Текст книги "Зимняя жертва"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

23

Помещение буфета в магазине «Иса», освещенное оранжевым плафоном, выглядит уютным и гостеприимным. Пахнет свежесваренным кофе, а кусочки тосканского торта приятно липнут к зубам.

Ребекка Стенлунд сидит напротив Малин и Зака, по другую сторону стола, покрытого серым ламинатом.

«При таком освещении она выглядит старше, чем есть», – думает Малин. Игра света и тени как будто добавляет Ребекке лет, выделяя почти незаметные морщины. Хотя, может быть, пережитое накладывает отпечаток на ее внешность – ведь такое не проходит бесследно.

– Это не мой магазин, – говорит Ребекка, – хотя владелец и позволяет мне делать все так, как я хочу. Среди магазинов такого типа наш самый доходный в Швеции.

– Retail is detail, [33]33
  Розница – это основа (англ.).


[Закрыть]– замечает Зак.

– Именно, – отвечает она, и Малин опускает глаза.

Ребекка выдерживает паузу.

«Теперь ты собираешься с духом, – думает Малин, – делаешь глубокий вдох, чтобы начать рассказывать. Ты ведь никогда не отступаешь от задуманного, правда, Ребекка? Как тебе это удается? Как ты ухитряешься держаться намеченного курса?»

– Я решила для себя, что все связанное с родителями и моим братом Бенгтом осталось в прошлом. Что я выше этого. Я ненавидела своего отца, но однажды, сразу как мне исполнилось двадцать два, поняла, что не принадлежу ему и он не имеет права вмешиваться в мою жизнь. Тогда я бросалась в объятия любого парня, пила, курила, нюхала травку, слишком много ела, как будто нарочно изматывала свой организм. Конечно, я бы попробовала и героин, если бы не одумалась вовремя. Мне надоело быть злой, запуганной и недовольной. Это убивало меня.

– Вы решили для себя. Так просто?

Малин сама удивилась, как произнесла эти слова, точно в гневе или приступе зависти, и добавила, увидев, как смутилась Ребекка:

– Извините. Не думала, что это прозвучит так резко.

Ребекка сжимает челюсти, но потом осмеливается продолжить:

– Мне казалось, другого пути нет. Я решила для себя. Если вы меня об этом спрашиваете, другого выхода не было.

– А ваши приемные родители? – интересуется Зак.

– Я порвала с ними. Они – часть прошлого.

«Куда еще заведет нас это дело? – размышляет Малин. – Предстоит ли снова столкнуться с извращенной логикой чувства, по которой можно насмерть замучить человека и повесить его голым на дерево посреди равнины в мороз?»

Ребекка снова стискивает зубы, потом ее лицо расслабляется.

– Это несправедливо, я знаю. Они ни в чем не виноваты, но речь шла о жизни и смерти, и мне надо было идти вперед.

«Только так, – думает Малин. – Что там писал об этом Томас Стернз Элиот? „Not with a bang but a whimper“». [34]34
  «Хныканьем, а не взрывом». Заключительная строка поэмы англо-американского поэта Т. С. Элиота «Полые люди». (Перевод Бориса Городецкого.)


[Закрыть]

– У вас есть семья?

«Хороший вопрос, – думает Малин. – Но в плохом контексте».

– Сын. Я поздно родила ребенка, мальчику сейчас восемь, и я живу ради него. А у вас есть дети?

– Дочь. – Малин кивает.

– Тогда вы понимаете. Что бы ни случилось, мы должны жить ради них.

– А как его отец?

– Мы в разводе. Как-то раз он поднял на меня руку. Думаю, это вышло случайно, дело было после праздника раков. [35]35
  Ежегодный праздник в Швеции и других скандинавских странах. Отмечается в августе, сопровождается застольями.


[Закрыть]Но этого хватило.

– Вы поддерживали связь с Бенгтом?

– С братом? Нет, мы совсем не общались.

– А он пытался связаться с вами?

– Да, звонил как-то раз. Но я положила трубку, лишь только узнала его голос. «Тогда» и «сейчас» не должны больше встречаться. Вы не согласны?

– Не совсем, – отвечает Малин.

– А через неделю позвонила какая-то женщина, секретарь социальной службы, Мария, так звали ее, по-моему. И просила меня хотя бы поговорить с Бенгтом, если уж я не хочу с ним видеться. Она рассказывала о его депрессии, об одиночестве. По-видимому, она всерьез заботилась о нем.

