушалась к дыханию Хонуса в поисках признаков того, что он спит.

Йим долго ждала, прежде чем подняться с сена. К тому времени дождь прекратился, и луна светилась за тонкими облаками. С опаской она направилась в комнату, где спали Мам и Ган. Лунный свет, проникающий через высокие окна, показал, что они лежат на своих мешках возле пепла угасшего костра. Ган шумно храпел, в его руке все еще была чаша с элем. Йим опустилась на колени на каменный пол в нескольких футах от Мам, затем села на пятки и сложила руки на коленях.

Устремив взгляд прямо перед собой, Йим глубоко вздохнула и начала медитацию, которой научилась еще в детстве. По мере того как мир покидал ее сознание, окружающее, казалось, исчезало, а невидимое становилось явным. Не отрывая глаз, Йим смотрела по сторонам, пока не заметила парообразную форму. Без слов она поманила ее.

Йим осталась неподвижной, и некоторое время единственным движением в комнате было ворочание спящей матери. Затем лунный свет дрогнул, словно по небу пронеслись облака. По полу начали перемещаться парообразные пятна теней. Они становились все темнее, пока не стали абсолютно черными. Комната стала ледяной, и когда Йим сидела в полной неподвижности, ее дыхание вырывалось наружу в виде туманной дымки. Чернота собралась перед ней, образовав бассейн. Поверхность бассейна начала подниматься вверх, словно человек, поднимающийся под бархатной тканью.

На камнях комнаты образовался иней, а по лбу Йим стекал пот. Чернота перестала подниматься, и в ней появилось бледное свечение. В нем можно было различить полупрозрачную фигуру ребенка, освещенную каким-то невидимым источником света. Темнота рассеялась, оставив девочку стоять перед Йимом. Она была без одежды, как и все духи мертвых.

– Мириен? – прошептала Йим.

Губы ребенка зашевелились, произнося слова, которые могла слышать только Йим. Йим поднялась на колени и протянула руки, чтобы обнять призрака. Ребенок шагнул вперед, и, когда руки Йим обхватили его, он растворился. Йим начала дрожать, оглядывая комнату. Все вокруг колебалось, было то одним, то другим. Ган был то пьяным мужчиной, то крошечным мальчиком. Грязный беспорядок то появлялся, то исчезал. Белые волосы мамы почернели, а морщинистая кожа стала гладкой. В конце концов зрение Йим восстановилось, и она увидела все через давно умершие глаза.

Она протянула руку и осторожно коснулась щеки спящей перед ней молодой женщины. Женщина зашевелилась.

– Мамочка, – сказала Йим детским голосом, который не был ее собственным.

Глаза женщины открылись, а затем расширились, когда она увидела в Йим дух своей дочери.

– Мириен, – сказала она, – я думала, ты...

– Теперь я в объятиях богини.

Лицо женщины сморщилось под тяжестью ее горя, и Йим прижалась к ней. Она обняла мать и позволила ей выплакаться. Когда рыдания стихли, Йим снова заговорила.

– Велика была моя печаль, но теперь велика моя радость. Ты должна верить в это, мамочка.

– Мириен... Мириен, как же я по тебе скучаю!

– Я знаю, я знаю, – сказала Йим.

– Много ли ты страдала?

– Моя жизнь кажется лишь сном, в котором печальные моменты быстро заканчиваются. Подумай об этом – мы будем вместе и будем счастливы.

– Я хочу умереть, – всхлипывала мать. – Умереть и быть с тобой.

– Только ты можешь позаботиться о младшем брате, – сказала Йим. – Он такой грустный и злой. Пожалуйста, помоги ему. Сделай это для меня.

– Да, Мириен. Обещаю.

Йим поцеловала девушку, та улыбнулась и умиротворилась, а затем уснула в ее объятиях. Йим продолжала держать мать, пока дух Мириен уходил на Темную тропу. Затем к Йим вернулось ее собственное зрение. Женщина на ее руках постарела, а комната стала грязной и захламленной. Йим опустила мать Мириен на мешок и накрыла ее грязным одеялом. Мороз на камнях начал таять, но последствия визита духа не покидали Йим. Она была промерзшей до костей. Руки и ноги болели. Неуверенно поднявшись, она осторожно направилась обратно во внешнюю комнату.

Когда Йим вошла в комнату, она услышала в темноте резкий голос Хонуса.

– Где ты была?

– Мне было холодно, учитель. Я искала, не осталось ли эля.

– Такое воровство позорит Карм, – сказал Хонус. – Я должен тебя побить.

– Пожалуйста, хозяин, я ничего не брала.

– Несомненно, потому что брать было нечего.

Хонус вскочил и схватил Йим за предплечье. Она задохнулась от его болезненной хватки и вздрогнула, ожидая удара. Но удара не последовало. Хонус ослабил руку.