– И что из этого вышло?

– Я попросила ее никогда мне больше не звонить.

– Один вопрос, и он тяжелый, – предупреждает Малин. – Ваш отец или Бенгт никогда к вам не приставали?

Ребекка Стенлунд становится на удивление спокойной.

– Нет, ничего такого не было. Иногда мне казалось, будто я что-то забыла, но нет, никогда…

Повисает долгая пауза.

– Хотя что я, собственно, знаю?

Зак поджимает губы.

– Вам неизвестно, были ли у Бенгта враги, такие, о которых нам следовало бы знать?

Ребекка Стенлунд качает головой.

– Я видела снимок в газете. Такое чувство, будто произошедшее имеет отношение ко мне, хочу я того или не хочу. От этого нельзя убежать, да? Как бы ты ни старался, прошлое тебя настигнет, правда? Словно ты привязан к столбу и способен двигаться, но никогда не сможешь освободиться.

– Кажется, вы все прекрасно понимаете, – вздыхает Малин.

– Он ведь был моим братом. Слышали бы вы его голос, когда он звонил! Это был голос самого одинокого человека на земле. И я захлопнула последнюю дверь.

– Ребекка, на кассу! Ребекка, на кассу! – раздается из микрофона.

– Что вы делали в среду вечером?

– Я была в Египте с моим мальчиком. В Хургаде.

«Загар оттуда», – догадывается Малин.

– Решились в последнюю минуту, этот мороз сводит меня с ума. Домой мы вернулись в пятницу.

Допив кофе, Малин встает.

– Думаю, это все, – бормочет она. – Нам пора.

24

Простил ли я тебя, сестра?

Все это началось не с тебя и закончилось не тобой, так есть ли мне что прощать?

Раскладывай же свои яблоки и дай своему ребенку такое воспитание, которого мы с тобой не получили. Дари ему любовь. Он плоть от плоти твоей.

Я не могу позаботиться о тебе, но я могу видеть тебя с высоты своего полета, куда бы ты ни направилась.

Я поглощал доброту Марии Мюрвалль, как скугахольмские бутерброды, копченую колбасу или несоленое масло. Я мылся, как она велела, гладил свои брюки, слушал, чему она учила меня, верил тому, что она говорила о человеческом достоинстве. Но о каком достоинстве можно вести речь после того, что случилось в лесу?

О какой чистоте?

О какой ясности?

Ты должна парить здесь со мной, Мария, а не сидеть там, где ты сидишь.

Разве я не прав?

Не должны ли мы все парить, лететь вперед, как та зеленая «вольво» там, внизу, на шоссе.

Пригород Хюскварна.

Здесь производятся газонокосилки, винтовки на лося и дробовики для всех видов охоты. Спичечный тролль [36]36
  Имеется в виду деревянная скульптура Калле Эрнемарка «Великан Вист» на берегу озера Веттерн.


[Закрыть]глядит на озеро Веттерн. Здесь утонул Йон Бауэр, [37]37
  Шведский художник, уроженец Йончёпинга. Известен своими иллюстрациями к народным сказкам «Среди эльфов и гномов».


[Закрыть]когда паром потерпел крушение. И никакой тролль не спас его.

Не в этих ли дремучих лесах обрел покой его дух?

В салоне никакой музыки – Малин запретила. Двигатель заикается, напоминая ей, что пора зарядить мобильник.

Снова голосовая почта.

«У вас новое сообщение».

«Это Эбба Нильссон, секретарь социальной службы. Вы искали меня вчера вечером. Сегодня я дома в первой половине дня. Перезвоните мне, если вам не трудно».

Используйте информацию, перезвоните по номеру…

Один, два, три сигнала.

Опять никого? Нет…

– Да. С кем я говорю?

Писклявый голос, словно между связками отложился жир. Малин представляет себе Эббу Нильссон: низенькая полная дама пенсионного возраста.

– Это Малин Форс из полиции Линчёпинга. Мы пытались связаться с вами.

Пауза.

– И чего вы хотите?

– Речь идет о Бенгте Андерссоне. Одно время вы опекали его?

– Да, это так.

– И вы знаете, что случилось?

– Конечно, это не обошло меня стороной.

– Вы можете рассказать о Бенгте?

– Боюсь, совсем немного. К сожалению. Когда я работала в Юнгсбру, он приходил только один раз. Невероятно застенчивый, но это неудивительно, ему ведь приходилось непросто, потому он и был таким… каким был.

– Вам нечего сообщить нам?

– Нет, думаю, совершенно нечего. Но девушка, которая сменила меня, хорошо с ним ладила, как я слышала.

– Мария Мюрвалль?

– Да.

– Мы пытались на нее выйти, но по номеру, который нам дали, постоянно включен автоответчик. Вы знаете, где она сейчас?

Молчание.

– Милая моя… – выговаривает наконец Эбба Нильссон.

– Простите?

Зак отрывает взгляд от дороги, смотрит на Малин.

– Вы хотели что-то сказать?

– Мария Мюрвалль была изнасилована в лесу возле озера Хюльтшён несколько лет назад. Вы не знали этого?

Рита Сантессон: «Мне не хотелось бы больше говорить об этом».

Мария.

Мюрвалль.

Знакомое имя.

Дело, которым занималась полиция Муталы. «Теперь я припоминаю, – думает Малин. – Надо собраться с мыслями».

Мария Мюрвалль.

И она была единственной, кто заботился о тебе, Бенгт?

Даже твоя сестра отвернулась от тебя.

Логика чувств.

Трасса подернута снежной дымкой.

Она была единственной, кто заботился о тебе, Бенгт?

И ее изнасиловали.

25

Лес в окрестностях озера Хюльтшён.

Поздняя осень 2001 года

Что ты делаешь в лесу одна?

Молодая девушка, так поздно?

Сейчас нет грибов, и ягодный сезон закончился.

Смеркается.

Стволы деревьев, ветки, побеги, кроны, листва, мох и черви – здесь все готово к нападению. Детоубийцы. Насильники. Это мужчина? Или их несколько? Или это женщина, женщины?

Они выслеживают тебя, пока ты бредешь по лесу, свистят. Глаза. Они видят тебя. Но не ты их.

Или эти глаза выжидают?

Сейчас темнеет быстро, но тебе не страшно. Ты можешь пройти по этой тропинке не глядя, ориентируясь лишь по запахам.

Змеи, пауки, тлен.

Лось?

Косуля?

Ты оборачиваешься. Тишина и покой опускаются на лес.

Ты продолжаешь путь. Твоя машина ждет в стороне, на дороге.

Скоро перед тобой в последних лучах заката откроется озеро Хюльтшён – во всей своей красе.

А потом наступит тьма.

Ты слышишь шаги за спиной.

Кто-то сбивает тебя с ног, прижимает к мокрой земле. Ты чувствуешь на своей шее его сладковатое теплое дыхание. Как много рук, какая сила…

Неважно, что ты делаешь. Змееподобные пальцы, паучьи лапы, они проникают под твою одежду, черные корни деревьев душат твой крик, навсегда погружая тебя в тишину земли.

Черви ползут по внутренней стороне твоих бедер, выставляют свои щупальца, разрывают твою кожу и внутренности.

Как тверд и груб древесный ствол?

Мясо, кожа и кровь могут быть так же тверды?

Нет.

Не так.

Никто не слышит твоего крика в царстве черных растений. И если бы даже кто-то слышал, пришел бы он?

Никто и не слушает.

И нет никакого спасения.

Только сырость, холод и боль, и что-то неотвратимое, твердое, что словно горит в тебе, разрывая в клочья все то, что есть ты.

Тишина навеки.

Спи и смотри сны, просыпайся.

Сладковатое дыхание – это воздух, который вдыхаешь ты в ночном лесу. Голое тело, кровоточащее тело, обреченное блуждать на поляне вокруг озера Хюльтшён.

Ты так далеко забрела…

Огни растут, ослепляют, разъедают.

Или это смерть пришла? Или зло?

Снова?

Оно ведь являлось вчера, оно бежало вперед на своих быстрых ногах, потаенное, как то, что прячется за покрытым шрамами кустарником.

26

– Мария Мюрвалль…

Зак трет пальцами руль.

– Я знал, что слышал это имя раньше. Черт возьми! Это же она была изнасилована возле Хюльтшёна четыре года назад. Действительно кошмар…

– Этим занималась полиция Муталы.

– Все случилось как раз на границе, но они взяли дело. Ее нашли на дороге, в нескольких милях от места преступления. Нашел водитель грузовика, он вез гравий на стройку в поселок Челльму. Она была совершенно разбита, разодрана.

– Преступника так и не нашли?