– Ты так боишься? – спросил он. – Ты вся дрожишь.

– Мне холодно, учитель.

– Ган – неблагодарный хозяин, но у него мало что есть. Не тебе предавать его щедрость.

– Я больше не буду этого делать.

– Прослежу, чтобы ты этого не сделала. Иначе ты почувствуешь мою руку.

– Да, хозяин.

Хонус отпустил Йим.

– А теперь спи.

Йим легла на сено, радуясь, что Хонус не видит ее слез. Рука болела от холода и пульсировала в том месте, где ее схватил Хонус. Закутанная в сырой плащ, она была слишком замерзшей и несчастной, чтобы спать, несмотря на усталость. Хонус, похоже, тоже проснулся, и, задушив гордость, Йим позвала его.

– По... по... пожалуйста, ма... мастер, можно я лягу рядом с вами? Мне так х...  холодно.

– Я думаю, будет лучше, – сказал Хонус, – если ты ляжешь одна и будешь размышлять о том, как ты опозорила богиню.

Ган проснулся от тепла костра. Как бы это его ни удивило, но еще больше он удивился, увидев, что его мать подметает. Он не мог представить, где она нашла метлу.

– Мама! Ты задушишь меня этой пылью.

– Прости, сынок, но я больше не могу это терпеть.

– Раньше тебя это никогда не беспокоило.

– Это правда, но должно было.

Ган потер заслезившиеся глаза и постарался не обращать внимания на пульсацию в голове. Тут он заметил, что на огне стоит котелок.

– Что ты готовишь?

– Завтрак. У нас гости.

Выражение лица Гана стало кислым.

– Нищие, – презрительно сказал он. – Сарф и его шлюха.

Мать подошла к нему и схватила его за плечи. Ее сила поразила его, но не так сильно, как выражение ее глаз. Ее взгляд был ясным и напряженным.

– Не говори о том, чего не понимаешь.

– Да, мама, – кротко ответил Ган.

– Ты хороший сын, – сказала мама, – но ненависть – плохое лекарство от печали.

Мать подошла к котелку и помешала его.

– Скажи нашим гостям, что их ждет еда.

Ган поднялся, чтобы разбудить Хонуса и Йим. К тому времени, когда они вернулись, на столе стояли четыре миски с кашей. От них поднимался пар, пахнущий свежими весенними травами. Мам подошла к Йим, которая выглядела бледной и осунувшейся, и обняла ее.

– Я не помню, как тебя зовут.

– Это Йим, мама.

– Йим, – сказала старуха с такой любовью, что Хонус пристально посмотрел на нее. – Спасибо за визит.

– А я говорил тебе, что она будет как припадочная, – сказал Ган.

Хонус кивнул, но, похоже, не согласился. Все уселись за стол, который, несмотря на свою скромность, был столь же вкусным, сколь отвратительным был предыдущий. Мама поставила миску и улыбнулась, глядя, как сын наслаждается завтраком.

– Ган, ты помнишь старые сады за руинами к северу от излучины?

Сын кивнул, принимаясь за еду.

– Там росли розы. Белые. Думаю, они и сейчас растут.

– И что? – ответил сын.

– Я думаю, ты мог бы выкопать один куст, чтобы посадить у нашей двери.

– Зачем?

–Это поможет мне вспомнить Мириен. Она любила розы.

Ган изучал лицо матери.

– Да, – сказал он через несколько мгновений. – Хорошо бы белые розы.

Происходящее озадачило Хонуса, и ему не хотелось уходить. Тем не менее он встал.

– Идем, Йим, – сказал он. – Нам пора уходить.

– Да, Мастер.

– Подожди! – сказала мать. Она поднялась со скамьи, подошла к сундуку и открыла его. Порывшись в нем, она нашла то, что искала, и достала какую-то ткань. Она была пожелтевшей и изъеденной молью, но, похоже, когда-то была белой. Мам протянула ткань Йим и попросила ее развернуть. Это было платье, расшитое белыми розами.

– Я хранила это для... для... – Мать пыталась сдержать слезы. – Я хочу, чтобы оно было у тебя.

– А разве ты не должна оставить его себе? – спросила Йим.

– Нет, Мириен он не нужен.

– Тогда я почту за честь принять твой подарок.

– Надень его, – сказала мама, – и носи, когда будешь уходить.

– Да, матушка. – Йим вышла из комнаты и через некоторое время вернулась в платье. Она медленно повернулась, чтобы мама могла видеть свадебное платье. Хонус и Ган молча наблюдали за тем, как на глаза мамы наворачиваются слезы. Она подошла к Йим и нежно поцеловала ее в щеку.

– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо, Кармаматус.

Губы Гана задрожали, когда он повернулся к Хонусу. Хриплым голосом он сказал:

– Ох! У нее нет причин так ее называть.