– Нет. По-моему, об этом говорили даже в программе «Разыскивается». Нашли только ее одежду и место, где все это случилось.

Малин закрывает глаза и слушает гул мотора.

Человек повешен на дереве.

Опекавшая его сотрудница социальной службы изнасилована четыре года назад – в лесу.

Калле-с-Поворота. Развратный, сумасшедший отец. Мужчина-что-надо.

Все они всплывают в расследовании один за другим, но без всякой видимой связи.

Случайность?

Опробуем теорию на Заке.

– Бенгт Андерссон. Он должен был как-то отметиться в том деле, если она так сильно заботилась о нем, как все говорят.

– Конечно, – кивает Зак и указывает пальцем в сторону встречного автомобиля. – Вот такой «сеат» я хотел бы иметь. Сейчас компанией владеет «Фольксваген».

«Я знаю, – думает Малин. – Янне тысячу раз говорил мне об этом, когда заводил речь про свои автомобили».

– Тебе не нравится твоя машина?

– Мюрвалль, – продолжает Зак. – Не знакомо ли тебе это имя по какому-нибудь другому делу?

Малин качает головой.

– Мюрвалль, Мюрвалль… – в задумчивости бормочет Зак.

– Я позвоню Шёману и попрошу его взять бумаги того расследования у полиции Муталы. Нордстрём организует все в мгновение ока.

Как раз когда они заворачивают на подъездную дорогу к полицейскому участку, звонит третий по списку секретарь социальной службы – женщина, которая пришла после Марии Мюрвалль.

– Это было ужасно. Просто кошмар! Бенгт Андерссон был подавлен, молчалив, на встрече со мной он бормотал только: «Чистота? Какое это имеет значение? Какое это имеет значение?» Если честно, я никогда не связывала это с изнасилованием. Но если связь все-таки есть? Насильник? Бенгт Андерссон? Он был не такой. Женщины чувствуют это.

Малин выходит из машины и невольно морщится, когда мороз всеми своими градусами впивается ей в кожу.

– В любом случае, я никогда не была ему так близка, как Мария Мюрвалль. По-видимому, она занималась им больше, чем того требовали служебные обязанности. Можно сказать, она сделала из него человека. Она была для него как сестра родная, насколько я понимаю.

Они входят в здание полицейского участка.

Шёман стоит у стола Малин, размахивая кипой факсов. Коллега из Муталы, очевидно, не стал откладывать дело в долгий ящик.

По голосу Свена Шёмана чувствуется, что он сильно взволнован. Малин и Зак стоят рядом. Малин хочется сказать Свену, чтобы он успокоился, подумал о сердце.

– Бенгт Андерссон значится среди тех, кого полиция Муталы допрашивала по делу об изнасиловании Марии Мюрвалль. У него не было алиби на ту ночь. Но ничто из найденного на месте преступления не указывало на него. Да и ничто другое тоже. Он был всего лишь одним из двадцати пяти клиентов Марии Мюрвалль, которых допрашивали.

– Действительно кошмарное чтение. – Шёман протягивает бумаги Заку.

– Реальность всегда превосходит любой вымысел, – отвечает тот.

– Она, насколько я понимаю, сестра братьев Мюрвалль, – продолжает Шёман. – Банда придурков с равнины, с которыми было немало проблем. Хотя это старая история.

– Мюрвалли! Знаю, как же! – вспоминает Зак.

– Это, наверное, было до меня, – говорит Малин.

– Крутые парни, – продолжает Зак. – Настоящие негодяи.

– Вроде в лесу нашли одежду и на ней следы ДНК, но недостаточно для идентификации.

– А на ее теле?

– Той ночью шел дождь, – отвечает Шёман. – Все было смыто. По-видимому, использовали ветку. Она была вся исколота, изранена внутри… как здесь написано. Неизвестно, была ли она изнасилована и каким-нибудь другим способом. Это так и не установили.

Малин чувствует боль.

Она поднимает ладонь, останавливая Шёмана.

Это значит: достаточно.

Мария Мюрвалль.

Одинокий ангел.

Вот каким было твое любовное свидание…

Малин слушает свой внутренний голос. Хочет исхлестать саму себя до посинения. Не будь циничной, Форс, не будь циничной, никогда не будь ци… или я уже такая? Циничная?

– Мария так и не пришла в себя по-настоящему, – продолжает Шёман. – Согласно последним записям, еще до того, как дело сдали в архив, она впала в какое-то психотическое состояние и сейчас, видимо, находится в закрытом отделении больницы Вадстены. Здесь записан адрес.

– Уже проверяли? – спрашивает Малин.

– Пока нет, но это легко сделать, – отвечает Зак.

– Сошлитесь на срочное полицейское расследование, если какой-нибудь врач упрется.

– И мы получили сообщение от Карин, – добавляет Зак. – Ближе к вечеру у нее может что-то выясниться относительно отверстий в стекле.

– Отлично. Она, конечно, позвонит, как будет готова. Ну а как со скандинавскими древностями? – спрашивает Малин, выдержав паузу.

– Бёрье и Юхан все еще работают. Они допрашивали Рикарда Скуглёфа и его подругу Валькирию Карлссон, пока вы были в Йончёпинге. Продолжают сбор информации.

– Допрос что-нибудь дал?

– Никогда нет уверенности в том, – говорит Шёман, – что ты слушаешь достаточно внимательно. Потому что люди иногда говорят больше, чем знают. Сейчас мы устроим им более тщательную проверку.

На другом конце провода отвечает женщина-врач.

– Да, Мария Мюрвалль находится здесь, у нас. Да, вы можете встретиться с ней, но никаких мужчин. И чем меньше людей, тем лучше. Конечно, если вы придете одна, это будет лучше всего.

Потом долгая пауза.

– Только не стоит ждать, что Мария вам что-нибудь скажет.

27

Звонок от Карин Юханнисон раздался в тот момент, когда Малин села в машину и уже успела повернуть ключ зажигания.

– Малин? Это Карин. Кажется, теперь я знаю, что это за отверстия в стекле.

Малин откидывается на промерзшую спинку сиденья. Всего за несколько секунд она успевает почувствовать, как холодный воздух распространяется по салону, и ее охватывает непреодолимое желание снова оказаться в тепле.

– Извини, мне надо только завести автомобиль. Ну и что ты выяснила?

– Я могу со всей уверенностью сказать, что это не камень и не галька, для этого края отверстий слишком ровные. Кроме того, образовавшиеся трещины слишком велики для таких маленьких отверстий; такого, мне кажется, не могло бы быть, если бы кто-то кидал камни через окно.

– И что же это, по-твоему?

– Это пулевые отверстия.

Дырочки в стекле.

Еще одна дверь.

– Ты уверена?

– Как никогда. Настоящее мелкокалиберное оружие. На стекле не осталось ни пороха, ни сажи, но они остаются далеко не всегда. Это могло быть и пневматическое ружье.

Малин молчит, в голове крутятся мысли.

Мелкокалиберное оружие.

Кто-то пытался застрелить Бенгта Андерссона?

Пневматическое ружье.

Детская шалость.

Но техники не обнаружили в квартире ничего необычного. На его теле нет пулевых отверстий.

– Ну а если это были резиновые пули, могли бы они стать причиной каких-либо травм на теле Бенгта Андерссона?

– Нет, они вызывают очень специфические кровотечения, я бы заметила.

Слышен гул мотора.

Малин, одна в машине, едет к утратившей дар речи, изнасилованной женщине.

– Малин, что ты молчишь? – доносится из трубки голос Карин. – Ты не сошла с дороги?

– Только в мыслях, – отвечает Малин. – Ты не могла бы вернуться в квартиру Бенгта Андерссона и поискать там еще? Возьми с собой Зака.

– Я знаю, что нужно искать, – со вздохом отвечает Карин. – Положись на меня.

– Ты сообщила Свену Шёману?

– Он уже получил письмо по электронной почте.

«Что же это такое, чего мы никак не можем увидеть?» – спрашивает себя Малин, нажимая на педаль газа.

«Эта женщина из полиции, – думает главврач Шарлотта Ниима, – вероятно, лет на десять моложе меня. И как она смотрит – у нее пронизывающий, внимательный и в то же время усталый взгляд, как будто она хочет надолго уйти в отпуск, чтобы отдохнуть от всего, что связано с этим морозом. То же самое и внешне: тело ее подтянутое, но движения тяжеловаты, в них есть какая-то неуверенность, что ли. И эта деловитость, за которой она прячется.

Она симпатичная, хотя, наверное, ненавидит это слово. И что за этим пронизывающим взглядом, что я вижу там? Она печальна? Но это, должно быть, связано с ее работой. С чем только ей не приходится сталкиваться! Совсем как мне. А ведь все эти гадости могут опрокинуть и наш собственный мир, сломать его, будто какой-нибудь прибор».

Очки в черной оправе придают ей строгий вид, однако в их сочетании с пышной шевелюрой красных волос, завитых при помощи перманента, есть что-то безумное. «Вероятно, нужно и самой быть сумасшедшей, чтобы работать с сумасшедшими», – думает Малин.

В главвраче Ниима есть что-то маниакальное, как будто она использует недуги пациентов, чтобы держать под контролем свои собственные, скрытые.

Или это предубеждение?

Больница занимает три белых здания за оградой, построенных на окраине Вадстены в пятидесятые годы. Из окон кабинета доктора Ниима Малин видит покрытое льдом озеро Веттерн, промерзшее почти до самого дна. Застывшие рыбы словно задыхаются подо льдом, пытаясь пробиться сквозь неподатливую коварную массу. «Скоро мы не сможем здесь дышать!» – словно взывают они. Слева, за забором, Малин различает красные кирпичные стены женского монастыря Святой Биргитты, который стоит здесь с 1346 года и до сих пор действует.

Биргитта. Молитвы. Святые. Монастырская жизнь.

Она поехала одна. Как женщина к женщине. На этот раз Зак не протестовал.

Старый сумасшедший дом, хорошо известный на равнине как своего рода свалка для отбросов человеческого общества, перестроен в кондоминиум. На пути в город Малин проезжала мимо белых зданий в стиле модерн. Белый фасад сумасшедшего дома казался серым, а деревья парка вокруг клонили черные ветви, слышавшие по ночам крики стольких безумцев.

Как можно жить в таком доме?

– Мария здесь почти пять лет. Все это время она не говорила.

В голосе доктора Ниима слышится сочувствие и притом некая отстраненность.

Итак, Мария – бессловесная, безголосая.

– Она не выражает абсолютно никаких желаний.

– Она может себя обслуживать?

– Да, она моется и ест. Посещает туалет. Но не говорит и отказывается выходить из своей комнаты. Первый год мы следили за ней: она несколько раз пыталась повеситься на батарее. Но сейчас, как нам кажется, не суицидальна.

– Смогла бы она жить за пределами больницы, если бы кто-то ухаживал за ней?

– При любых попытках вывести ее из комнаты у нее начинались судороги. Я никогда не видела ничего подобного. Она совершенно не в состоянии, насколько мы можем судить, находиться в обществе. Все ее тело сейчас словно протез, заменяющий то, что было утрачено. Что касается личной гигиены, здесь она аккуратна. Надевает одежду, которую мы ей даем.

Доктор Ниима делает паузу, прежде чем продолжить:

– Она ест три раза в день, но не так много, чтобы прибавлять в весе. За ней ведется тотальный контроль, но контакта с нею у нас нет. Наших слов она как будто не слышит. Такой симптом можно наблюдать у людей, страдающих тяжелыми формами аутизма.

– Ей дают какие-то лекарства?

– Мы пробовали. Но ни один из наших химических ключей не подошел к замку на душе Марии Мюрвалль.

– А почему «никаких мужчин»?

– При виде мужчины у нее тоже начинаются судороги. Не всегда, но иногда. Время от времени ее посещают братья. Встречи с ними она переносит нормально. Братья – не мужчины.

– Еще кто-то ее посещает?

– Мать отстранилась. – Доктор Ниима качает головой. – А отец давно умер.

– У нее есть телесные повреждения?

– Все зажило. Но ей пришлось удалить матку. Штуки, которые запихивали в нее там, в лесу, оставили серьезные раны.

– Она испытывает боль?

– Физически? Нет, не думаю.

– С ней проводится какая-то терапия?

– Вы должны понять одну вещь, фрекен Форс: проводить терапию с человеком, который не говорит, практически невозможно. Молчание – мощнейшее оружие души.

– То есть вы полагаете, при помощи молчания ей удается как бы оставаться в себе?

– Стоит ей заговорить – и она окажется вне себя.

– Мария живет здесь.

Служительница осторожно открывает дверь, третью из семи по коридору на втором этаже. Линолеум блестит в свете люминесцентных ламп; из комнаты слышен тихий стон. В отличие от дома престарелых здесь используют парфюмированные моющие средства. Лимонник – совсем как на курорте в линчёпингском отеле «Экуксен».

– Если не возражаете, я войду первой и предупрежу о вашем визите.

Через приоткрытую дверь Малин слышит голос служительницы; та словно разговаривает с ребенком.

– Здесь девушка из полиции, она хочет побеседовать с тобой. Ты не против?

Никакого ответа.

– Теперь можете войти, – говорит служительница, вернувшись.

Малин распахивает дверь на всю ширину и проходит через маленькую прихожую. Дверь в туалет и душ приоткрыта.

На столе поднос с обедом, съеденным наполовину. Телевизор на табуретке, на полу сине-зеленый тряпичный коврик, на стенах плакаты с изображениями мотоциклов и гоночных машин.

В углу на постели сидит Мария Мюрвалль. Она кажется неким бесплотным существом, тщательно расчесанные светлые пряди заслоняют лицо.

«Ты похожа на меня, – думает Малин, – слишком похожа».

Женщина на постели не обращает на Малин никакого внимания. Она сидит неподвижно, свесив ноги в желтых гетрах на пол и опустив голову. Ее глаза открыты, пустой и в то же время удивительно ясный взгляд устремлен в пространство.

За окном густо идет снег. Опять. Может, наконец потеплеет на несколько градусов.

– Меня зовут Малин Форс. Я инспектор из полиции Линчёпинга.

Никакой реакции.

Тело Марии – сама тишина и покой.

– На улице холодно, – продолжает Малин. – И ветрено.

«Идиотка», – упрекает она себя мысленно.

Губы Марии Мюрвалль беззвучно шевелятся.

Лучше сразу к делу – пан или пропал.

– Один из ваших клиентов в социальной службе Юнгсбру найден убитым.

Мария Мюрвалль моргает, но не двигается.

– Это Бенгт Андерссон. Его нашли повешенным на дереве. Голого.

Мария дышит, снова моргает – только это и показывает, что она жива.

– Это с Бенгтом ты столкнулась тогда, в лесу?

Движение ногой, чуть заметное через желтую хлопчатобумажную ткань.

– Я знаю, ты помогала Бенгту. Старалась, чтобы с ним все было хорошо. Ведь так?

За окном все идет снег.

– Почему ты так о нем заботилась? Почему он не был таким, как все? Или ты тоже была против всех?

Что значит это молчание?

Уходи же и не приходи сюда со своими вопросами. Разве ты не понимаешь, что я умираю, когда слышу об этом, или, наоборот, я буду вынуждена жить, если отвечу тебе. Я дышу – только и всего. Но что значит дышать?

– Ты знаешь о Бенгте Андерссоне что-нибудь такое, что могло бы помочь нам?

Зачем я продолжаю? Потому что ты знаешь…

Мария Мюрвалль отрывает одну ногу от кровати, переводя свое худенькое тело в лежачее положение, взгляд ее перемещается вместе с телом.

Совсем как у животного.

Расскажи, что ты знаешь, Мария. Воспользуйся даром речи.

Черный хищник в лесу. Это он, человек с заснеженной, продуваемой всеми ветрами равнины?

Возможно ли?

Нет.

Или?

Вместо этого Малин спрашивает:

– Зачем, как ты думаешь, кому-то понадобилось вешать Бенгта Андерссона на дереве посреди Эстергётландской равнины в самую холодную из зим на памяти людской?

Зачем, Мария? Или он получил недостаточно?

И кто стрелял в его окно?

Мария закрывает глаза, потом открывает снова. Она дышит, безропотно, словно дышать или не дышать давно уже для нее не важно. Словно все это не имеет никакого значения.

Ты пытаешься меня утешить?

Что видишь ты, Мария, чего не видят другие? Что ты слышишь?

– Красивые плакаты, – говорит Малин и выходит из комнаты.

В коридоре она останавливает служительницу со стопкой оранжевых махровых полотенец в руках.

– Плакаты на стенах, похоже, не ее. Их повесил кто-то из братьев?

– Да. Вероятно, они думали, что это напомнит ей о доме.

– И часто к ней ходят братья?

– Только один – Адам, младший. То и дело появляется, словно мучается угрызениями совести, что она здесь.

– Доктор Ниима говорила, что приходили и другие.

– Нет, только один. Я уверена.

– Они были особенно дружны?

– Этого я не знаю, но, наверное, да, коли приходит именно он. Как-то раз явился и другой, но так и не смог войти в комнату. Сказал, что там слишком душно, а он не выносит этого. Что там как в шкафу – вот что он сказал. Да и ушел.